Текст книги "Философия Науки. Хрестоматия"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 93 страниц)

ЛЮДМИЛА МИХАЙЛОВНА КОСАРЕВА. (1944-1991)

Л.М. Косарева – философ и историк науки. Окончила Ростовский государственный университет, физический факультет. Обратилась к философским исследованиям и защитила кандидатскую диссертацию по философии. Многие годы работала научным сотрудником ИНИОН, изучая различные периоды в развитии западноевропейской науки, ее закономерности, принципы и предпосылки. Глубокие и обширные знания в этой области позволили ей создавать аналитические и исторические обзоры фундаментальных работ на различных языках, предлагать их аргументированную интерпретацию, создавая научную базу для собственно методологических и философских исследований науки. Исследовала формирование субъекта деятельности и познания Нового времени, становление средневековой картины мира эпохи Реформации, механической картины мира, а также образ естествознания в гносеологии XVII века. Ею написаны монографии «Предмет науки. Социально-философский аспект проблемы» (1977), «Социокультурный генезис науки Нового времени» (1989). Она умерла молодой, но была хорошо известна как талантливый ученый и художник, благородный человек, возвышенный и стойкий – так пишут о ней друзья, объединившие ее глубокие и значимые для философии науки исследования в монографию: Косарева Л.М. Рождение науки Нового времени из духа культуры (М„ 1997).

Л.А. Микешина

Ниже приводятся отрывки из работ:

1. Косарева Л.М. Социокультурный генезис науки Нового времени. М., 1989.

2. Косарева Л.М. Ценностные ориентации и развитие научного знания // Вопросы философии, 1987. № 8.

[Вероятностная гносеология и субъект познания]

[Вероятностная гносеология и субъект познания] <...> В гносеологию Нового времени впервые вводится субъект. Признание вероятностной гносеологией недоступности для субъекта абсолютно достоверного знания сущности физического мира (мы специально подчеркиваем это, чтобы отделить данную позицию вероятностной гносеологии от признания ею абсолютной достоверности математического знания) исторически является первой попыткой осмысления теорией познания Нового времени активности познающего субъекта. Даже очищенный в огне радикального декартовского сомнения разум (в перспективе – кантовский «чистый разум») абсолютно достоверно может знать только то, что находится во власти ясного и отчетливого мышления: истины самосознания, утверждения математики. Подобный уровень достоверности недоступен для знания о физическом (не зависящем от человеческой мысли) мире; для этого принципиально гипотетического, вероятностного знания возможен лишь уровень моральной, но не математической или метафизической достоверности – такова позиция Декарта, Лейбница, Бойля, Локка, Ньютона, Гюйгенса.

Появление в натуральной философии XVII в. этико-религиозной по генезису категории «моральная достоверность» свидетельствует о глубоких социальных переменах, приведших к формированию нового типа субъекта деятельности и познания и к новой концепции знания о мире. Гипотетизм, вероятностный характер новой эпистемологии возникает вместе с формированием совершенно нового типа субъекта. В чем его особенность? В развитом самосознании, в способности самостоятельно принимать жизненно важные решения, не опираясь на совет «посредника», в роли которого может выступать либо традиция («все так поступали в подобных случаях»), либо специальное лицо (учитель, гуру – в традиционных культурах Востока, личный духовник – в средневековом католицизме и т.п.). В формировании такого рода духовной самостоятельности индивида в социально значимом масштабе огромную роль сыграла Реформация. Максимальная уверенность в собственной, лично выношенной и выстраданной (а не взятой в готовом виде у какого-либо авторитетного лица – Платона или Аристотеля, Августина или Фомы) истине – уверенность, выраженная в лютеровских словах «На том стою и не могу иначе», – стала основой морального сознания человека Нового времени, сыграв огромную роль и в рождении нового познавательного отношения к миру.

В данную эпоху формирования нового, духовно самостоятельного субъекта деятельности, с развитым самосознанием и способностью к систематической рефлексии, возникает огромный интерес к позднеантичным философским системам – скептицизму, стоицизму и эпикуреизму, в которых, по словам Маркса, «полностью представлены все моменты самосознания». Но основную роль в массовом формировании самосознающей личности играют в этот период идеологии Реформации (протестантизм, янсенизм и др.). Для последователя принципов, рожденных Реформацией, личный опыт в познании природы, опытный подход является единственно нравственно приемлемым. Не слепое доверие к опытам (или псевдоопытам, как писал Ф.Бэкон) авторитетных лиц – Аристотеля и других, а собственная проверка их истинности – таким становится новый идеал познания природы (1, с. 138-139). <...>

Наука Нового времени как институт становится возможной при наличии совершенно определенного типа субъекта, а именно нравственно самостоятельного типа личности, носителя индивидуального морального сознания с высокоразвитой рефлексивностью. Именно такого типа личностями она была сформирована в начале Нового времени и именно к такого типа субъективности она обращена. Рефлексивность, противостоящая слепой вере, традиции, авторитету не является прерогативой только науки и вообще теоретического сознания; она присуща прежде всего «моральному сознанию, приходящему на смену традиционно-архаическому типу регуляции поведения». Наука Нового времени, становясь носительницей такого типа морального сознания, начинает выполнять функцию «разрушителя мнимого всезнания и фиктивной уверенности», свойственных обыденному сознанию, мифологии, религии. От этих форм сознания науку отличает способность осознавать меру своего незнания. Наука Нового времени предполагает наличие в индивиде автономного морального сознания и, «более того, апеллирует к нему». Тяжесть знания о собственном незнании способен вынести лишь определенный, зрелый тип личности, сформированный культурой эпохи ранних буржуазных революций и ярко воплотившийся в типе ученого-естествоиспытателя Нового времени.

Научное исследование предполагает готовность человека и умение действовать на свой страх и риск, поступать определенно в условиях информационной неопределенности, когда во внешнем мире недостает необходимых целевых ориентиров. <...>

Факты не обладали требуемыми качествами всеобщности и необходимости, нужными для обоснования истинности выдвигаемых концепций мироздания. В этой ситуации выбора картины мира, образа мироздания, обшей концепции физической действительности категория моральной достоверности играла поистине решающую роль. С помощью этой категории (располагающей требуемыми качествами всеобщности и необходимости) защитники физических концепций, альтернативных аристотелевско-схоластической, обосновывали предлагаемые ими альтернативы перед лицом скептицизма. Сама по себе эмпирия не могла противостоять скепсису; но, будучи включенной в «орбиту» морально достоверной гипотезы, теории, она могла стать элементом нового «тела науки», корпуса знания, отличавшегося от простого мнения.

Категория моральной достоверности, таким образом, играла в гносеологии XVII в. важную роль в обосновании а) научности того или иного фактуального свидетельства и б) научной приемлемости предлагаемой гипотезы (теории, концепции). Рассмотрим кратко каждый тип обоснования.

А) Фактуальное свидетельство (желательно письменное) получало свою квалификацию как относящееся или не относящееся к сфере науки от субъекта, наделенного (в идеале) такими качествами, как максимально развитый разум (способный к трезвому самоконтролю, к систематической рефлексии, к ясным и отчетливым идеям, к самостоятельным критическим суждениям, способный не искажать своей деятельности вспышками аффектов) и максимально развитая нравственность (безупречная честность, стремление не к эгоистической выгоде, а ко всеобщему благу и к объективной сути дела). Например, членами Королевского общества вводится практика указания конкретного лица, собирающего те или иные наблюдения, и ряд сведений морального характера об этом лице, на основании которых можно было бы судить о степени объективности сообщаемого им факта.

Таким образом, степень объективности фактуальных свидетельств определялась не отсутствием заинтересованности субъекта, не отсутствием ценностной нагруженности акта свидетельствования, а, напротив, максимальным присутствием в нем нравственного начала, доведенного до исключительной ориентации на благо для всех. <...> Субъективность с ее моральной природой нельзя устранить из акта свидетельства, но ее можно из частичной, узко эгоистичной превратить во всеобщую и необходимую, несущую в себе, говоря словами Лейбница, «моральную необходимость». Объективно о фактах судит не просто ум как равнодушное ко всему техническое устройство, а ум сознательный, т. е. разум, ум плюс совесть (со-весть, co-знание, знание с некоторой общечеловеческой точки зрения, con-science). Гарантией максимальной достоверности в фактуальных свидетельствах предполагалась предельная моральность субъекта, стремящегося ко всеобщему благу, и его максимальная личная убежденность в истинности сообщаемого наблюдения. Таким образом, категория «моральной достоверности» служила теми вратами всеобщности и необходимости, проходя через которые фактуальное свидетельство попадало в царство обоснованного знания, формируя его «нижний этаж» – научную эмпирию.

Б) Еще большую роль данная категория играла в обосновании научного статуса гипотезы, выдвигавшейся на основе «достоверных» (т.е. уже подвергшихся проверке на научность) фактов. В условиях фрагментарности эмпирического фундамента, т е. в ситуации неполной индукции (познавательной неопределенности) субъект тем не менее, действуя на свой страх и риск, берет на себя ответственность и выдвигает некоторое повое теоретическое суждение, в котором он максимально уверен (1, с. 140-143).

[Ценностные ориентации и наука]

Вопросы гуманизации науки, необходимости связи науки с миром человеческих ценностей волнуют сегодня не только специалистов – исследователей науки, но и широкие круги общественности. Современные исследования в области генной инженерии, ядерной физики и т.д. делают актуальными вопросы нравственной ответственности ученого перед обществом.

Утверждение, что наука тесно связана с ценностной сферой, с этикой на уровне, так сказать, «внешнего» использования научного знания, вряд ли кто-нибудь станет оспаривать. Однако существует и другая сторона проблемы взаимосвязи науки и ценностей – «внутренняя»: могут ли ценности детерминировать развитие содержания научного знания?

Вопрос этот достаточно сложен, и неудивительно, что большинство современных западных философов науки, сторонящихся опасностей вульгарного социологизма, либо вслед за позитивизмом вообще отвергают влияние ценностей на развитие научного знания, либо редуцируют сферу ценностей, влияющих на науку, до совокупности методологических норм и идеалов, до когнитивных ценностей.

Марксистское учение о социальной природе познания, о науке как виде всеобщего труда в сфере духовного производства, об активности субъекта познания, о единстве познавательного и ценностного аспектов деятельности человека позволяет, в противоположность постпозитивистской философии науки, сформулировать социологически «сильную» программу исследований влияния ценностных ориентаций на развитие естественнонаучного знания. Ценностная сфера является важнейшим каналом социокультурной детерминации познания, обусловливая важность анализа ценностной детерминации (ЦД) естественнонаучного знания. Этот анализ предполагает выяснение ряда вопросов: каков тип связи между научным знанием и ценностями (является ли она каузальной, или возможен иной тип отношений); каковы возможные способы трансформации содержания ценностных факторов в содержание научных теорий; как объяснить саму возможность ЦД, не впадая в «грех» вульгарного социологизма?

Возможность ЦД естественнонаучного знания возникает, с нашей точки зрения, благодаря определенной выделенности ценностного мироотношения по сравнению со специализированно-познавательным: в процессе социализации отдельной личности ценностное отношение к действительности (включающее и некоторые неспециальные познавательные моменты) формируется значительно раньше, чем личность активно включается в специализированную познавательную деятельность (какой является наука). Практически-духовное, ценностно-мировоззренческое освоение мира формирующейся личностью предшествует специально-познавательному, научному. Последнее протекает в «силовом поле» ценностного мироотношения, насыщено, по выражению М.М. Бахтина, эмоционально-волевым тоном. Таким образом, марксистская концепция науки позволяет, на наш взгляд, поставить вопрос о ценностной детерминации развития естественнонаучного знания в более узком смысле, чем тот, который вкладывается в понятие социально-исторической обусловленности научного познания.

В общеметодологической форме этот вопрос нашел разработку в ряде работ советских авторов. В них, в частности, показано, что ценностный компонент составляет неотъемлемую сторону научной деятельности, являясь каналом внутренней социальной детерминации науки; что ценностные установки входят в предпосылочное знание, образующее своеобразный «мост» между социокультурными реалиями и содержанием научного знания. Думается, что для углубления разработки данной проблематики необходимо перейти с уровня общеметодологического анализа на уровень анализа проблемы в конкретном историконаучном материале. При этом важно подчеркнуть, что ценностный компонент научного знания не «лежит» на поверхности, он «вплавлен» в тело знания, и для его выявления необходим специальный трудоемкий анализ – реконструкции. Во многих отношениях наиболее удобным объектом исследования является не «нормальная» наука (в смысле Т. Куна), а период научной революции. <...>

Чем сторонники концепции ценностной (в частности этической) нейтральности естественнонаучного знания обычно доказывают свою правоту? Тем, во-первых, что у этики и науки различные предметы (этика занимается миром должного, а наука – миром сущего) и, во-вторых, что отсутствие тех или иных моральных качеств у ученого никак не отражается на его научных результатах. Возможность столь легкого доказательства отсутствия в естественнонаучном знании внутреннего этического измерения открывается лишь благодаря определенным упрощениям в понимании отношения познавательного и ценностного отношений к миру. В чем они заключаются? Прежде всего в том, что под этическим понимается лишь соответствие поступка формальной системе готовых норм-предписаний. Однако смысл понятия «этическое» шире. Он не сводится к оценке действия в свете некоторых норм, а прежде всего выявляет сам факт причастности действия к нравственной сфере. Согласно марксизму сущность этического отношения к миру не сводится к исполнению готовых норм-заповедей: она состоит в нравственном творчестве.

Обратившись к истории культуры, мы найдем целый ряд идеологий, ориентировавших своих последователей на отказ от общепринятых путей реализации моральности, требовавших от них поиска нестандартных, индивидуальных решений моральных проблем (кинизм, эпикуреизм, стоицизм, неоплатонизм, дзен-буддизм, суфизм, протестантизм и т.д.). Более того, в ряде подобных систем выдвигалось требование строить нравственное поведение, основываясь на познании истинной сути, истинной природы вещей (Эпикур, стоики). Таким образом, если мы понимаем сущность этического мироотношения во всей его многоаспектности, в полноте его исторических реализаций и богатстве его потенций, тогда становится очевидной неразрывная связанность нравственного и познавательного мироотношений. Эту связь убедительно демонстрирует процесс становления механистической естественнонаучной программы.

Зададимся вопросом: почему аристотелианско-схоластическая физика, создавшая образ прекрасного, стройного, разумного, совершенного Космоса и объяснявшая все мироздание – от «сферы неподвижных звезд» до земного червя, от таинства пресуществления до поведения воды в насосе, почему эта физика перестала удовлетворять человека, чуткого к социальным потрясениям эпохи ранних буржуазных революций?

При ответе на этот вопрос нужно не пойти по пути повторения прямолинейно-экстерналистского объяснения, сводящего причины замены физики схоластов физикой механицизма непосредственно к потребностям капитализма периода мануфактурного производства.

Для целей более эффективного производства, скажем, сукна в Англии XVII в., было безразлично, как устроена материя: состоит ли она из атомов, или в ее основе лежат субстанциальные качества. Для удовлетворения потребностей в откачке воды из шахт было все равно, из-за чего поднимается вода в цилиндре насоса – из-за «боязни пустоты» или из-за разности давлений воздуха. Но для формирования мировоззрения человека XVII в. (как мы покажем ниже) вопросы устройства материи и причин ее движения являлись центральными.

Несомненно, что новый тип физического объяснения возник потому, что он отвечал общественным потребностям. Но было бы недопустимым упрощенчеством сводить общественную потребность лишь к экономической, ибо общественная потребность включает также и потребность производства самого производителя материальных и духовных благ, т.е. нравственную сферу. В обстановке, когда рушилась привычная разумность, понятность мира, привычные ценности, на первый план выдвигались нравственные, мировоззренческие проблемы. Как это ни звучит парадоксально, но материальное производство зарождающегося капитализма требовало для своего развития в первую очередь решения не научно-технических проблем, а проблем нравственных, мировоззренческих, ибо без формирования нового типа человека невозможно было развивать новую экономику, основанную на частной инициативе: субъектом нового производства, способным быстро, под свою ответственность принимать решения, не мог стать человек средневекового образца (внутренне немобильный и духовно несамостоятельный); субъектом нового производства не мог стать также и во всем изверившийся свидетель социальных бурь XVI-XVII вв., потерявший жизненные ориентиры и полный равнодушия к позитивному строительству новой жизни (2, с. 44-47). <...>

Возвратимся к поставленному выше вопросу: почему же все-таки аристотелианско-схоластическая физика совершенного и гармоничного Космоса перестала удовлетворять человека ХVII в., чуткого к социальным потрясениям своего времени? Как это ни кажется парадоксальным на первый взгляд, но решающая роль в социальном ниспровержении физики Аристотеля принадлежала не физикам, а гуманитарной культуре XVI-XVII вв. Для образованного человека, констатирующего вместе с героями Шекспира, Гриммельсгаузена или Грасиана, что распалась связь времен, что «в мире все пошло навыворот, перепуталось не только место, но и время», аристотелевская физика естественного места и непрерывного времени теряла свою внутреннюю убедительность. Шекспировскому Гамлету, которому «так не по себе» в окружавшей его социальной действительности, Земля, воспетая средневековьем как «цветник мироздания», начинает казаться «бесплодной скалой», а небо – «царственный свод, выложенный золотою искрой» – скоплением «вонючих и вредных паров». Для героев Грасиана мир, рисуемый схоластами как «великолепный чертог», превращается в «острог», а герой Гриммельсгаузена проклинает мир, дарующий человеку жизнь – «прежалкое странствие», которую «надлежит скорее наречь... смертию».

Человеку «не по себе», человеку плохо в социальной действительности: вековые устои жизни рухнули. Но при чем же здесь земля, центр и цветник мироздания, или звездный небосвод, являющиеся частью прекрасного Космоса Аристотеля и схоластов? Чем виноват Космос? – опасной близостью к аристотелианско-схоластической этике, обещавшей счастье человеку, включенному в «естественное» течение жизни в русле патриархальных традиций.

Схоластический образ Космоса (включающий и физическое, и этическое измерение), образ, который на протяжении многих столетий выдерживал социальную «верификацию» – казалось, и круговращение небес, и устойчивая иерархия социального бытия полностью подтверждают его истинность и незыблемость, – в эпоху разрушения этой социальной основы теряет свою достоверность. Человек, который не находит себе «естественного места» в социальной действительности XVII в., трактуемой в духе аристотелианства как часть «прекрасного Космоса», не верит более и аристотелианскому образу земли и неба, пространства и времени. Он начинает искать более убедительные альтернативы. Он ищет и находит иные концепции физического мира. Какие же? Соответствующие новым социальным реалиям и новому нравственному бытию человека. Из множества альтернатив человек XVII в. выбирает те, которые в наибольшей степени согласуются с новой этической практикой, с практикой отрицания наличной эмпирической действительности, мира традиционных средневековых ценностей, с практикой их активного преобразования.

Таким образом, процесс разложения феодального и формирование раннебуржуазного способа производства создает в европейской культуре особого рода социальную реалию: моральное «силовое поле» высокого напряжения. Его специфика задается этическими требованиями Реформации и взятыми на вооружение сходными принципами позднеантичных систем, апеллирующих к самосознанию индивида (эпикуреизма, стоицизма, скептицизма, неоплатонизма, герметизма). Причем это «поле», возбужденное реформационным движением, не считаясь с конфессиональными барьерами, проникает «через стены, воздвигнутые контрреформацией».

В этом моральном поле требований «выжечь» в себе субъективные аффекты, стать способным к трезвой самооценке, к объективному наблюдению и анализу действительности возникает новый механистический образ природы, вобравший в себя учение реформаторов о физическом мире и физические идеи позднеантичных философских систем, альтернативных аристотелианству (стоиков, эпикурейцев, неоплатоников).

Вместе с ним формируется новая концепция естественнонаучного знания, явившаяся рефлексией над механистической наукой. Она соединила в себе стремление человека XVII в. к новому знанию о мире со скептическим признанием невозможности его абсолютной достоверности (в античном смысле достоверного знания сущности вещи – epistm). Результатом этого противоречия явился выход на гносеологическую арену второй половины XVII в. категории «моральная достоверность», относящейся к опытному знанию, достоверность которого выше просто вероятного мнения, но ниже абсолютной достоверности математического знания (certitudo moralis).

Новая механическая картина мира (МКМ) не только очерчивала контуры нового предмета познания (девитализированного, качественно однородного материального мира, подчиненного детерминистическим законам); она рисовала материальный мир таким, в котором мог существовать и ответственно действовать новый тип человека, рожденный раннебуржуазной действительностью. Эта картина мира не делала человека, свободного социального атома, неотъемлемой частью дышащего жизнью и полного тайн и скрытых качеств Космоса. Напротив, она «выталкивала» человека, единственного обладателя «разумной души», из своего царства мертвой протяженности; эта картина мироздания отдавала материальный деантропоморфизированный мир в полное владение человеку, санкционируя тем самым реализацию идеи его власти над природой и стимулируя технологический прогресс.

Согласно механицизму, материальный мир не несет в себе разумности и цели, и нравственно существовать в нем человек может лишь мысля и сознательно, целенаправленно действуя. Декартовское «мыслю, следовательно существую» явилось в этом плане квинтэссенцией мироощущения, нашедшего выражение в МКМ.

Основоположники механицизма видели цель науки в исследовании истины бытия, проливающей свет на смысл жизни человека, задача познания истины, безотносительной к идее блага, была предельно чужда им. Процесс исторического самоопределения механицизма как научной программы исследований являлся в высшей степени ценностно нагруженным. Защитники механицизма (Декарт, Гассенди, Бойль, Ньютон), доказывая его преимущества, выдвигали прежде всего аргументы ценностного порядка. Согласно основоположникам новой науки, общие нравственные интуиции, обогащенные знанием физики, становятся высшей наукой – этикой. В этом плане можно утверждать, что XVII в. был столь плодотворным в научном отношении потому, что научные исследования для Декарта, Бойля, Гука, Ньютона являлись средством реализации их этической метапрограммы; эти научные исследования отличала удивительная по силе ценностная мотивация. Так, Декарт утверждал, что всякий, понявший его принципы (начала) строения физического мира, убедится, «как важны эти начала в разыскивании истины и до какой высокой ступени мудрости, до какого совершенства жизни, до какого блаженства могут довести нас эти начала». Рассмотренные нами материалы свидетельствуют о том, что концепция принципиальной ценностной нейтральности естественнонаучного знания (наиболее последовательно развиваемая позитивизмом), концепция генезиса науки как разрыва с ценностным мироотношением (развиваемая рядом постпозитивистов) не соответствует реальной научной практике (2, с. 50-52).