Текст книги "Принц Спиркреста (ЛП)"
Автор книги: Аврора Рид
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)
Глава 32
Заблуждение
Северен
Когда я последовал за Анаис в дендрарий, я даже не знал, что собираюсь делать.
Я шел за ней импульсивно, как будто меня куда-то занесло взрывом. Я ни о чем не думал, и чем ближе я подходил к ней, тем меньше смысла было в моей голове.
Прикосновение к Анаис вызывает короткое замыкание в моей голове.
От этого мои мысли шипят и обрываются, оставляя после себя только сырые эмоции. Когда я нахожусь рядом с Анаис, я должен лучше всего себя контролировать, но этого никогда не происходит.
Анаис всегда выводит меня из-под контроля.
Иначе зачем бы я сказал ей что-то подобное? Обвинять ее в том, что она трахалась со мной только для того, чтобы защитить фамилию Монкруа?
Я сказал это не потому, что верил в это, – я верил в это лишь наполовину. Может, ее семья и жаждет моего имени, но теперь я знаю Анаис. Возможно, ей все равно. Скорее всего, ей вообще все равно.
Так почему я это сказал?
Потому что мне надоело всегда быть тем, кто выходит из-под контроля. Потому что я упал – и все еще падаю – и хочу утянуть ее за собой в ту бездну, в которой тону.
Ты трахнула меня только для того, чтобы защитить фамилию Монкруа.
Как только я это произношу, мне хочется, чтобы у меня хватило сил вернуть все назад, сжечь эти слова.
Но уже слишком поздно; я ничего не могу сделать. Глаза Анаис – эти красивые глаза, которые мне так нравятся, – на мгновение становятся широкими. Затем черты ее лица застывают, как будто она внезапно превратилась в лед.
Она вся холодеет.
– Если ты так беспокоишься об этом, Северин, – тихо говорит она, в ее голосе звучит опасный лед, – то позволь мне раз и навсегда успокоить тебя. Мне не нужно твоя фамилия. Она мне совершенно безразлична. Вот правда, которую ты так отчаянно пытался узнать: Я согласилась на помолвку, потому что у меня не было выбора, но я приехала сюда, потому что это было частью моего плана – освободиться от него. Если ты мне нравился, то только потому, что ты мне нравился, а если я хотела переспать с тобой, то только потому, что хотела переспать с тобой. У тебя нет ни одной вещи – ни статуса, ни состояния, ни фамилии, – которая была бы мне нужна или необходима. Я не намерена оставаться помолвленной с тобой. Я не намерна выходить замуж за тебя. И никогда не собиралась.
Мой желудок опускается. У меня возникает тошнотворное ощущение падения в ничто. Ужасное тревожное чувство, зажатость в кишках. Я моргаю, и мой рот шевелится, пытаясь вымолвить слова, а голос становится грубым хрипом.
– Что ты имеешь в виду?
– То, что я не бушевала, как ты, не означает, что я была готова согласиться на эту нелепую помолвку, Сев. – Ее слова впиваются в меня, такие холодные, что обжигают. – Но, в отличие от тебя, у меня был план. Я приехала в Спиркрест, потому что мне это нужно – я уеду, как только закончится учебный год, и не вернусь. Так что тебе не нужно беспокоиться о помолвке и о том, что у тебя украдут твое драгоценное имя. Ты можешь вернуться к своей идеальной жизни, к своим вечеринкам, шампанскому и всем своим прекрасным девушкам. У тебя есть мое благословение. Я буду жить свободно и надеюсь, что ты поступишь так же.
Мне хочется закричать, схватить ее, заставить объясниться. Она лжет? Должно быть, она лжет. Она всегда была такой спокойной, такой безэмоциональной – все это время я верил, что она просто готова смириться с решением родителей, а я не могу.
Как у нее мог быть план? Как она могла просто уйти и не вернуться? Неужели ее не волнуют последствия ее поступков?
Анаис тянется к ее шее, и у меня замирает сердце. Мой желудок сжимается.
– Не надо.
Мой голос низкий и тусклый.
В груди болит, как будто меня ударили ножом. Горло сжимается, а глаза горят.
Она расстегивает ожерелье, которое я ей подарил, – ожерелье с кольцом Монкруа – и протягивает его мне. Я отступаю назад, заложив руки за спину.
– Я никогда не собиралась оставаться твоей невестой, – тихо говорит она, – но я надеялась, что мы станем союзниками. Думаю, мы могли бы даже стать друзьями.
– Я не трахаю своих друзей, – вырывается у меня.
Она наклоняет голову и грустно улыбается.
– Нет. Ты ведь не трахаешь тех, кто тебе нравится, верно? Ну, я не знаю слова для этого ни на английском, ни на французском, ни на японском. – Она протягивает мне ожерелье. Кольцо свисает с него, бриллианты ловят тусклый лунный свет и отражают его в блестящих искорках. – Возьми его.
– Мне оно не нужно.
– Я тоже не хочу.
Она разжимает руку. Ожерелье падает, падает между нами и исчезает в путанице морозной травы, мха и корней под нашими ногами.
Не говоря больше ни слова, Анаис поворачивается и уходит. На этот раз я не стал ее преследовать.
На этот раз я позволяю ей уйти.
Остаток вечера проходит как в тумане.
Я выхожу из дендрария с комком в горле и натыкаюсь на Якова, который курит на улице. Невозможно сказать, как далеко мы с Анаис отошли от здания во время нашей стычки; если Яков что-то и слышал, то держит это при себе.
Он протягивает мне бутылку виски, которую держит в руках, и я делаю большие глотки, разгоняя ком в горле.
Он предлагает мне сигарету, но я отказываюсь, махнув рукой.
Я даже не могу говорить.
Спотыкаясь, я вхожу в здание из красного кирпича, музыка и жара поглощают меня, как мокрое горло какого-то колоссального монстра. Мелли подбегает ко мне и пытается что-то сказать, но я отшатываюсь от нее, бормоча невнятные извинения, и пробираюсь через переполненный танцпол.
Кей ловит мой взгляд, и я проталкиваюсь сквозь толпу к ней.
Она ярко улыбается и, вырвавшись из хватки какого-то парня, танцует мне навстречу.
– Веселишься? – спрашивает она сквозь музыку.
– Твоя вечеринка шумная! – кричу я в ответ.
Она пренебрежительно машет рукой перед моим лицом. – Я не беру на себя ответственность за твои провалы!
– Какие провалы! – возмущенно кричу я, думая о кольце, которое висело на груди Анаис, теплое от ее кожи, а теперь лежит в твердой грязи и ледяной траве, металл холодный, драгоценные камни тусклые. – Я никогда не облажаюсь.
– Тебе никогда не было к чему придраться, – говорит она с ноткой грусти в голосе. – Но теперь ты это делаешь. Это так просто, правда? Испортить что-то хорошее из-за страха?
Мы смотрим друг на друга.
– Я не такой, как ты, – рычу я. – Это не то же самое.
Она качает головой. – Как скажешь, Сев.
Взмахнув рукой, она исчезает в толпе.
Я направляюсь к столику с напитками и едва не натыкаюсь на Луку. Он обхватывает меня за шею и протягивает мне бутылку ликера.
Судя по запаху и остекленевшему взгляду его глаз, он в таком же состоянии, как и я. Я беру протянутую бутылку, делаю глубокий глоток и отдаю ее обратно.
– Как жизнь в браке? – громко спрашивает он, перекрывая музыку.
– Я не женат.
Он отмахивается от бутылки, и коричневый ликер расплескивается по его кулаку. – Я имею в виду – помолвлен. Как жизнь помолвленного?
– Дерьмо.
– Ты уже трахал ее?
– Нет, – вру я.
Если Лука хоть на секунду подумает, что я переспал с Анаис, он обхватит ее шею руками и всадит в нее свой член раньше, чем я успею моргнуть.
– Ты должен ее трахнуть, – советует Лука.
– Нет. Я ее ненавижу.
– Я думал, она тебе нравится. – Лука смеется, холодный и пустой звук. – Я думал, ты ее любишь.
– Я не люблю, – напоминаю я ему. – Это яд.
– Но ты выпил бы этот яд, – замечает Лука с садистским блеском восторга в глазах, – ради нее.
– Я презираю ее, – говорю я ему. – Лучше бы я никогда ее не встречал.
Лука кивает и пытается выразить мне сочувствие. Но от сочувствия он выглядит совершенно безумным. Я разражаюсь смехом.
Остаток ночи превращается во вспышки.
Яков возвращается из дома, руки в карманах, вид обеспокоенный.
Мы с Лукой, обняв друг друга за плечи, кричим о том, что любить женщин так же весело, как выливать кислоту из наших членов.
Яков, Лука и я делаем снимки, танцуем в мигающих огнях, смеемся как маньяки. Лука восхваляет месть, а Яков рассказывает нам странную и тревожную историю о том, как его отец наказывал сестер, а не его, когда он плохо себя вел в детстве.
Уходим с вечеринки и воем, как волки, в дендрарии. Я на коленях в траве и грязи, ищу что-то, мои пальцы онемели от холода, разрывая жесткий мох и острую траву. Меня оттаскивают Яков и Лука и кричат что-то о том, что не позволят Анаис уйти от наказания.
После этого все становится все более туманным.
Пробираемся по школьным коридорам, гогочем. Показываем Якову галерею, где ученики начали собирать экспонаты для выставки в конце года. Бежит по длинному мраморному залу, мимо рифленых колонн. Лука целую вечность смотрит на картину, которая представляет собой просто холст, выкрашенный в черный цвет. Мы с Яковом истерически смеемся над его мрачным выражением очарования.
Воспоминания о смехе и криках. Разрывы и пинки. Лука выхватывает черную картину с витрины. Бегство из галереи.
Резкий и импульсивный поворот в художественный коридор, Яков и Лука, выкрикивающие мое имя. Бегу, как сумасшедший, по художественным мастерским, разбрасывая стопки холстов, пока не нахожу картину, которую хватаю под мышку.
Снова бег, холодный воздух, деревья. Деревянный причал, шок от погружения в ледяную воду. Промокший, дрожащий человек идет в темноте. Еще больше темноты.
Полная темнота.
Глава 33
Картина
Анаис
В первый понедельник после каникул нас приводят в актовый зал на заключительную ассамблею года.
Если что и любят в британских школах, так это собирать учеников на ассамблеи – торжественные собрания, которые проводит сам директор, произнося длинные речи о том, как важно признавать те привилегии, которые нам даны здесь, в Спиркресте. По максимуму использовать предоставленное нам образование мирового класса, не забывать отдавать деньги обществу и никогда не забывать о тех, кому не так повезло, как нам.
Это приятное чувство, когда не обращаешь внимания на море сумочек Chanel, разложенных на коленях у девочек, и тяжелые часы Rolex, сверкающие на запястьях мальчиков.
Собрания обязательны, поэтому я пробираюсь к остальным ученикам Спиркреста. У меня замирает сердце, когда мистер Эмброуз объявляет, что это наше последнее собрание в группе.
Когда я только приехала в Спиркрест, я представляла, что год будет тянуться бесконечно долго. Мне казалось, что время между приездом сюда и посадкой в самолет до Японии будет тянуться бесконечно.
Но это не так. Пара месяцев, шквал экзаменов, а потом я уеду отсюда.
Я больше никогда не увижу ни одного из этих жутко красивых детей Спиркреста. Я никогда не увижу их так называемых королей, дерзких, высокомерных, красивых мальчиков, которые взяли на себя право навязывать другим свою самозваную монархию.
Я никогда не увижу Северина Монкруа, зеленоглазого принца, позолоченного наследника.
И, возможно, это к лучшему.
Во время недельного перерыва у меня было много времени на размышления. Рассказать Севу о своем плане, о том, что помолвка окончена, было все равно что сбросить с плеч бремя, о котором я и не подозревала. После того как я рассказала ему, после того как вернула ему кольцо, я почувствовала себя по-другому.
Легкой, умиротворенной. Я снова стала собой.
Потом пришла грусть. Но грусть – это часть жизни. Я вносила грусть в свои этюдники и позволяла ей течь через меня по ночам, плача в темноте своей спальни. В ту неделю я разговаривала с Ноэлем почти каждый день, хотя так и не рассказала ему о случившемся.
Он рассказывал мне о Японии, о местном круглосуточном магазине, о бездомной кошке, которая сидит под киосками с фруктами. О своей учебе, о работе в университете. О том, как он влюбляется во всех симпатичных мальчиков и девочек на своих занятиях. Ноэль слышал грусть в моем голосе, но вместо того, чтобы вытягивать из меня боль, он успокаивал ее своим спокойным голосом, своими историями-обещаниями нашего совместного будущего.
Это прекрасное будущее. Вдали от краснокирпичных стен и жесткости Спиркреста. Вдали от гала-вечеринок и блеска французского высшего общества, от требований и выбора моих родителей.
Вдали от Северина, его зеленых глаз, его смеющегося рта и его поцелуев.
Вежливые аплодисменты возвращают меня к реальности. Собрание окончено, но нас не распускают.
Вместо этого на пюпитр рядом с мистером Эмброузом поднимается женщина. Он поднимает руку, чтобы заглушить ропот учеников.
– Прошу всех студентов, изучающих в этом году изобразительное искусство или фотографию, оставаться на своих местах. Остальные свободны и могут быстро и тихо уйти.
Студенты переглядываются между собой, но подчиняются: некоторые молча выходят, остальные беспокойно оглядываются по сторонам. Тупое чувство обреченности овладевает мной. Мне даже не нужно смотреть на мрачные лица учителей, чтобы догадаться, что это будут плохие новости.
Женщина, сидящая рядом с мистером Эмброузом, выходит вперед. На ней сосново-зеленый брючный костюм поверх блузки из жемчужно-белого шелка и черные туфли на остром каблуке. Ее руки засунуты в карманы, а темные волосы собраны в длинные локоны. Рот сложен в строгую линию.
– Доброе утро, студенты. Я мисс Изем. Некоторые из вас уже знают меня, а для тех, кто не знает, я – директор факультета искусств в Академии Спиркрест.
Две ближайшие ко мне девушки обмениваются недоуменными взглядами. Я не свожу глаз с мисс Изем, избегая соблазна поискать Северина в комнате.
Он определенно здесь – пришел с опозданием вместе с остальными своими королевскими друзьями, чем вызвал гнев мистера Амброуза.
Но мне не нужно смотреть на его лицо, чтобы понять, что речь идет о нем. Скорее всего, он сидит здесь и выглядит вполне довольным собой. Что бы ни собиралась сказать нам мисс Изем, я сомневаюсь, что он проявит раскаяние.
– Мне не доставляет удовольствия делать это объявление, – сурово говорит мисс Изем, – но вы все молодые взрослые люди, и я уверена, что вы отнесетесь к этому со зрелостью и самообладанием. В конце прошлого семестра, перед тем как галерея была закрыта на полгода, один из учеников, похоже, взял на себя смелость проникнуть в галерею и уничтожить некоторые экспонаты.
– На некоторых из вас это повлияет сильнее, чем на других, поскольку не все экспонаты пострадали одинаково. Мы с вашими учителями знаем, как усердно вы работали над этим проектом и как важна выставка для некоторых из вас, особенно для тех, кто хочет сделать карьеру в искусстве. К сожалению, у нас нет возможности выяснить, кто создал этот ущерб. Скорее всего, виновник этого чудовищного акта разрушения и подрыва сидит сейчас здесь, среди нас.
Она делает паузу и оглядывает комнату.
– Здесь, в Спиркресте, мы гордимся тем, что вы достигли не только высокого академического уровня, но и высоких моральных стандартов. Мы хотели бы верить, что человек, ответственный за это, поступит правильно и придет поговорить со мной или мистером Эмброузом. Тем временем факультет и сотрудники окажут вам поддержку в устранении повреждений и обеспечат проведение выставки. Ежегодная выставка – важная и любимая традиция Спиркреста. И она останется таковой.
С последним строгим словом мистера Эмброуза, который выражает свое разочарование и сочувствие, мы покидаем актовый зал.
Я избегаю главных дверей – не хочу столкнуться с Севом ни намеренно, ни случайно – и направляюсь прямо к запасному выходу, ведущему в другую часть здания.
Оказавшись на улице, я оглядываюсь по сторонам. Студенты выходят из здания и разбегаются в разные стороны. У меня свободное время, и я намереваюсь сразу же направиться в здание искусств, но жду несколько минут, со вздохом прислонившись к стене.
Бодрый ветер треплет мои волосы, по коже бегут мурашки.
У меня возникает соблазн заглянуть в галерею, но я уже догадываюсь, что моя выставка пострадала от таинственного нападения. При всей своей сверхэмоциональности Северин не дурак. Он хотел ударить меня туда, где, по его мнению, может быть больно, и выбрал мою витрину.
Мою выставку и мой шанс выиграть премию.
Выигрыш гранта облегчил бы жизнь в Японии, но Сев ошибается, если думает, что деньги имеют для меня значение. Если бы это было так, я бы не убегала от родителей. Я бы не занималась искусством. Если мне нужны деньги, я буду делать то, что делают нормальные люди, и работать ради них.
Уничтожение моей витрины ничего не значит. Я начну все сначала. В этой экспозиции был только один важный экспонат: моя картина с балкона. Я люблю эту картину всем сердцем. Мечтательные цвета, красота Северина, запечатленная через призму моих эмоций той ночью.
Эта картина не кажется мне просто картиной. Это как последний остаток того, что было у меня с Сев. Напоминание о том, что могло бы быть между нами.
Но эта картина надежно спрятана в углу художественной студии, в которой я работаю. Я хотела нанести на нее последние штрихи, поэтому оставила ее там сушиться.
Эта картина – сердце моей экспозиции. Пока она у меня есть, я могу перестроить все остальное вокруг нее. Пока она у меня есть, все будет в порядке.
Я верю в это до самого художественного здания. Войдя в самую маленькую из художественных студий, я застаю там Северина. Он вышагивает по комнате и рассеянно смотрит в окно.
Я замираю в дверях и делаю непроизвольный шаг в сторону.
Несмотря на то что я не издала ни звука, Северин поворачивается. Он поднимает руку, когда я отступаю назад.
– Не надо.
Я колеблюсь. Дикое желание убежать пронизывает меня, как это всегда бывает, когда я рядом с ним. Но бегство от него никогда не решало проблем, а только создавало их.
Поэтому я делаю глубокий вдох и захожу в студию, закрывая за собой дверь.
Глава 34
Милосердие
Анаис
Мы с Северином стоим лицом к лицу в другом конце комнаты.
В воздухе витает запах краски, лака и льняного масла. Этот сильный, пьянящий запах, который я так люблю. Странно оказаться с ним лицом к лицу здесь, на моей территории, в месте, где я чувствую себя в наибольшей безопасности. Я смотрю на него, ожидая, когда он заговорит, уже наполовину зная, что он скажет.
Он выглядит красивым, трагичным и измученным. Под его глазами собираются фиолетовые тени. Свободные пряди темных волос падают ему на лоб, сколько бы он ни откидывал их назад. Его мундир немного помят, цепочки на шее спутались.
– Анаис. – Все мое тело напрягается. Он называет меня по имени. Это не может быть хорошим знаком. – Я должен тебе кое-что сказать.
Я поднимаю руку.
– Нет, не должен. Я не... – Я ловлю свой голос. Сказать это – значит солгать, хотя это не так. – Мне плевать на выставку.
Его рот закрывается, а челюсть напрягается, мышцы подпрыгивают. – Тебя она не волнует?
Я качаю головой. Он пришел сюда, явно ожидая, что я обижусь, разозлюсь. Но я не чувствую ничего из этого. Я просто хочу, чтобы этот разговор закончился.
– Это всего лишь сорок процентов от нашей итоговой оценки. Ничего страшного. Я все исправлю.
Он медленно качает головой. Его глаза расширены, полны страдания и сверкают, как драгоценные камни. – А как же награда? Грант?
– Это всего лишь деньги. – Я пытаюсь улыбнуться, но улыбка получается вынужденной, почти болезненной. – Я богата, помнишь?
– О.
Сила эмоций, изливающихся из него, наполняет комнату невидимым теплом. Оно окутывает меня, удушая. Как я могу оставаться спокойной и уравновешенной, когда его эмоции пылают, как раскаленное пламя, когда он рядом со мной?
– Послушай, Северин.
– Просто. Скажи. Сев.
– Хорошо. Сев. Смотри. Я могу представить, что случилось с экспонатом. Но я не расскажу
о тебе, так что можешь не волноваться. И я не жду извинений. Я знаю, что… – Я прерываю себя, колеблясь, гадая, не обидится ли он. – Я знаю, что в прошлый раз мы, возможно, причинили друг другу боль. Но я...
Я вздыхаю и снова колеблюсь.
Почему он не перебивает меня? Почему он не пытается спорить и драться, как обычно? Что случилось с мальчиком, который гонялся за мной по лесу, который заставлял меня давать ему пощечины только потому, что это его забавляло?
И где та девочка, которой я была раньше? Девочка, которая могла запереться в доме, держать себя в безопасности и жить в своем пузыре, вдали от мира и его беспорядочных эмоций?
Я хочу вернуть ее. Но подозреваю, что не верну ее, пока не окажусь на другом конце света от Сев.
Поэтому впервые в жизни я открываю рот и говорю то, что чувствую. Я позволяю эмоциям выплеснуться наружу, как зеленой морской воде и водорослям из выпотрошенной русалки.
– Я не ненавижу тебя, Северин Монкруа.
Мой голос дрожит, когда я говорю. Сев даже не пытается контролировать свою реакцию на мои слова. Его глаза смягчаются в невыносимом выражении. Он прикусывает нижнюю губу и делает шаг вперед. Я продолжаю, не в силах больше говорить.
– Я не ненавижу тебя. И никогда не ненавидела. Ты слишком эмоциональный, слишком импульсивный, слишком порывистый. Но я не ненавижу тебя, ни капельки. Думаю, какое-то время ты мне даже нравился. Если бы все сложилось иначе, думаю, мы с тобой могли бы стать чем-то совсем другим. Чем-то великолепным, интересным и захватывающим. Но все случилось так, как случилось. Я не виню тебя за то, что ты не хочешь этой помолвки, не хочешь, чтобы тебе навязывали руку и выбирали судьбу. Но ты не можешь винить и меня за то, что я этого не хочу. Ты не можешь винить меня за то, что я ушла.
Он открывает рот, но я продолжаю, пока у меня еще хватает смелости.
– Я знаю, тебе было больно это слышать, и ты, наверное, хотел сделать мне больно в ответ. Но я не виню тебя. Я ни в чем тебя не виню. Честно говоря, я… – Из-за комка в горле мне трудно говорить и трудно дышать. – Если я загляну внутрь себя, то не найду даже крупицы ненависти к тебе. Поэтому, что бы ты ни сделал, я прощаю тебя. Мне все равно. Мне вообще все равно.
Северин тяжело сглатывает, его горло вздрагивает. Он проводит рукой по волосам, но пряди падают обратно на лоб, закрывая один глаз. Я и не подозревал, насколько длинными стали его волосы. Его рот шевелится, но он не сразу говорит.
Затем он поворачивается, берет холст, прислоненный к окну, и показывает его мне.
– Как насчет этого?
Он держит нашу картину – ну, мою картину, его изображение. Наш момент, с горами, звездами, озером в Шотландии и всем тем смехом и удовольствием, которые мы разделили.
Она разрушена до неузнаваемости. Краска размазана, холст поцарапан и пропитан влагой. Мечтательное лицо Сева – неузнаваемое пятно. Мои последние изменения исчезли.
Как ему вообще удалось нанести такой ущерб?
Я издаю вздох, который почти похож на смех. Конечно, Сев пытался уничтожить мою картину. Он знает меня больше, чем я ему доверяю. Ирония горько-сладкая.
– Это не имеет значения. – Я беру холст из его рук. У меня щиплет глаза. – Я все равно прощаю тебя. Все в порядке. Я... я закрашу это.
– Ты сказала, что это Алетейя – помнишь? – Его голос дрожит. – Ты сказала, что написала правду о том, что чувствовала той ночью.
– Да.
– Как ты собираешься закрасить это?
– Я нарисую что-нибудь другое.
– А как же та ночь? Того момента? Правда о нем, о том, что ты тогда почувствовала?
– А что?
Его глаза становятся жалкими, почти умоляющими.
– Значит, все прошло? – Его голос жалок. – Полностью уничтожено? Как и картина?
Я качаю головой.
– Конечно, нет, идиот. Эта картина заняла у меня несколько часов. Я вложила в нее столько труда и заботы. Если ты чувствуешь себя плохо из-за этого, то хорошо. Так и должно быть. – Его черты лица тают от грусти, и мне почти приходится подавлять желание рассмеяться. – Ты зря потратил время и краски, Сев. Ты должен мне новую коробку акриловых красок. Но что бы ни случилось той ночью, это произошло, и ничто не может этого отнять. Я не жалею об этом. Я ни о чем не жалею.
Я беру испорченную картину из его рук и аккуратно откладываю ее в сторону. Какое-то время мы просто смотрим друг на друга. Я рассказала ему обо всем, что чувствую, и мне странно... легко. Свободно. Как будто я снова могу дышать.
А он выглядит еще более страдающим, чем раньше.
– Я пришел сюда, чтобы извиниться перед тобой, – говорит он мне.
– И я простила тебя.
– Хорошо, – говорит он.
Он ждет. Мы находимся всего в нескольких шагах друг от друга, но пространство между нами простирается настолько широко, что может поглотить планеты, звезды, галактики.
– Я думал, ты будешь на меня сердиться, – говорит он наконец.
– Ну, я не сержусь.
– Тогда почему я не чувствую себя лучше? – Его голос срывается.
– Потому что прощение – это не искупление, Сев.
– Я не знаю, как я могу искупить свою вину, но я сделаю все, что в моих силах, я… – Он вздыхает и заглядывает мне в глаза. Его голос срывается на страдальческое бормотание. – Я сделаю все для тебя, Анаис.
Моя грудь сжимается, и ощущение легкости внезапно исчезает.
– Даже если это что-то, чего ты не хочешь делать? – спрашиваю я, сжимая горло.
– Например?
– Например, отпустить меня.
Он делает шаг ко мне. – Анаис. Trésor, я...
Он открывает рот, и из кармана его пиджака доносится громкое жужжание, от которого мы оба пугаемся.
– Черт! – восклицает он, его голос груб. Он достает телефон из кармана. – Ах, Putain, черт, мне нужно идти, Анаис, мои родители пришли на встречу с... Черт, я тоже опаздываю. Прости, Анаис, мне очень жаль. Но я... я вернусь!
Он бежит к двери, распахивает ее, останавливается.
Затем, со свойственной ему импульсивностью, бежит обратно ко мне. Он хватает мою голову обеими руками и целует меня в губы. Он отпускает меня и выбегает, оставляя после себя лишь тишину, смятение и мое бешено бьющееся сердце.
