Текст книги "Философия Науки. Хрестоматия"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 88 (всего у книги 93 страниц)

Одно из важных преимуществ данного подхода заключается в том, что он позволяет нам провести ясное различие между логическими свойствами Интенциональных состояний и их онтологическим статусом. Действительно, при таком подходе вопрос относительно логической природы Интенциональности вообще не является онтологической проблемой. <...>(С. 110-111)

Вопрос о том, каким образом Интенциональные состояния реализуются в онтологии мира, на данной стадии для нас не более важен, чем аналогичный вопрос о том, как реализуются определенные лингвистические акты. Лингвистический акт может быть реализован в речи или на письме, на французском или немецком языке, с помощью телеграфа, радио, кино или газеты. Однако все эти формы реализации несущественны для его логических свойств. Того, кто мучается вопросом, тождественны ли речевые акты некоторым физическим феноменам, например звуковым волнам, мы с полным основанием посчитали бы не понимающим существа дела. Формы реализации Интенционального состояния столь же безразличны для его логических свойств, как формы реализации речевого акта безразличны для логических свойств последнего. <...> (С. 112)

Второе преимущество настоящего подхода состоит в том, что он дает нам чрезвычайно простой ответ на традиционные онтологические проблемы относительно статуса Интенциональных объектов: Интенциональный объект есть такой же объект, как и любой другой, он не имеет особого онтологического статуса. Назвать что-то Интенциональным объектом – значит сказать, что это – тот объект, к которому относится некоторое Интенциональное состояние. <...> И для речевых актов, и для Интенциональных состояний, если нет объекта, который выполняет пропозициональное или репрезентативное содержание, речевой акт и Интенциональное состояние не могут быть выполнены. <...> (С. 113)

Интенциональное состояние определяет свои условия выполнимости, только когда дано его положение в сети других Интенциональных состояний <...> (С. 116)

Данный подход позволяет нам решить одну из традиционных проблем философии мышления. Ее можно сформулировать в виде возражения против предлагаемого здесь подхода: «Нельзя объяснить Интенциональность с помощью репрезентации, поскольку для существования репрезентации требуется некоторый агент, который использует какую-либо сущность – рисунок, предложение или какой-то иной объект – в качестве репрезентации. Так, например, если вера является репрезентацией, то должен существовать использующий веру в качестве репрезентации. Но это не открывает нам ничего нового о вере, ибо мы не говорим о том, что нужно агенту для того», чтобы использовать веру в качестве репрезентации. <...> С моей точки зрения, Интенциональное содержание, детерминирующее условия выполнимости, внутренне присуще Интенциональному состоянию: агент не может иметь веры или желания, не зная в то же время условий их выполнимости. <...> (С. 118-119)

Существует очевидное расхождение между Интенциональными состояниями и речевыми актами, о котором говорит сама используемая нами терминология. Ментальные состояния являются состояниями, а речевые акты – актами, т.е. интенциональными действиями. И это различие имеет большое значение для связи речевого акта с его физической реализацией. Актуальное осуществление речевого акта будет включать в себя создание (или использование) некоторой физической сущности, например звуков или знаков на бумаге. С другой стороны, верования, страхи, надежды или желания сами по себе, внутренне, Интенциональны. Охарактеризовать их как верования, страхи, надежды или желания – значит уже приписать им Интенциональность. Однако речевые акты имеют физический уровень реализации, который не обладает внутренне ему присущей Интенциональностью. Нет ничего внутренне Интенционального в акте произнесения звуков или в значках, которые я пишу на бумаге. В своем наиболее общем виде проблема значения заключается в выяснении того, каким образом мы переходим от физики к семантике или, иначе говоря, как (например) из звуков, рождающихся во рту, мы получаем акт выражения? Я полагаю, что проведенное выше обсуждение дает нам возможность по-новому взглянуть на этот вопрос. С излагаемой здесь точки зрения проблема значения может быть сформулирована так: каким образом разум придает Интенциональность сущностям, которые не обладают внутренней Интенциональностью, т.е. звукам и знакам, похожим на все остальные феномены физического мира? Звучащая речь, как и вера, может обладать Интенциональностью, но, в то время как Интенциональность веры является внутренней, Интенциональность звуковой речи является производной. Каким образом она получает Интенциональность?

В осуществлении речевого акта существуют два уровня Интенциональности. Во-первых, имеется выражаемое Интенциональное состояние, во-вторых, имеется интенция в обычном, не техническом смысле этого слова, с которой что-то произносится. Вот это второе Интенциональное состояние, т.е. интенция, с которой что-то произносится, и наделяет Интенциональностью физические феномены. Как же это происходит? Общий ответ таков: разум придает Интенциональность сущностям, не обладающим внутренней Интенциональностью, посредством Интенционального наложения условий выполнимости выражаемого психического состояния на внешнюю физическую сущность. Два уровня Интенциональности речевого акта можно описать следующим образом: интенционально высказывая что-то с определенным множеством условий выполнимости, которые заданы существенным условием для данного речевого акта, я делаю высказывание Интенциональным и благодаря этому выражающим соответствующее психологическое состояние. <...> Это объясняет также внутреннюю связь между существенным условием и условием искренности речевого акта. Ключ к значению состоит в том обстоятельстве, что оно может быть частью условий выполнимости (в смысле требования) моей интенции, направленной на то, чтобы условия ее выполнимости (в смысле требуемого) сами обладали условиями выполнимости. Так возникают два уровня Интенциональности.

Понятие «значение» в своем буквальном смысле относится к предложениям и речевым актам, но не к Интенциональным состояниям. Вполне осмысленно спросить, например, что означает некоторое предложение или высказывание, однако бессмысленно спрашивать, что означает вера или желание. <...> Значение присутствует только там, где имеется различие между Интенциональным содержанием и формой его воплощения, и спрашивать о значении – значит спрашивать об Интенциональном содержании, сопровождающем данную форму воплощения. <...> (С. 124-126)

АННА ВЕЖБИЦКАЯ. (Род. 1938)

А. Вежбицкая – известный филолог, профессор лингвистики Австралийского национального университета, специалист в области исследования семантики, автор методологической концепции «Естественного Семантического Метаязыка» (ЕСМ). Родилась и получила образование в Польше, изучала польскую филологию в Польской академии наук. Работала в тесном контакте с российскими учеными – представителями «Московской семантической школы» – И. Мельчуком, А. Жолковским, Ю. Апресяном. В 1966-1967 годах стажировалась в США, слушала лекции по общей грамматике Н. Хомского, однако сфера ее научных интересов существенно отличается от несемантического подхода к единицам лингвистического анализа, разработанного американским исследователем. С 1970 года живет и работает в Австралии, где создала в Австралийском национальном университете мощную лингвистическую школу изучения семантических универсалий (примитивов)

Основное направление этой школы – исследование (широкомасштабное дескриптивное описание) значений слов в разных языках и культурах – проявляется в двух сквозных темах: семантика грамматики (семантический подход к описанию сочетаемостных ограничений в языке), семантика лексики (языковая категоризация явлений внешнего мира; антропоцентризм; связь между языком и национальным характером). Дескриптивный метод в лингвистике, предложенный Вежбицкой и примененный в созданной ею научной школе, не только позволяет значительно расширить слой семантических инвариантов (лингвистических универсалий), но и дает возможность методологически осмыслить результаты широкого дескриптивного опыта семантических исследований. Смысл методологической концепции Вежбицкой состоит в выработке целостного метаязыка универсальных, общезначимых концептов (примитивов), обладающих неделимым (не имеющим составных частей) простым значением. Такой подход позволяет провести целый ряд оригинальных лингвистических изысканий как в области конструирования ЕСМ, так и в сфере исследования социокультурных параметров конкретных языков народов мира.

Вежбицкая – автор более 20 научных монографий, среди которых: «Semantic Primitives» (1972), «Lingua mentalis» (1990), «Semantics: Primes and Universals» (1996), «Understanding Cultures through their keys words» (1997).

Т.Г. Щедрина

Тексты приведены по изданиям:

1. Вежбицкая А. Семантические универсалии и описание языков. М., 1999.

2. Вежбицкая А. Язык. Культура. Познание. М., 1996.

Семантические элементы (или примитивы)

Как можно признавать, что изучать язык значит изучать соответствия между звуками и значениями, и в то же время стараться сохранять лингвистику максимально «свободной от значения»? <...> Если мы действительно хотим пользоваться строгими методами при исследовании соответствий между звуками и значениями (или между формами и значениями), наши стандарты строгости и последовательности в применении к рассуждениям о значении должны быть столь же высокими и точными, как те, что мы используем применительно к рассуждениям о звуках и формах.

Как я пытаюсь показать вот уже четверть века, возможность создания строгого и в то же время достаточно тонкого языка, который можно было бы использовать, говоря о значении, связана с ключевым понятием элементарных смыслов (или семантических примитивов). (1, с. 11)

<...> Одно из главных <...> положений семантической теории и семантической практики состоит в следующем: значение нельзя описать, не пользуясь некоторым набором элементарных смыслов; кто-то может, конечно, полагать, что он описывает значение, переводя одно неизвестное в другое неизвестное (как в издевательском определении Паскаля: «Свет – это световое движение светящихся тел»), однако ничего путного из этого на самом деле не получится.

Без определенного множества примитивов все описания значений оказываются реально или потенциально круговыми <...>. Любой набор семантических элементов лучше, чем никакой, поскольку без такого набора семантическое описание имеет внутренне круговой характер и в конечном счете оказывается неприемлемым. Это, однако, не значит, что несущественно, с каким именно набором элементов мы работаем, лишь бы таковой вообще существовал. Отнюдь нет: ценность семантических описаний зависит от качества выбора лежащего в их основе множества семантических примитивов. По этой причине поиски оптимального набора примитивов должны быть для семантика делом первостепенной важности. «'Оптимального' с какой точки зрения?» – спросят скептики. С точки зрения понимания. Семантика есть наука о понимании, а для того, чтобы что-то понять, мы должны свести неизвестное к известному, темное к ясному, требующее толкования к самоочевидному. (1, с. 13)

Но мысль о том, что все это приложимо и к семантике естественного языка, ошибочна, ее принятие – верный способ обеспечить застой в семантическом исследовании. Разумеется, лингвист волен изобрести произвольные множества примитивов и «определять» все, что ему заблагорассудится, в терминах таких множеств. Но это мало продвинуло бы нас на пути понимания человеческого общения и познания. <...> (1, с. 14)

Семантика может иметь объяснительную силу, только если ей удается «определить» (или истолковать) сложные и темные значения с помощью простых и самопонятных. Если человеческое существо может понять какое бы то ни было высказывание (свое собственное или принадлежащее кому-то другому), то это лишь потому, что эти высказывания, так сказать, построены из простых элементов, которые понятны сами по себе. Этот важный момент, выпавший из поля зрения современной лингвистики, постоянно подчеркивался в сочинениях великих мыслителей XVII века, таких, как Декарт, Паскаль, Арно и Лейбниц. <...> (1, с. 14)

Мой собственный интерес, направленный на поиски неарбитрарных семантических примитивов, был возбужден посвященной этому сюжету лекцией, прочитанной польским лингвистом Анджеем Богуславским в Варшавском университете в 1965 году. «Золотая мечта» мыслителей XVII века, которая не могла быть реализована в рамках философии и которая была поэтому отвергнута как утопия, может быть реализована, утверждал Богуславский, если к ней подойти с лингвистической, а не с чисто философской точки зрения. Опыт и находки современной лингвистики (как эмпирические, так и теоретические) дали возможность по-новому подойти к проблеме концептуальных примитивов и поставить ее на повестку дня эмпирической науки. (1, с. 15-16)

Лучшие ключи к пониманию того, как мог бы выглядеть список фундаментальных концептов, дает нам исследование языков. В этом смысле у лингвистики есть шанс достичь успеха там, где философское умозрение потерпело фиаско. <...> Существенно, что этот список [перечень фундаментальных человеческих концептов, способных генерировать все остальные концепты. – прим. Ред.] претендует также на то, чтобы быть одновременно перечнем лексических универсалий. <...> (1, с. 16.)

Лексические универсалии

<...> С самого начала была выдвинута гипотеза, что элементарные концепты могут быть обнаружены путем тщательного анализа любого естественного языка, а также и то, что идентифицированные таким способом наборы примитивов будут «совпадать» («match») и что, собственно, каждый такой набор есть не что иное, как одна лингвоспецифичная манифестация универсального набора фундаментальных человеческих концептов. (1, с. 16-17)

Это предположение было основано на представлении о том, что фундаментальные человеческие концепты являются врожденными, или, другими словами, что они являются частью генетического наследства человека, и что, если это так, нет никаких оснований полагать, что они будут различаться от одного человеческого сообщества к другому.

Оно также было основано на опыте успешной коммуникации между носителями разных языков. Поскольку неопределяемые концепты – примитивы – это фундамент, на котором строится семантическая система того или иного языка, легко представить, что если бы такой фундамент был в каждом случае особым, отличным от других, то носители разных языков были бы обитающими в разных измерениях узниками различных концептуальных систем, лишенными всякой возможности какого бы то ни было контакта с узниками других концептуальных тюрем. Эго противоречит опыту человечества, который, напротив, указывает как на различия, так и на сходства в человеческой концептуализации мира и который говорит нам, что, при всей трудности и определенной ограниченности межкультурной коммуникации, она все же не является абсолютно невозможной.

С этим опытом согласуется допущение, что в основе всех языков, сколь угодно различных, лежат изоморфные множества семантических элементов. До последнего времени данное допущение базировалось, главным образом, на теоретических соображениях, а не на эмпирических исследованиях различных языков мира. Эта ситуация, однако, изменилась с публикацией книги «Semantic and Lexical Universals» – собрания работ, в которых концептуальные примитивы, первоначально постулированные на базе небольшой горстки языков, были подвергнуты систематическому исследованию на материале широкого круга языков разных семей и разных континентов. <...>(1,с. 16-17)

Внутри конкретного языка каждый элемент принадлежит к особой сетке элементов и занимает специальное место в особой сетке отношений. Когда мы сопоставляем два (или более) языка, мы не можем рассчитывать на то, что найдем идентичные сетки отношений. Мы можем в то же время рассчитывать найти корреспондирующие наборы неопределяемых.

Именно этот (ограниченный) изоморфизм в лексиконе (а также, как мы увидим, в грамматике) наполняет конкретным содержанием понятие универсальных семантических примитивов. <...> (1, с. 19)

Более того, именно постулированный изоморфизм экспонентов концептуальных примитивов и позволяет нам вообще сравнивать различные семантические системы. Ведь для любого сравнения требуется tertium comparationis, некая общая мерка. Предполагаемое множество универсальных семантических примитивов как раз предоставляет в наше распоряжение эту общую мерку и тем самым делает возможным изучение размеров семантических различий между языками.

Таким образом, представленная здесь теория в некотором смысле сочетает в себе радикальный универсализм с всеохватывающим релятивизмом. Она признает уникальность каждой лингвокультурной системы, но вместе с тем постулирует некоторое множество общих концептов, с помощью которых различия между системами могут быть обнаружены и поняты, а также она позволяет нам интерпретировать самые идиосинкратические семантические структуры как культуроспецифичные конфигурации универсальных смысловых элементов – то есть врожденных человеческих концептов. (1, с. 20)

Естественный Семантический Метаязык (ЕСМ)

Думаю, что наиболее сильную поддержку гипотеза о наличии врожденной языкоподобной концептуальной системы находит в ее реально доказанной способности быть рабочим инструментом при исследовании языков и культур.

Как указывалось выше, всякое осмысленное сравнение предполагает tertium comparationis, общую мерку. Если исследование возможно большего числа языков позволит нам установить предположительно общее ядро для всех языков, то мы можем рассматривать это общее ядро как независимый от какого-либо конкретного языка метаязык для описания и сравнения всех языков и культур. Без такого независимого метаязыка мы были бы навеки обречены на этноцентризм, ведь мы могли бы описывать другие языки и культуры лишь сквозь призму своего собственного языка (общеразговорного или специального).

Но если мы сможем выделить общее для всех естественных языков ядро и построить на этой основе «естественный семантический метаязык», то мы сможем описывать значения, передаваемые в любом языке, как бы изнутри, используя в то же время предложения нашего собственного языка, которые, хотя недостаточно идиоматичны, тем не менее непосредственно нам понятны. Иными словами, общее ядро всех языков может рассматриваться как множество изоморфных мини-языков, которые могут быть использованы как лингвоспецифичные версии одного и того же универсального Естественного Семантического Метаязыка (ЕСМ).

Если мы пытаемся объяснить значение русского или японского предложений, попросту снабдив их подходящими к случаю (ad hoc) толкованиями (и при этом используем зрелый английский язык во всей его красе), мы неизбежно искажаем их значение, навязывая им семантическую перспективу, ингерентно свойственную английскому языку. С другой стороны, если бы вместо зрелого английского мы предлагали толкование па английском ЕСМ, т.е., используя английскую версию Естественного Семантического Метаязыка, мы бы избежали подобного искажения, поскольку английская версия ЕСМ может в точности соответствовать русской и японской версиям. Например, как отмечалось выше, формула русского ЕСМ я хочу это сделать семантически совпадает с английской версией I want to do this. (1, с. 28-29)

Новым в предлагаемой теории является предположение, что эффективный метаязык для описания и сравнения значений может быть найден в общем ядерном фонде естественных языков и что он может быть, так сказать, вырезан из них. Инкорпорируя это положение, теория ЕСМ соединяет в себе философскую и логическую традиции в исследовании значения с типологическим подходом к изучению языка и с широкомасштабными межъязыковыми исследованиями эмпирического характера.

В отличие от различных искусственных языков, использовавшихся для репрезентации значения, Естественный Семантический Метаязык, вырезанный из естественною языка, может быть понят без дальнейших толкований (которые бы сделали необходимым использование какого-то другого метаязыка и так далее, ad infinitum) и, таким образом, дает твердую основу для подлинного разъяснения смысла. (1, с. 29-30)

Потребность гуманитарных наук в универсально обоснованном метаязыке была хорошо проиллюстрирована на недавних дебатах о природе человеческих эмоций. <...> Так, неоднократно указывалось, что если мы пытаемся объяснить слова, обозначающие в том или ином языке ключевые эмоции <...>, используя английские слова и словосочетания, <...>, то мы навязываем англосаксонскую культурную перспективу другим культурам. <...> Но чтобы от «деконструкции» перейти к конструктивной перестройке метаязыка гуманитарных наук, нам нужно выйти за пределы концептуального релятивизма и получить доступ к концептуальным универсалиям. (1, с. 30)

Семантические инварианты

В последние десятилетия семантика пострадала от рук не только врагов, но и некоторых своих друзей. Особенно повредила ее прогрессу доктрина «фамильного сходства» и связанные с ней нападки на понятие семантического инварианта – краеугольный камень эффективного семантического анализа.

<...> Слова имеют значения и <...> эти значения могут быть проанализированы и эксплицированы. Если они не были успешно эксплицированы в прошлом, например пропонентами семантических «признаков» и «маркеров», то причина не в отсутствии у слов постоянного значения, а в неадекватности методологии. (1, с. 31)

Разумеется, значения могут меняться – с течением времени или от одного диалекта, социолекта и «генерациолекта» к другому. Но семантическое изменение как таковое не градуально, постепенно лишь распространение семантического изменения. (Одно значение может постепенно исчезать, другое постепенно распространяться, но оба значения детерминированы, и различие между ними дискретно.) Каждое данное языковое сообщество располагает общими для всех его членов значениями. Эти общие для всех значения составляют основу коммуникации и оплот культуры; в значительной степени они являются также средством трансмиссии культуры.

Должно быть очевидным, что для того, чтобы быть способными вполне понимать культуру, отличную от нашей собственной, мы должны быть способны проникнуть в смысл слов, кодирующих культуру,-специфические понятия. Например, чтобы понять японскую культуру и объяснить ее культурному аутсайдеру, нам следует проникнуть в смысл ключевых японских слов, таких, как апюе, on или та; чтобы быть способными проникнуть в малайскую культуру, мы должны уловить смысл ключевых малайских слов, таких, как maly, halus или iah. Использование Естественного Семантического Метаязыка позволяет нам устанавливать такие значения точным и проясняющим дело образом. Оно позволяет нам за превратностями языкового употребления распознать и разъяснить семантический инвариант слова. (1, с. 31-32)

Прошлое, настоящее и будущее семантической теории ЕСМ

За время, прошедшее с начала зарождения теории ЕСМ в середине 60-х годов, ее основные допущения и цели остались неизменными: поиски универсальных семантических элементов, отказ от искусственных «признаков» и «маркеров», неприятие логических систем репрезентации значения. В то же время теория не стояла на месте; напротив, она постоянно развивалась. Можно выделить шесть основных направлений развития:

1) предложенный набор элементов значительно увеличился;

2) поиски элементов стали идентифицироваться с поисками лексических универсалий;

3) поиски лексических элементов стали сочетаться с поисками универсальных синтаксических моделей (то есть универсально доступных комбинаций элементов);

4) интерес сначала к элементам, а потом к их комбинациям вырос в более широкую программу построения полномасштабного «Естественного Семантического Метаязыка»;

5) теоретическая подоплека всего предприятия постепенно принимала все более четкие очертания;

6) диапазон областей: языков и культур, к которым применялась и на которых проверялась теория ЕСМ, существенно расширился.

Здесь нет места для всестороннего обсуждения выделенных направлений развития, однако стоит коротко остановиться на каждом из них.

1. Теория ЕСМ начинала с поисков лексически воплощенных неопределяемых концептов, или семантических элементов, идентифицируемых в качестве таковых внутри одного языка (любого). Первый пробный список примитивов, выделенных в процессе этих поисков, был опубликован в 1973 г. в моей книге Semantic Primitives. Он содержал четырнадцать элементов.

При проверке на все увеличивавшемся пространстве семантических областей большинство предложенных примитивов (с сегодняшней точки зрения, одиннадцать из четырнадцати) проявили себя как эффективный инструмент семантического анализа. Но в то же время становилось все более ясно, что минимальное множество из четырнадцати элементов недостаточно. Главным импульсом его расширения был Семантический семинар 1986 года, организованный Клиффом Годдардом и Дэвидом Уилкинсом в Аделаиде, на котором Годдард предложил ряд новых примитивов для дальнейшего исследования. Когда соответствующие расширенные множества примитивов испытывались в семантическом анализе, процесс повторялся, и расширение продолжалось.

Эти расширения существенно облегчили семантический анализ целого ряда различных участков смыслового пространства и позволили формулировать семантические толкования, гораздо легче читающиеся и в большей степени доступные интуитивному пониманию, чем толкования, опирающиеся на более ранние и более скудные множества. К теоретическим «издержкам» этих расширений относилась необходимость отказаться от Лейбницева принципа взаимной независимости примитивов. В ранних версиях теории ЕСМ предполагалось, что если элементы воспринимаются как семантически связанные (например, 'good' ['хороший'] и 'want' ['хотеть'] или 'the ваше' ['тот же самый'] и 'other' ['другой']), то по крайней мере один из них должен быть семантически сложным (на том основании, что если у двух элементов есть общая часть, то они имеют части и, следовательно, не могут быть семантически простыми).

Впрочем, этого положения и раньше не придерживались слишком строго. Например, I, YOU и SOMEONE с самого начала были постулированы в качестве примитивов, несмотря на интуитивное ощущение их связанности (ведь каждый «я» и каждый «ты» есть «кто-то»). Со временем допущение относительно взаимной независимости примитивов было полностью отвергнуто и было признано, что примитивы могут быть интуитивно связаны, не будучи связанными композиционно (как «I» и «someone») или вообще не будучи разложимыми (т. е. определимыми).

2. Первые примитивы были выделены, путем проб и ошибок, на базе небольшой горстки европейских языков. Со временем благодаря работе экспертов по многим разнообразным языкам эмпирическая база существенно выросла, включая теперь среди прочих такие разные языки, как китайский, японский, малайский, австронезийский язык мангап-мбула и австралийские языки янкуньтьятьяра и аррернте. Кульминацией этой экспансии стали Semantic and Lexical Universal, упомянутые ранее.

A priori можно было бы ожидать, что процесс испытания гипотетического набора примитивов на материале все увеличивающегося круга языков приведет к сокращению предложенного множества (по мере того как предложенные примитивы один за другим будут отсутствовать в том или ином языке). В целом, однако, этого не случилось. Напротив, список примитивов проявил тенденцию к постепенному расширению.

3. В течение длительного времени разыскания в области синтаксиса предложенных примитивов ощутимо отставали от исследования самих примитивов – обстоятельство, привлекшее внимание ряда рецензентов. Это отставание, хоть и достойное сожаления, продиктовано самой природой вещей: едва ли можно изучать модели комбинации примитивов до тех пор, пока ты не имеешь какого-то представления о том, что представляют собою сами примитивы. <...> (1, с. 39-41)

4. Построение Естественного Семантического Метаязыка было и продолжает быть постепенным процессом. В отличие от семантических теорий более спекулятивного толка, ЕСМ постоянно ищет подтверждения – или опровержения – в широкомасштабных дескриптивных исследованиях. Например, в моем семантическом словаре, посвященном английским глаголам речевых актов, я попыталась проанализировать значение более чем 200 глаголов; позднее в серии статей, посвященных другой концептуальной сфере, я предприняла аналогичную попытку относительно по меньшей мере 100 английских слов, обозначающих эмоции.

Именно дескриптивные исследования такого рода выявляют недостатки (равно как и сильные стороны) последовательных версий ЕСМ, а также помогают более ясно увидеть дальнейшие пути его развития. До сих пор, быть может, важнейшим направлением эволюции ЕСМ было все большее упрощение, а также стандартизация синтаксиса толкований, непосредственно связанная с поисками универсальных синтаксических моделей.

5. Теория, лежащая в основе исследования ЕСМ, постепенно принимала все более четкие очертания, а его методология формулировалась более эксплицитно, по мере того как прояснялись и уточнялись важные теоретические понятия, такие, как «полисемия», «аллолексия», «факультативные валентности», «некомпозиционное отношение», «резонанс». Важную роль в этом деле сыграл проводившийся в Канберре в 1992 г. симпозиум по семантическим и лексическим универсалиям, организаторами которого были Годдард и я.

6. В прошедшие годы область приложения идеологии ЕСМ продолжала расширяться; она охватывает теперь не только лексическую семантику, но также и семантику грамматики и прагматику. Кроме того, экспансия выразилась и в более непосредственном обращении к сопоставлению разных культур через лексикон, грамматику, речевые стратегии и структуру дискурса. Недавно возникло еще одно направление, ведущее к развитию «теории культурных сценариев», которая опирается на универсальные семантические примитивы и универсальные синтаксические модели и может быть положена в основу сопоставительных исследований культурных норм, действующих в разных культурах.

Но, хотя теория ЕСМ достигла (как это кажется заинтересованным лицам) значительных результатов, ей предстоит еще пройти долгий путь. Поиски семантических примитивов ждут успешного завершения, исследование синтаксиса примитивов требует более полной разработки, границы межъязыковой проверки примитивов и их синтаксиса должны быть существенно расширены, рядом с универсальным Естественным Семантическим Языком должны быть построены его лингвоспецифичные версии, основанный на ЕСМ анализ культуры и познания должен быть распространен на новые области, теория культурных скриптов должна получить дальнейшую конкретизацию и т.д. Все эти проблемы ждут своего исследователя. <...> (1, с. 42-43)