Текст книги "Тоомас Нипернаади"

Автор книги: Аугуст Гайлит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

– Замолчите! – крикнула барышня, вскипая от ярости.

Голос  Нипернаади стал ласковым. Он продолжал тихо, мягко:

– Я люблю вас, простите! Я хотел бы взять вас, как пташечку, на ладонь и заглянуть в ваши испуганные глаза. Я дал бы вам новые имена, каких еще не слыхало человечество. Я оберегал, обнимал бы вас. Я хотел бы идти с вами по полям, долинам и рекам рука об руку – сияло бы солнце, клонились деревья и даже тихое дуновение ветерка, я думаю, пошло бы вместе с нами. Мягкий мох стал бы нашим ложем, и тогда я показал бы вам звезды в ночной синеве.

– Вы просто невыносимы! – крикнула Элло. – Зачем вы говорите такие глупости!

Но  Нипернаади словно и не слышал этого возгласа.

– Я ничего не прошу, – продолжал он, – только слушайте меня иногда и не судите строго мою глупость. Неужели это так трудно? Ведь ясно: никогда не взять мне вас на ладонь и никогда вам не проникнуться моею любовью. Поэтому считайте мои слова просто шуткой, болтовней или попрошайничеством нищего.

– Да умолкните вы наконец! – воскликнула барышня, – вы что, не видите – мы уже на пасторской мызе!

Нипернаади точно очнулся ото сна. Растерянно остановился и отер пот со лба. И сразу сделался жалким и несчастным. Густые брови его вздрагивали, а широкий рот кривился в нервической улыбке. Он тяжело вздохнул.

Когда Элло вошла к пастору, он опустился на порог господского дома и стал ждать. Из комнат доносился девичий смех и вскрики. Прошел час, другой, – на небе показалась полная луна. Облака проносились мимо, касаясь ее лика, как кокетливые девушки в танце.  Нипернаади ждал. Ждал, нервно покуривая трубку.

Было поздно, когда наконец вышла в сопровождении пастора барышня.

– Так это и есть ваш романтический батрак? – спросил пастор, испытующе глядя на Тоомаса сквозь очки.

Нипернаади лениво встал, приподнял шляпу и сказал:

– Добрый вечер, почтенный господин пастор! Отчего же вы совсем не бываете у нас, как-нибудь приковыляли бы к нам на хутор?

– Значит, свадьба через две недели! – быстро вставила Элло. Она бросилась на шею оторопевшему пастору, поцеловала его и птицей понеслась по пыльной дороге к дому.

Нипернаади вытаращился ей вслед, потом вдруг резко повернул к лесу. Волна ярости окатил его. Он бежал между деревьями, спотыкался и ругался почем зря.

– Я ей не нужен, – кричал он, – видали, какой гонор?! А я, значит, уродец, нет, вы слыхали, черт побери! И я, значит, портной, рыбак и бог знает кто еще!

И он  смеялся во все горло, так что лес отзывался ему десятикратно усиленным смехом и напуганные птицы стрелой взывали в воздух.

Домой он пришел только под утро. Гнев поутих. Он тихонько подошел к амбару Траллы и постучал.

– Милая Тралла, – произнес он, заискивая, – впусти меня на минутку.

Сонная девушка открыла дверь.

– Не бойся, милое дитя, – сказал  Нипернаади, – полезай обратно под одеяло и не беспокойся. Я посижу на краешке твоей постели и немножко поговорю. Тебе очень хочется спать, милая Тралла?

– Совсем не хочется, – ответила Тралла и потерла глаза руками.

– Ты понимаешь, не давай себя беспокоить, – сказал Нипернаади сочувственно, – чувствуй себя прямо как дома.

Он погладил девушку по голове.

– Ах ты, моя малышка, – с нежностью сказал он, – почему они зовут тебя Тралла-Балда, такую умненькую и милую девушку?! Нет, наверняка мы скоро уйдем отсюда, они ведь и меня костят портным и пусть, говорят, я вымажу сажей лицо... Они говорят, что только на высокой трубе я интересный мужчина – как это понимать, милая Тралла? Нет, нет и нет, нам здесь делать нечего. Скоро нашим хозяином сделается господин пастор, и тогда милости просим пахать, плуг в одной руке, в другой – библия. Тут уж будут тебя обзывать Вельзевулом, Никодимом, Авраамом и бог знает кем еще. Нравится тебе это? Само собой, нет. Ах ты, маленькая щебетунья, какие у тебя теплые ручки, какие мягкие волосы! Тралла, хочешь за меня замуж, а? Не бойся – я такое же глупое дитя, как и ты, ветром подбитый, мотаюсь туда-сюда, бог знает зачем. Подумай, Тралла, ты можешь не отвечать сразу, скажи завтра, послезавтра или через неделю. Мы бы зажили с тобой в лесу. Купили бы коровку, такую рыжую с белой звездочкой на лбу.

Ах, милая Тралла, полюбила бы ты меня, хоть я и бедный, бедней, чем кто бы то ни было на этом свете. Даже второй рубашки у меня нет, а эту единственную я раз в неделю украдкой хожу стирать на речку, – вот каков я. И есть вдруг развалятся мои сапоги – одному Богу известно, смогу ли я в этой жизни справить новые. Зато поставить тебе в лесу маленькую, крохотную избушку сил у меня хватит, а о пропитании, я думаю, позаботится сам создатель. Силы небесные, почему бы ему не позаботиться, если мы, два таких маленьких, беспомощных дитятка, покорно сложим руки и обратим к нему взор.

Скажи, милая Тралла, кто это научил тебя так мило косить? Может, ты и меня научишь, это так симпатично! Смотри, какие у тебя маленькие белые ручки, скажи, ты сама когда-нибудь их разглядывала?

Долго говорил  Нипернаади у кровати девушки.

Солнце стояло высоко, когда он наконец вышел из амбара. Посреди двора стоял хозяин и сердито выкликал Траллу, но, завидев, как  Нипернаади выходит из амбара, подобрел, хитро подмигнул и сказал:

– Хороша сегодня погодка.

Нипернаади улыбнулся:

– Да, ничего себе, хотя хорошо бы дождичка...

Тралла ходила с заплаканными глазами. Ах ты, матерь божья, вздыхала она, что же мне делать:  Нипернаади меня любит. Ей почему-то было стыдно, она была несчастна и теперь уже не смела даже приблизиться к нему. Она чувствовала, как ей на плечи взвалили какую-то тяжкую ношу, обязанность, смысл которой она не могла себе уяснить. В душе она считала себя глупой, никому не нужной, она привыкла и смирилась с руганью и придирками, и вдруг кто-то хочет ее любви и совета!

В первую минуту ей захотелось убежать в лес и никогда больше не возвращаться. Но потом она подумала и решила, что это погубит  Нипернаади. Так она ничего и не придумала. Только все вздыхала и охала, а когда оставалась одна, давала волю слезам. Бедный  Нипернаади, всхлипывала она, бедный человек, что же с тобой будет!

А  Нипернаади все эти дни ходил очень серьезный и больше не обращал внимания ни на Траллу, ни на хозяйку, ни на Элло. Больше того – он сходил в магазин, купил бумагу, карандаши и какие-то странные измерительные инструменты. Теперь дни и ночи напролет он просиживал в комнате, чертил, высчитывал, писал или, быстро сбегав к реке, измерял уровень воды и снова возвращался считать. Он стал настолько таинственным и важным, что не отвечал даже барышне, когда та спрашивала его о чем-нибудь.

Когда же наконец хозяйка озабоченно поинтересовалась, что же, любезный  Нипернаади, ты, мол, сутками спины не разогнешь, Тоомас через не хочу, но все же так, чтобы услыхали все, ответил:

– Кому же еще трудиться, если не мне! Вам всем наплевать, пусть хоть развалится этот хутор! Никто ведь еще не подумал о том, что луга превращаются в болота. За много лет устье реки засорилось, вода не доходит до моря и топит луга. Давно пора было подумать о том, как углубить устье.

Все слушали его, разинув рты, а  Нипернаади продолжал:

– Как же я уйду отсюда, если самое важно дело не сделано? У барышни скоро свадьба, на сегодня-завтра эти поя и луга перейдут пастору, – стыд и позор отдавать их ему в этаком состоянии...

И вот, довольно навычисляв, начертив и наизмеряв устье реки, однажды вечером он вернулся домой в приподнятом настроении и голосом ласковым, но в то же время не терпящим возражений, сказал Элло:

– Барышня, сегодня пойдете со мной к устью реки.

– Это зачем? – капризно спросила Элло.

– Там увидите, – загадочно произнес  Нипернаади.

Элло набросила платок на плечи и пошла. По дороге  Нипернаади не произнес ни единого слова. Он был весел, насвистывал, смеялся и потирал руки. И только когда они подошли к устью, он стал собраннее, попросил барышню сесть рядом с ним и заговорил:

– Милое дитя, могу ли я доверить тебе свою тайну?

Он даже назвал барышню на ты.

– Видишь ли, – быстро продолжил он, – я не портной, не рыбак и не крестьянин, все это пустая болтовня. Я вынужден был обманывать здешний люд и тебя тоже, иначе меня выкинули бы с хутора куда подальше. Я вынужден был разыгрывать придурковатого батрака, пахать, возить навоз и бог его знает что еще. Ах, милая Элло, когда-нибудь я буду вспоминать это время как самое комичное в своей жизни! Я же археолог. Всю жизнь я рылся в книгах, представляешь – такие толстенные фолианты, вроде библии. И в них, голубушка, я нашел такое, что другим и во сне не увидеть.

Его будто бросило в жар, она возбужденно размахивал руками и не мог устоять на месте.

– В пору шведского короля Эрика Четырнадцатого, – продолжал он, – эта местность была совсем другой. Не этот вот ручеек, здесь текла широкая и глубокая река, по которой плавали военные корабли и торговые суда со всего света. По берегам высились крепости, стояли деревни и лабазы, отсюда лежал знаменитый торговый путь к далеким народам. От почему здесь и вспыхивали побоища, кровавые войны за власть. Во времена Эрика Четырнадцатого, прозванного Мужицким королем, во время невиданного урагана в устье этой реки затонула целая флотилия, груженная золотом, которую король послал, чтобы поддержать правителей и простой народ. Какое это было несчастье, милая Элло! Но прошли столетия, река высохла, устье засорилось, а бесчисленные возы с золотом и по сей день лежат на дне реки. Смотри, вот здесь прямо у твоих ног. Никто не в силах оценить те несметные богатства, что покоятся здесь, под этими желтыми песками.

Но боже мой, и это еще не все. Весьма возможно, что все это золото меня бы не тронуло, очень может быть что из-за него я не оставил бы родной дом, не напялил бы эти лохмотья, представляя потешного батрака, если б еще одно обстоятельство не привлекло моего внимания.

В этой реке упрятаны жемчужины, большие, чистые, как слеза жемчужины. В старину, в пору правления русской императрицы Екатерины, здесь было целое поселение ловцов жемчуга. Тут собирали неимоверные состояния, тысячам река подарила богатство и счастье. В порту стояли корабли со всех стран света, они развозили эти диковинные камни по всему миру. Но тут разразились войны, долгие, кровопролитные войны, прежние правители и ловцы жемчуга погибли или бежали, крепости и селения стали добычей огня. И только жемчуг не пропал, наоборот, нарождались никому неведомые, все новые жемчужины.

Господи, я шалею от того, что стою перед богатствами, какими не владеет ни один смертный. Любой король, любой владыка – ничто перед тем, что сокрыто в этой речке. Да они нищие в сравнении со мной! В тот день, когда я совершил свое открытие, я захмелел, как голодный бродяга, которого с улицы возвели на трон. Я бредил, я был точно в лихорадке – мне вдруг открылся весь мир, я мог скупать государства, свергать королей, мог швырять целые состояния налево и направо только для ублажения собственной прихоти.

Но когда первый хмель выветрился, необъяснимая грусть сжала мое сердце. К чему троны, царства и почет?!

Лучше бы я снова стал бедным. Тяжелое бремя золота давило на плечи. Жемчужины сверкали, но были холодными. А я мечтатель, этакий забавный певчий кенар, которому больше, чем состояние, нужны солнышко, цветы и маленькая Элло. Мной овладело беспокойство, я потерял сон. Я был несчастен оттого, что труд всей моей жизни не привел меня к цели. На что потратил я молодость, силы, ради чего не смыкал глаз ночами?! Чтобы поселиться в каком-то дворце и с тоской взирать на закат своей жизни?

Милая моя, хочешь, я закажу тебе жемчужное ожерелье, чтобы ты могла ходить, любуясь собой в лунном свете? Хочешь, я построю тебе дворец и подарю пять сотен отборных рабов, чтобы они стерегли твою красу и охраняли твой покой? Я буду наведываться к тебе раз в год вот в этом батрацком облачении. А может, построить тебе железную дорогу, чтобы ты могла помчать в любую сторону, куда только душе угодно? Нет-нет, я знаю, я подарю тебе куклу, такую большую куклу с очень задумчивыми глазами – может, тогда ты хоть немного смягчишь свое сердца и не станешь злиться на беднягу  Нипернаади.

О боже, ты молчишь, ты даже не улыбаешься, я сойду с ума от мысли, что не угадал твоего  желания! Скажи, наконец, что мне делать? Может, хочешь стать владычицей, королевой среди себе равных? Я могу и это – короны рассыплются под тяжестью моего состояния и народы в вожделении злата побегут за мной, как за новым пророком и спасителем. Малышка, ты еще не ведаешь власти золота и колдовской силы жемчуга. Нищий может сделаться монархом, презреннейший раб – государственным канцлером.

Только скажи, и я сделаю все, что в моей власти. Ах, как тяжелы эти обозы золота, лежащие на моих плечах! Как обжигают душу своим холодом груды жемчуга! Бери их – сам я уйду отсюда, как пришел, бедный, невзрачный, но веселый и хмельной от божественной природы. Взгляни на эту журчащую воду: какие возможности, какое счастье таит этот поток! Я люблю тебя, Элло! – прости мое нахальство – люблю. Разве я виноват в этом? Неужели я действительно так уродлив? Нет, не говори, я и сам знаю, уже давным-давно я знал это.

Элло сидела рядышком, тихая и серьезная.

– Это твои фантазии! – воскликнула она, очнувшись. – В нашей речке нет ни одной жемчужины.

Нипернаади подскочил как ужаленный.

– Что, что? – раскатисто рассмеялся он. – В это реке нет ни одной жемчужины, так ты сказала? Это мои фантазии, говоришь? Ах, значит, надо добывать доказательства, потому что она, видите ли, не верит мне!

Упав на колени перед Элло, он взмолился:

– Верь мне, милая! Я могу поклясться даже благословеньем Божьим и всем, что мне дорого! Неужели ты думаешь, что я сплю и вижу сенокосы твоего отца, что из-за них я не разгибал спины, высчитывал, измерял уровень воды? Господи, ты так же наивна, как дурочка Тралла! Откуда эта выдумка? Но ты сама увидишь, не сегодня-завтра сюда прибудут рабочие, много-премного рабочих, и я начну раскопки. Приедут и ловцы жемчуга, знаешь, такие высокие, серьезные мужчины с глазами огромными, как у совы. На этом песчаном мысу я построю им красивые дома, чтобы им не пришлось краснеть за свое жилье. И даже хорошеньких девушк, привезу им из города, чтобы не скучали. А теперь, милая Элло, я хочу узнать, не могла бы ты полюбить меня хоть немного или мне тоже придется выписывать себе городскую девушку?

– Ты все никак не хочешь понять, – тихо произнесла Элло, – что через две недели я выхожу за пастора!

– В самом деле? – воскликнул пораженный  Нипернаади. – Какая дурацкая новость! Ничего, мы с ним, беднягой, управимся. Знаешь, давай произведем его в кардиналы или пошлем в Рим папой. А лучше даже определим его в монастырь монахом, пусть-ка этот господин поразмышляет над своей беспутной жизнью! Нет? Ты улыбаешься, ты, значит, не хочешь этого? Ты так мила и красива, когда показываешь свои зубки, шаловливо смеясь.

Моя маленькая Элло, хочешь я сверну ему шею? Посреди проповеди взлечу на кафедру и брошу его сверху вниз, как котенка. Хочешь, я сломаю ему и вторую ногу, потихоньку, тайком – мышь не услышит и муха не увидит? С такими делами я справляюсь легко и просто, мне это пара пустяков!

– Ты и правда безумец, мне страшно! – дрожа проговорила Элло.

– Не бойся, – сказал  Нипернаади великодушно, – без твоего согласия я ничего не сделаю. А вдвоем-то мы его обработаем. Смотри, какие у меня сильные руки, а попробуй мои мускулы – да нет, ты не бойся, вот тут попробуй, вот здесь! С такими руками мы не пропадем, пусть против нас выйдет хоть сам нечистый!

Когда прибудут мои ловцы жемчуга  и золотоискатели, мы и себе построим здесь замок. И оттуда, с высоты, будем наблюдать, как полчища муравьев копошатся возле реки, добывая все новые и новые сокровища. И ты будешь оттуда, с высоты, повелевать ими, ты будешь щедра с разумными и сурова с бездельниками, ты будешь нами всеми обожаемая принцесса. Но заметь, милая, только  Нипернаади позволено будет переступать твой порог, любой другой, рискнувший домогаться твоего расположения, будет выброшен в море как величайший преступник. И только  Нипернаади позволено будет брать тебя за руку, вот так, вот так!

– Пусти меня! – воскликнула Элло.

– Это еще почему? – удивился  Нипернаади – Может, я не нужен тебе?

– Нет! – отрезала Элло и оттолкнула его. Вскочила и как на крыльях помчалась к дому.

– Нет, нет, нет! – эхом вторил лес.

Будто подрубленный, он повалился на песок. И долго лежал так, без движенья. Лишь плечи его тряслись взрослый человек плакал.

Взошла усмешливая полная луна.

На другое утро  Нипернаади с хозяином поехали в управу. Никто не знал, что за нужда их туда погнала. Они, как два приятеля, вскочили в телегу и с грохотом выкатили на дорогу.

Хозяину он объяснил, что возьмет на себя расходы по углублению русла, а взамен хозяин уступает ему пару ваков земли – песчаный мыс в устье реки.

– Старость уже не за горами, – говорил  Нипернаади хозяину, – сколько можно работать на чужого дядю. Я, как бы там ни было, все-таки рыбак, и когда подступит старость, построю себе домишко на том песчаном мысу. И если пошлет бог сил и денег, глядишь, и лодка будет, и сети какие-никакие появятся. Тогда можно будет безбедно коротать здесь свои дни.

Хозяин с таким оборотом дел был согласен, и они двинули в управу – заключить предварительный договор.

Заодно  Нипернаади отправил в газету объявление, что ему нужны в большом количестве разного рода рабочие, строители, инженеры строительных и землеройных работ, а предложения просил слать в адрес хутора.

Вернувшись домой, он, возбужденный, зашел к Элло и показал ей предварительный договор.

– Взгляни на этот документ, – сказал он радостно, – отец сдал мне в аренду устье реки на пятьдесят лет, как ты полагаешь, этого времени хватит, чтобы основательно вычерпать речные богатства?

Элло не верил своим глазам. Одна долго изучала договор. Так значит,  Нипернаади говорил правду, иначе зачем этот договор?

А когда через день-другой  Нипернаади стал пачками получать письма со всевозможными предложениями, удивлению хуторских не было предела.

– Бог его знает, что за человек этот  Нипернаади на самом деле, – таинственно говорил хозяин жене, – только уж никакой он не батрак и не рыбак.

Когда же самого  Нипернаади начинали спрашивать обиняками, он строил хитрющую мину и нехотя отвечал, ах, мол, пустое, у меня столько друзей, и эти паршивцы где-то пронюхали мой адрес.

И только Элло показал он письма, в которых инженеры, мастера и рабочие предлагали ему свои услуги.

– Скоро будут здесь, – довольный, объяснял он, – я им всем уже ответил. Силы небесные, вот уж будет веселье, когда эта орава нагрянет сюда. Надо, наверное, устроить так, чтобы на мысу поначалу возвели временные бараки, иначе где же разместить эту стаю саранчи. Затопчут все поля, загадят все леса, эти мастеровые шуток не понимают!

И действительно, он осведомился у торговцев лесом о цене пиловочника, поговорил с поселковыми возчиками об их дневном заработке – вообще он теперь с утра до поздней ночи был в делах, и на хуторе его видели редко. Заскакивал на минутку, наспех прочитывал полученные письма и опять убегал.

Элло в последние дни сильно переменилась. Она стояла на пороге, когда Нипернаади приходил домой, и радостно бежала ему навстречу.

– Ну, когда же ты построишь мне обещанный дворец? – шутливо спрашивала она, и глаза ее блестели.

– Скоро, скоро, – смеялся тот, – такие вещи в одночасье не делаются. – Видишь, малышка, прямо с ног сбиваюсь. Пока не приехали мои помощники, приходится одному отдуваться.

– Но ведь скоро моя свадьба, – неожиданно сказала Элло, и ее большие глаза увлажнились.

– И правда! – воскликнул  Нипернаади, содрогнувшись. – Нам надо как-нибудь основательно об этом потолковать...

Но шли дни, Элло беспокоилась, Элло ждала, а  Нипернаади ничего не говорил.  Нипернаади все бегал хлопотал, а количество писем росло с каждым днем.

На хуторе в последние дни никто уже особого внимания на него не обращал. Все были по горло заняты приготовлениями к свадьбе. То хозяин катил в городе, то хозяйка, то они ездили вдвоем, то опять порознь. А из города воз за возом текло всевозможное добро, словно готовилась грандиозная ярмарка.

Только Элло сторонилась этих дел; серьезная, печальная, она частенько ходила с заплаканными глазами. Нередко жаловалась на головную боль, нервничала и даже к пастору перестала наведываться. И только если в комнате бывал  Нипернаади, она старалась быть веселой, смеялась, шалила и смотрела на него влюбленными глазами. Но  Нипернаади отмалчивался, был отчего-то угрюм, вздыхал даже и не осмеливался поднять гордых глаз.

– Чем ты так расстроен? – спросила как-то Элло.

– Работе, заботам конца-края не видать, – пожаловался Тоомас. – Это сокровища и впрямь до времени меня состарят. Уже и сам не рад, что взялся эту лямку тянуть.

–Эх! – воскликнул он в непритворном отчаянии, – почему ты не взяла их, когда я на коленях молил тебя об этом! Теперь я задыхаюсь под ними.

Был вечер, небо в облаках, шелестели деревья. Назавтра свадьба. Они сидели вдвоем на берегу реки.  Нипернаади рассеянно бросал в воду камешки, и Элло заметила, что пальцы у него дрожат.

– А помнишь, что ты говорил мне в тот раз вон там? – застенчиво спросила она и показала рукой на песчаный мыс.

Он кивнул.

– Как я могу это забыть?! – воскликнул он.

– Ты тогда спросил у меня кое-что, – продолжала девушка, – а я ответила – нет. Не знаю, почему я так сказала.

Она промолчала. Потом продолжила:

– Тоомас, у тебя такая странная фамилия, а сам ты еще страннее. И все же надо было  мне тогда ответить иначе.  Как только подумаю, что завтра моя свадьба с этим, – опять она махнул рукой, на этот раз в сторону церкви, – хочется поскорее убежать отсюда!  Нипернаади, мог бы ты убежать вместе со мной? Я не знаю тебя, не знаю даже, есть ли хоть капля правды в твоих разговорах о сокровищах, но это и неважно. Если б ты захотел, мы обошлись бы и без твоего золота. Я как-то раз слышала, как ты сидел у амбара и рассказывал Тралле о том, что можно жить в лесу. Ты всем так рассказываешь? И я представила себе, как мы живем среди лесов, в снегах и метелях. Бог мой, сама не знаю, что говорю! Может, все это глупости и ты будешь смеяться надо мной? Последнее время, изо дня в день, я ждала тебя. Но ты приходил и не говорил ни слова. Если бы ты только знал, как противны мне нежности того человека!

Она упала к нему в объятия.

И Тоомас подхватил девушку, охваченный жаждой, он бормотал, целовал ее, и у него даже слезы выступили на глазах.

– Я не знаю, кто ты и откуда, – чуть слышно шептала она. – Все твои речи такие чудные, и верится и не верится. Но я уже не могу забыть твои горящие глаза, а твои слова долго звучат у меня в ушах. И вот мне выходить замуж за того!

– Нет, нет! – вскрикнул  Нипернаади, – никогда, никогда не бывать этому! Завтра мы убежим отсюда на рассвете. Когда свадебный поезд въедет во двор, мы будем уже далеко отсюда. А сокровища – ты знаешь. У меня есть брат, такой же большой и высокий, – мы пришлем его сюда руководить работами, пока сами будем скрываться, он очень смышленый парень и надувать нас не станет. И будет посылать золото на кораблях нам вслед, чтобы мы нигде не знали забот!

– Нам не нужно золота, – вставила Элло.

– Нет, нет, – отечески возражал  Нипернаади, – состоянием разбрасываться негоже! Ах, малышка, ты у меня на руках, на руках у старого  Нипернаади! И ты оставила бы пастора, мать с отцом, даже эти леса и поля ради меня?

– Да, прошептала Элло.

– И я тебе нужен, – воскликнул Тоомас, – я и никто другой? И ты пошла бы за меня, даже не будь у меня золота, а жемчуг – лишь в мечтах?

– Да, да, – повторила девушка как в жару.

И  Нипернаади не мог больше удержаться на месте. Он на мгновенье отпустил девушку и запрыгал как дитя. А потом снова жадно прижал Элло к груди, счастливый, упоенный, хмельной.

– Так, значит, завтра спозаранку! – проговорил он торжественно-напевно. – Завтра спозаранку я постучусь в твое окно, и мы убежим далеко-далеко. А сюда пришлем моего брата, чтобы встретил ловцов жемчуга.

Счастливые, как дети, исполненные надежд и мечтаний, в полночь они вернулись домой.

Нипернаади не спалось. Он беспокойно мерял двор и вздыхал. Лоб его прорезали глубокие морщины, словно только что пропаханные борозды. Он все шагал туда и обратно. Потом присел на камень, но тут же вскочил и опять закружил по двору.

– Тоомас, Тоомас, миленький! – прошептал кто-то в порога амбара.

Он испуганно поднял глаза. Там стояла Тралла в белой рубахе.

– Ты сказал, что я должна ответить, – произнесла она, – вот я и отвечаю. Тоомас, я согласна уйти с тобой, куда бы ты не пожелал.

– Тралла, в самом деле?! – радостно воскликнул Нипернаади. – Куда бы я ни пожелал? Я счастлив, милое дитя, ты так мила, так несказанно прекрасна! А теперь ступай спать, Тралла, завтра поговорим об этом.

– Хорошо, Тоомас, – покорно произнесла Тралла притворяя за собой амбарную дверь.

Долго стоял  Нипернаади неподвижно. Вдруг заметил он, как вспыхнула кромка неба, и испугался. Украдкой, будто вор. Он прокрался в дом, взял в углу каннель и вышел во двор. Скрытно, затаив дыхание, миновал он окна Элло, пересек сад и пошел в гору. Выйдя на дорогу, он перевел дух. А когда из-за леса показалось солнце,  Нипернаади остановился на минутку и посмотрел вниз, в лощину.

Когда голова свадебного поезда показалась во дворе.  Нипернаади был уже очень далеко.

Он шел вприпрыжку, кокетливо, как сорока, длинные руки болтались, словно флаги на ветру. Обут он был в большие расхлябанные сапоги гармошкой.

Белые ночи

Шел он, по всей видимости, уже долго – устал, пропылился. И никуда он не спешил, шагал в свое удовольствие лесами, проселками, отдыхая себе под кустом ли, под деревом, а то и на старом сеновале где-нибудь подле болота. Он был непривередлив и довольствовался малым.

Частенько он уходил от дороги в сторону, шагал полями, углублялся в лес и целыми днями блуждал в зарослях, чащах, пока снова не выходил на какую-нибудь тропинку или дорогу. Случалось, останавливался на берегу озера, у речной излучины и, думая, что никто его не видит, пел, играл на каннеле или громко разговаривал сам с собой. Засматривался на какую-нибудь птаху, на ползущую по травинке букашку, на бабочку – каждый мускул напрягался вниманием и интересом, потом он вдруг вздрагивал и шагал дальше. Нигде не задерживался подолгу, нетерпеливое беспокойство подстегивало его, он беспрестанно нервничал и будто чего-то искал.

Случалось, безо всякой видимой причины он вдруг шел тем же путем назад – тявканье бродячей собаки, резкий вскрик вороны могли вконец испортить ему настроение. Пока в карманах еще водился хлеб, он сторонился людей и за версту обходил любой жилье. При виде встречного заранее сворачивал в лес и пережидал за деревом, пока тот пройдет.

Как-то остановился у одной дачи, снял шляпу и запел. Но когда в окне показалась заспанная мужская физиономия, оборвал песню, круто повернулся и пошел своей дорогой. В другой раз наловил в болоте гадюк и притащил их в пустой сеновал. А вечером принес целую шляпу светляков. Уселся на полу и наслаждался таинственными огоньками вокруг себя и злющим шипением змей. Так и заснул среди них. А к утру гадюки пропали. И светляков нигде не было видно. Помрачнел отчего-то, расстроился и снова в путь. Что-то в нем надломилось, разладилось. Видно, белые ночи были причиной его беспокойства.

Парило. Раскаленный солнечный диск заливал землю огнем. Ветер уснул, приникнув устами к сухой земле, – ни один листок не шелохнется, ни  одна травинка не дрогнет. Иссушенная земля сделалась твердокаменной и пыхала жаром, словно выхваченное из горна железо. Лесной мох обуглился, стоило его тронуть, и он рассыпался в прах. Горели торфяники, густой дым, растекаясь, затягивал небо желтоватой пеленой. За проезжим, случись такой на дороге, тянулось длиннющее облако пыли – долго-долго реяло оно в воздухе, словно дракон, хвост которого лениво подрагивает, голова мчит за ездоком, тогда как хребет, следуя дорожным извивам, где заглянет в рощицу, где укроется за пригорок. Стояла непостижимая тишь.

Даже птицы притомленно задремали в чаще, широко раскрыв желтые клювы. Только малышка оляпка попискивала от жажды, слышалось чье-то беспокойное цвирк-цвирк, бекас крича пролетал над горелым торфяником. Где-то далеко в лесу подавала голос кукушка, но и она, одурманенная солнцем и смолистым запахом, куковала с долгими перерывами – отдохнуть, перевести дух. Иной раз начнет довольно бодро свое «ку», но второго «ку» за ним так и не дождешься.

К вечеру воздух напитывался едким дымом и пылью. Озерная вода вылиняла, обесцветилась. Заходящее солнце, сквозь дым и пыль казавшееся ржавым пятном, тускло блеснув, падало за лес, но свет не гас.

Бескрайняя равнина небосвода розовела, одиночные облака тянулись красными парусами. Медно-бурая луна показалась было на краю небосвода, но вот уже побледнела и снова пропала – небо посветлело в преддверии нового дня. Ночи были мимолетные, молочно-беловатые, изнуряюще горячие, дурманящие запахом клевера, смолы и цветов. Ни росы, ни тумана, разве с какого-нибудь низкого болота поднимается облачко и сразу развеется, как дым из ружья. Занимался новый день, еще жарче прежнего – лишь ива вздрогнула серебристой листвой, испугавшись восхода солнца. Да пронзительно крикнула лесная щеврица, но и она сразу укрылась на болоте.

Тоомас  Нипернаади прошел лесами Яанихансу, дальше дорога круто пошла под уклон. Перед ним расстилались широкие просторы Маарласких болот и торфяников, среди которых бугрились отдельные островки. На них стояли бедняцкие домишки и узкие полоски полей, которые начинались у самых домов и латвинами тянулись прямо в болото. Узкая извилистая тропинка, опираясь, словно стлани, на кочки и корни деревьев, соединяла эти островки, то приподнимаясь, то совсем пропадая в разводьях. Лесами Яаникансу текла широкая река Каава, но добравшись до Маарласких болот, она разливалась плодя озерца, промоины и топи. Только далеко, у водопада, река снова сливалась, снова втекала в русло и с шумом устремлялась порогами вниз. У водопада стоял паром и хижина паромщика на берегу, потому что на той стороне был трактир, утопавший в зарослях черной ольхи, ивы, пушистых берез. Его красная крыша, как маяк, горела над болотом.

Нипернаади уже пошел было вниз, как вдруг ощутил внезапный порыв ветра. Будто взвыла собака – раз, другой, третий. Загудели кусты и деревья, столбы пыли закрутились с проселка к болоту. Лес словно задрожал, сначала тихо, где-то в глубине, в самом сердце, а потом закачался, зашумел, и верхушки елей заколебались, как тростник.