Текст книги "Тоомас Нипернаади"

Автор книги: Аугуст Гайлит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

– Кончено! – с облегчением говорит он.

Но тут его окружают, то один, то другой хочет поблагодарить его, то один, то другой хочет выразить свое восхищение.

– Какая проповедь, какая могучая проповедь! – восклицает, все еще всхлипывая, Яан Сиргупалу. – Шестьдесят восемь лет живу, шестьдесят восемь лет существую, но такой сильной проповеди слышать не доводилось. Будто схватил мою бедную душеньку и ну ее сжимать. И жмет, и жмет, покуда не стал я тминным зернышком у него в руках – ни вздохнуть ни охнуть! Вот это проповедь! Еще одна такая – и от тебя уже ничего не останется!

– Умеет, стервец, говорить! – воскликнул Яак Ярски, шарахнув кулаком по столу.

– Эт-верно, умеет! – громыхнул на другом конце стола Яан Ярски.

Таавет Йоона протиснулся к  Нипернаади поближе и прошептал:

– Самое время удрать! Ей-богу, вся эта история может выйти боком.

– Удрать? – изумился  Нипернаади. – Чего ради? Разве я не блестяще справился? Или ты видел, слышал кистера лучше? Даже пастор не окрестит ребенка, не благословит новобрачных лучше. Ты когда-нибудь видел такой восторг и омовение щек? Нет, Йоона, я вполне доволен собой.

– Но ты ведь не кистер? – в отчаянии вскричал Йоона. – Ты окрестил дитя и благословил новобрачных, но ты ведь не кистер?! А если обман откроется, отец небесный, будет нам защитой!

– Почем ты знаешь, что я не кистер? – спросил уязвленный  Нипернаади. – Может, я рассказывал тебе, кто я такой и откуда буду? Эх, Йоона, ты даже понятия не имеешь о моей настоящей профессии.

– Осушитель болот, сам же говорил! – угрюмо вставил Йоона.

– Кистер тоже иногда может осушать болота, если на него снизойдет озарение, – с достоинством ответил  Нипернаади. – Ты лучше не тревожься и спой гостям и хозяевам песню.

– Спеть? – Йоона с хмурым видом сел на лавку и принялся за выпивку. Нет, вся эта история выйдет боком, и еще как. Наверняка они отдубасят этого  Нипернаади так, что останется только рожки да ножки, а вот он, Йоона, ничего дурного не сделал, не крестил, не благословлял, Кадри не превозносил. И если хоть какая-то справедливость еще осталась на свете, они его не тронут. Поколотят одного  Нипернаади, этого отменного первостатейного жулика.

И вот Йоона уже успокоился, выпил водки и запел.

Тынис Тикута двинулся к  Нипернаади.

Надо же и ему высказать свое мнение об этой проповеди.

– Ну, это еще ничего! – заявил Тикута, усаживаясь возле  Нипернаади. – Ваша проповедь, конечно, была хороша, но это еще что! Вот я однажды слышал проповедь так проповедь. Пошел я как-то раз на службу, а там говорил старый пастор, вроде Ваал его звали. И как он произнес первые слова,так я и скопытился, будто молнией сраженный. Извиваюсь на земле, как червь, вою, рыдаю. И так целый час. А как второй час пошел и Ваал опять за свое, опять рот дерет, я вскочил и бегом в холодный придел за лопатой, возвращаюсь и давай копать. «Эгей, – кричат мне соседи, – ты что это делаешь?» – «Могилу себе копаю! – говорю. – Не хочу слушать увещевания нашего пастора!» Тогда связали меня, бросили в телегу и увезли домой. Вот это была проповедь, душа из меня вон! Прочли бы вы Кадри такую же, вот это было бы дело. А вы, конечно, сказал о том о сем, слушать было приятно, но никакого воздействия. Только из учтивости к вам и Кадри пришлось пустить слезинку-другую.

День клонится к вечеру, когда Яан Мельц, хозяин Леозе, пробуждается от спячки. Заслышав шум и гам в господском доме Терикесте, он медленно встает, протирает глаза и потихоньку-полегоньку направляется к дому. «Чаны прохудившиеся, – сердится он про себя, да разве их всех наполнишь?!  Пьют да галдят, еще неизвестно, оставили ему хоть каплю горло промочить? Шум уже на весь уезд, а что будет завтра, когда свадьба по-настоящему разгуляется? Ох уж это Кадри со своим гонором, весть приход созвала, прямо как настоящая помещица. Водка льется ручьем, а ей дела нет, откуда все это и за чей счет!»

Подойдя к дому, хозяин Леозе останавливается. Все вокруг заполонили подвыпившие мужчины и женщины, они толкутся где группами, где поодиночке, толкутся во дворе, в саду, перед домом, в чепыжнике, в телегах, под стенами. Повсюду полно голосящих мужчин. И верещат будто поросята, застрявшие в ограде. Женщины, выполняя распоряжение Кадри и Меоса, переходят от одного к другому и упрашивают гостей, как положено, в четвертый раз сесть за праздничный стол. Поднимают мужиков, тянут их, поддерживают на ногах, помогают преодолеть порог и зайти в дом. А хозяин Леозе сколько уже стоит, а никто его не упрашивает, только и мелькают мимо него, да еще в бок ткнут, но никто на него не глядит. Никто его не замечает, не видит, да и что  смотреть на трезвого человека! А Яан Мельц чувствует себя на свадьбе дочери таким чужим и одиноким, что без приглашения никак не решится войти в дом. Как-то неловко, стыдно вдруг пробиваться через толпу, локтями прокладывая себе дорогу, чтобы бухнуться за стол рядом с этими крикунами. Он чувствует себя прямо как незваный гость, который не спросясь рвется за праздничный стол. «Ах, дьявол, чего тебе не спалось в ольшанике, – с грустью думает хозяин Леозе, – пришел бы завтра к утру, когда начнется свадьба его собственной дочери, тогда бы они, пожалуй, тут же пригласили его за стол, еще бы и упрашивали. Тогда и он был бы вправе кричать, развернуться как следует. А тут еще только крестины внука Меоса и день рождения Кадри.

Когда народ косяком повалил в дом, хозяин Леозе углядел маленького Андреса и поманил мальчонку.

– Слушай, Андрес, ты меня знаешь, ты меня раньше видел?

– Ясное дело, знаю и раньше видел, твоя же дочь Маарья сегодня невеста. Она только что сидела с кистером за столом, и люди уже шушукаются насчет этого кистера, а Тоомас Парви никак не может подойти к своей невесте.

– Вот оно как, – тянет хозяин Леозе и зевает, будто ему скучно. – А где стоит водка, ты тоже знаешь?

– Водка вон в той комнатке, – объясняет Андрес. – Там еще много. А Кадри и дедушка Меос стерегут ее и выдают людям понемногу. Дедушка Меос хотел было сразу всю водку отдать, а Кадри жадюга и надеется, что еще на завтра и на послезавтра останется. И они за каждую бутылку спорят, злющие, ругаются и все между собой счеты сводят. Дедушка пообещал даже на Кадри в суд подать.

– Вон оно как, – повторяет Мельц. – Так если водочка стоит в той задней комнатке, притащи-ка мне оттуда бутылочку и чистую кружку. А если тебе не разрешат, то скажи, мол, действуешь по приказу и с одобрения самого Яана Мельца, хозяина Леозе. Водка там моя, так что нечего им там рот разевать. Разве у Кадри деньги – ни гроша за душой! Ну а теперь иди, а я здесь подожду.

Когда маленький Андрес приносит штоф, хозяин Леозе наливает водку в кружку, присаживается на камень и пьет, как молоко, большими глотками. Не моргнув глазом.

– Заморил червячка, – говорит он, протягивая Андресу пустую кружку.

Но поднявшись с камня, идет уже враскачку, мотает головой и, тяжело ступая, входит в дом.

Народ за столом, на хмельных лицах будто отблеск заката. Навалившись на стол, кричат, ссорятся, размахивают руками. Дым коромыслом, будто сидят в бане, на полке в густом пару. Уже кое-где раздаются крепкие выражения, уже мужики петухами наскакивают друг на друга, но нет еще приличествующего размаха и удали. Еще душа не всколыхнулась на большие дела и кулак просто так, для разминки со свистом режет воздух. Только у некоторых вполне невинно синеет бровь, у какого-нибудь юнца поцарапана щека, чья-то баба после взбучки ходит и кудахчет, как пострадавшая курица. А мужики будто созревшая нива, что волнуется и ждет, когда сожнут и увезут золотое зерно в закрома.

И в тщетном ожидании этой жатвы фельдшер Мадис Ярски от чрезмерного утомления уже в третий раз соснул среди своих бинтов и флаконов с лекарствами, утратив всякую веру и уважение к своим землякам. «Только людей дразнят», – сердится фельдшер Мадис Ярски пред тем, как уснуть. Сколько писем ему написали, просили приехать из далекого города сюда потрудиться, а работы и в помине нет. Уже сколько бочек опустошили, сколько кулаков просвистело в воздухе, но ни разумной работы, ни разумного дела пока не видать. Одни детски, ссоры и ребяческие раздоры, уже солнце садится, а краснеет одно только небо. Нет тут ни бойцов, ни толковых людей. Очень ему, Мадису Ярски, нужно было ехать в эту глушь, волочь с собой тяжелые чемоданы с медикаментами? Этакая глупость, тупая крестьянская спесь и бахвальство, такое надувательство честных людей: предлагают серьезную работу, а дают при этом одну разбавленную водку!

Кадри Парви сидит рядом с Йооной и слушает го пение. Она зачарована и ошеломлена, она за всю свою жизнь не слыхала и не видала ничего подобного. Уже песен пятьдесят спел Йоона, аж с утра разливается и говорит, что это еще только начало. «Еще и начать не успел, – объясняет Йоона, – еще в нужный настрой не попал. Вот дня через три-четыре, когда голосовые связки поработают и горло немного разойдется, настрой уже будет подходящий и настанет радость от песен, тогда я дойду до настоящих песен и голос зазвучит как нужно. Сейчас меня еще слушать не надо, это я так, раскачиваюсь, голос пробую. Вот денька через три-четыре я вам спою, это будет песня!»

Меос Мартин уже всем гостям рассказал в точности о своих праздничных расходах, сколько телят забила Кадри Парви и сколько он, какую сумму Кадри дала кистеру и сколько крон сунул ему в карман сам Меос. Теперь у него есть время и о себе позаботиться, и за своей семьей проследить. Пусть сегодня все едят и пусть сегодня все пьют сегодня крестины его внука и за сегодняшний день в ответе он, Меос Мартин. Еще вопрос, найдется ли завтра, в день свадьбы, хоть кому-то подкрепиться, этого Меос знать не знает. И вот в сопровождении троих музыкантов он переходит от одного к другому, пьет за здоровье своих друзей, а в основном за свое собственное и своего крошечки Йонатана, выслушивает тысячекратную здравицу семье и роду Меоса Мартина. Он даже велит сыграть веселую вещичку на радость своему младенчику, и музыканты, подойдя к люльке, бойко растягивают свои гармошки. Но тут Меос вспоминает про жеребенка, ему непременно надо объясниться с Кадри: ему или Кадри привели того стригунка?

Тоомас Нипернаади расположился возле невесты и что-то приподнято вещает:

– Да, вот так завершилось мое знаменитое морское путешествие! – заливаясь краской, восклицает он. – Двадцать настоящих морских волков погибли в том рейсе, только я один выбрался на сушу!

Маарья Мельц глядит на него с восторгом.

И в этот самый момент с грохотом распахивается дверь – и в дом влетает старый паасоруский звонарь  Аадо Сарн. Тяжело дыша, он замер у двери, разглядывает подвыпивших гостей, потом глубоко вдыхает и орет пронзительным голосом:

– Ох, беда, о, напасть! Ох, несчастье какое, гнев господень, что же теперь будет?

– О чем это звонарь? – спрашивает Меос Мартин. – Что с ним стряслось?

– Ох, беда, ох, напасть! – повторяет звонарь, перекрикивая всех собравшихся. – Еще поутру пустился в путь, да только сто напастей встали поперек дороги. Еще утром двинулся из Паасору и вот только сейчас добрался сюда. Поймал старика, заставили работать. Я думал, зайду-ка проведаю своего дорогого кума Пэтера Симуна, его бобыльский дом возле самой дороги. А как переступил порог дорогого кума, так и попался, словно мышь в ловушку. Задержали старика, увезли на сенокос, там как раз толока была. Только к вечеру и отпустили, душу хотели из меня вынуть этот дорогой кум и дорогая сестрица!

Меос Мартин велит музыкантам умолкнуть и через стол спрашивает:

– Да говори наконец, что у тебя за дело и чего ты расхныкался? Видишь, мы за столом сидим и некогда нам чепуху слушать.

– Ах, дело? – хныча повторяет звонарь. – Дело тоже было, вот паасоруский новый кистер послал меня сюда. Послал сюда и наказал: слушай, старый звонарь Аадо Сярн, иди и скажи людям В Терикесте, дескать, никак я не могу сегодня там быть. Там крестины и прочие обряды, а мне надо ехать в Вериоя, потому что туда меня раньше пригласили. Вот новы паасоруский кистер сказал мне: слушай, старый звонарь Аадо Сярн, пойди с вестью в Терикесте и скажи, что сегодня я не приду, а буду в воскресенье утром. А я, старик, бегом, я бегом!

– Какой новый кистер? – взвилась Кадри Парви. – О каком кистере ты толкуешь, старик?

– Да все о том же, новом паасоруском кистере, – поясняет звонарь. – Иди, говорит, с вестью в Терикесте, ну я и побежал. Я бы мухой был здесь, да зашел к дорогому свату, а там меня, бедного старика, приловили. Работать заставили, сунули косу.

– Да ведь паасоруский кистер уже здесь, ты что, не видишь? – смеется Меос Мартин и тычет пальцем на Тоомаса Нипернаади. – Сам видишь, старый ты пень, поганка этакая, вот он, твой господин, новый паасоруский кистер.

– Старый пень, поганка? – удивляется звонарь Аадо Сярн. Они его обзывают старым пнем и поганкой? Смеются, кричат, обращают к нему свои оплывшие, глумливые рожи. Он так бежал, что дух захватывало, а они встречают его злобой и издевками, обзывают его старым пнем и поганкой?

Аадо Сярн подошел к Нипернаади, оглядел побледневшего парня спереди и сзади и сказал:

– Никакой это не паасоруский кистер!

– Как? Что он сказал? Никакой не паасоруский кистер? – загалдели гости и повскакивали из-за стола.

– Никакой это не паасоруский кистер! – с важным видом повтори звонарь. – Откуда мне знать, кого вы по пьяному делу позвали за праздничный стол! Настоящий паасоруский кистер уехал в Вериоя и приедет сюда только завтра утром.

– Ну и дела! – радостно завопил Тынис Тикута. – Не ослышался ли я: это вовсе не паасоруский кистер? Но ведь он окрестил младенца, произнес в честь Кадри отменную речь и благословил новобрачных?! Или я настолько пьян, что мне все это примерещилось?

– Померещилось, это точно, – простодушно подытожил старик Аапипеа и налил себе водки.

Таавет Йоона, охваченный паникой, вдруг вскочил из-за стола, решив спасти свою шкуру.

– Вы уж простите, – сказал он дрожащим голосом, испуганный и смертельно бледный. – Мы идем из Маарла, ищем заработка, и ни один из нас не пастор. Мы бродяги, умеем петь, играть и осушать болота. А эти крестины и проповедь, что тут Нипернаади читал, это только шутка и ничего больше. Мы просим прощения, и не принимайте все это слишком всерьез.

– Только шутка! – угрюмо восклицает Меос Мартин. – Они надсмеялись над моим крошкой, обесчестили моего маленького Ионатана?!

– Позор! – всхлипывая, кричит Кадри Парви.

– Да, мы бродяги, простите великодушно, – повторяет Йоона и просительно озирается.

– Простить? – угрюмо сипит Меос Мартин. – Сто человек пригласили на крестины, кормили и поили, целое состояние потратили на праздник, и все это, значит, только шутка? Четырех телят забили, двух поросят закололи, кучу овец, уток, кур и индюков заложили в печь, горы булок и пирогов напекли, сколько корзин водки споили людям, и все это – шуточка, развлечение для бродяг? И крошечный младенчик вовсе не окрещен, и надо это дело еще улаживать, начинать заново? Они ели и пили и шутки ради поразвлекались возле невинного дитяти?

Кровь ударяет ему в голову горьким угаром, перед глазами все рябит и плывет. Он как бык вскидывает голову и оглядывает собравшихся налившимися кровью глазами. Дурачье, пугала огородные, таракан им в нос!

Он чуть приподнимается, и праздничный стол опрокидывается. Весело побежали по полу тарелки и миски с холодцом, словно удирая от разгневанного человека. Женщины и дети с визгом бросаются к дверям и окнам. Кто-то остервенело колотит стекла, чтобы выпрыгнуть. Весь народ будто окрылился, уже посыпались первые удары.

– Пропади все пропадом, – думает Меос Мартин. – Пропадай и это последняя еда и выпивка, как пропало все остальное. Ах, нечистый тебя раздери, теперь только крутой нрав и еще более крутой кулак, больше ничего не остается.

– Где кистер, куда подевался этот пройдоха? – кричат все наперебой.

– Кистера сюда, кистера, сейчас мы его окрестим и прочтем ему проповедь! – кричит пьяный блюститель порядка Яан Ярски.

– Теперь только между глаз! – выкрикивает старый Тынис Тикута. – Народ, слушай, народ, собирайся вокруг меня, будем бить вместе!

Тынис Тикута хватает с пола раскатившиеся бутылки и швыряет их в толпу. Ему все одно, кто сегодня пострадает, главное, чтобы драка, шум и чтобы в господском доме ни одной двери и ни одного окна не осталось. Господь обратил-таки к нему свой милостивый лик и хочет в ожесточении покарать его врага и недоброжелателя. Наконец-то Кадри Парви получит по заслугам за все бесчисленные грехи, обман и чванство, наконец-то над ней покуражатся, впрок на всю ее оставшуюся жизнь. Наконец-то настал великий день расплаты и сведения счетов, теперь господь сам покажет Кадри ее невинность, чистоту и умеренность. Теперь эту хваленую лилию Сааронскую потреплет такая сокрушительная буря, что ни одного листочка на ней не останется. И предстанет эта женщина голой во всей своей неприглядности, точно так, как Тынис Тикута всю жизнь просил Господа. Тогда и похваляйся своими благодеяниями и празднуй вроде императрицы свой семидесятый день рождения! Да будет благословен великий Господь на небе и …

– Теперь только между глаз! – выкрикивает Тынис Тикута, швыряя в народ бутылки и миски.

Начинается потасовка, мужики сталкиваются, как разъяренные быки. Мрачно сопя, набычившись, сощурившись, они тяжко выступают навстречу противнику. От праздничного стола остались одни осколки и что-то жидкое на полу.

– Где кистер, заклинаю вас именем божьим, где этот пройдоха?! – кричит Яан Ярски.

Но кто теперь будет искать кистера, есть уже другие противники и заклятые враги.

– Ох, Иисус Христос и земля Ханаанская! – восклицает Таавет Йоона, продираясь к окну.

Но Якоб Аапсипеа, заметив его, подскакивает и хватает за рукав.

– А, ты тоже из этих самых! – вопит он.

Фельдшер Мадис Ярски просыпается от страшного шума и крика. Он садится и внимательно прислушивается. Неужто... прикидывает он и прижимает ладони к ушам. Но, заслышав среди общего шума и гама женский душераздирающий плач, он живо вскакивает, зажигает свечу и быстро раскладывает свои медикаменты. Нет, черт возьми, тут уже нечего сомневаться и рассуждать, тут дело ясное – в доме идет серьезная работа и серьезная резня. Вот здесь, на сене и соломе, он положит тяжело раненных, миску с водой для мытья и карболку для полоскания – на стул. А сюда йод и бинты с ксероформом, а сюда – рейки – на случай если кому-нибудь сломают руку или ногу. А здесь пластыри и скальпели, тут веревка, цепь – вдруг какой-нибудь раненный пьянчужка разбушуется? Наконец-то будет настоящая работа, нет, черт возьми, он-таки не ошибся в своих земляках – теперь они так просто не остановятся. Занимаются они медленно, шипят и свистят, будто сырое дерево, но когда разгорятся – огонь уже не потушить никакой силой. Поторопились бы дежурные приносить раненых, а уж он позаботится о дальнейшем.

И Мадису Ярски не приходится томиться ожиданием, уже волокут к амбару первого раненого. Но не дежурные, это рыдающие женщины, и тащат они с причитаниями первого раненого – Тыниса Тикута.

Правда, фельдшер Мадис Ярски в усердии и раже даже не замечает, кого именно доставили ему на перевязку и лечение. С важным видом, повелительным жестом он отталкивает женщин, срывает с раненого одежду и, напыжившись, начинает консультировать пациента – профессор да и только.

– Не бойтесь, – важно говорит он женщинам, – ничего серьезного, всего пара пустячных осколков стекла в голове, пара синяков под глазами, выбито три зуба, у подбородка и на горле незначительные следы ногтей, на плече небольшая рана, нанесенная как будто зубами, левая рука в плече слегка вывихнута, но  от сильного удара распух вдвое. Есть еще шишки и царапины поменьше, но это все несерьезно и даже не заслуживает упоминания, недели через две-три старикан снова встанет на ноги. Конечно, если нет внутренних повреждений, не порвалась какая-нибудь жила или кишка, если при лечении перечисленных ранений не возникнет никаких серьезных осложнений. Но будем надеяться на лучшее.

И фельдшер Мадис Ярски проворно принимается за свою первую жертву.

– Пустите меня назад, в битву, – бредит Тынис Тикута, – не удерживайте меня, я им покажу настоящий певческий праздник! Эй, наши, слушай, народ, собирайся вокруг меня, ударим вместе, разом!

– Ох, быть там сейчас одно удовольствие! – весело размышляет Мадис Ярски.

Вскоре прибегает и другой раненый. Это дежурный Якоб Аапсипеа, с фиолетовой физиономией.

– Взгляни-ка, братец, все ли у меня в порядке! – нетерпеливо частит он. – Не порвалась ли какая жила, не повредилась ли какая кость. Внутри болит, саднит так, будто меня всего иголками начинили. Только быстрой смотри, дело не терпит!

Фельдшер приглядывается и так и этак, но ничего серьезного не обнаруживает. Только лицо все синее да левая мочка уха надорвана.

– Как битва? – любопытствует Мадис Ярски.

– Будто селедку засаливают – укладывают одного к другому, – отвечает Якоб. – Нет уже ни дежурных, ни нейтральных, в темноте даже не видать, кто кого бьет, все равны перед ликом Господним. – И он опрометью кинулся обратно.

Потом в амбаре появляется старик Яак Ярски. Его крепко долбанули прямо в бровь.

– Они побили тебя, отец? – восклицает Мадис, и кровь ударяет ему в голову.

– Ох, сыночек, – стонет старик Яак, – никому там пощады нету. Уже не мужики силами меряются, как бывало, настоящее истребление идет. Кто в темноте под руку попадется, того и бьют по башке. Стыд и позор смотреть на все это. Дай-ка мне лекарства да порадей – ой-ой-ой, голова-то как трещит, а на правый глаз я и вовсе ослеп!

– Так вон оно что, вон какие дела! – восклицает Мадис Ярски. – Не силами честь по чести меряются, а первого попавшегося с ног сбивают? Даже на старика налетели и его покалечили!

– Сам завязывай себе глаз, некогда мне тут цацкаться! – кричит фельдшер и, как разъяренный бык, несется в дом.

Схватка уже переместилась в сад, в кусты, во двор. Повсюду стоит визг, крики, брань. Бегут, убегают. Отовсюду доносится топот. Тоомас Парви ищет свою невесту. Меос Мартин – своих, Ярски и Аапсипеа рыщут по кустам в поисках кистера. Все перемешалось.

– Где кистер, куда подевался этот проклятый кистер? – доносится из темноты.

И вдруг в саду кто-то возликовал:

– Поймали, поймали! Наконец-то попался самозванец проклятый! Сейчас мы тебя окрестим и проповедь прочтем!

Слышаться удары, крики, стенания!

– Залез, как крот, под куст! Ребята, на помощь, кистера схватили!

– Не кистер это, это я – констебль Йоонас Симпсон! – слышится в ответ.

– Констебль? – в голосе звучит разочарование. – И чего ты там под кустом искал?

Меос Мартин встал посреди двора и кричит:

– Женщины, дети, девушки – быстро по телегам! В этой чертовой заднице нам делать нечего! И малютку несите, немедля отдайте мне малютку Йонатана. Ох ты, жалкий конец Иуды-висельника – да погрузитесь вы когда-нибудь? И детей с собой берите, свиней, собак, хлеб, студень, жаркое, булки. Не забудьте мороженое, пиво, водку, жареную птицу. Все, что еще отыщется в клети, комнатах, в погребе, кухне, все несите в телеги. Спасайте что можно! А жеребеночке, куда подевался этот проклятый жеребеночек, которого подарили моему малюточке?

Он, как бешеный бык, встал посреди двора, а женщины и дети снуют вокруг него, словно муравьи. А Меос все кричит:

– Анн! Где моя хозяйка Анн? Водку и мясо погрузили? Жеребенка нашли? Почему еще не принесли сюда моего малюточку? Поживей, детвора, нечего копаться, время терять! Кто собрался, живо в телегу и погоняй лошадей. А свиньи – не забудьте моих свиней в хлеву. Собаки потом сами прибегут. Кранц, Попи, Казак! Где малыш Андрес? Анн! Где моя хозяйка Анн? Все погрузились?

И окликая друг друга, под визг свиней, детский плач и собачий лай семейство Меоса Мартина поспешно покидает Терикесте.

– Ах ты, Иуда, ну и местечко! – восклицают мужчины.

– Местечко? – кричит Меос Мартин под громыхание колес и визг свиней. – Ничего себе местечко, это же чертова задница. Господи, Иисус Христос, единственный сын и радость Божья, держи меня в поводу, чтобы ни в жизнь не очутиться мне больше в  этом проклятом месте! Тут тебя мало того что ограбят, так еще в придачу измордуют!

Хозяин Леозу Яан Мельц тоже получил пару крепких тумаков и теперь торопится к своей лошади.

– Была нужда мне сюда приезжать, – расстраивается он. – Только в дом вошел, а они стол на пол и давай драться. Очень надо было покупать столько водки и другого добра – теперь гости затопчут всю еду, а если что осталось, то Меос увез. Тысяча несчастий, пусть они сами справляют свою свадьбу, он сыт по горло. Он едет домой, он свое получил – два крепких удара в лоб.

Кадри Парви уже наплакалась досыта и теперь, успокоенная, сидит в амбаре рядом со стонущим Тынисом Тикута. С молчаливым равнодушием слушает она крики и отъезд части гостей. Дурачье, грустно думает она, подхватились и побежали, будто чума в доме. Будто раньше такого не бывало, мужики за водкой всегда любили поругаться да подраться, для того и позвали на праздник городского фельдшера. А этот старый мерин, Меос Мартин, тут же бежать, и остальные следом. Неужели не могли подождать до утра, новый паасоруский кистер наверняка уладил бы все. И ребенка окрестил бы и прочел бы проповедь. А этот старый мерин сразу заголосил, опрокинул столы, затеял драку и сам же удрал. И что, стало ему лучше? Да еще оставшуюся водку и еду прихватил – как теперь завтра свадьбу справлять? Да пускай, черт возьми, они все разбегутся по целому уезду, только бы Йоона остался здесь! Кадри непременно хочется послушать его пение на третий или четвертый день, когда он поднастроит свои связки и дело дойдет до настоящих песен. Этот парень мог бы и подзадержаться, теперь ведь сын Тоомас перейдет жить к молодой жене в Леозе, а Кадри останется в Терикесте одна, совсем одна! Ах, Йоона, бедный певец Таавет Йоона, куда он подевался? И в саду искала его Кадри, и в кустарнике, даже в лес ходила, аукала, но Йооны нигде не видать. Вдруг да сбежал со своим длинным приятелем-проповедником и не вернется? Ведь Йоона не виноват, Йоона сидел и пел, чего ему скрываться?

У Кадри сердце за него болит, она встает и снова отправляется искать певца, который пришелся ей так по душе.

В поисках невесты Тоомас Парви попадает в хлев и чутко прислушивается. Не Маарьи ли это голос, невестушки его? С кем это она говорит, кому нашептывает любезности?! Проклятье, что за распутство, измена! Тоомас Парви подкрадывается поближе, чиркает спичкой и видит: сидит на корточках его невеста Маарья Мельц, а рядом с ней – с ней рядом этот распутник, этот негодяй, этот самозваный кистер, первопричина всех сегодняшних бедствий.

– Ах так! – кричит он загораясь от злости. – Вот где вы притаились, схоронились под коровье вымя?! Не будет у нас завтра венчания, вот что я скажу. Она прячет этого убийцу и мошенника, и чтобы я пошел с такой к святому алтарю?!

– Уймись, – укорят Маарья своего жениха, – или тебе сегодняшней драки мало?

– Мало! – кричит Тоомас Парви, – ох, как мало!

Он подбегает к дверям и кричит:

– Сюда, сюда, все сюда, кистер в хлеву запрятался!

– Да замолчишь ты наконец? – кричит Маарья и бросается к Парви.

– Не замолчу, вот не замолчу. Ребята, мужики, скорей сюда, кистер в хлеву!

А сам стоит в дверях, загораживая выход, чтобы никто не сбежал. Минуту спустя в хлеву уже целая орава мужиков. Оказывается, в хлеву спасались и кое-кто из женщин, и мужики потрусливее, потому что вдруг изо всех углов, от каждой навозной кучи раздаются перепуганные крики и шум. Поросята, овцы и коровы в испуге выбегают во двор, мужики барахтаются в навозе, жиже. В темноте ищут, наталкиваются друг ан друга, бьют воображаемого ненавистника почем зря.

– Ай, не бейте меня, я не кистер, – жалобно кричит кто-то, – я констебль Йоонас Симпсон!

– Опять констебль! – сердито отвечают ему, – чего тебе, черт побери, в хлеву понадобилось-то?

– До утра пережидает, чтобы протокол составить! – смеются во дворе.

Шум, крики, стоны, душераздирающие женские рыдания. Без конца следуют тычки и объяснения, удары и извинения.

– Кто меня бьет, я Тоомас Парви! – орет бедолага жених. – Ох, кто-то мне заехал по голове, приведите доктора, скорее доктора, мне же голову раскроили.

– Ничего страшного, а если боишься, что слегка зашибут, держись подальше! – ответствуют ему.

В дальнем уголке сада, между камней, Кадри Парви обнаруживает Йоону.

– Ах ты, мальчонка, смотри куда запрятался! – радостно восклицает она. – Чуяло мое сердце, чуяло, что ты где-то поблизости. Ты не ранен, они тебя не мучили? Погоди, пока я еще здесь хозяйка, я еще не сказала своего слова. С собаками выгоню всех драчунов, попрошу из деревни блюстителей порядка позвать на помощь. Так они и тебя избили, певца, стыд и позор! Пойдем, Йоона, очистим дом от этой нечисти, и потом, дня через три-четыре, ты споешь мне обещанные песни! Пошил, Йоона, не бойся, раз ты со мной рядом, они ничего не посмеют тебе сделать!

На ощупь, держась за руки, они выходят во двор. Здесь они останавливаются, и Кадри возвещает:

– Люди, я приказываю прекратить ссоры и драки. Блюстители порядка уже в пути, и им дан строгий приказ – поймать всех драчунов и забияк и посадить за решетку. Люди, праздник окончен, можете разъезжаться по домам. И чем скорее, тем лучше!

Кромка неба становится все светлее.

Вскоре над пригорками, горушками, холмами Терикесте подымается солнце. Телега за телегой выезжают с господского двора, мрачно, угрюмо, молча. Удаляется стук колес, разъезжающиеся по домам телеги вздымают на дороге густые клубы пыли.

Тоомас Нипернаади сидит на берегу реки, промывает и перевязывает раны, оглядывается через плечо и вздыхает:

– Так это и было Терикесте!

Две щебетуньи-пташечки

Теплая осенняя истома разлилась над лугами, осенняя тишь и покой. Нет ни ветра, ни солнца, ни дуновения ветерка, ни лучика солнца, налитая нива, затаив дыхание, ждет запоздалого жнеца.

Ночи уже длиной в локоть, а дни опасливо съеживаются, скоро – еще месяц-другой – и от них останется только тоненькая струйка сероватого света, как ручеек, что пробивается из-под сугроба. Даже в полдень будет сумеречно, а желтоватый воздух напитается запахами земли, ароматами спелого хлеба и хмеля, тихим, неумолчным шорохом крыльев улетающих птиц. Высоко-высоко в выгоревшем небе улетают курлыкая журавли, один клин за другим будет появляться и пропадать в дали. Курлы-курлы! – днем и ночью будет доноситься в осенней тиши и покое, куры-курлы! И люди на полях скинут шапки, рукавом отрут потные лбы и проводят взглядом курлычущий  треугольник, сдерживая комок в горле. Вот, мол, и уплывает наше лето и солнце на юг, вместе с курлыкающими птицами и южными ветрами.