Текст книги "Тоомас Нипернаади"

Автор книги: Аугуст Гайлит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

Уже взметнулся кулак Пеэтруса, уже Паулус вскочил, набычившись, но тот вдруг за их спинами раздался голос Тоомаса  Нипернаади:

– Милейшие родственники, зачем ссориться – хозяином хутора буду я!

*

Он подсел к оторопелым братьям и заговорил:

– Конечно, братцы, что за радость настоящему мужику ноги за плугом мять или телкам хвосты крутить. Если уж говорить начистоту, как оно между родственниками и принято, по мне тоже лучше бы дьявол побрал эту маету, эту нескончаемую работу на хуторе, хоть на части разорвись, а толку все равно никакого. Несчастное затхлое зернышко, что достанется тяжкими трудами, пойдет на уплату налогов да на ублажение попа. Так что работай, надрывайся, быстро состаришься, изогнешься, как занесенная в дом можжевеловая ветка, глаза нагноятся, нос посинеет и распухнет, будто всю жизнь из трактира не вылезал, и ни тебе радости ни удовольствия от такой жизни. Вспахал, посеял, но не ждать тебе спокойненько всходов – лети со всех ног в церковь молиться, чтобы отец небесный не залил твои угодья дождем, не сжег засухой, не побил заморозками, не положил бурей, чтоб не опустошили их дикие звери – все твои труды в руке Божьей, как трепещущая пташка в когтищах ястребиных. Страшись, дрожи изо дня в день, из ночи в ночь, следи за облаками, наблюдай за ветром, потому что любой «благословенный» миг может обернуться для тебя погибелью, все, что посеяно, – втоптанным в грязь. Я ведь и сам имею хутор, я его, заразу, всю жизнь держу, похоронил там свою молодость, все силы угробил, и если сейчас вы как на духу спросите меня, скажи, дорогой  Нипернаади, положа руку на сердце, хоть раз в жизни доставил тебе твой хутор хоть малюсенькую радость, то придется мне понурить голову и умолкнуть. Сорок лет у меня за плечами, с малолетства я пахал, бороновал, растил телок и свиней, косил сено и удобрял поля, но, скажу вам, дорогие ребятки, радостей у меня меньше было, чем зерен у вороны в снежную зиму. Отдал я хутор младшему брату, и, поверите ли, прямо глыба с меня свалилась, я быстро распрощался с друзьями, знакомыми и пошел поискать, где же земля кончается.

И вот теперь смотрю я на вас и думаю, как велики и необъятны своды небесные, как немощен и слаб сын человеческий под ними – это же трое сильных, умных мужиков – и должны убивать себя работой на хуторе. Ведь ее может делать любой Истукан, который всей своей плотью и малой толикой разума уцепился за землю, как репейник за обочину. Добро бы еще был майорат или что-нибудь в этом роде, тогда и гордись, а бобылям – чему завидовать. Хутор – он дураку в насмешку, умному – в наказание!

– Правда, вот правда! – радостно встрял Ионатан.

– Конечно, правда, а ты пасть не разевай! – одернул его Пеэтрус.

– Я и говорю, – продолжал  Нипернаади, все более воодушевляясь, – в наше время человек живет с торговли и для торговли. Сейчас настоящий мужчина – купец да барышник, это они всегда получают денежки, а мы всегда их отдаем. Вот я о вас и подумал – что если вам втроем сложиться да и открыть, ну, скажем, какое-нибудь кино? Сейчас такие аппараты есть – сунь в него картину, и он, аппарат этот, такое тебе продемонстрирует, что живот лопнет со смеху. В городе эти аппараты теперь на каждом углу работают, а деревне-то они в диковинку. Можно, к примеру, кочевать с одной ярмарки на другую, всего-то и нужно, что соорудить балаган из брезента, а там заводи аппарат, и деньги потекут рекой. А чтобы подогреть любопытство деревенских, можно у входа мартышку держать или что-нибудь в этом роде.

Ах, ребятушки, жизнь тогда начинается, когда у тебя карманы оттопыриваются, тут уж все эти Истуканы, Миллы и как их там еще с визгом побегут за вами. Развернется дело – заедете на хутор, побыть денек-другой, местных посмотреть, себя показать. Вам и заговаривать ни с кем не придется – Истуканы сами прибегут к вам и станут просить утешить их добрым словом. А вы усмехнетесь в кулак и велите Янке спросить, что, собственно, угодно этому господину Истукану?

Чем вам плохо, матушка оставила вам чуть не мешок денег, можете употребить их и так и сяк, как душе угодно.

– Это верно, – согласился теперь и Пеэтрус.

– Это дело надо бы как следует обмозговать, – сказал Паулус.

– Вечно ты со своими мозгами! – досадливо заметил Ионатан. – Ой, ребята, вот это был бы номер! Только вообразите себе на минутку, как у старого Мадиса Сиркуля, Истукана и Микка с Дырамаа рожи от зависти перекосит, если нам подфартит и в один прекрасный день мы заявимся на хутор господами. Голову даю на отсечение, что Сиркуль повесится на первом же суку, а Дырамаа от зависти совсем сопьется. Да они семь свиных шкур сожрут, смолой и дымом плеваться будут! Сыновья старой Лийз, эти пьяницы и лоботрясы, станут-таки мужчинами, да еще какими – в целом уезде не найдется такого, кто стоил хотя бы их мизинца! Ах, черт возьми, этот план по мне!

А  Нипернаади продолжал:

– Оно ведь как заведено – деньги любят деловых ребят. Но если уж потекут, то не остановишь. И тогда знай подставляй мешок побольше, чтобы они текли привольно и мимо не падали. А там не за горами то время, когда вы наденете шикарные пиджаки и придете взглянуть, как живут-поживают старые друзья и знакомые. Тут вы, понятно, скупите хутора всех этих Истуканов, Сипкулей– и Дырамаа со всем движимым и недвижимым барахлом, разумеется, шика ради, для забавы, чтобы все эти хуторские земли слить и устроить приличную усадьбу. На берегу озера можно будет построить шикарные апартаменты, а на том холме – хорошую текстильную фабрику. Истуканы и Сиркули, которые тем временем уже спустили денежки, за свои хутора полученные, пойдут к вам батраками, надсмотрщиками, конюхами или еще кем-нибудь. Вот тебе и Ныгикикасы!

– Отличный план, просто замечательный, – с наслаждением произнес Пеэтрус, – нам позарез большие деньги нужны, чтобы натянуть нос всем этим недоделанным. Я бы, черт возьми, всех их зазвал в трактир и напоил бы за свои пречистые до смерти!

– А я бы для начала нанял здоровяков и оборванцев, чтобы они задали им по первое число! – высказывается Ионатан.

– И нахлобучка от пастора не помешает, – добавляет Паулус, – интересно, сколько пастор взял бы за то, чтобы врезать как следует с кафедры Истукану?! Что-нибудь вроде того, мол, дрожи, трепещи, беспутный отпрыск рода человеческого, врата ада разверзлись перед тобой, словно пасть разъяренного быка. Я, Истукан, наслышан, что ты беспутничаешь, нарушает сон невинных девиц, что напиваешься, как последняя свинья! Да низвергнется на тебя огонь и пепел, пусть запаршивеет весь твой скот! Позор тебе, старый прохвост, побируха несчастный! – Да, такая вздрючка с кафедры совсем не помешает. Представляю, как вытянулась бы физиономия у этого богобоязненного старикашки. За такое дело я готов заплатить, и как следует заплатить!

– Теперь мать по-быстрому похороним и айда отсюда! – выпалил Ионатан. – А что если завтра же отнести ее в часовню?

– Нет, так не годится, – возразил Пеэтрус, – покойник три дня должен лежать в гробу, и только потом можно им распоряжаться. Да и не горит у нас ничего, можно и потерпеть денек-другой.

– Это верно, – согласился Паулус, – нужно еще все обмозговать, да и с хутором пока дело темное. Кто же будет на хуторе, когда мы уедем?

– Понимаете, – объяснил  Нипернаади, – раз уж я оказался здесь и мне стало вас жаль, то я могу, недолго, правда, посмотреть за этим хутором. Сами понимаете мне это – ни уму ни сердцу. Но на первых порах, думаю, смогу вам помочь, пока не подыщется толковы арендатор или испольщик. Но батраков надо будет нанять, сторговать хозяйку – с этим я, наверное, управлюсь. Вот так-то, дорогие. А развернете удачно свое дело – в это я верю как в самого Господа бога! –  тогда можете все устраивать, как захотите. Главное, чтобы вы смогли поскорей отсюда уехать.

В черном небе зажглись звезды. Поперек Млечного Пути, словно огромный корабль, встало облако, желтое от выплывающей луны. Ближний лес дышал жарой и смолистым духом. Какая-то птица вскрикнула во сне, испуганно поднялась, потом снова тяжело опустилась на дерево. Мерцающим серебром отливало озеро, мучимые жаждой деревья мочили в нем ветви. По ту сторону озера ухала сова, по-над водой будто стая ласточек кружили летучие мыши. С хутора все еще доносились песнопения и молитвы. Кто-то мрачным голосом читал библию, будто молотом отбивая каждое слово.

И вдруг  Нипернаади почувствовал, что хватит с него разговоров. Он устал от долгих рассуждений. Воодушевление иссякло, запас слов исчерпался. Он провел рукой по мокрому лбу и встал. Да какое ему дело до всего этого, всех этих Истуканов и Сиркулей, братьев и хутора. Пусть поступают как хотят, его это не касается.

– Пора на боковую, – сонно произнес он. – Вы тут думайте, мозгуйте и решайте, а завтра мне скажете.

Он приподнял шляпу, взял стоявший у стенки каннель и полез на сеновал.

Оттуда еще какое-то время доносилось тихое теньканье струн.

Наутро его разбудил Ионатан.

– Решено, – радостно сообщил он. – Всю ночь рядили и спорили, а под утро поладили. Мы бы не толковали так долго, да все этот Паулус, он у нас человек особенный, не то чтобы он был против, но он любит судить и рядить подолгу. И ничего с им не поделаешь. А теперь договорились до того, что я уже и объявление в газету послал, мол, Ионатан Ныгикикас с хутора Кроотузе Викавереского уезда хочет за большие деньги купить настоящую мартышку.  Мы так подумали, что без мартышки это дело не пойдет. Чтобы у деревенского человека денежки выманить, одной картины мало, ему ведь не только увидеть, ему и пощупать надо. А с хутором решение такое – владей и управляй ты им прямо с сегодняшнего дня.

Нипернаади протер глаза и долго не мог сообразить, где он и с чем к нему пристают. Вчерашние разговоры позабылись, улетучились. И лишь постепенно, разглядев толком Ионатана и выслушав его, он припомнил вчерашнее.

– Так, так, – оживился он, – значит, все уже в порядке – не могу тебе сказать, до чего это здорово.

– Здорово, ага, – обрадовался Ионатан. – Пеэтрус сам обещал съездить в город, купить аппарат и доподлинно выяснить, как с этой штукой обходится. А пока вся эта история будет в тайне, чтобы соседи не пронюхали. Сделаем вид, будто ты наш новый арендатор, но и мы остаемся на хуторе и ни о чем особенном не думаем. А как мать похороним и привезем из города аппарат, берем на конюшне лошадь, грузим все на нее и поехали с ярмарки на ярмарку! Ну, мы разгуляемся, сердцем чую, как все будет распрекрасно!

Они спускались по приставной лестнице, и Ионатан трещал без остановки. Он был невыразимо рад, что избавился от тяжкой хозяйской доли, и будущее виделось ему чудесным. Он не знал, как благодарить незнакомого родственника, который явился к ним на хутор нежданно-негаданно и так круто повернул их жизнь к веселью. Братья поручили ему заботиться о незнакомце, и он уже который час ходил вокруг клети и не осмеливался влезать наверх. Он приготовил гостю на краю колодца краюху хлеба и кружку молока и теперь звал его позавтракать.

Во дворе появился Паулус со звонарем. Его пригласили положить покойную в гроб и отпеть ее, под мышкой он нес библию и несколько книг псалмов. Пеэтрус к тому времени  уехал в поселок за гробом и водкой. Янка и какой-то незнакомый человек резали у хлева телка. Вокруг них прыгали и лаяли собаки. С края крыши на обреченное животное жадно взирали стая ворон, а самые жадные в предвкушении добычи кружились чуть не над головой Янки.

Нипернаади ушел к озеру. Он должно и пристально всматривался в заросли куги и, разглядев там седую голову старика, торопливо зашагал к хижине Миллы.

– Здравствуй, девица! – крикнул он, открывая дверь и выглядывая девушку в темной комнате. – Ты здесь или нет тут тебя?

– Здесь, здесь, – отозвалась девушка из темного угла.

Нипернаади опустился на лавку, сдвинул шляпу на затылок и воодушевленно заговорил:

– Я принес тебе, девушка, добрые новости: с сегодняшнего дня я – хозяин Кроотузе, как тебе нравится такой оборот? Заплатил им за хутор наличными, а то где им, бедолагам, деньги-то взять: мать похоронить надо, самим жить на что-то надо?! Жаль, конечно, было такие деньжищи разом из кармана выкладывать, но я думал о тебе, Милла, ты же не бросишь меня здесь, среди чужих людей. Я ведь один-одинешенек, ни друзей у меня, ни родственников, которые помогали бы мне на хуторе или в поле. Ты ведь почти наверняка пойдешь ко мне в хозяйки. Тебе доверим весь скот и закрома, ты ведь не будешь водить меня за нос. Подыщешь мне пару батраков, работящих ребят поздоровее, чтоб не пили и не буянили, чтоб работали как лошади. Я здесь чужой, сама понимаешь, откуда мне знать, как и что тут делать? Да, кстати, твой старик тоже мог бы перебраться на хутор, что ему чахнуть в темной хижине?! Ах, Милла, я так думаю, скоро настанут наши лучшие деньки!

Девушка слушала разинув рот и слова не могла сказать.

А  Нипернаади и не ждал ответа. Поговорил еще о том о сем, живехонько поднялся, простился и был таков.

Он прошелся по межам, посмотрел, как зреют хлеба послушал птичьи голоса. Его  распирало от радости, он смеялся и говорил сам с собой. Серые тени облаков летели по полям, ветер взметал над проселком хвосты пыли. Он углубился в лес, обнаружил лисьи следы и принялся искать нору.

Домой он пришел под вечер.

*

Когда хозяйку похоронили и, помянув ее, каждый отправился своей дорогой, когда выпили и пошумели вволю, на хуторе лихорадочно стали готовиться к отъезду. Пеэтрус купил в городе аппарат, фильмы, брезент и все необходимое; Паулус старательно подготовил поклажу, а Ионатан по два раза на дню бегал спрашивать на почте, нет ли писем на имя Ионатана Ныгикикаса. Но обезьян никто не предлагал, и братья уже начала терять надежду.

Однажды утром Ионатан прибежал с почты взбешенный. Он ругался, плевался и грозился именем всевышнего и всех святых страшно отомстить.

– Это все Истукановы дьявольские происки! – кричал он, багровый от гнева, протягивая братьям письмо. Коротенькое, оно состояло всего из одного вопроса, дескать, Ионатан Ныгикикас с хутора Кроотузе Викавереского уезда собрался жениться, раз ищет себе через газету мартышку?

Два дня держали военный совет – что этому дьявольскому отродью сделать: бежать ли прямо к уряднику, передать дело в суд или подпалить Истуканов хутор? Но все эти меры казались пустячными, поэтому жаркие споры и раздоры никак не утихали.

Однако на третий день утром прибыло письмо из Латвии, у какого-то попа есть, мол, настоящая мартышка. Братья так обрадовались, что все планы мести тут же были отложены и началось обсуждение того, как заполучить из Латвии драгоценную зверушку. После долгих взвешиваний и споров порешили, наконец, что Ионатан лично поедет за мартышкой.  Нипернаади торжественно отсчитал ему денег на дорогу, Паулус ради Бога заклинал быть в долгой дороге вежливым, воздержанным, скромным, не драться и не пить слишком много; Пеэтрус дал добрый совет, что делать с мартышкой на обратном пути, чем ее кормить, как поить – и парень пустился в путь. Когда он садился рядом с Паулусом в телегу, чтобы ехать на станцию, в глазах у него стояли слезы, будто он уходил в рекруты или навеки отбывал в Америку.

Ионатан уехал, и нетерпеливое ожидание воцарилось на хуторе. Только и говорили, что о мартышке да о поездке Ионатана. И хотя Пеэтрус, по календарю изучая дни ярмарок, составлял маршрут будущего путешествия, а Паулус корпел над прошениями в разные ведомства, мысли их неизменно блуждали вокруг мартышки. Дни бежали, а Ионатан не объявлялся.

– Небось, запил, зараза, транжирит, паразит, денежки в каком-нибудь захудалом трактире и даже думать забыл о нашем поручении! – расстраивался Паулус.

– А может, какая закавыка или несчастье случилось в дороге, – угрюмо отзывался Пеэтрус.

Нипернаади, казалось, все эти обезьяньи проблемы нисколько не трогали. Он коротал золотые денечки то в разговорах с Миллой в лачуге, то со стариком на рыбалке, а то и просто ходил по лесам, по лугам. Иногда брал каннель, играл, пел и возносил хвалу Отцу небесному за то, что тот ниспослал такие прекрасные солнечные деньки. Когда же Пеэтрус после энергичных настояний Паулуса завел с ним осторожный разговор, мол, как же работа, содержание хутора и как оно дальше будет,  Нипернаади озлился и резко ответил:

– А что я могу сделать, если вы все еще торчите на хуторе? Тут нужно хозяйка, а разве нормальная девушка пойдет на хутор, когда здесь молодых парней, что голодных волков?

Пеэтрус вполне удовлетворился таким ответом, а на ворчание Паулуса больше не обращал внимания.

Однажды, когда братья с  Нипернаади валялись на траве, во двор вдруг влетел Ионатан и закричал:

– Поклажа готова? Лошадь запрягли? Мы можем ехать!

Братья вскочили и бросились к Ионатану. Тот держал на руках маленькую мартышку. Измученная долгой дорогой, она дрожала мелкой дрожью. На голове у нее была красная шапочка, а на шее – веревка.

– Вот она, вот она! – кричал Ионатан, демонстрируя братьям драгоценного зверька. – Ну помучился, ну пособачился, доложу я вам.

– Где ты был так долго? – зло спросил Паулус.

– Думаешь, до Латвии добраться – раз плюнуть?! – ответил Ионатан, – Да я чуть не весь земной шар объехал, прежде чем попал куда нужно, я этого попа у черта на рогах достал. Ох, братцы, я вам такое порасскажу, вы про такие переделки узнаете, в каких ни один христианин еще не бывал, целый месяц будете слушать.

Но сейчас никому не хотелось выслушивать истории Ионатана, всех интересовал зверек, которого он держал в руках, да так крепко, что у того проступали ребра. Даже Пеэтрус нежно погладил мартышку – свое добро, дорогое и такое красивое.

– А как ее назовем? – спросил Паулус.

– Мика, я назвал ее Мика! – образовался Ионатан. – Прежде ее звали по-другому, но больно замысловато, уже из головы вылетело.

– А она красивая! – с улыбкой заметил Пеэтрус.

– И стоила пятьдесят рубликов золотом! – опять оживился Ионатан. – Ох и пособачился я с этим дьявольским попом, но длиннорясый уперся всеми копытами и ни на мизинец не уступил. Мика ему вместо сына, говорит, и только великая нужда заставляет его продать мартышку. Делать нечего, выложил этой твари полсотни золотом и взял зверушку.

Против цены никто не спорил. Но тут братья опомнились – вдруг кто-нибудь чужой увидит их сокровище – и поспешили в дом. Целый день они сидели вокруг мартышки и радовались. Даже Янку с пастбища позвали, пусть тоже полюбуется на чудесного зверька.

А под вечер сходили в баню, как следует побрились, Паулус поставил на свою больную ногу банки, оделись во все праздничное. Когда приготовления были окончены, еще раз справились в календаре, где в ближайшее время будут большие ярмарки, сердечно распростились с  Нипернаади, Янкой, хутором, скотиной и даже с собаками, взгромоздились на телегу и с песнями отбыли. Больше всех радовался Ионатан, он верещал, как поросенок, застрявший в изгороди. А Паулус пообещал не  надевать шляпу, пока видны будут крыши и трубы родного хутора.

Хотя отъезд держали в тайне, в тот же вечер о нем узнала вся деревня. А на другое утро в Кроотузе, тяжело дыша, прибежал Истукан, чтобы лично выяснить у  Нипернаади подробности. В ярости распахнул он дверь, встал посреди комнаты, потряс тяжелой палкой и спросил казенным и дрожащим голосом:

– Это правда, что Ныгикикасы уехали с хутора, дабы шляться по ярмаркам, представлять народу непристойные зрелища и этаким ломаньем вымогать деньги? И если это правда, то не думает же  Нипернаади, что в целом свете сыщутся люди, которые пойдут за свои пречистые смотреть на это жулье, да еще в таком количестве, чтобы Ныгикикасы смогли на них хорошенько заработать! Это же как если бы всевышний плюнул в лицо всему крещеному люду, да ежели эти пьянчуги, эти бандюги будут процветать, то все церкви разом опустеют, и даже самые почтенные прихожане станут расхаживать с финкой в зубах и камнем в кармане.

Быть того не может, чтобы Ныгикикасы стали процветать, не будет тогда на земле ни порядка, ни справедливости! А может,  Нипернаади случайно знает, что парни поехали на ярмарку просто лошадей воровать, и может, лучше заранее известить о том полицию и высочайшие власти?

Нипернаади лежал на кровати и, выслушав длинную тираду Истукана, лениво поднялся.

– Нет, соседушка, – с серьезным видом произнес он. – Ныгикикасы отправились с самыми честнейшими намерениями. И то, что дело их пойдет, так же несомненно, как господь на небесах. Не за горами то время, когда они предстанут здесь миллионерами и всем нам придется трепеща ползать перед ними и поклоняться им!

– Ну, это без меня! – выкрикнул Истукан, вскипая гневом, голова его затряслась.

– Не зарекайся, – укорил его  Нипернаади, – деньги имеют большую власть, а то, что они получат деньги, можешь не сомневаться. Кто знает, может, не сегодня-завтра они скупят наши хутора со всеми потрохами!

– Ну, этому не бывать, есть еще Бог на небесах! – рявкнул Истукан и вылетел за дверь, осеняя себя крестным знамением.

Нипернаади смотрел ему вслед и видел, как он побежал за хлев. Там его дожидались Мадис Сиркуль, Мику с Дырамаа и еще целая орава мужиков и баб. Едва Истукан подошел, они разом накинулись на него: раскудахтались, раскричались хуже, чем в аду.

Они еще долго ругались, размахивали руками, но  Нипернаади не было никакой радости слушать их. Он побежал к Милле.

– Послушай-ка, – грустно начал он, – если ты вообще собираешься когда-нибудь пойти ко мне в хозяйки, то давай сейчас. А то и впрямь все может окончиться очень печально. Несказанная была глупость покупать этот разваленный хутор. Какого дьявола я с ним буду делать? По правде-то говоря, я не имею ни малейшего представления ни о хуторе, ни о земледелии. Сапожник я по профессии, чиню сапоги, постолы, по надобности и новые лажу. Мое дело – за столом сидеть и колодку обстукивать, и чтобы передо мной сиял стеклянный шар, как шар земной. А теперь они, шуты гороховые, бросили меня на хуторе одного – что мне, бедному, делать? За плугом никогда не ходил, я даже быка от коровы не отличу. Да из-за меня все коровы окочурятся, все лошади околеют.

Ах, Милла, слыхала ли ты когда-нибудь, как визжат голодные свиньи? Я бегу в дом, прячу голову под подушку, да еще полушубок сверху, но визг все равно прямо в ухо! Понимаешь, голубушка, дома визжат мои свиньи, и без тебя мне туда дороги нет. Ну, скажи сама, рассуди, что мне делать, как мне быть?

– Зачем же вы покупали хутор? – спросила Милла.

– И каких только глупостей не спрашивают люди, – расстроился  Нипернаади, – ну такие глупости, что и ответить нечего. Вот детишки, бывает, спрашивают – мамочка, а почему кошки обязательно рожают кошечек, а не слоников? Ну откуда же мне знать, черт побери, почему они не рожают слоников, могли бы и родить раз-другой, шутки ради! Откуда мне знать, зачем я купил этот хуторе зачем бросил этим мошенникам что скопил, – дескать, нате, ребята, берите, подавитесь, заработанное кровью и потом бедного сапожника, все, что он сколотил на колодке за свою жизнь!

Тут он вдруг смягчился.

– Прости, Милла, – нежно сказал он, – не без задней мысли покупал я хутор. Да, конечно. Я понимаешь, так подумал; живет там на озере, в темной лачуге, девушка, а что если купить хутор и позвать ее в хозяйки? Какой резон ей отказываться, вот и зажили бы мы вдвоем, как у Христа за пазухой. Я подумал, может, и сапожнику перепадет капелька счастья, сколько он за свою жизнь горбился, сколько бедствовал. И еще я подумал, что когда придет время, я скажу девушке, знаешь, детка, надевай-ка свою праздничную юбку, сходим поглядим, как там господин пастор поживает, что он поделывает. Может, примет нас и скажет нам несколько добрых слов? Вот как я, бедный сапожник, думал, когда покупал этот хутор.

Милла, зарумянившись, взглянула на  Нипернаади своими большими глазами и застенчиво опустила их долу.

– У вас негодные мысли! – прошептала она.

– Почему негодные? – удивился Нипернаади. – Что ж я, вообще не гожусь? Или ты любишь другого?

Девушка вскочила со скамейки и отбежала в угол.

– Нет, нет, нет! – всхлипывая, воскликнула она.

– Так, значит?.. – удивился  Нипернаади.

Он вмиг посерьезнел, лицо его сморщилось, он замер посреди комнаты, потом схватил шляпу, но прежде чем выйти, сказал:

– Всего тебе доброго, Милла. Больше я тебя не побеспокою.

Он успел отойти довольно далеко, когда Милла бросилась за ним. Подбежав к  Нипернаади, она остановилась, застенчиво глядя в землю и не открывая рта.

– Ты, кажется хотела что-то сказать? – спросил  Нипернаади.

– Да, – тихо ответила девушка. – Я пойду к вам хозяйкой, но вы никогда не должны больше говорить такие негодные слова.

И, сказав это, она побежала домой.

– Пойдет, пойдет! – выкрикивал  Нипернаади. Отчего-то им вдруг овладело нетерпение, опьянение, как мальчишка, он поскакал в лес, кружил меж деревьев, срывал цветы и насвистывал. Ему все было теперь нипочем, он смеялся, пел и был счастлив.

Потом он припустил в осинник, где Янка пас коров.

– Слушай, малыш, – радостно воскликнул он, – знаешь новость: завтра на хуторе будет новая хозяйка!

– Кто это? – спросил пастух.

– Милла! – торжествующе ответил  Нипернаади.

– Это девушка, что живет на берегу озера? – разочарованно протянул Янка, будто Милла не приходилась ему сестрой. – Нашел чему радоваться, ни капли не лучше покойной хозяйки!

– Она что, злюка?

– И еще какая! – авторитетно заявил Янка. – Господи ты Боже и все святые пророки, опять пойдут нахлобучки, опять начнется живодерство.

И он сплюнул, тяжко вздохнул и, прихрамывая, погнался за коровой, которая забрела в рожь.

Утром Милла пришла на хутор. В руках у нее был узелок, она кинула его на хозяйкину кровать и тут же выбежала во двор заниматься хозяйством. Целыми днями возилась она на хуторе, и  Нипернаади видел ее, только когда она пробегала мимо. А вечерами, когда все дела были сделаны, она торопилась домой, ухаживала за отцом, варила ему еду и прикладывалась ненадолго к подушке, чтобы наутро снова быть на хуторе.  Нипернаади пытался приостановить ее, то играл на каннеле, то заводил песни, разговоры, но девушка не давала сбить себя с толку. Как комета носилась она по хутору.  Нипернаади сидел, смотрел и в конце концов не выдержал – пришлось и ему впрячься в работу. Ругался, бранился, но трудился с утра до вечера.

– Ох и славное занятие я себе подыскал! – вздыхая, повторял он.

*

Шли дни, о братьях не было ни слуху ни духу.

И вдруг однажды ночью  Нипернаади услыхал во дворе страшный шум, крики. Он сдернул со стены ружье и выскочил во двор. Ох и удивился же он, увидев на возу братьев, которые ругались из-за того, кому распрягать лошадь. Они словно с войны воротились: у Пеэтруса рука на перевязи, у Ионатана забинтована голова, да так, что из-под повязки сверкал только один глаз, а Паулус стонал и охал, у него, мол, все до единой косточки ноют.

– Какой черт вас так скоро пригнал? – удивился  Нипернаади. – Или власти запретили все ярмарки?

– Хорошо ему тут окорок жевать да языком трепать, – разозлился Ионатан. – Он же понятия не имеет, как крещеному люду достается порой хлеб насущный!

– Так что, прогорело предприятие? – спросил  Нипернаади.

– Не совсем чтобы так, – объяснил Пеэтрус, – предприятие пошло лучше и не надо, а вот с другими делами швах!

– Да что тут объяснять, пошли лучше в дом, я такой голодный, что невареные камни есть буду! – канючил Паулус.

Охая и поминая всех святых, они по одному спустились.  Нипернаади отогнал телегу, отвел лошадь на конюшню и, хмурый, пошел в дом следом за братьями.

– Страсти Христовы и тайная вечеря! – причитал Ионатан. – Слава богу, хоть мартышка и аппарат целы. Такого избиения и кровопролития я еще не видывал. А когда наконец подоспели урядники, площадь мигом опустела – ни одного паразита, чтоб схватить его за глотку и отвести в каталажку.

– Я все ревел: урядник, урядник, а полиция в самый нужный момент как сквозь землю провалилась! – рассказывал Паулус.

Когда они наелись, привели себя в порядок, промыли раны, Пеэтрус стал рассказывать:

– Значит, как дело было? На трех ярмарках все шло как по маслу – народ валом валил смотреть нас, аж за дверьми еще оставались. По этому случаю мы пропустили рюмочку-другую и на четвертую ярмарку прибыли уже тепленькие. Но и это бы не беда, только Паулус, он за кассой сидел, остался без мелочи– нечем сдачу давать, он за ней отлучился. А карманники и всякая сволота – лови момент – вломились всей оравой без билетов. Понятно, Ионатан, праведная душа, не стерпел такого, тут же набросился на них. Да сгоряча не заметил – поддал и тем, кто честно сидел с билетами. И пошло-поехало, поначалу кто оплеуху отвесит, кто скромно ногой под зад даст, но бабы-то визжат, мужики ревут – тут народ совсем озверел. В минуту все перемешалось, тот охаживал этого, а этот того; кто под руку подвернулся, тому и досталось. Успел в дверь выбежать – твое счастье. Сколько черепов раскроили, сколько костей переломали – воители раз и врассыпную, и на поле битвы остались только мы трое. До того несчастные, до того измученные, что пришлось у народа на ярмарке просить помощи, чтобы наше добро погрузили в телегу, мы уже никуда не годились. Вот, значит, прибыли домой, подлечить раны, в себя прийти.

– Теперь опять в уезде порадуются: получили Ныгикикасы по первое число, и поперли их со всем барахлом домой – запричитал Ионатан.

– Не бывать этому! – крикнул Пеэтрус, – Никто не должен знать о нашем возвращении.

– Эти пронюхают! – тянул свое Ионатан.

– По запаху почуют, что мы на хуторе торчим, – вздохнул Паулус.

– Тогда поступим так, – решил Пеэтрус, – мы с Ионатаном будем сидеть дома тише воды ниже трава, никому показывать свои сломанные руки-ноги не будем. Мирно станем посиживать дома, как господа: мы никого, мол, не принимаем. А Паулуса, снаружи на нем следов драки нет, отправим в трактир разгуляться. Пусть пьет, болтает, выхваляется и сорит деньгами, дает всем понять, что теперь у нас денег куры не клюют. Весь уезд должен узнать, что Ныгикиасы стали настоящими людьми. И пусть Паулус обронит мимоходом, что приехали мы всего на день-другой, потому что еще кое-какие аппараты должны прибыть из города.

Никто не возражал. На другой день утром Паулуса отправили в трактир, дав ему денег и Христом-богом заклиная пропить только определенную сумму, научили, что говорить в кабаке и как держаться.

К полудню Паулус вернулся, блестяще выполнив поручение. Он даже встретил Истукана, хвастался напропалую, показывая ему деньги, и звал в кабак. Истукан плюнул и пустился наутек, летел что твоя комета, с хвостом пыли. Братья развеселились, нахваливали Паулуса, пили, пели и строили радужные планы на будущее. Тут же они клялись друг другу: пока ездят – капли в рот не брать, не драться, не ссориться, держаться вежливо, прилично, отвезти заработанные деньги в банк и быть всем заодно. За этими делами и разговорами никто и не заметил, как мартышка выскользнула за дверь.