Текст книги "Тоомас Нипернаади"

Автор книги: Аугуст Гайлит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

В субботу рабочим заплатили, и Яанус Роог сказал Нипернаади:

– Я тут однажды вечером слышал, как ты на каннеле играешь. Ты что, в самом деле способен к такому занятию? Сегодня могу взять тебя с собой. Я тут неподалеку знаю одну девушку, дочь рыбака, Марет Ваа, они с отцом живут в небольшой избушке.

Эта Марет Ваа девушка что надо и веселая, да уж не про тебя. Ты для нее староват, и одежка твоя совсем износилась. Ты когда последний раз смотрел на свои сапоги? Но со мной-то мог бы пойти, мне было бы веселее с Марет беседовать под твои переборы. А о водке позабочусь я.

Они зашли в трактир, и Яанус Роог купил водки.  Нипернаади забрал у хозяина свои вещицы и сказал:

– Ну, теперь погуляем! Только в этой дыре я и минуты не останусь. Мне  нужен не скупердяй, а трактирщик, чтобы выставлял на стол всю свою выписку и закуску и при этом относился бы к человеку с уважением. Пошли-ка в Ристмяэ, там трактирщик наверняка поумнее. Уж он из-за двух рюмок водки торговаться не станет, когда речь идет о тысячах.

– Хвастун ты, и все, – сердито отозвался хозяин. – Ни пить ты не умеешь, ни деньгами сорить. А придешь еще раз, и рюмки водки за свой ножик и зеркало не получишь. Бахвал несчастный!

– Чтоб я еще раз сюда вернулся? – у  Нипернаади брови на лоб полезли. – Да знаешь ли ты, что скоро я на судах своей тетушки Катарины Йе ухожу за границу, капитаном подрядился. Тетушка хочет сделать из меня приличного человека.

– Нет на нашем берегу никаких Катарин Йе, – возразил хозяин.

– Ах нету?

– Слушай, Яанус, – позвал  Нипернаади через порог. – Трактирщик говорит, что на их берегу нет моей тетки Катарины Йе! Иди-ка растолкуй этому человеку, ошибается он или нет.

Но Яанус был уже далеко и крикнул:

– Сколько еще тебя ждать? Пошли уже, не то я уйду к Марет один!

– Видал, даже Яанус не хочет с тобой, пустельгой, разговаривать.

Он побежал за товарищем, и они направились к рыбацкой лачуге.

– Эта Марет прелестная девушка, – заговорил Яанус. – Глаза у нее зеленые как море, щеки смуглые, волосы черные, а нос с горбинкой, как у вороненка. Ты не подумай ничего дурного, она еще совсем молоденькая, и даже меня, самого красивого парня на этом берегу, не очень-то привечает, дикарка, недотрога и любит бегать в одиночку по лесу, вдоль берега.

Старику с ней одно расстройство: ему бы на старости лет крепкого зятька, да Марет и слышать о том не желает. Так и живут, еле перебиваются, и голодают и холодают. Но сама Марет – загляденье, вчера я ее встретил на берегу и говорю – Марет, завтра приду проведать тебя, так что сиди дома и жди!

Лачуга Симона Ваа сиротливо стояла на высоком берегу, маленькая, приземистая, малюсенькое оконце, словно лампада, глядело в сторону моря. Вокруг бесновался и выл ветер, и крохотное жилище как бы съежилось в страхе перед холодом и бурей. Низкая дверь держалась на петлях из прутьев, две малюсенькие комнаты напоминали ракушки. Светлые доски пола совсем недавно скребли, и они еще не просохли.

– Привет Симону Ваа! – сказал Яанус, входя в комнату. – До чего же у тебя жилье неказистое, вхожу и боюсь, что задену головой потолок и опрокину всю твою обитель. И чего это ты строил ее такую теснющую?! Гляди, сегодня я даже приятеля привел, он с Чудского озера, знает, как сети ставить, и на каннеле играет. А вообще человек совсем бедный, бездольный, сапоги, вон, каши просят. Как в гавани работа кончится, не знаю, что и делать будет.

Он выставил водку на стол, сам нашел на полке хлеб, соль и спросил:

– Что же, Марет дома нету? Опять убежала в лес и не явится до полуночи?

– До полуночи не явится, – певучим голосом произнес старый рыбак. – Бог ее знает, где ходит, где бегает.

– А ты запрети, не пускай, – укоризненно заметил Яанус. – Ты отец, она должна тебя слушать. Куда как красиво – я прихожу, приятеля с каннелем привожу, а у нее и в мыслях нет нас дожидаться. Вчера я же ей сказал – приду завтра тебя проведать, сиди дома и жди!

Мужчины уселись за стол, пили водку и молчали. Под ударами ветра хижина раскачивалась и скрипела, каждое бревно, балка будто жили своей обособленной жизнью. С моря доносился мрачный рокот шторма. Свистел и завывал ветер.

– Не желаю я ждать, – заявил Яанус. – У меня и без нее есть девушки и полюбезнее. Марет глупая и спесивая, такого пригожего парня не в состоянии пригреть. Айда, Тоомас!

– Я еще побуду тут, ответил  Нипернаади.

– Останешься ждать Марет? – спросил Яанус. – Ты только помни – до тебя ей и вообще дела нет. Для нее ты слишком беден и стар и к тому же некрасив. А впрочем, оставайся, ты же бродяга бездомный, на барже-то ничуть не лучше.

Только Яанус ушел,  Нипернаади весело заговорил:

Этот Яанус Роог больно заносчив, терпеть его не могу. С чего это он взял, будто я с Чудского озера и умею тянуть сети? Никогда на Чудском не был и вообще не знаю, с какого конца сети тянут. Я – матрос, жду, когда велят прибыть на судно. Скоро улечу в заморские дальние страны, и тогда конец моему бродяжничеству. А пока суд да дело, я правда подрабатываю в гавани в Сирвасте, гружу бревна, и квартиры у меня действительно нет. А спать на качающейся барже – хуже нет. Ночью, бываете, проснешься от морской болезни и делать нечего – вылезаешь на причал, идешь вдоль берега, мерзнешь и в дождь и в снег, пока снова не почувствуешь себя здоровым, чтобы вернуться обратно на баржу. Хуже нет – правда? Я ведь старый матрос, десятки лет ходил по морям, а вот качки не выношу.

– Отчего не встанешь на квартиру? – спросил старик.

– Да как-то недосуг было, – ответил  Нипернаади. – А вот теперь так и сделаю.

Он выложил на стол весь свой заработок и спросил:

– Дашь мне за это крышу над головой и немного еды? А в следующую субботу я опять принесу денег. Здесь, на берегу мне надо непременно дождаться приказа явиться на судно. А до тех пор буду ходить на работу в Сирвасте. Нет, нет, не спеши, понятно, что маловато, но ведь я не требую много, какую-нибудь лежанку возле печки в этой комнате. А Марет я не помешаю?

– Это много, – ответил старый рыбак. – Это безусловно много. Я давно уже не видел столько денег сразу. Да и где уж мне, я стар, сети мои порвались и выходить в море мне уже не по силам. Как-то летом здесь жил несколько дней художник, он рисовал море и рыбаков, но и он не платил так много.

– Вот и ладно, – успокоился  Нипернаади, взял каннель и весело заиграл.

Открылась дверь: вместе с дождем и ветром в избушку вскочила Марет. При виде незнакомого человека рядом с отцом испуганно замерла.

– Это наш новый постоялец, – объяснил отец. – Он матрос, ждет предписания со своего судна и пока должен пожить у нас на берегу. Не бойся его, Марет, это тебе не Яанус Роог!

Девушка только коротко глянула на Тоомаса и скрылась в задней комнате. Она быстро и взволнованно вышагивала по комнате и слушала, как играет  Нипернаади. Старый рыбак уже давно улегся спать, а  Нипернаади все играл.

Потом он постучал в дверь задней комнаты и вошел.

– Не бойся меня, Марет, – улыбаясь произнес он, – я уже видел, как ты бегаешь по берегу с ветром наперегонки. Коты распущены, и рука на отлете, словно крыло на попутном ветру, а может, и ты меня приметила, как ходил я вдоль берега безработный и бездомный. А когда я по вечерам устраивал себе ложе из палой листвы, не ты ли по утрам разбрасывала мою постель, и мне приходилось собирать каждый раз новую? Или это не ты, а ветер? Но листья были разбросаны, будто брали в охапку и кидали, и всегда в сторону моря. А как-то раз я постучался и в твою избушку, но ты не захотела со мной разговаривать, хлопнула дверью, не сказав ни слова. И все же я в твоей лачужке, а твой отец – мой друг. Не сердись, Марет, я только спросить пришел, оставишь ты меня здесь или мне опять уходить в лес?

– Ты пришел сюда с Яанусом Роогом? – спросила Марет, и голос ее дрогнул.

– Пришел с ним, но Яанус мне не друг, – ответил  Нипернаади.

– Терпеть его не могу, – взорвалась Марет. – Это он рвет отцовские сети, разгоняет рыбу и досаждает нам где только может. Хочет, чтобы мы казались еще беднее, чтоб мы пошли к нему на поклон. Я отцу говорю-говорю, а он не верит. Он даже был бы рад выдать меня за Яануса!

Она засмеялась – презрительно и зло.

– Я починю сети твоего отца и буду помогать ему в море, – сказал  Нипернаади.

– Ты? – девушка опять засмеялась, но теперь весело и беззаботно. – Да ты ведь не рыбак и в море никогда не ходил. Матросы ходят совсем не так, как ты.

– Спокойной ночи! – неожиданно сказал  Нипернаади и прикрыл за собой дверь.

* * *

Работы в Сирвастеском порту уже закончились, баржи с лесом ушли, и рабочие разбрелись кто куда.  Только  Нипернаади не пошел искать заработка. Он так и жил в маленькой рыбацкой избушке, чинил сети и лодку Ваа, а сейчас сидел дома и что-то писал.

Буря утихомирилась, частенько шел мягкий снег и на несколько дней присыпал лес и берег. Тогда ветви деревьев покрывались сыпучим пухом, а можжевеловые кусты стояли словно белые ягнятки. Даже днем уже подмораживало, в заливе намерз тонкий лед. Правда, когда ветер дул с моря, лед ломался и волны выбрасывали его на берег, словно острые осколки стекла, и все же зима была уже близко. Кончилась рыбная ловля, и перевернутые рыбацкие лодки лежали на берегу.

Даже Яанус Роог однажды заявился к Ваа в белом овечьем полушубке, теплых валенках, с пилой и топором в руках. Но в избу не вошел, стоял у двери и ждал. А когда рыбак поспешил к нему навстречу, Яанус заносчиво сказал: « Пойду к Юстусу валить лес, и напарник у меня теперь куда лучше. Не этот бродяга с Чудского в развалившихся сапогах, а здоровый молодой парень. С ним валить вековые деревья одно удовольствие. А ты, старый, скажи этому бродяге – не нравится мне, что он тут торчит. Давно уж пора ему отсюда проваливать и оставить мою невесту в покое. Я как-то видел их на берегу, скачут игриво по снегу, как два воробья. Скажи ему так: если в воскресенье на той неделе я приду, а он к тому времени не исчезнет, я ему покажу где раки зимуют. Ну, а Марет передай привет, скажи, пусть будет благоразумна!»

И Яанус Роог закинул топор на плечо, ухватил пилу под мышку и с гордым видом зашагал прочь.

Нипернаади слышал угрозы Яануса, но не обращал на них внимания. Был серьезен, неразговорчив, иногда молчал по нескольку дней кряду. Он словно постарел, грустно и беспокойно глядел, как берег покрывается белым снегом. Даже каннель позабыл в углу и даже озорной смех Марет не вдохновлял его больше.

– Видно, и впрямь порам мне двигаться, – грустно сказал он. – Я последняя перелетная птица, что еще задержалась здесь. А как встанут реки и озера, конец моим песням, впаду, как медведь, в зимнюю спячку, и по всему телу разольется истома. Ах, Марет, лето прошло, осень прошла, к чему мне теперь восхвалять твою молодость и красоту? Теперь Господь на всю зиму бросит меня в келью. Буду я там киснуть до следующего весеннего солнышка. Отчего я не  встретил тебя весной, Марет?

– Так и не пришло тебе письмо с судна, – смеялась Марет. – Они позабыли, что где-то на берегу ждет некий  Нипернаади.

Тоомас улыбнулся, рассеянно взглянул на девушку и сказал:

– А ты не находишь на берегу ни одной жемчужины? Все мечтаешь, надеешься – вдруг найдешь на берегу целую кучу жемчуга – волны вынесут их тебе с погибшего корабля. По многу раз в день бегаешь смотреть, не выбросило ли море долгожданное сокровище. Долго ли думаешь обманывать себя и жить пустыми мечтами? Не разумнее ли помириться с Яанусом?

– Не говори мне о Яанусе, – сказала Марет, – зачем ты запугиваешь меня этим человеком? А найти жемчуг – это не мечта, я в это твердо верю. Выносит же море на берег всякий мусор, обломки затонувших кораблей, почему бы когда-нибудь ему не выбросить и жемчуг, и другие сокровища? И я буду богатой и желанной, тогда даже  Нипернаади будет говорить со мной куда ласковее. Здесь, на берегу, я выстрою себе дворец, и тысячью сверкающих окон он будет сиять, как маяк, далеко в море. И тогда где бы ты ни был, все равно ты непременно приедешь взглянуть на это сверкающее море огней. И когда ты, ослепленный сиянием и роскошью, переступишь мой порог, я выйду к тебе навстречу и скажу: «Теперь ты останешься здесь старый матрос!»

Нипернаади взял руку девушки в свои руки, и в нем словно шевельнулся последний солнечный лучик с зимнего неба.

– Ты так прекрасна, – оживленно заговорил он, – и все же я не приеду к тебе. Старый матрос будет ждать тебя по ту сторону морей, океанов, далеко на севере, возле самого края света. Там, далеко на севере, затонул какой-то корабль, и волны выбросили на берег матроса. Правда, он уже постарел, морщины избороздили его лицо. И он живет в хижине из мха и белой бересты, а над его головой блистают звезды и лучится северное сияние. Он живет и ждет из года в год, живет и ждет. И вот однажды утром – гремят барабаны, трубят рога, он просыпается, с затаенным дыханием выбегает на порог своей хижины и видит: на арабских скакунах, верблюдах, которым нет числа, к нему движется лагерь знаменитой царицы Савской. Золотые щиты воинов сверкают на солнце, частоколом встают островерхие шлемы. И среди солдат, в паланкине из слоновой кости, на плечах дюжины черных рабов восседает сама царица, в блеске синих сапфиров, зеленых изумрудов и багровой яшмы, словно весеннее солнце. И старый матрос, ослепленный, падает ниц подле своей хижины, закрывает глаза рукой и восклицает: «Всемогущий Боже, дай продлиться этому сновидению, ибо невозможно, чтобы навестила меня царица Савская». Наступает вечер, войско разбивает шатры, зажигаются бессчетные огни, на кострах жарят вкуснейшие блюда. А царица восседает в своем паланкине и говорит...

– Кто эта царица? – перебивает Марет.

– Ты, конечно же, – отвечает Нипернаади. – Мы выходишь из своего паланкина и говоришь: «Мое войско отдыхает у горящих костров, может быть, ты хочешь взглянуть на мой лагерь и мои богатства? Смотри, шатры мои сотканы из шелка, злата Офира и красного ливанского дерева, щиты моих воинов из чистого золота – на каждый щит пошло шестьсот шекелей. Мои рабы носят шлемы, и на каждый шлем пошло три фунта золота. А посмотри на меня – не вскипает ли кровь в твоих жилах и не разверзается ли рот твоей в радостном вопле обо мне? Разве не схожа я с юной ланью или сочной гроздью с горных виноградников Энгеди? Разве не схожа я с источником в цветнике, колодцам с живой водой, которой страждут твои жаждущие губы?» Я взгляну на тебя и, ослепленный твоей красотой, отвечу: «Будь благословенна, прославленная царица Савская!» а твои губы вдруг задрожат, будто тронул их осенний ветер, в твоих бархатных глазах заблестит слеза и ты спросишь: «Неужели тебе и вправду больше нечего сказать мне?» И я поцелую край твоего одеяния, шитого жемчугом, и отвечу: «Люблю тебя, всю свою жизнь я любил тебя, еще с тех пор, как ты была бедной девчонкой-рыбачкой на берегу Сирвасте!»

Марет вырвала свою руку и дрожащим голосом спросила:

– Как ты сказал – еще с тех пор, как ты была бедной девчонкой-рыбачкой в Сирвасте?

Но Нипернаади перевел взгляд на окно: шел пушистый снег и быстро покрывал берег!

– Ах, нет, – неожиданно расстроенно ответил он, – это всего лишь глупая сказка. Ты не царица Савская, а я не царь иудейский Соломон. Сколько тебе говорить, чтобы ты не ходила зря по берегу, не искала жемчуга!

Марет подошла к нему, погладила его волосы.

– Рассказывай дальше, Тоомас. Что же произошло, когда матрос сказал это?

Нипернаади поднялся с лавки и зашагал по маленькой комнатке.

– Нет, нет, – повторил он мрачно, – я уже не гожусь для фантазий, я буду рассказывать только то, что написано в Книге царств.

– Ты не хочешь рассказывать, что было потом? – капризно спрашивает Марет.

Нипернаади отворачивается от девушки и отвечает:

– Это ты можешь прочесть в библии, там же описан приезд царицы Савской к царю Соломону.

Он берет шляпу, выходит, а Марет хватается за библию.

Нипернаади долго ходит по берегу, снегопад кончился, на берегу уже темнеет. На мягком снегу остаются большие следы, он ходит и сам оглядывается на них. Море черно, небо серое, и сирые рыбацкие лачуги стоят в снегу, похожие на кротовые кучки. Серые струйки дыма тянутся из труб вертикально вверх. Когда вечером Нипернаади приходит домой, Марет лежит в постели и всхлипывает.

– Ну вот, видишь, – отечески говорит он, подойдя к кровати девушки, – не надо было мне рассказывать тебе сказки, ты такая смешная: что ни расскажи, всему поверишь, даже сказки всерьез принимаешь.

– Это совсем не сказка, – сказала Марет сквозь слезы, – а сам ты нехороший, ты мучаешь меня и не любишь. Я к тебе как к другу, а ты меня отталкиваешь, посылаешь а Яанусу. Сказку и ту до конца не рассказал, велел читать библию, а там ничего нет ни про берестяную хижину, ни про старого матроса. Это ты за то, что раскидала твою постель в лесу?

Нипернаади присел на край кровати, погладил ее курчавую головку и вздохнул.

– Ты и в самом деле как спелая гроздь с горных виноградников Энгеди, – сказал он без тени улыбки. – Нос у тебя крючком, как у вороненка, а глаза твои  – глаза юной лани. Ты должна понять меня, Марет, смотри, вот уже больше месяца я жду здесь письма с судна, а они все не зовут и не зовут меня! Может, судно ушло в море без меня – друзья совсем забыли обо мне. Что я буду делать здесь, когда море покроется сверкающим льдом и белое поле протянется до бесконечности? Буду жить тут без работы и поедать все ваши зимние запасы!

– А ты не ходи в море, – выпалила Марет. – Иди и ты валить лес к Юстусу, это недалеко отсюда. И каждую субботу я буду ждать тебя из леса, а утром каждый понедельник провожать тебя обратно в лес. Зима не такая уж длинная – вот увидишь. И однажды задует весенний ветер, лед на море затрещит и белые  поля уплывут в дальние дали. Море снова станет сине-зеленым и солнце засияет над рябящей гладью. Вы с отцом возьмете сети и выйдете в море.

– Нет, нет, – сказал Нипернаади, – негоже матросу валить лес и жить в лачугах. Это только для рыбаков и яанусов. Дом матроса только на судне, только морская качка делает его счастливым.

– Вот видишь, – Марет снова спрятала голову в подушку, – видишь, ты нехороший и до меня тебе нет дела. А я-то надеялась, ты пойдешь валить лес и будешь Яанусу напарником. Я слышала, я знаю, у него напарник – старая развалина, который ни пилой двинуть, ни топор поднять. И платят там вроде бы куда лучше, чем на погрузке кругляка. Отчего ты не хочешь идти работать в лес, справил бы себе новые сапоги и даже новый костюм. А в таком виде тебя и на судно не возьмут. Но я знаю, тебе до меня дела нет, оттого ты и хочешь поскорее уехать отсюда.

– Да как же нет дела, – грустно отозвался Нипернаади. – Ты гибкая, как можжевеловый корешок, и груди у тебя крепкие, как кремни. Но я матрос, меня ждут на судне, куда я тебя дену, вороненок? Придется тебе обождать, обождать зиму, а может даже и лето, тогда я приду с моря и бумажник у меня будет набит долларами. Я приду к твоей лачуге и крикну: «Здесь живет девушка по имени Марет Ваа? Сами, кажется, видите, я крупный господин, в вашу лачужку е пройду! Мне надо кое-что сказать девушке по имени Марет, и если она дома, пусть выйдет, не стесняясь, с ней хочет поговорить господин капитан собственной персоной!» – «Ой-ой» – взвизгнешь ты, набросишь на плечи платок, выбежишь и посмотришь на меня большими испуганными глазами.

– Нет, это неправда, – перебила Марет, – нисколько я не испугаюсь, как завижу тебя на пороге – прыг тебе на шею и скажу: «Ого-го, что это Нипернаади тут расхвастался, как раньше проходил в мою лачугу, так и теперь войдет!» И никаких господ, никаких капитанов!

– А я отвечу, – продолжал Нипернаади, – «Ты, девушка, оставь эти манеры, видишь, в гавани стоит мой великолепный корабль? Вот, вот, теперь в глазах у тебя потемнело и вся твоя гордыня рассыпалась в прах. Теперь я капитан и судовладелец, и если у той девушки, что зовут Марет Ваа, груди все еще крепки, как кремень и стан – гибкий, как можжевеловый корень, пусть она взойдет со мной на корабль, хочу показать ей, что значат морские странствия и жизнь матроса. Господин капитан приехал за своей девушкой, пусть идет со мной немедля». Так и скажу.

– А Марет ответит, – подхватила девушка, – «Ах ты, хвастливый медвежонок, я и шагу не ступлю на твой корабль. Чего стоит эта старая посудина, каких-нибудь сотню крон? Да у нас на берегу таких сколько хочешь валяется, и никому они не нужны. Зайди-ка лучше в мою лачугу, она по-прежнему бедна и неказиста, и ветер сорвал часть кровли. Но ты зайди и взгляни, и если ты тут же не падешь ниц, никакой ты не мужчина! Потому что в то время, пока ты гулял по морям, Марет нашла на берегу горы жемчуга, и было его несметное множество, как песка и мусора. Нашла и принесла в хижину, чтобы, когда Тоомас явится домой капитаном, ослепить его, сбить с него спесь». И как только капитан увидит, что в моей хижине, он, устыдившись, падет ниц и скажет: «Милая Марет, прости, что я хвастал своей посудиной, в сравнении с этим – она ничто, болтающееся в море старое корыто».

– О боже, – нетерпеливо прервал ее Нипернаади, – ну неужели ты словечка не можешь сказать без того, чтобы не заводить разговор об этом дурацком жемчуге? Сколько я тебе твержу: море никогда не выбрасывает жемчуг на берег! И если даже какая-нибудь  глупенькая дамочка и и торговец драгоценными камнями утонут вместе с жемчугом, он так и будет покоиться на дне морском, и никакая сила, даже небесная, не сдвинет его оттуда. С тобой невозможно говорить разумно, заладила про этот дурацкий жемчуг и совсем испортила мне настроение. Знавал я одного человека, такой же бы глупый, все искал жемчуг, даже в реке, вычитал в какой-то книге, что когда-то во времена русской императрицы Екатерины в той реке вываливали жемчужины.

– А твои басни о корабле и капитане чем лучше? – мрачно возразила Марет.

– О корабле и капитане? – удивился Нипернаади. – Это же не пустые разговоры, это правда. Так и будет, когда я однажды вернусь с моря. Почему бы матросу не стать капитаном, если он будет стремится к этому изо всех сил? Для этого есть даже всевозможные школы и другие средства. А дорос он до капитана – там и до своего судна уже недалеко. Зарабатывают капитаны прилично, и через годик-другой усердной работы, глядишь, уже можно вести в порт свое судно. Почему же так не может случиться и со мной?

– Выходит, тогда ты вернешься лет через десять-двадцать, не раньше.

– Кто же это знает, – задумчиво отозвался  Нипернаади. – Если я захочу стать капитаном, это займет немало времени.

Марет запустила пальцы в его волосы и сердито взъерошила их.

– Так вот ты какой! – воскликнула она, сверкая глазами. – Являешься через двадцать лет и спрашиваешь про крепкие груди и гибкий стан?! Приходишь насмехаться надо мной, измываться над моей старостью? Да знаешь ли ты, что тогда я буду старухой, а моим сыновьям уже впору будет ставить сети в море... Зачем тебе являться тогда и хвастать, кому будет интересен твой корабль и капитанские регалии? Ах какой ты нехороший, какой скверный, хочешь уйти сейчас, а вернуться только через двадцать лет. Тогда уж лучше не приходи совсем, а то велю своим сыновьям отловить тебя как бродячую собаку и своими руками расправлюсь с тобой!

Снова сердито взъерошила его голову, а потом презрительно оттолкнула.

– Да нет, о чем это мы, – сказала она, словно вдруг утратила всякую надежу, – ты словно ветер, попробуй удержи тебя!

И вновь глаза ее наполнились слезами, она уткнула голову в подушку и захлюпала.

Нипернаади встал, походил по комнате, посмотрел на вздрагивающие плечи девушки и снова подошел к ней.

– Марет, – с нежностью произнес он, – ведь я еще никуда не ушел и я, конечно же, тебя не оставлю. Но пойми же ты наконец, что каждый мужчина должен кем-нибудь стать: кто капитаном, кто хуторянином, кто судовладельцем. В этом же нет ничего дурного? Или тебе самой так уж хочется провести всю жизнь в этой убогой лачуге? Ты только подумай – из года в год все тот же низкий закоптелый потолок, крохотный глазок вместо окна и завывание зимних ветров вокруг...

Здесь ты быстро состаришься, не заметишь, как поседеешь, и твои вольные глаза поблекнут, как занесенный снегом источник. Сейчас ты еще молода и жизнь твоя проходит больше в лесу да на берегу, а когда будешь вынашивать сыновей, замкнешься в этой раковине и тебе будет недоставать света и воздуха.

Вот поэтому, Марет, я и говорил, что надо скорее уезжать отсюда, конечно не на десять, не на двадцать лет, но уж на год непременно. Дано где-то раздобыть побольше денег, поймать удачу, настоящую, а не какую-нибудь, вроде руки леса у Юстуса. Может, я и не пойду матросом на судно; нет, правда, когда я смотрю на тебя, такую несчастную, печальную, у меня пропадает всякое желание и настроение заводиться с морем.

Раньше-то я походил по морям вволю, повидал чужие земли и людей, сколько мне, в самом деле, бродить по свету. Оно и к лучшему, что друзья не позвали меня на судно; если теперь и прибудет письмо, я его даже не вскрою. Не нравится мне мучиться морской болезнью, это хуже смерти. Да и заработок матросский невелик, жалкие несколько крон, которые уходят на водку и табак. Нет, к дьяволу, надо искать другой случай. Есть у меня тетка на Чудском озере, зовут ее Катарина Йе. У нее денег куры не клюют, у нее и суда, и лодки, и сети. Двадцать рыбаков у нее на службе и три капитана ходят на ее судах, по Эмайыги в Чудское и из Чудского в Эмайыги, возят пассажиров, товар, рыбу.

Слыхала о Муствеэ? Там как раз и живет моя состоятельная тетка. Она уже довольно стара, на глазах сплошь ячмени, сама сгорбленная и говорить-то уже толком не может, шамкает беззубым ртом, когда надо распорядиться своими многочисленными работниками. И вот она все зовет меня к себе, Тоомас, говорит, не надоело ли тебе шататься по свету? Приезжай ко мне, управляй моими людьми, а когда умру, все мое состояние перейдет тебе. А я, бессовестный, так ей отвечал: «Нет, дорогая тетушка, мне еще не надоело шататься по свету и пока я не хочу ехать к тебе. Подожди еще пару лет, может, я и приеду на твое столетие. А если и тогда меня не будет, подожди еще пару лет, и я непременно приеду к тебе на сто двадцать пятый день рождения».

Вот и настало это времечко, теперь она уж, конечно, похожа на замшелый пень, моя старая Катарина. И если я теперь приеду, веселый и радостный появлюсь у нее в дверях, она растрогается и умрет от радости – мне только и останется, что принять ее наследство. Я у нее единственный родственник, даже церковь, даже попы не сумели к ней подступиться. Правда, может  и такое случиться, что она сразу не помрет, тогда придется на годик остаться с ней, поруководить капитанами, пораспоряжаться рыбаками, вести расчеты. И если я так поживу там, то ведь наступит день, когда моя дорогая тетушка сомкнет свои очи в вечном сне, потому что я слыхал о людях, которые доживают до ста двадцати лет, но чтобы жили дольше, о таких не слыхивал. Поэтому смело можно рассчитывать, что через год я вернусь. Но тогда я приду уже не в дырявых сапогах и замызганном пиджаке, тогда я уже не пойду в лес и не стану устраивать себе ложе из опавших листьев, я буду знать, в какую лачугу мне стучаться. И все свои суда, лодки и сети, всех своих капитанов, рыбаков и слуг я возьму с собой и приведу сюда. Подойду к хижине Марет Ваа и скажу: «Смотри, и года не прошло, а я уже вернулся. Выйди, моя милая Марет, выйди и скажи, хочешь построить со мной дом, крепкий, большой, вон там, под соснами? И если хочешь, то забирай с собой своего отца, старика Симона Ваа, может, он еще в силах помахать топором». Вот так я скажу, когда явлюсь сюда обратно через год.

– А я отвечу, – сказала Марет, подделываясь под голос  Нипернаади, – я отвечу так: «Нет, милый Тоомас, теперь я не пойду с тобой под сосны и отца своего не заберу с собой. Теперь ты чужой, у тебя роскошные туфли, на  тебе пиджак черного сукна. Я  не знала и знать не знаю такого человека. Когда-то, год назад, жил тот один парень, но тот был беден и жалок, все десять пальцев разом торчали у него из дырявых сапог. И пиджак у него был замызганный, брюки заношенные, а что до рубашки, так и не понять было, рубашка это или просто тряпка. Я любила того бедолагу, с ним я охотно жила бы в крошечной лачуге или под корнями дерева, а тебя я не знаю. Нет, нет, как мне любить такого – у тебя роскошные суда, и ты повелеваешь людьми, да останется ли у тебя время на меня? А у меня самой две сильные руки, я пробьюсь в жизни. Ими я  сумею накормить себя и одеть, а большего мне не нужно. Ну, а если иной раз захочется чего-то большего, сбегаю на берег, посмотрю – не выбросило ли море для меня чего-нибудь? А когда побегаю вместе с ветром, ворочусь домой и утешусь: вчера и сегодня ничего не было, но буря такая сильная и волны такие высокие, завтра они обязательно вынесут мне груду жемчуга! А большего я и знать не желаю».

– Все мечтаешь, фантазерка ты и мечтательница! – разочарованно произнес  Нипернаади.

– Как и ты со своей Катариной Йе и ее флотилией, – улыбнулась Марет.

Тут  Нипернаади сердито покосился на нее и уязвлено спросил:

– Уж не думаешь ли ты, что мой рассказ про Катарину Йе сплошные выдумки и надувательство?

– Конечно же, думаю, – отозвалась Марет.

– Тогда ты и впрямь дрянная девчонка, – обиделся  Нипернаади. – Ни во что ты не веришь, нет у тебя ничего святого. Ты, видно, насмехаешься надо мной, и моя бедность тебя только веселит. Я от чистого сердца поведал тебе о самых тайных своих намерениях, еще ни одному человеку не рассказывал я о своей чудской тетушке, только тебе как своей возлюбленной рассказал правду, а ты смеешься!

Он снова зашагал по комнате, возбужденный, сердитый, на лбу его вдруг появились глубокие морщины.

– Черт-те что, – сердито воскликнул он, – значит, ты не желаешь в это верить! Придется мне сегодня же написать тетушке, чтобы прислала сюда какое-нибудь судно с грузом, тогда увидишь, что я говорю одну лишь правду!

– Но ведь реки замерзли, – сказала Марет, – и кораблям сюда уже не добраться.

– Реки замерзли, – печально повторил  Нипернаади, – и кораблям сюда уже не добраться. А знаешь что, Марет, поехали со мной, сама увидишь, какие корабли там на Чудском озере. Решено, не возражай, ты едешь со мной. Сама убедишься, что я ничего не сочинил, есть и тетушка, и суда, и сети, есть лодки, есть капитаны. Но одно, может, преувеличил – возраст старой Катарины. На самом-то деле не так уж она стара, но кто мне в точности скажет возраст женщины или покажет ее метрику? Может, шестьдесят, может восемьдесят, а может, и все сто стукнуло. Женские годы что дела господни, никто их  не вдает в точности. Но не так важен возраст Катарины, главное, что она существует. И ее суда и состояние.