Текст книги "Тоомас Нипернаади"

Автор книги: Аугуст Гайлит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

Вот, значит, если не везет, так самый благородный порыв может обернуться безобразием.

Скажем так: сегодня ночью я пришел к тебе только для того, чтобы вымолвить несколько добрых слов и услыхать свое тихое дыхание. Правда ведь, такая мысль может прийти в голову порядочному человеку и в этом нет ничего дурного. Но понимаешь ли, тут где-нибудь рядом, может, дрыхнет трактирщик Кюйп, он проснется, услышит чужой голос и, решив, что это вор или совратитель Анне-Мари, схватит палку, изобьет меня до смерти, а в газету напишет, что в перестрелке убит знаменитый преступник и вор. Вот как может случиться, если нет удачи. А если повезет, все повернется иначе. Скажем, так: я сижу здесь и мило беседую, ничего не подозревая. Вдруг – слышу тихий скрип, дверь открывается, входит какой-то мерзкий тип и быстрым шагом направляется к Анне-Мари. Я в нем узнаю Кюйпа. А так как я люблю Анне-Мари и она мне дороже всего на свете, то я бросаюсь на Кюйпа, в два счета сворачиваю ему шею, а на третий или четвертый день мне вручают государственную медаль. Вот как все произойдет, если удача будет на моей стороне.

Ах, Анне-Мари, все это сказано так, между делом, как присказка перед началом другой, замечательной истории! Сегодня я и впрямь невыносим, голова как старое решето, ни одна мысль не удерживается.

Видно, настоящая история и не начнется прежде, чем я осушу Маарла, выстрою тебе усадьбу и ты выбежишь мне навстречу с распростертыми объятиями и улыбкой на устах. Тут я подхвачу тебя на руки и поведаю ту самую, настоящую историю. И в самом деле – как можно сказать что-то путное, когда ты так далеко от меня и я даже не знаю точно, где и как ты спишь. У меня такое чувство, будто я говорю стенам, правда, как тогда, перед амбаром.

А теперь я хотел бы на тебя взглянуть.

Мне надо спешить, дел невпроворот, – сегодня надо отправить Йоону в город за бурами и патронами, надо еще дообследовать и домерить болото, и паром должен работать!

Он вздохнул и поднял глаза.

Нипернаади огляделся.

– Анне-Мари, – испуганно позвал он, – Анне-Мари, куда ты делась?

Вскочил, беспокойно посмотрел по сторонам.

В одном углу жевали коровы, бараны и овцы, отгороженные сеткой, стояли бок о бок, положив головы друг другу на спины. Закудахтав, попрыгали с насеста куры. В другом углу стояла лошадь.

– Анне-Мари! – звал  Нипернаади. – Так тебя здесь нет? И опять я расточал самые прекрасные слова баранам, овцам, коровам! А они слушают, усмехаются и ни слова в ответ! О, я несчастный! Где же мне взять человека, который выслушал бы и понял меня? Самые прекрасные слова я развеял, как пепел по ветру!

И с бранью выбежал вон.

На пороге корчмы торчал Кюйп, подставив коричневое лицо встающему солнцу, попыхивал трубочкой, кашлял.

В два прыжка  Нипернаади оказался рядом с ним.

– Где Анне-Мари? –  раздраженно спросил он.

Кюйп вынул изо рта трубку, улыбнулся.

– Где Анне-Мари? – протянул он. – Спит, наверное, где-нибудь в амбаре. Что, позвать ее?

– Но там только пустые пивные корзины – сам же говорил! Сам сказал, что Анне-Мари всегда спит на той половите, где лошади! Сам же сказал!

– Дело женское, – сказал Кюйп, – сегодня там, завтра тут, как получится!

– Ты, ты чертов кларнетист! – закричал Нипернаади, багровея от гнева. – Ты колдун, ты отвораживаешь Анне-Мари от меня подальше, туда, где меня нет!

Не прекращая ругаться, он побежал к парому.

Кюйп спокойно смотрел ему вслед и бормотал:

– Это не осушитель болот, и наверняка не портной, скорее всего просто псих. Надо бы рассказать о нем здешнему констеблю, пусть поинтересуется его документами!

Утром следующего дня, еще до восхода, Анне-Мари на лодке перебралась за реку и постучалась в окошко хижины Йооны.

Она разоделась в пух и прах, нацепила ленты и кружева, повязала шелковый платок, белая бахрома которого спадала ей на грудь и плечи. Даже тряпичную розу приторочила к поясу, от нее она была в восторге, на каждом шагу игриво косилась на свой цветок и все приглаживала его то так, то этак. При этом девушка была босиком, а башмаки, связанные шнурком, она перебросила через плечо, в руках у нее был узелок.

– Йоона, – позвала она, – ты спишь?

Снова раз-другой стукнула пальцами в закоптелое окно, прижалась к нему лицом и прислушалась. Но изнутри не доносилось ни звука.

– Ну и сони! – весело воскликнула Анне-Мари. – Спят, как медведи по зиме, и хоть гром греми. Вот это мужчины, ничего не скажешь. А я-то думала, что такие красивые парни дома и не ночуют, ходят с каннелем да песней из деревни в деревню и лютуют с девушками, как хорек с курочками. А домой волокутся, когда солнце уже на четверть взошло.

Она постояла, посмотрела на болото, с которого поднимались белые облака тумана, поправила платок, розу на поясе. Потом отворила дверь  хижины, вошла и остановилась у порога. Узел она положила у ног, посмотрела, как мужчины одеваются, и только потом поздоровалась.

– Ох и ранняя ты пташка сегодня, Анне-Мари! – сказал  Нипернаади. – Догадайся мы, что ты пожалуешь, уж наверное нашла бы нас не в таком виде. Хижину убрали бы цветами, а пол застлали бы мягким мхом. Ты являешься словно ветер, только взвыл – и вот он тут.

– Это верно, ранняя, – ответила Анне-Мари, обращаясь к Йооне. – Иду сегодня в город, надо навестить своего Яйруса, давно его не видала. Вчера уже третье письмо пришло, все в город меня зовет – не знаю, то ли беда нешуточная, то ли просто по мне стосковался. В письме не пишет зачем, одно только твердит: приезжай! И все тут. Вот и двину сегодня в город, потом не до того уже будет.

– Понятно, каторжник, – вставил  Нипернаади, – ему тоже хочется хоть иногда поглядеть на женщину. А может, даже прослышал кое-что о твоей жизни здесь и уже замачивает розги в соленой водичке. Берегись, Анне-Мари, тогда ты едешь получать заслуженную порку. А я слыхал, что когда  такой каторжник вжикнет раз-другой, потом, говорят, ни сесть, ни встать.

– Тебя никто не спрашивает, – посерьезнев, отрезала Анне-Мари, – еще неизвестно, может, ты сам беглый какой-нибудь – уж больно ты странный и вообще подозрительный. И что ты знаешь обо мне и Яйрусе, болтаешь, что в голову взбредет, трещишь попусту, как сорока. А Яйрус не из таких, он меня уже три раза в письмах звал, значит, дело серьезное. Может быть, освобождают до срока, об этом давно поговаривают.

– Ну, тогда пиши пропало! – посочувствовал ей  Нипернаади. – Вернется он домой, и что же ты, бедняжка, делать-то будешь? Или сразу выложишь, как пастору, все свои грехи, только вот он, олух, оставит ли тебя в живых после этого?

Анне-Мари зло посмотрела на  Нипернаади, ничего не ответила и обернулась к Йооне.

– Послушай, Йоона, я тут подумала – помог бы ты Кюйпу. Особо там делать нечего, но если ненароком какие проезжие зайдут в трактир, то Кюйпу будет чуть полегче. Ты же теперь свободен, паромом у тебя теперь помощник занимается...

Йоона суетливо искал ремень и помалкивал.

Анне-Мари подошла к нету поближе и повторила:

– Поможешь, Йоона? Или нет – мне нужно знать.

– Иначе быть не может, – недовольно бормотал Йоона, стараясь не смотреть на Анне-Мари и перерывая все углы, – каждый вечер, сколько себя помню, аккуратно кладу ремень на стул, а как утром одеваться – его и след простыл. Как ветром сдуло. Ах ты, зараза, куда же он запропастился?

– Значит, не хочешь помочь? – спросила Анне-Мари, возвращаясь к своему узелку возле дверей.

– Он бы помог, – ответил  Нипернаади за Йоону, – да только никак этому быть невозможно. Тут такая история, что он отправляется с тобой в город, потому как у него есть там кое-какие дела. Он уже давно мне об этом говорил, да вот только что решил окончательно. Вдвоем вам веселее будет, а Кюйпу и я могу помочь, на пароме-то работы всего ничего.

Йоона вскинул голову и – ушки на макушке. А правда, если ему этой чаши не миновать, то лучше уж идти в город вместе с Анне-Мари. С ней за компанию...

– Есть у меня в городе дельце, – сказал он и украдкой глянул на Анне-Мари.

– Вот оно что, – ответила Анне-Мари и села на лавку.

– Так ты идешь в город? – спросила она со смехом в глазах. – Тогда давай шевелись, собирайся поживей, долго я тебя ждать не буду, я спешу.

Снова потрогала свою роскошную розу, и вдруг лицо ее стало плутоватым. Она поправила платок, разложила на лавке складки юбки справа и слева от себя, а потом сказала  Нипернаади:

– Кюйп говорил – ты меня вроде искал ночью? Облазил все уголки в хлеву и в риге и злился ужасно – так Кюйп говорил.

Она вопросительно посмотрела на Тоомаса, подергивая розу.

– Я уже давно заметил, – беззаботно отвечал он, – что Кюйпу ни в чем доверять нельзя – непременно соврет! Прямо и не знаю, чего ради он так отчаянно врет? Ну чего мне от тебя надо? И с чего бы это мне шататься по его хлевам и ригам? Нет, я так думаю, Анне-Мари, Кюйп хочет тебе похвастаться, мол, видел меня и даже поговорил со мной. И вообще – не нравится мне этот человек!

Он подошел к Анне-Мари.

– Если бы я и вправду искал тебя, – сказал он хвастливо, – ты бы не сидела сейчас такая свеженькая и бодренькая! Я бы тебя так намял, что косточки бы трещали – я такой, попадись только хорошенькая женщина мне в руки. Что ты, да то нее немного останется – кожа, кости да впалые глаза!

Прошелся раз-другой из угла в угол и произнес угрожающе:

– И ты запомни, это еще может случиться! У меня на самом деле уже давно было такое намерение – наведаться к тебе, и тогда полетят двери со всех хлевов и амбаров! Стану я тихо подкрадываться, будто вор, я приду с шумом и громом, разнесу двери, и боже упаси кого-нибудь встать на моем пути. Он и чертыхнуться не успеет, как будет прихлопнут, что воробышек. И надо тебе вот что сказать: женщины таких  мужчин любят. Ну-ка, посмотри на эти ручищи – что? Посильнее будут, чем у твоего Яйруса?

Он задрал рукав рубашки до плеча и показал Анне-Мари руку.

– Ну, что скажешь? Или язык проглотила?

Анне-Мари вскочила, чтобы посмотреть поближе, и вдруг заметила Йоону: тот стоял посреди комнаты и смотрел на Анне-Мари огромными испуганными глазами.

Она резко оттолкнула руку Нипернаади. Презрительно обронила:

– Стоило показывать такую ерунду.

И сердито прикрикнула на Йоону:

– Нет, ты в самом деле невозможен! Я уже здесь час целый попусту болтаю и трачу дорогое время, а ты все никак не соберешься! Как невеста в церковь наряжаешься, с тобой я наверняка опоздаю!

– Да я готов, – застенчиво сказал Йоона, – по мне так уже давно можно выходить. Ты же сама еще хотела поболтать и посмотреть, какие у Нипернаади руки!

– Он еще и грубит, – рассердилась Анне-Мари, – чего мне смотреть на его руки, у любого мальчишки такие же! Еще и выставляется, будто какую диковинку, я уж думала, и впрямь, может, что-то невероятное.

Схватила узел и зло бросила:

– Пошли уже, Йоона!

– Это у меня руки, как у мальчишки? – крикнул  Нипернаади ей вслед. – Хотел бы я посмотреть на того мальчишку – да я отвалил бы ему на радость десять крон, а если парень хороший, так еще больше. Да только еще не родился такой мальчишка, поэтому мои денежки при мне и останутся.

Он вышел на порог, засучил рукав и посмотрел на тощее запястье.

Анне-Мари фыркая неслась впереди, а Йоона чуть ли не бегом поспешал за ней.

Только они скрылись,  Нипернаади услыхал с той стороны реки автомобильный гудок. Только перевез эту машину, появилась другая, а чуть погодя и третья. Цыган Индус, он как раз рысил по большаку, при виде машины взбрыкнул, заржал, забил ногами и как ветер умчался с дороги в рожь Кюйпа. Там он стал топтаться. Кружиться. На шее у него висели бубенцы, а круп прикрывала всякая рванина.  Седые волосы были всклокочены, а тощая бороденка тянулась до самой груди.

Нипернаади поймал его, легонько похлопал по плечу и сказал:

– Козленочек, дорогой, не бойся – ступай-ка теперь домой.

Цыган радостно заржал, стеганул себя кнутом и легко побежал дальше. Его полуголая спина была исполосована свежими рубцами.

Немного погодя показалась длиннущая похоронная процессия. До сих пор  Нипернаади не доводилось видеть такого количества проезжих. Только за полдень когда похоронная процессия возвратилась, стало поспокойнее, и  Нипернаади направился в трактир.

– Ох и попотел я сегодня! – похвастался он и принялся пересчитывать деньги на глазах у Кюйпа. – И заработал сегодня дай бог каждому, давненько не держал я в руках таких денег. Как полагаешь Кюйп, что будем с ними делать?

– Не хочешь ли после трудов праведных бутылочку пивка? – спросил подобревший Кюйп.

– Пива? – презрительно переспросил  Нипернаади. – Нет, братец, теперь давай водки, поставь кофе, и если у тебя найдется еще что-нибудь получше – не зажимай. Мы ведь сегодня холостяки, верно? Твоя отправилась нынче в город, значит, можем вздохнуть посвободнее?

– Кофе, водки и что-нибудь получше? – радостно воскликнул Кюйп. Глаза его заблестели, на лице проступила широкая счастливая улыбка. Он проворно задвигался, чисто вытер стол, покрыл скатертью. Потом опять подошел к  Нипернаади и с легким сомнением в голосе спросил:

– Так, значит, кофе, водки и чего-нибудь получше?

– Именно, – ответил тот.

– И пить будем вдвоем?

– Пить будем вдвоем, а плачу я.

– Ну, разумеется, платишь ты! – с облегчением произнес Кюйп и начал носить на стол напитки.

Накрыв стол, он уселся против  Нипернаади и стал быстро наливать и пить.

– А ты отличный парень! – сказал он, растрогавшись, – я и Анне-Мари это всегда говорил! Я ей всегда говорил: Анне-Мари, заметь, это отличный мужик. И что, я ошибся? Но в тот раз, когда ты лазил в хлеву, Анне-Мари там и правда не было. Она такая своевольная, то там спит, то здесь, иной раз хватишься ее, да нигде не отыщешь. Такая норовистая и проказливая, просто горе горькое.

Он прислушался, на перевозе звали паромщика.

– Сиди-сиди, – великодушно сказал он. – Я сам сбегаю и перевезу. Йооны ведь тоже нет дома, он, кажется, пошел с Анне-Мари в город?

– Я бы такого не допустил, – сказал  Нипернаади, – Йоона парень молодой, в пути может случиться всякое.

Кюйп улыбнулся.

– Ты не знаешь Анне-Мари, – горделиво ответил он. – Она же львица или что-нибудь в этом роде.

Он убежал, перевез пассажира через реку и, запыхавшись, вернулся. Снова пил водку большими глотками, стакан за стаканом.

– И ты платишь? – снова усомнился он.

– Ну, разумеется, пьем вдвоем, платишь ты, – успокоенно решил он после увещеваний  Нипернаади.

– А теперь кофе и еще чего-нибудь?

Он уже покачивался, размахивая руками, и непрестанно прикладывался к рюмке.

– Давно, ох давненько я так не пил! – разоткровенничался он. – Кто сюда придет предлагать тебе водки, бывает, перепадет стакан пива, да и то вроде великой милости. Бедные, скупые, и себе-то на закуску ничего не купят. А за свои пречистые я себе ничего не могу позволить. Времена трудные, налоги большие, да и отложить надо хоть крону-другую. У тебя тоже что-нибудь храниться в банке?

– Мильон! – зевая, ответил  Нипернаади.

Кюйп подскочил как ужаленный, испуганно уставился на Тоомаса.

– Целый миллион? – изумился он. – Нет, серьезно – миллион марок?

– Нет, миллион крон, – равнодушно ответил  Нипернаади. – Половину завещал отец, а другую я сам добавил. Пусть полежит в банке, когда понадобится, будет где взять.

– Будет где взять? – с завистью повторил Кюйп. – Хороший был у тебя отец, черт побери, замечательный. А мой отец после смерти оставил мне два веника, два высохших неиспользованных веника и ничего больше – ни самой малости, даже поношенного пиджака не получил, даже сапог, даже потрепанной шапки у него не было. Это что-то страшное, когда человек помирает в такой бедности, что наследнику, и заметь, единственному наследнику, приходится самому покупать и гроб и все прочее для похорон. Рехнуться можно, как подумаешь об этом. Столько расходов, трудов и горя, а за все это тебе, бедняге – два высохших веника. Это же адская насмешка, измывательство над человеком. И если у тебя в кармане нет и нескольких центов, скажи, куда ты сунешься с этими двумя банными вениками? Нет, твой отец был ангел, верно, бог приготовил ему там на небесах достойное местечко. Целых полмиллиона крон оставил тебе? И после этого гоняешь паром, ты – простой паромщик?

– Какой дьявол сказал тебе, что я паромщик? – разозлился  Нипернаади.

– Ах, какой дьявол мне сказал? – повторил Кюйп. – Значит, ты – осушитель болот?

– Глупости, я прежде ни одного болота не видал.

– Но ты же обещал осушить Маарла, будто блюдо вверх дном опрокинуть?

– И я это сделаю, тут никакого умения не надо, в наше время с этим справится любой мальчишка.

Кюйп вдруг посерьезнел.

– Брось ты это болото, – прошептал он. – Анне-Мари этого хочет. Ты мой друг, поэтому я тебя предупреждаю: если Анне-Мари прознает о твоих намерениях, плохи будут твои дела. Она баба крутая и злющая, упаси бог с нею схлестнуться!

Нипернаади рассмеялся, он все подливал Кюйпу, а сам вообще не пил.

– Нет, ты не смейся, – говорил Кюйп, – она тут такое откалывала. Кто через цыган ворованными лошадьми промышляет? Думаешь, я или Яйрус? Очень мне нужно связываться, схлопочешь пять-шесть лет тюрьмы, а я не из тех, кому хочется сесть. Мое дело должно быть чистым и честным: купил свою водку, заплати свои денежки и привет! А то, что я в тот раз спрашивал тебя про контрабандный спирт, ничего не значит, сам знаешь, времена трудные, налоги большие, ну и хоть пару центов надо отложить! Но конокрадством я не  занимаюсь, это из всех краж самая скверная. Куда спрячешь такое здоровенное да еще и ржущее животное? Это ведь не бумажник, сунул в карман и нет его. А Яйрус? Яйрус был честный мужик, работал у себя на поле, зимой бревна возил и о чужом добре слышать не хотел.

– Значит, Анне-Мари? – удивился  Нипернаади.

– Она самая! – отозвался со вздохом Кюйп. – А Яйрус взял вину на себя, и присудили ему три года. А знаешь, как это случилось? Ну, сумасшедшая! – Один пьянчуга надрался тут как свинья, посадили мы его на телегу, лошадь кнутом стеганули – пусть себе домой идет, а он здесь неподалеку жил. А это Анне-Мари кралась за ним как кошка, и пока хозяин спал мертвецким сном, выпрягла лошадь и привела домой. Средь бела дня, на глазах у людей. Пришла с ней домой и отвела на болото. Понятно, хотела еще в тот же день отправить ее с цыганами подальше, да на ее след уже напали. И когда дошло уже до того, что можно было на вора пальцем показать, тут уж не отбрыкаешься – не поможет. Лошадь вернули хозяину, а все вину Яйрус взял на себя, сказался вором. Боже ж ты мой! Как они его избили, облепили будто пчелы, и всякий старался поддать побольнее.

– И что же Анне-Мари? – спросил  Нипернаади.

– Анне-Мари орала в амбаре, не из сочувствия, а от злости, что добрались до ее лошади. Вот такая она. И поклялась отомстить.

– А клятву выполнила?

– Откуда я знаю! – неожиданно крикнул Кюйп.

Хотел было встать, да ноги не держали его. Снова сел на лавку, улыбнулся, выпил несколько рюмок подряд.

– Дела у того хозяина пошли неважно, – проложил Кюйп после паузы. – Посыпались на него одно несчастье за другим, и теперь он живет уже не в нашей волости. Продал хутор чужаку и решил уехать. Вот я тебе и толкую, не возись ты с этим болотом, узнает Анне-Мари, набросится на тебя как волчица.

– Зачем же ты держишь ее под своей крышей? – спросил  Нипернаади. – Даже в жены взял, бродите вдвоем по лесам радостные и гуляете по лугам? Что тебе мешало давно уже выгнать эту ведьму?

Тут Кюйп плутовато взглянул на  Нипернаади.

– У нас с Яйрусом такой уговор, – снова разоткровенничался он. – Когда Яйруса уводили, он мне и сказал, чтобы я позаботился о его жене. А чтобы она совсем по рукам не пошла, пусть, говорит, я буду ей мужем и защитником, пока он сам не освободится и не вернется домой.

– Врешь! – рявкнул вдруг  Нипернаади, привстав. – Все от первого до последнего слова – вранье!

Кюйп налил остатки водки в свою рюмку, выпил и принялся писать счет.

– Пьем вдвоем, а платишь ты, – смеясь повторил он. – Может, желаешь еще бутылочку, чтобы закончить это прекрасную выпивку? Платишь честь честью по этому счету, и я тут же несу еще одну бутылку!

Схватил деньги, живо пересчитал и быстро сунул за пазуху.

– Нет, отчего же, – успокоенно продолжал он, – я ничего не соврал. Я тебе как другу рассказал, конечно, тебе решать, верить или не верить. Только ответь – ты когда-нибудь слышал, чтоб я врал? Хоть в самой мелочи, по самому пустяку?

– Все вы здесь одним миром мазаны – обманываете, крадете, врете! – кричал  Нипернаади. – Боитесь, что вокруг зазеленеют луга, вы как водяная землеройка в болоте без своих промоин, как рыба без воды. Любите эти грязные заливчики, бульканье воды под кочками, хриплое чавканье болота и его туманы. Вы еще в материнской утробе срослись со своей голубикой, подбелом, папоротником и болотной рябиной.

Он подошел к Кюйпу и трахнул кулаком по столу.

– Но я не оставлю вам этой радости! – закричал он. – Я вызову себе в помощь тысячу человек, завизжат пилы, засверкают лопаты, к осени болото будет осушено, и плуг сровняет последние кочки. Там, где были бездонные промоины и урчащие воронки, зазеленеют луга, раскинутся поля. Здесь вырастут зажиточные хутора, и через пару лет ты даже не узнаешь свое Маарла.

Кюйп, опираясь на лавки и столы, добрался до шкафа, достал новую бутылку и выставил на стол.

– Заплатишь еще за это? – попросил он, – последнюю и лучшую?

Он стал вдруг таким маленьким и жалким, согнулся в три погибели над столом, заискивающе-просительно глядя на  Нипернаади.

– В самом деле, ведь ты купишь своему другу Кюйпу эту бутылку? Ох боже ж ты мой – ты такой богатый, и никогда не было границ твоей щедрости. Отец завещал тебе полмиллиона крон – добрый папа, милый папа, я бы носил такого, как божью коровку на ладони, боялся бы дохнуть на него. А мой? Купишь эту бутылку? Скажи слово, одно маленькое словечко – и пробка вылетит из нее, как ракета. А, дружище?

Нипернаади бросил деньги, и Кюйп, как собака, подхватил их на лету.

– А Маарла не трогай! – мрачно-угрюмо сказал он, засовывая деньги в карман. – Не нужны здесь ни ты, ни тысяча твоих человек – идите в другие края осушать свои болота.

Он пил большими, жадными глотками, глаза покраснели, губы распухли, зарумянились острые скулы.

– Маарла не трогай! – повторил он, – пусть чавкает, журчит и туманится, мы к этому привыкли.

–  Спущу его до капли! Воскликнул  Нипернаади.

– Ах вот ты какой, сволочь такая! – угрожающе сказал Кюйп. Он встал, хотел двинуться к  Нипернаади, но всей своей тяжестью рухнул на стол, перевернул его вместе со всеми бутылками, стаканами, тарелками и сам как подкошенный упал и заснул среди осколков. Ворчал, грозил, но двинуться был не в силах.

Нипернаади оставил его и пошел на паром.

Осточертели ему Кюйп, Йоона и Маарла. Хотелось отправиться дальше, повидать новых людей и новые места.

Но к вечеру Йоона с патронами, бурами и фитилями вернется домой – что ему делать с ними? Ох эти буры и патроны, ох этот послушный глупец Йоона! Может, уйти отсюда, пока Йоона еще не вернулся? Убежать, не оставив следа? Но тогда они будут смеяться все эти Кюйпы, Анне-Мари, Йооны, был тут, дескать, самохвал, осушитель болот, да струсил, удрал, не успел болото толком разглядеть. И будут каждому проезжему, каждому прохожему, каждому, кто заглянет в трактир, показывать его молотки, буры, патроны. Будут издеваться, да с каким удовольствием, окрестят его трусом и бог знает кем еще!

Нет, придется ему остаться. Придется ему повозиться с этим болотом, с этими людьми.

Расстроенный, мрачный, он побродил по лесу, вернулся, снова лег на паром.

Под вечер в трактире раздалась страшная ругань. Проснулся Кюйп. И не заставил себя ждать, заявился на паром, бледный, отекший, с припухшими глазами. Стонал и, держась руками за голову, горько жаловался:

– Ох я несчастный! Что я наделал! Как последняя скотина, разбил свои рюмки тарелки, бутылки, весь пол завален осколками. Каторжник я, последний негодяй! Просыпаюсь и что я вижу: все разломано, все перебито, до последней рюмашечки. Кто возместит мне убытки?

Он вопросительно посмотрел на  Нипернаади.

– Ты не заплатишь? Нет?

– Как же, как же, – добавил он тут же плаксиво, – станешь ты платить за то, что я напоганил! В какую книгу мне занести эти немыслимые убытки? В какую графу? С каким объяснением? Я-то уже радовался: сегодня заработал хотя бы крону-другую, сегодня наконец у меня завелась толика денег! Не тут-то было – одни убытки, одни убытки! А вернется Анне-Мари, что я ей скажу? Когда тарелка потребуется, стакан или чашка? Даже дорогой фарфоровый кофейник и тот пополам треснул, а от носика остались одни воспоминания. Двадцать лет он мне служил, радовал глаз и ласкал сердце – а теперь нет и его! Кончился! Ох, боже ж ты мой, бедный я разнесчастный!

Он плача обратился к  Нипернаади:

– Побей меня, побей меня, будь другом! Дай паразиту по башке!

Он снова схватился за голову, ерошил, теребил, дергал себя за волосы.

– А ту красивую кофейную чашку, помнишь,– с болью вскрикнул он. – Ну, конечно, как же не помнить – сам же пивал из нее кофе! Это подарок Анне-Мари на день рождения, когда мне сорок исполнилось. На ней был такой славный ангелочек, синий-синий, и глазки у него так мило смеялись. А на другой стороне чашки была розочка – и так хорошо, черт побери, так натурально нарисована, что не раз, бывало, поднесешь к носу: пахнет или не пахнет? Хоть бы она уцелела – так нет, пришла беда – отворяй ворота!

Он насупился, исподлобья мрачно глянул на  Нипернаади.

– На кой дьявол тебе потребовалось меня спаивать? Попивал бы хоть немного за компанию, мне самому не пришлось бы столько пить. А ты на водку и не смотрел, сидишь, сидишь, а в бутылке все не уменьшается. Разве так сидят в трактире? Пришел, так не жмись – пей! Может, все-таки оплатишь мои убытки?

– Нет! – сказал  Нипернаади.

– Нет! – хныча воскликнул Кюйп. – Он говорит нет! И с таким спокойствием, так хладнокровно, будто речь идет о каком-нибудь пустяке! Ох я несчастный, боже же ты мой!

И продолжая скулить, отдуваясь, он побежал к трактиру.

Там еще долго хлопали двери, а из окон слышался жалобный вой, будто целая толпа женщин оплакивала дорогого покойника.

Йоона Таавет идет из города.

Благодарение богу, думает он, теперь  Нипернаади может быть доволен – буры, патроны и фитили в мешке, теперь пусть хоть весь земной шар на воздух пустит, это уже не его, Йооны, дело и не его забота. Но сходил он – отвратительно, и поручение – отвратительное, это надо признать совершенно откровенно. Как они смеялись, как издевались в том магазине, его разглядывали со всех сторон отвратительные физиономии, плоские, опухшие и багровые, как встающая над лесом полная луна. Никогда раньше не видел Йоона таких отвратительных физиономий, вот уж щедра природа на вывихи! И такие эти господа надутые, не подступись, вместо зубов золотые фиксы сверкают, лысые головы блестят, а брюхо у каждого как бочка, даже больше бочки. Верно, это и были те самые буржуи, теперь наконец-то Йоона увидел их своими собственными глазами. И ведь такие отвратительные, ножки кривые, коротенькие, как у собаки-таксы. Все читали-перечитывали это письмо  Нипернаади и покатывались со смеху. А потом набили его мешок под завязку, велели быть очень острожным и денег не взяли ни цента. Больно уж  противные знакомые у помощника Йооны, надо бы поскорее избавиться от этого парня!

И от Анне-Мари никакой радости.

Бог знает, отчего она так заупрямилась, а только как побежала вперед, так за ней уже было не угнаться. Ни словечком не обмолвились за весь долгий путь, да и как разговаривать, когда она летит на целый километр впереди? Даже не оглянулась, неслась как дракон к дому, вздымая пыль и отфыркиваясь. Йоона и так просил, и этак, Анне-Мари, дорогая, давай передохнем, от этой гонки! Но Анне-Мари и ухом не вела, все летела вперед, как паровоз узкоколейный, пых-пых-пых, и только пыльное облако вилось за ней шлейфом. Видно,  Нипернаади так страшно разозлил ее или была еще какая-нибудь серьезная причина.

А как дошли до города, сразу рванула к тюрьме. Йоона, конечно, говорил, что, мол, Анне-Мари, дорогая, ярмарка сегодня в городе, давай зайдем взглянуть, я булку куплю с изюмом, еще чего-нибудь хорошенького, что приглянется. Даже платок обещал подарить, даже передник не жаль было бы купить, юбку или колечко. Остановись она хоть ненадолго, скажи хоть одно доброе словечка, взгляни хоть разок поласковее. Да за один теплый взгляд он бы все выложил, голым и босым остался – он, Йоона, такой! Но нет, не захотела Анне-Мари ни колечка, ни булки с изюмом, понеслась к своему Яйрусу.

И остался Йоона смотреть ей вслед разинув рот. Правда, после обеда Йоона встретил ее на ярмарке, но Анне-Мари была с цыганами и поначалу даже узнавать его, Йоону, на пожелала. – «Мы что, домой не пойдем?» – спросил Йоона. – «Нет, – ответила Анне-Мари, – я буду завтра или послезавтра, так и скажи Кюйпу!» Йоона потоптался на одном месте, не смея глаз поднять, потом, чтобы как-то разговор поддержать, спросил: «Ну что, была у Яйруса серьезная причина звать тебя в город?» – «Как же! – огрызнулась Анне-Мари. – Как же, – повторила она, – на меня хотел посмотреть, и вся причина. А поседел-то, а сгорбился, прямо неловко на него смотреть. И такой покорный, послушный, смирный, ничегошеньки от прежнего Яйруса не осталось. А освободят его вроде бы раньше срока – за примерное поведение – передай это Кюйпу!»

Тут она резко отвернулась, больше говорит не захотела. Йоона еще постоял, поспрашивал о том о сем, но Анне-Мари завела разговор с цыганами и перестала замечать Йоону. Так он и пошел, оставив Анне-Мари на ярмарке. Прицепилась к цыганам, как репей, на оторвать. Наверно, что-то с ними затевала, обстряпывала, уж больно цыгане серьезны были и в сомнении качали головами. Бог знает, что опять затевала Анне-Мари, о ней чего только не говорят. Но Йоона в эти россказни не верит, Йоона своими собственными глазами видит, что Анне-Мари красивая, добрая, милая -разве только иногда фордыбачит да нос задирает. И с цыганами, верно, ничего особенного не затевала – может, торговала лошадь, домой поехать?

Нет, у Йооны тоже дела пойдут! Пусть  Нипернаади осушает болота, бурит, копает, взрывает все камни, Йоона снова станет прилежным паромщиком. А то ведь стыд какой, возле управы к нету подбежали, корили, ругали, грозили выбросить из дома вместе со всем барахлом. Он, дескать, вовсе не такой уж старательный паромщик, люди, говорят, часами дожидаются переправы. А жалоб, вроде, столько, что ими хоть печи топи. И сам старшина, такой коротенький, тощий, голосок тоненький, кричал больше всех. Задрал указательный палец и грозит им не переставая: «Ой, парень, ой, парень, пойдешь ты по дорожке своего негодного отца! И тебя ждет такой же конец, если разом не образумишься, не возьмешь себя в руки, не станешь приличным человеком. Брось дурака валять, хватит рулады выводить, возьмись за перевоз и трудись, как положено честному и порядочному человеку!»