Текст книги "Философия Науки. Хрестоматия"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 93 страниц)

ФИЛОСОФИЯ НАУКИ
Общие проблемы познания. Методология естественных и гуманитарных наук
Хрестоматия

Кафедра философии Московского государственного педагогического университета

Ответственный редактор-составитель: Л.А. Микешина

Научный редактор Т.Г. Щедрина

Редактор-организатор Н А. Дмитриева

Авторский коллектив:

А.Н.Аверюшкин, З.А.Александрова, В.А.Башкалова, Л.А.Боброва, А.Д.Боев, О.В.Вышегородцева, Е. В. Головкина, И.Н.Грифцова, Н.А.Дмитриева, А.В.Евтушенко, В.Н.Князев,

Р.Ю.Кузьмин, О.О.Куликова, В.Л.Махлин, Е.А.Меликов, Л.А.Микешина, А.В.Орлова, Н.М.Пронина, Л.Т.Ретюнских, Т.Н.Руженцова, П.В.Рябов, М.В.Сахарова, О.Б.Серебрякова,

С.И.Скороходова, В.Р.Скрыпник, Н.М.Смирнова, С.М.Соловьев, Г.В.Сорина, О.С.Суворова, Р.А.Счастливцев, Е.В.Фидченко, М.М.Чернецов, И.Л.Шабанова, Е.М.Шемякина, Е.И.Шубенкова,

Т.Г.Щедрина, Б.Л.Яшин

Рецензенты:

д-р филос. наук, проф. В.Н. Пору с. д-р филос. наук, проф. Б.Н. Пружинин

Рекомендовано Научно-методическим советом по философии Министерства образования и науки РФ в качестве учебного пособия для гуманитарных и негуманитарных направлений и специальностей вузов

Предисловие

Современный ученый исследует не только конкретные проблемы своей области знания, но все больше обращается к методологическим и философским ее проблемам, стремясь понять природу самой познавательной деятельности и форм научного знания, особенности типов знания – естественного, гуманитарного, социального. Это необходимо для осознания перспектив развития науки, которой принадлежит ученый, умения видеть ее в системе других областей знания, понимания возможностей развития ее методологического и понятийного аппарата особенно в связи с компьютеризацией и новыми подходами – системным, синергетическим и коэволюционным. Философия науки – это достаточно поздно, в XX в. сложившаяся область философского знания, хотя многие рассуждения относительно науки как знания и деятельности по производству этого знания высказывались с момента становления самой науки и сегодня часто существуют в рамках более общих философских учений, не выделяясь в самостоятельную дисциплину. В XX – начале XXI вв. идет поиск реального предметного поля и объекта философского учения о познании, его онтологии, с одной стороны, и с другой – понятийного аппарата, путей и принципов синтеза различных когнитивных практик и типов опыта для создания современной концепции реального познания, укорененного во всех видах деятельности человека, где возникает знание, и прежде всего в сферах естественных и социально-гуманитарных наук.

Новизна настоящей «Хрестоматии по философии и методологии науки» состоит в том, что это впервые созданное в таком объеме не общефилософское, но специализированное учебное пособие, ориентированное прежде всего на молодых ученых, аспирантов и студентов, начинающих исследовательскую деятельность и нуждающихся в методологическом обеспечении. Она построена на принципах диалога многообразных философских учений о науке, общих методологий и познавательных практик. На основе общих знаний по философии, полученных в вузе, предлагается дальнейшее углубленное изучение природы научного знания и методологии исследования, рассматриваемых в динамике культуры. Это с необходимостью предполагает непосредственное обращение к текстам представителей мировой философской мысли, ученых и методологов различных областей знаний как зарубежных, так и отечественных.

Цель данного учебного пособия – представить в систематизированном виде идеи философов и ученых из разных областей знания, эпох и стран, преимущественно европейских. Включены обращенные к науке фрагменты работ как классиков философской мысли: Платона, Аристотеля, Р. Декарта, И. Канта, Г.В.Ф. Гегеля, так и современных мыслителей: Б. Рассела, Л. Витгенштейна, Р.Дж. Коллингвуда, У. Куайна, К. Поппера, Т. Куна, И. Лакатоса, Ю. Хабермаса, Д. Дэвидсона, Ж. Деррида и многих других, а также известных ученых: Ч. Дарвина, А. Эйнштейна, Д. Гильберта, Н. Бора, М. Планка, М. Борна, В. Гейзенберга, Н. Бурбаки, Д.А. Уилера, И. Пригожина, Я. Хакинга, У. Матурана и других. Достаточно полно представлены отечественные ученые: от М.В. Ломоносова, Н.И. Лобачевского, В.И. Вернадского, А.А. Ухтомского до В.А. Энгельгардта, A.Н. Колмогорова, Л.С. Выготского, С.Л. Рубинштейна, Д.С. Лихачева, С.С. Аверинцева, Н.Н. Моисеева, а также философы и методологи науки Б.М. Кедров, И.Т. Фролов, П.В. Копнин, Э.В. Ильенков, Э.Г. Юдин, B.А. Смирнов, М.К. Мамардашвили, Л.М. Косарева, Р.С. Карпинская и работающие сегодня В.С. Степин, В.А. Лекторский, В.Н. Садовский, П.П. Гайденко, Н.В. Мотрошилова и другие. Следует отметить, что и в советское время, в период господства одной доктрины и жесткого идеологического пресса осуществлялось становление и развитие отечественной философии и методологии науки. Во-первых, эти проблемы относительно далеки от собственно идеологических и классовых оценок; во-вторых, философия науки опиралась на ряд марксистских идей, в частности социально и культурно-исторической обусловленности науки и познания, которые не утратили своей значимости и сегодня. В-третьих, отечественные философы, разрабатывая свои идеи в области системной методологии, теоретического и эмпирического знания, исторической природы науки, привлекали работы ведущих зарубежных ученых и философов.

Структура хрестоматии опирается на принцип взаимодействия общих положений теории познания (эпистемологии), философии науки и методологии научного исследования как естественных, так и социально-гуманитарных наук. Общий принцип построения – тематический – реализован в пяти направлениях-разделах.

Раздел 1. «Философия познания: общие проблемы» – содержит тексты-размышления философов и ученых по этой проблематике. Теория познания, или гносеология, эпистемология – это область философии, исследующая природу познания, отношение знания к реальности, условия его достоверности и истинности, особенности существования в системе культуры и коммуникаций. Основные эпистемологические идеи и работы этой области предпосылаются всем другим разделам, относящимся уже собственно к научному знанию и деятельности. Все эти особенности познания и объясняющих его теорий имеют непосредственное отношение к развитию не только эпистемологии, но и философии науки, опирающейся на общие исходные идеи и принципы учений о познании. Эго находит отражение в последующих разделах хрестоматии, прежде всего в разделе 2 «Философия науки: социологические и методологические аспекты», где представлены работы авторов, рассматривающих науку как специализированное знание и деятельность по его получению в контексте коммуникаций, культурно-исторических и социальных условий. Раздел 3 «Общая методология науки» содержит тексты философов, для которых общие проблемы методологии научного знания, науки в целом были главной профессиональной темой. Материал, приведенный в хрестоматии, позволяет увидеть, как трансформировалась и обогащалась эпистемологическая и собственно методологическая проблематика в истории и философии науки, и особенно в работах зарубежных и отечественных исследователей XX в. – периода активного становления и успешного развития философии науки. Раздел 4 «Методология исследования в естественных науках» – это философско-методологические размышления о законах природы, абсолютности и относительности пространства и времени, возможности их постижения «с помощью чувств», о фундаментальной науке механике, ее законах и принципах, роли в научном познании, о принципиальных особенностях познания в сфере квантовой механики, природе математического и биологического знания и о многом другом. Очевидно, что любой естествоиспытатель вынужден быть одновременно и методологом и особенно в том случае, когда он идет непроторенным путем, создавая «новую науку». Методологическое богатство, накапливаемое в трудах естествоиспытателей, не должно быть потеряно ни философами, ни современными учеными. Как необходимый опыт, значима сама традиция обращения естествоиспытателей к истории (опыту) философии. В хрестоматии представлены примеры такой традиции.

В самостоятельные разделы выделены: «Методология научного исследования: социальные и гуманитарные науки», «Философия языка» и «Философско-методологические проблемы психологии». В приведенных фрагментах работ известных ученых-гуманитариев и философов показана необходимость введения феноменологических процедур в структуру методологии гуманитарных наук как непременного условия рационального научного объяснения культурно-исторических фактов реальной жизни (В. Дильтей, Г.Г. Шпет, М.М. Бахтин); преодоления разрыва между объяснительным и описательным подходами к научному изложению; активного освоения приемов герменевтики (Г.-Г. Гадамер), в частности интерпретации (П. Рикёр), сочетания социокультурной обусловленности научных идей и их познавательной, объективно истинной природы. В работах литературоведов показано, например, что литература, подобно науке, методична: в ней есть программы изысканий, меняющиеся в зависимости от школы и эпохи исследования, порой даже претензии на экспериментальность. В основании многих современных философских и методологических проблем, лежат положения, связанные с так называемым «лингвистическим поворотом», а также непосредственно с изучением языка, его природы и многообразных функций, что находит отражение во фрагментах работ В. фон Гумбольдта, Э. Сепира, Р. Якобсона, Дж. Сёрля. Представлены также работы психологов, исследовавших проблемы научной деятельности, научного творчества и историю психологии. С позиций социальной психологии рассматривается научная школа как единство исследования, общения и обучения творчеству, как одна из основных форм научно-социальных объединений.

Достоинством хрестоматии является то, что текстам каждого философа или ученого предпослана краткая статья, дающая представление о жизни, научной и общественной деятельности, главных идеях и работах, вошедших в массив знаний по философии и методологии науки. В целом представлены 135 ученых и философов, фрагменты из 190 источников, которые относятся непосредственно к заданной теме – философии и методологии науки – во всех ее аспектах. Следует отметить, что по необходимости пришлось снять все сноски или в отдельных случаях включить их в текст в виде примечания.

Хрестоматия ориентирована на издаваемое одновременно учебное пособие для аспирантов: Микешина Л.А. Философия науки (М., Прогресс-Традиция, 2005), является приложением к нему, но может рассматриваться и как самостоятельное учебное пособие.

Авторы – профессора, доценты, докторанты и аспиранты кафедры философии Mill У, многие из которых имеют опыт создания двух– и трехтомной хрестоматий по истории философии (1994, 1997), получивших широкое признание преподавателей, студентов и аспирантов в вузах России. Коллектив, работавший над монографией, выражает особую благодарность за подготовку данного издания научному редактору Т.Г. Щедриной, редактору-организатору Н.А. Дмитриевой, инженеру Е.Ю. Кузнецовой.

Глава 1. Эпистемология как основание и предпосылка философии и методологии науки

ПЛАТОН. (427-347 до н. э.)

Платон – величайший древнегреческий мыслитель, ученик и последователь Сократа. В 387 г. до н. э. основал в Афинах Академию, ставшую центром развития математики и математического естествознания. В основе философии Платона лежит теория идей. Идеи представляют собой истинно-сущее бытие: вечное, духовное, совершенное. Миру идей противостоит мир небытия или материи. Чувственная реальность представляет собой синтез бытия и небытия, идеи и материи. Иерархический порядок идей венчает высшая идея Блага, обусловливающая целесообразный характер мира. Идеи Платона – это прообразы закономерностей, управляющих миром. Вместе с тем они – воплощение типического, всеобщего в многообразии действительности. Гносеология Платона тесно связана с его антропологией, онтологией, психологией, космологией и диалектикой. Важнейшей проблемой Платона, как и древнегреческого мировоззрения в целом, является проблема Космоса. Космология Платона, представленная в «Тимее», на много веков определила взгляды европейцев на мироздание. Вся система Платона насыщена числовыми теориями и числовыми интуициями. Платон различает отвлеченные и именованные числа. Любое число есть нечто неделимое, объективно-бытийственное, используемое мышлением в поисках истины. Платон разработал необычайно четкую и строгую диалектику числа.

В диалоге «Теэтет» Платон впервые явным образом сформу лировал и попытался разрешить исходную для теории познания проблему соотношения знания и незнания, знания и мнения. Он пришел к следующему выводу: знание предполагает не только соответствие содержания высказывания и реальности, которое (это соответствие) может быть случайным, но и обоснованность этого высказывания.

В.Р. Скрыпник

Фрагменты даны по изданию: Платон. Собрание сочинений: В 4 т. Т. 2 М., 1993 С. 257-263.

Сократ. А по-твоему, это но бесстыдство, не зная знания, объяснять, что значит «знать»? Дело в том, Теэтет, что мы давно уже нарушаем чистоту Рассуждения. Уже тысячу раз мы повторили: «познаём» и «не познаём», «знаем» или «не знаем», как будто бы понимая друг друга, а меж тем, что такое знание, мы так еще и не узнали. Если хочешь, то и теперь, в этот самый миг, мы опять употребляем слова «не знать» и «понимать», как будто бы уместно ими пользоваться, когда именно знания-то мы и лишены.

Теэтет. Но каким образом ты будешь рассуждать, Сократ, избегая этих слов?

Сократ. Никаким, пока я – это я. Если бы я был завзятым спорщиком или если бы такой муж здесь присутствовал, то и он приказал бы нам избегать этого и упрекнул бы меня за мои речи. Но поскольку мы люди маленькие, то хочешь, я возьму на себя смелость сказать, что такое «знать»? Мне кажется, какая-то польза в этом была бы.

Теэтет. Ради Зевса, отважься. Даже если ты и не воздержишься от тех слов, то все равно получишь полное прощение.

Сократ. Итак, слыхал ли ты, как теперь толкуют это самое «знать»⁹ Теэтет. Может быть, и слыхал, однако сейчас не припоминаю.

Сократ. Говорят, что это значит «обладать знанием».

Теэтет. Верно.

Сократ. Значит, мы не много изменим, если скажем «приобретать знание»?

Теэтет. А чем, по-твоему, второе отличается от первого?

Сократ. Возможно, ничем. Однако выслушай, что мне здесь представляется, и проверь вместе со мной. Теэтет. Если только смогу.

Сократ. Мне кажется все же, что «обладание» и «приобретение» – не одно и то же. Например, если кто-то, купив плащ и будучи его владельцем, не носит его, то мы не сказали бы, что он им обладает, но сказали бы, что он его приобрел.

Теэтет. Верно.

Сократ. Смотри же, может ли приобретший знание не иметь его? Например, если кто-нибудь, наловив диких птиц, голубей или других, стал бы кормить их дома, содержа в голубятне, ведь в известном смысле можно было бы сказать, что он всегда ими обладает, поскольку он их приобрел. Не так ли?

Теэтет. Да.

Сократ. В другом же смысле он не обладает ни одной [из пойманных] птиц, но лишь властен когда угодно подойти, поймать любую, подержать и снова отпустить, поскольку в домашней ограде он сделал их ручными. И он может делать так столько раз, сколько ему вздумается.

Теэтет. Это так.

Сократ. Опять-таки, как прежде мы водрузили в душе неведомо какое восковое сооружение, так и теперь давай еще раз построим в каждой душе нечто вроде голубятни для всевозможных птиц, где одни будут жить стаями отдельно от других, другие же либо небольшими стайками, либо поодиночке, летая среди остальных как придется.

Теэтет. Считай, что построили. И что же дальше?

Сократ. Следует сказать, что, пока мы дети, эта клетка бывает пустой – ведь под птицами я разумею знания, тот же, кто приобрел знание, запирает его в эту ограду, и мы скажем, что он выучил или нашел предмет, к которому относилось это знание, и что в этом-то знание и состоит.

Теэтет. Пусть будет так.

Сократ. Впоследствии, когда вздумается, он опять ловит знание и, поймавши, держит, а потом снова отпускает, – смотри сам, какими это нужно назвать словами: теми же, что и раньше, когда он приобретал [знание], или другими. И вот откуда ты яснее постигнешь, что я имею в виду. Ведь арифметику ты относишь к искусствам?

Теэтет. Да.

Сократ. Предположи, что арифметика – это охота за всевозможными знаниями четного и нечетного.

Теэтет. Предположил.

Сократ. С помощью своего искусства тот, кто его передает, думаю я, и сам держит прирученными знания чисел и обучает им других.

Теэтет. Да.

Сократ. И передающего [знания] мы называем учителем, принимающего их – учеником, а содержащего приобретенные [знания] в своей голубятне – знатоком?

Теэтет. Именно так.

Сократ. Обрати же внимание на то, что из этого следует. Не тот ли знаток арифметики, кто знает все числа? Ведь в душе у него присутствуют знания всех чисел.

Теэтет. Ну и что?

Сократ. Значит, в любое время он может либо про себя пересчитывать эти числа, либо сосчитать какие-то внешние предметы, поскольку они имеют число?

Теэтет. А как же иначе?

Сократ. И мы предположим, что считать – это не что иное, как смотреть, какое число может получиться? Теэтет. Так.

Сократ. Значит, кто исследует то, что знает, кажется как бы незнающим, а мы уже договорились, что он знает все числа. Тебе случалось слышать о подобных несообразностях?

Теэтет. О, да.

Сократ. В нашем сравнении с приобретением и охотой за голубями мы говорили, что охота была двоякая: до приобретения с целью приобрести и после приобретения, чтобы взять в руки и подержать то, что давно уже приобретено. Не так ли и знаток имеет те знания и знает то, что он давно уже изучил, и может снова изучить то же самое, вновь схватывая и удерживая в руках знание каждой вещи, которое он давно приобрел, но не имел в своем разуме наготове?

Теэтет. Правильно.

Сократ. Только что я тебя спрашивал, каким выражением нужно воспользоваться, говоря о тех случаях, когда знаток арифметики, собираясь считать, а знаток грамматики – читать, вновь стал бы узнавать от себя, знающего, то, что он знает?

Теэтет. Но это нелепо, Сократ.

Сократ. Но можем ли мы сказать, что он читает или считает неизвестное, если признаем, что он знает все буквы и любое число?

Теэтет. Да и это бестолково.

Сократ. Не хочешь ли ты, чтобы мы сказали, что нам дела нет до того, куда заблагорассудится кому потащить слова «знать» и «учиться», коль скоро мы определили, что одно дело – приобретать знания, а другое – ими обладать? И не утверждаем ли мы, что невозможно, чтобы кто-то не приобрел того, что он приобрел, так что никогда уже не может получиться, что кто-то не знает того, что он знает, ложное же мнение, напротив, составить себе об этом возможно. Дело в том, что можно и не иметь какого-то знания и, охотясь за порхающими вокруг знаниями, по ошибке принять одно за другое. Так, например, можно принять одиннадцать за двенадцать, поймав у себя самого знание одиннадцати вместо двенадцати, как дикого голубя вместо ручного.

Теэтет. Твои слова не лишены смысла.

Сократ. Когда ты схватываешь то, что собирался схватить, тогда ты не ошибаешься и имеешь мнение о существующем, так? Значит, бывает истинное мнение и ложное и ничто из того, на что мы досадовали прежде, не становится нам поперек дороги. Пожалуй, ты со мной согласишься. Или как ты поступишь? Теэтет. Соглашусь.

Сократ. Ну что ж, от одного мы избавились: от незнания известного. Ведь приобретенное остается приобретенным, заблуждаемся мы или нет. Однако более страшным кажется мне другое.

Теэтет. Что же?

Сократ. Возникновение ложного мнения от подмены знаний.

Теэтет. Как это?

Сократ. Прежде всего так, что имеющий знание о чем-то не ведает этого не по неведению, а из-за своего знания. Затем бывает, что одно представляется другим, а другое – первым. И разве не получится страшная бессмыслица, когда при наличии знания душе ничего не известно и все неведомо? Ничто не мешает заключить на этом основании, что при неведении можно знать, а при слепоте – видеть, коль скоро знание заставляет кого-то не знать.

Теэтет. Но может быть, нехорошо, Сократ, что только знания представляли мы себе в виде птиц, – нужно было и незнания пустить летать вместе с ними в душе, и тогда охотящийся схватывал бы то знание, то незнание одного и того же; ложное представлял бы себе с помощью незнания, а с помощью знания – истинное.

Сократ. Ну как не похвалить тебя, Теэтет! Однако посмотри еще раз, что ты сказал, и пусть будет так, как ты говоришь: схвативший незнание будет, по-твоему, мнить ложно. Не так ли?

Теэтет. Да.

Сократ. Он, конечно, не будет считать, что он ложно мнит.

Теэтет. Как это?

Сократ. Наоборот, он будет считать, что его мнение истинно, и как знаток будет распоряжаться тем, в чем он заблуждается.

Теэтет. Именно так.

Сократ. Стало быть, он будет считать, что поймал и имеет знание, а не незнание.

Теэтет. Ясно.

Сократ. Итак, после долгого пути мы вернулись в прежний тупик. И тот наш изобличитель скажет со смехом: «Почтеннейшие, разве тот, кто знает и то и другое, и знание и незнание, – разве он примет одно известное за другое, также известное? Или не знающий ни того ни другого разве представит себе одно неизвестное вместо другого? Или зная одно, но не зная другого, разве примет он известное за неизвестное? Или неизвестное он сочтет за известное? Или вы опять мне скажете, что бывают в свою очередь знания знаний и незнаний, которые он приобрел и содержит в каких-то там смехотворных голубятнях или восковых слепках и знает их с тех пор, как приобрел, даже если и не имеет их наготове в душе? И таким образом вы неизбежно будете тысячу раз возвращаться к одному и тому же, не делая ни шагу вперед». Что же мы ответим на это, Теэтет?

Теэтет. Но клянусь Зевсом, Сократ, я не знаю, что сказать.

Сократ. Разве не справедливо, дитя мое, упрекает он нас в этой речи, указывая, что неправильно исследовать ложное мнение раньше, чем знание, отложив это последнее в сторону? А ведь нельзя познать первое, пока еще недостаточно понятно, что же есть знание.

Теэтет. Сейчас, Сократ, необходимо согласиться с твоими словами.

Сократ. Итак, пусть кто-то еще раз сначала спросит: что есть знание? Ведь мы пока не отказываемся от этого вопроса?

Теэтет. Вовсе нет, если только ты не отказываешься.

Сократ. Скажи, как нам лучше всего отвечать, чтобы меньше противоречить самим себе?

Теэтет. Как мы прежде пытались, Сократ. Ничего другого я не вижу.

Сократ. А как это было?

Теэтет. Сказать, что знание – это истинное мнение. По крайней мере, истинное мнение безошибочно, и то, что с ним связано, бывает прекрасным и благим.

Сократ. Переводя кого-нибудь вброд, Теэтет, проводник говорит: «Река сама покажет». Так и здесь, если мы продолжим исследование, то само искомое по ходу дела откроет нам возникающие препятствия, если же мы будем стоять на месте, мы ничего не узнаем.

Теэтет. Ты прав. Давай посмотрим дальше.

Сократ. Итак, это не требует долгого рассмотрения, поскольку есть целое искусство, которое указывает тебе, что знание вовсе не есть истинное мнение.

Теэтет. Как? И что же это за искусство?

Сократ. Искусство величайших мудрецов, которых называют риторами и знатоками законов. Дело в том, что они своим искусством не поучают, но, убеждая, внушают то мнение, которое им угодно. Или ты почитаешь их такими великими учителями, что не успеет утечь вся вода, как они досконально изложат всю истину тем, кто не присутствовал в то время, когда кого-то грабили или еще как-то притесняли?

Теэтет. Я вовсе этого не думаю; но они убеждают.

Сократ. А убеждать – не значит ли это, по-твоему, внушить мнение⁹ Теэтет. Как же иначе?

Сократ. Разве не бывает, что судьи, убежденные, что знать что-либо можно, только если ты видел это сам, иначе же – нет, в то же время судят об этом по слуху, получив истинное мнение, но без знания? При этом убеждение их правильно, если они справедливо судят.

Теэтет. Разумеется.

Сократ. По крайней мере, мой милый, если бы истинное мнение и знание были одним и тем же, то без знания даже самый проницательный судья не вынес бы правильного решения. На самом же деле, видимо, это разные вещи. (С. 257-263)