Текст книги "Философия Науки. Хрестоматия"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 93 страниц)

ЯАΑΚΚΟ ХИНТИККА. (Род. 1929)

Я. Хинтикка (Hintikka) – финско-американский философ, логик, методолог. Образование получил в Финляндии и США, научно-педагогическую деятельность осуществляет в обеих странах. Является одним из самых известных современных философов, логиков, методологов. Он – член Академии Финляндии, Американской академии наук и искусств США, иностранный член Российской академии наук. В сферу его научных интересов входят проблемы истории философии, эпистемологии, логики (формальной, неформальной, математической), методологии, философии языка, философии математики, философии лингвистики. Он исследует способы применения символической логики к проблемам методологии науки и теории познания. К числу важнейших результатов в сфере математической логики принадлежат разработанный им метод модельных множеств и конструкция дистрибутивных нормальных форм. Он предложил теоретико-игровую интерпретацию логики, получил результаты в области логической семантики, эпистемической логики и логики вопросов. Один из важнейших методологических результатов связан с анализом вопросно-ответных процедур (ВОП). ВОП рассматривается им в качестве одного из механизмов креативного мышления, проявляющегося в вопрошающей установке. Вопросы направлены на уточнение основных тезисов и аргументов обсуждаемых проблем, элиминацию возможных ошибок в рассуждениях, проверку качества приводимой аргументации в целом. Варианты ответов конструируются в связи и в зависимости от сформулированных вопросов. Исследования позволяют понять, что вопросно-ответные процедуры являются необходимым инструментом понимания и объяснения, интерпретации и оценки, анализа и синтеза. Именно ВОП лежит в основании процедур принятия решений, сопровождает методологическую и иные формы деятельности человека.

Основные сочинения Хинтикки, переведенные на русский язык: «Логико-эпистемологические исследования». М., 1980; «Вопрос о вопросах» // Философия в современном мире. Философия и логика. М., 1974; «Шерлок Холмс против современной логики: к теории поиска информации с помощью вопросов» (в соавторстве с М. Хинтиккой) // Язык и моделирование социального взаимодействия. М., 1987; «Действительно ли логика ключ ко всякому хорошему рассуждению» // Вопросы философии. 2000. №11.

Г. В. Сарина

Приведены фрагменты из работ:

1. Вопрос о вопросах // Философия в современном мире. Философия и логика. М., 1974.

2. Шерлок Холмс против современной логики: к теории поиска информации с помощью вопросов (в соавторстве с М. Хинтикка) //Язык и моделирование социального взаимодействия. М., 1987.

1. Состояние проблемы

Имеется достаточно большое количество работ по логике вопросов («эротетической логике»), авторами которых являются логики. Существует также достаточное количество статей по грамматике вопросов, написанных лингвистами. Связующее звено между этими двумя направлениями представлено попыткой Капа показать, каким образом некоторый тип логики вопросов может быть основан на современных лингвистических теориях.

Хотя я и не предполагаю осуществить здесь детальный обзор всей литературы, тем не менее я хотел бы здесь выразить свое разочарование в ней. Как мне представляется, логики не подходили вплотную к наиболее важным аспектам логики вопросов, за одним, пожалуй, исключением. Каковы бы ни были результаты, полученные лингвистами на уровне синтаксиса, я не усматриваю в этих результатах даже минимального приближения к семантике вопросов. Что касается Каца, то он просто не прав в большинстве своих конкретных требований. Высказанные замечания в какой-то степени будут обоснованы в дальнейшем.

2. Вопросы являются требованием информации. Дезидератум вопроса

Вопреки этой мрачной точке зрения на текущее состояние, я верю, что ключ к логике вопросов является весьма простым. В известном смысле ничего не может быть проще. Если существует здесь что-нибудь, с чем, возможно, согласны все стороны, то это идея, что вопрос является требованием информации. Спрашивающий просит обеспечить его некоторой информацией, для того чтобы иметь знание о некотором предмете. Таким образом, все, что имеется в логике вопросов, есть комбинация логики знания с логикой требований (императивов). Сейчас логика знания, известная как эпистемическая логика, является относительно хорошо известным предметом. Ее семантика представлена в моей книге «Knowledge and Belief» (1962). Кроме того, эпистемический аспект вопросов является наиболее интересным и проблематичным из двух составляющих в логике вопросов. Если определяется, какую информацию хочет получить спрашивающий, то все, что ему остается, – это спросить об этом.

Я предлагаю назвать описание (эпистемического) состояния дел, которое спрашивающий хочет осуществить, дезидератумом вопроса. В формализации, которая вскоре будет представлена, он является предложением в области действия первоначального императивного оператора. Его необходимо точно отличать от предпосылок вопроса и от (возможных) ответов на вопрос. То, что я только что сказал, приводит к предположению, что логические свойства вопроса определяются главным образом его дезидератумом.

По-видимому, некоторые результаты, относящиеся к логике команд (требований), также являются полезными. Но нам едва ли здесь нужна эта логика. Значение императивного элемента в сложных проблемах логики вопросов невелико, как это показывается тем фактом, что проблемы, связанные с непрямыми вопросами, едва ли более просты, чем проблемы, связанные с прямыми вопросами, хотя, по-видимому, там (т.е. в прямых вопросах) не будет никаких императивных операторов (даже в их более глубокой структуре). Тесная связь между вопросами и императивами допускалась Кацем, но он не разрабатывает идею систематически и не упоминает, что она уже была осуществлена и использована Аквистом.

3. Природа императивного элемента

Тем не менее одна проблема при формулировании императивного оператора должна быть упомянута. Любая удовлетворительная формулировка должна выяснить факт, о котором действительно спрашивающий не только хочет быть информирован, но и хочет иметь информацию, обеспечиваемую персоной, к которой адресуется этот вопрос. Это аналогично факту, что императив обычно адресуется к специфичному человеку и касается того, что он должен сделать или чего он не должен делать. Не ясно, каким образом должна быть выражена эта релятивизация к персоне (ибо таким образом релятивизованные операторы не изучались систематически логиками, одно из наиболее важных исключений – Хилпинен).

К счастью, мне кажется, что эти проблемы не затрагивают того остального, о чем я хочу сказать, ибо большинство свойств логического и грамматического поведения вопроса зависят только от его дезидератума.

С этим связано то мнение относительно императивного оператора, что императив не является абсолютным, а зависит от истинности предпосылки вопроса.

Таким образом, парафраз

(1) Кто убьет Робина Кука?

как

(2) Сделай так, что я знаю, кто убьет Робина Кука, является неточным. Обычно спрашивающий не хочет убийства Робина Кука. Дезидератумом (2) – описанием состояния дел, которое спрашивающий хочет осуществить, является

(3) Я знаю, кто убьет Робина Кука, которое, может быть, влечет

(4) Кто-то убьет Робина Кука, которое необязательно является частью того, что хочет спрашивающий. Более точным парафразом поэтому будет

(5) Допуская, что Робин Кук будет убит, сделай так, что я знаю кто убьет Робина Кука.

Мы вернемся к проблеме предпосылок вопроса позднее. Эго приведет меня к расширению, в некоторых отношениях, того, что только что говорилось об условной природе вопросов.

4. Подход Аквиста

Ввиду факта, что анализ вопросов, только что очерченный, уже использовался (и защищался) Леннартом Аквистом, может показаться, что все, что может быть сделано здесь, уже сделано им. Аквист действительно написал подробную работу по логике вопросов. Он основывает свое обсуждение на только что упомянутой идее, а именно, что вопрос является некоторым типом императива, требующим увеличить знание задающего вопрос. Именно эта идея является плодотворной для всей логики вопросов в целом. В этом смысле Аквист полностью прав. Однако эта позиция может быть развита далее в нескольких направлениях, которые сам Аквист не развивает.

Прежде всего, подход, который он использует, может быть применен для того, чтобы обсуждать роль вопросов в естественных языках. Кроме того, в самой эпистемической логике Аквист не понимает полностью взаимосвязь кванторов с эпистемическими операторами, лишая тем самым эпистемическую логику дальнейших интересных проникновений. Под этим я понимаю недооценку проблемы квантификации в эпистемических контекстах с точки зрения логической семантики (в смысле Тарского и Карнапа).

5. Различные типы вопросов

Прежде чем обсуждать эти проблемы, сделаем несколько важных различений. В терминах эпистемической логики мы можем легко различать между тем, что называлось иксус-вопросами и WH-вопросами. (Последние также назывались х-вопросами.) Эти два различных типа вопросов отличаются логической формой соответствующих им дезидератумов. Так как дезидератум описывает мой эпистемический статус таким, как я хотел бы его иметь, он должен содержать, по крайней мере, одну фразу «я знаю». Так как можно показать, что другие конструкции сводимы к «что»-конструкциям, это должно быть эквивалентно предложению, содержащему одно или несколько вхождений «я знаю, что». Теперь дезидератум иксус-вопроса начинается с этого оператора или является истинностной функцией предложений, начинающихся с него. Эго не так для WH-вопросов, которые содержат квалификацию в контекстах, управляемых «Я знаю, что». Другими словами, в дезидератуме (('//-вопроса фраза «Я знаю, что» встречается в области действия, по крайней мере, одного квантора. Под (('//-вопросами я буду понимать, таким образом, то же самое, что Кац понимает под х-вопросами. Они включают, как мы увидим, кто-, что-, где– и когда-вопросы. Логик сказал бы, что альтернативы, которые мы рассматриваем в таких вопросах, имеют логический тип индивида. (Говоря более общо, ответами на такие вопросы являются значения квантифицируемой переменной, которая не должна быть индивидной переменной.) WH-вопросв, должны быть отличаемы от вопросов, представляющих нам пропозициональные альтернативы. Они называются Кацем иксус-вопросами. Заметим, что ли-вопросы являются пропозициональными, а не WH·-вопросами, несмотря на присутствие оперативных букв.

Одно преимущество, которое мы уже можем потребовать для нашего анализа вопросов и которое иллюстрирует эти различия, – это то, что этот анализ избегает той множественности операторов, кроме необходимости, которая характерна для некоторых теорий логики вопросов. Единственными операторами, которые нам нужны, являются эпистемические и императивные операторы, которые мы должны использовать и изучать независимо от какой-либо логики вопросов.

Также следует заметить, что я принимаю в этой работе, что вопросы, с которыми мы имеем дело, являются вопросами, не предполагающими исчерпываемости, т.е. что они являются «например»-вопросами.

Таким образом, вопрос «Кто является моим ближайшим соседом?» может быть сформулирован как «Кто, например, является моим ближайшим соседом?». Следовательно, ответ на такой вопрос не влечет того, что не существует других, равным образом, приемлемых ответов.

Это допущение, возможно, должно быть пересмотрено при более обширном изучении различных видов вопросов. Однако при этом изучении мы сделаем это допущение.

Другое различие будет также полезно. Среди WH-вопросов мы отличаем простые вопросы от сложных и итерированных. Итерированные вопросы содержат субординацию. В сложных WH-вопросах более чем один квантор связывает переменные, находящиеся в области действия эпистемического оператора «Я знаю» в дезидератуме вопроса. В английском языке такие вопросы обычно содержат несколько WH-слов (отличных от «ли») в том же самом предложении.

Мы в этой работе будем изучать большей частью проблемы, связанные с простыми и WH-вопросами, и только укажем на некоторые из главных проблем, связанных со сложными и итерированными WH-вопросами. (1, с. 303-308)

Наилучшее описание идей великого сыщика, как и следовало ожидать, частично принадлежит неподражаемому хроникеру его подвигов – доктору Уотсону, а частично самому Шерлоку Холмсу. Именно доктору Уотсону мы обязаны кратким изложением статьи Холмса о собственном методе, который основывается как раз на тех самых бесполезных, по мнению многих, процедурах – дедукции и выводе. «<...> автор пытался доказать, как много может узнать человек, систематически и подробно наблюдая все, что проходит перед его глазами... Если в рассуждениях и была какая-то логика и убедительность, то выводы показались мне высосанными из пальца <...> По словам автора выходило, что человека, умеющего наблюдать и анализировать, обмануть просто невозможно. Его выводы будут безошибочны, как теоремы Евклида. И результаты окажу тся столь поразительными, что люди непосвященные сочтут его чуть не за колдуна, пока не поймут, какой процесс умозаключений этому предшествовал. «По одной капле воды, – писал автор (т.е. Шерлок Холмс), – человек, умеющий мыслить логически, может сделать вывод о возможности существования Атлантического океана или Ниагарского водопада, даже если он не видал ни того, ни другого и никогда о них не слыхал. Всякая жизнь – это огромная цепь причин и следствий, и природу ее мы можем познать по одному звену. Искусство делать выводы и анализировать [наука дедукции и анализа], как и все другие искусства [науки], постигается долгим и прилежным трудом <...>».

Эта цитата иллюстрирует распространенную точку зрения, согласно которой дедукция и логика в высшей степени пригодны для получения содержательных (действительно ценных) знаний о мире и на деле могут привести к совершенно неожиданным результатам, если они применяются человеком, обученным «науке дедукции и анализа». И в самом деле, чуть дальше Шерлок Холмс заявляет: «Правила дедукции, изложенные мной в статье <...>, просто бесценны для моей практической работы». Аналогичные свидетельства в большом количестве поступают от Эркюля Пуаро, Ниро Вульфа и им подобных. Они наиболее ярко выражают идею ценности логики в любом процессе сбора информации. (2, с. 266)

Начнем с наблюдения, которое достаточно очевидно, хотя впоследствии оно потребует серьезных оговорок. Так называемые дедукции Холмса не сводятся к выводу эксплицитных заключений из эксплицитных посылок. Часто он извлекает из хаоса фоновой информации нужные дополнительные посылки (сверх тех, которые, возможно, были объявлены таковыми), и уже из этих посылок по правилам самой обычной дедуктивной логики можно вывести заключения, кажущиеся на первый взгляд неожиданными. (2, с. 267) Главной задачей «логика» типа Шерлока Холмса, как мы предполагаем, является не столько построение логических дедукций, сколько выявление, или экспликация, невербализованной информации. (2, с. 268) Ключевой идеей, на которую опирается данная система, является понятие вопроса. Мы будем считать впервые эксплицированные (ранее по учитывавшиеся (unacknowledged)) посылки ответами на вопросы, адресованные тому, кто, зная, молчал (to the tacit knower). He учитывавшийся ранее фрагмент информации актуализуется благодаря вопросу, ответом на который он является. В этом смысле вопросы, которые служат для воплощения информации, управляют процессом активации невербализованного знания. Изучая вопросы и те ограничения, которые они накладывают на ответы, мы получим реальную возможность изучить «науку дедукции» Холмса. Например, один вопрос может быть лучше другого в том смысле, что ответы на первый будут более информативны, чем ответы на второй. Таким образом, поставленная нами задача исследовать актуализацию невербализованного знания на стадии, предшествующей собственно дедукции, становится частью более общей задачи изучения вопросов, ответов и отношений между ними.

Иначе говоря, становится понятным, почему четкая теория вопросно-ответного соответствия абсолютно необходима для наших целей. Мы руководствовались идеей изучить определенные типы сбора информации, отождествив получение информации с получением ответов па вопросы. (2, с. 268-269)

<...> Теория поиска информации с помощью вопросов, которую мы пытаемся построить, получает новые применения помимо тех, которые можно отнести к первому уровню ее применений, т.е. помимо экспликации невербализованной информации. Хотя в рамках данной работы у нас нет возможности подробно остановиться на этих новых применениях, сделаем все же несколько замечаний.

Во-первых, принадлежащая Канту метафора «вопросы, задаваемые природе» получает при таком подходе менее метафоричное объяснение, по крайней мере в одном из ее возможных приложений. Мы используем ее не просто как метафору, поскольку к наблюдениям могут быть нами применены многие из понятий, которые применимы к вопросам и ответам на них. К ним относятся методологические понятия, управляющие выбором вопросов (включая выборочные наблюдения или эксперименты), информационные сравнения и Т.д.

Во-вторых, вопрос о зависимости наблюдений от положенной в их основу теории теперь уже можно поставить острее, чем прежде. Например, в последние годы много приходилось слышать о том, что результаты наблюдений зависят от теоретических установок. Теперь, вероятно, точнее было бы говорить о зависимости результатов наблюдений от решаемой проблемы. В нашей методологической модели, или перспективе, наблюдение – это всегда ответ на вопрос. Зависимость от вопроса, конечно, влечет за собой зависимость от концепции. Ибо ответ на вопрос обычно должен быть сформулирован в тех же терминах, что и вопрос. (2, с. 274)

Столь широкую взаимозаменимость дедуктивных и интеррогативных ходов (так же, как дефиниционных и интеррогативных) можно считать подтверждением положения, что искусство дедукции по существу равносильно искусству задавать вопросы. И это положение, по-видимому, является главным в концепции логики дедукции и логического вывода Шерлока Холмса. (2, с. 281)

ЭРИК ГРИГОРЬЕВИЧ ЮДИН. (1930-1976)

Э.Г. Юдин – специалист по методологии науки и системным исследованиям, кандидат философских наук. В 1956 году подвергся политическим репрессиям, лишь в 1964 году получил возможность вернуться к профессиональной работе. Ряд лет работал редактором издательства «Советская энциклопедия», внес большой вклад как редактор и автор статей в издание первой отечественной «Философской энциклопедии» (Т. 1-5. М„ 1970). Один из философов, впервые в стране обратившихся к разработке методологии системных исследований и изданию «Системного ежегодника». Фундаментальные разработки идей и принципов общей методологии науки существенно дополнены базовыми работами по системному подходу, который, в свою очередь, конкретезирован обращением к частным наукам – системные идеи в этнографии, социальном познании в естественных науках. Он также одним из первых стал разрабатывать «деятельностный подход» как объяснительный принцип и как предмет изучения, в дальнейшем сочетая деятельность и системность, что стало основой принципиально новой продуктивной методологии науки. Результаты исследований нашли отражение в монографиях: «Системный подход: предпосылки, проблемы, трудности» (М., 1969, в соавт.), «Становление и сущность системного подхода» (М., 1973, в соавт.), брошюре «Наука и мир человека» (М., 1978, в соавт.).

Ниже приводятся отрывки из работы:

Юдин Э.Г. Методология науки. Системность. Деятельность. М., 1997.

РИЧАРД РОРТИ. (Род. 1931)

Р. Рорти (Rorty)– современный американский философ, профессор университета Вирджинии и Стэнфордского университета. Резко критикуя современный облик философии, Рорти противопоставляет ему философский синтез идей Дьюи, Гегеля и Дарвина, соединяя идеи историцизма и натурализма в новой версии прагматизма – эпистемологическом бихевиоризме.

Основной объект критики Рорти – современная теория познания – «репрезентативизм», укорененный в философском проекте Нового времени с его базовыми понятиями истины, объективности, бытия, дихотомиями «объективное – субъективное», «видимость – реальность», «открытое – изобретенное» и идеей обоснования знания. По мнению Рорти, в основе репрезентативизма и обосновывающей его корреспонденткой теории истины лежит «зеркальная» метафора, порождающая заблуждение о возможности получения единственного истинного описания действительности, независимого от позиции исследователя. Традиционные философские дихотомии в очень большой степени зависят от контекста употребления, а вне его превращаются в голые абстракции. Рорти предлагает заменить корреспондентную теорию истины инструменталистской доктриной, в рамках которой знание будет оцениваться не с точки зрения истинности или ложности, а в категориях полезного или бесполезного и лучшего для конкретных целей человеческого сообщества, а эпистемология в качестве особого проекта обоснования знания должна уступить свое место культурной политике.

Наука, с точки зрения Рорти, не дает нам привилегированного словаря для описания действительности. Она – всего лишь одна из многих культурных форм приспособления человека к окружающему миру. В этом ракурсе становятся излишними проблемы метода науки и дихотомии наук о природе и наук о духе. Новая задача философии, как она представляется Рорти, – это осознание причастности к ценностям сообщества, в котором мы живем (для Рорти это демократические ценности американского общества), случайным по своей природе, так как представляют собой иронический этноцентризм и герменевтическую по своей сути коммуникацию несоизмеримых вер.

Основные философские работы: Philosophy and the Mirror of Nature. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1979 («Философия и зеркало природы»). Consequences of Pragmatism. Minneapolis: University of Minnesota Press, 1982 («Следствия прагматизма»). Contingency, Irony, and Solidarity. Cambridge: Cambridge University Press, 1989 («Случайность, ирония и солидарность»).

О.В. Вышегородцева

Приводимый текст взят из работы:

Рорти Р. Релятивизм: найденное и сделанное // Философский прагматизм Ричарда Рорти и российский контекст. М, 1997. С. 18-33.

До сих пор я говорил о «нас, так называемых релятивистах» и о «нас, антиплатониках». Теперь я должен говорить более конкретно и назвать некоторые имена. Как я сказал в самом начале, та группа философов, которую я имею в виду, связана с традицией постницшеанской европейской философии, а также с традицией постдарвиновской американской философии, с традицией прагматизма. Среди великих имен первой традиции – Хайдеггер, Сартр, Гадамер, Деррида, Фуко. Среди великих имен второй традиции – Джемс, Дьюи, Кун, Куайн, Патнэм, Дэвидсон. Всех этих философов яростно обвиняли в релятивизме.

Обе традиции попытались поставить под сомнение кантовско-гегелевское различение субъекта и объекта, точнее говоря, те картезианские различения, исходя из которых Кант и Гегель формулировали свои проблемы, и те еще греческие различения, которые легли в основу философии Декарта. Самое важное, что объединяет великие имена обеих традиций и сами эти традиции, – это подозрительное отношение к одним и тем же греческим различениям (оппозициям), к тем различениям, которые делают возможными, естественными и почти неизбежными вопросы вроде: «Это найдено или сделано?» – «Это абсолютно или относительно?» – «Эго реальное или калящееся?»

Но прежде чем продолжить разговор о том, что объединяет эти две традиции, я должен сказать немного о том, что их разделяет. Хотя европейская традиция многим обязана Дарвину (воздействие которого шло через Ницше и Маркса), европейские философы характерным образом проводили весьма жесткое различение между деятельностью ученого-эмпирика и деятельностью философа. Философы этой традиции часто пренебрежительно отзываются о «натурализме», «эмпиризме», «редукционизме». Они иногда осуждают современную англоязычную философию, не вникнув в нее, потому что думают, что она заражена названными болезнями.

Американская прагматистская традиция, напротив, ставит себе в заслугу то, что она сломала перегородки между философией, наукой и политикой. Представители этой традиции часто называют себя «натуралистами», хотя и отказываются признавать себя «редукционистами» или «эмпириками». Их критика – как в адрес традиционного британского эмпиризма, так и в адрес сциентистского редукционизма, характерного для Венского кружка, – заключается как раз в том, что обе названные традиции недостаточно «натуралистичны». На мой взгляд (быть может, окрашенный шовинизмом), мы, американцы, более последовательны, чем европейцы. Потому что американские философы осознали, что представление о некоей особой деятельности под названием «философия», автономной в рамках остальной культуры, – такое представление оказывается сомнительным, когда ставится под сомнение тот язык, тот словарь, который господствовал в этой деятельности. Когда исчезают платоновские дихотомии, различие между философией и остальной культурой оказывается под угрозой.

Другое различие между двумя традициями заключается в том, что европейцы в свойственной им манере провозглашали тот или иной новый, постницшеанский «метод», под знамена которого призывались все философы. Так, ранний Хайдеггер и ранний Сартр говорили о «феноменологической онтологии», а поздний Хайдеггер о чем-то довольно таинственном и чудесном, что называется «Мышлением» (Denken). У Гадамера – это «герменевтика», у Фуко – «археология знания» и «генеалогия». Только Деррида как будто избежал подобного соблазна. Его «грамматология» была скорее мимолетным капризом, причудой, нежели серьезной попыткой провозгласить некий новый философский метод или новую философскую стратегию.

В отличие от европейцев, американцы не очень увлекались провозглашением новых методов. Правда, Дьюи много говорил о привнесении в философию «научного метода», но он так никогда и не смог объяснить, в чем именно заключается этот метод и что именно он должен был добавить к традиционным добродетелям философа: любознательности, открытости и способности к диалогам. Джемс иногда говорил о «прагматическом методе», но это означало в основном лишь настойчивое повторение антиплатоновского вопроса: «Имеют ли наши провозглашенные теоретические расхождения какое-либо значение для нашей практики?» Подобное упорство было не столько применением некоего метода, сколько просто последовательным проведением скептического подхода к традиционным философским проблемам и вокабулам. Куайн, Патнэм и Дэвидсон – все трое – носят ярлык «аналитический философ», но никто из них не помышляет о себе как о приверженце метода под названием «концептуальный анализ» или еще какого-нибудь метода. Так называемый «постпозитивистский» вариант аналитической философии, созданию которого способствовали эти три философа, примечателен именно свободой от какого-либо методопоклонства (methodolatry).

Различные современные продолжатели прагматистской традиции не очень склонны настаивать ни на особой природе философии, ни на том, что философия якобы занимает выдающееся место в культуре в целом.

Никто из этих продолжателей не считает, что философы размышляют или должны размышлять неким весьма особым образом, не так, как, например, физики или политики. Они, эти продолжатели, все согласны с Томасом Куном в том, что наука, как и политика, – это решение проблем. О самих себе они были бы готовы сказать, что они решают философские проблемы. Но главная проблема, которую они хотят разрешить, – это происхождение тех проблем, которые завещаны нам философской традицией: почему, спрашивается, стандартные философские проблемы, известные нам по учебникам, столь интригующи и столь бесплодны? Почему философы – сегодня, как и во времена Цицерона – спорят, не приходя ни к каким бесспорным заключениям, ходят все по тем же диалектическим кругам, ни в чем не убеждая друг друга, но тем не менее привлекая к себе студентов?

Этот вопрос, вопрос о природе тех проблем, которые мы получили в наследство от греков, Декарта, Канта и Гегеля, приводит нас обратно к различению «найденного» и «сделанного» («выдуманного»). Названная философская традиция утверждает, что эти проблемы найдены (found), т.е. что на них неизбежно натыкается любой размышляющий ум. Традиция же прагматизма настаивает на том, что они, эти проблемы, сделаны (made), что они скорее искусственны, чем естественны, и что они могут быть переделаны, сведены на нет (unmade), если использовать иной словарь, иной язык – не те, которыми пользовалась названная философская традиция. Но само это различение «найденного» и «сделанного», «естественного» и «искусственного», как я уже сказал, совсем не устраивает прагматистов. Поэтому, с их точки зрения, лучше просто сказать, что тот язык, на котором сформулированы традиционные проблемы западной философии, был полезен в свое время, но уже перестал быть таковым. Подобная формулировка позволяет избежать утверждений, которые могут быть поняты в том смысле, что, мол традиция имела дело с проблемами, которых на самом деле нет и не было, а мы, прагматисты, обращаемся к проблемам, которые реально существуют.

Конечно же, мы, прагматисты, так сказать не можем. Потому что мы отвергаем различение «реальное»-«кажущееся», как и различение «най-денное»-«сделанное». Мы надеемся заменить различение «реаль-ное»-«кажущееся» различением «более полезное»-«менее полезное». Поэтому мы говорим, что язык греческой метафизики и христианской теологии – язык, который использовала (говоря словами Хайдеггера) «онтотеологическая традиция», – этот язык был полезен для целей наших предков, но у нас теперь другие цели, для которых нужен другое язык. Наши предки взбирались по лестнице, которую мы теперь можем отбросить.

Но не потому, что мы достигли некой конечной точки, где можно почивать на лаврах, а именно потому, что у нас теперь иные проблемы, нежели те, что занимали наших предков.

До сих пор я описывал отношение прагматистов к их оппонентам и те трудности, с которыми они, т.е. прагматисты, сталкиваются, стараясь избежать использования тех терминов, которые бы вновь приводили к тем же самым проблемам. Теперь я хотел бы описать несколько более подробно, как выглядит человеческое познание с точки зрения прагматизма, т.е. как оно выглядит, если не рассматривать его как попытку соотнестись с истинной сущностью реальности, а начать рассматривать его как стремление обеспечить преходящие интересы и разрешить преходящие проблемы.