Текст книги "Тоомас Нипернаади"

Автор книги: Аугуст Гайлит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

– И ты в самом деле даешь мне свободу? – радостно выпалила Кати.

Нипернаади не спешил с ответом, походил по комнате, словно взвешивая, потом подошел к Кати и сказал:

– Что же с тобой поделаешь? Бери своего кошмарного матадора!

И девушка, сидевшая тихо, как мышка, вдруг вскочила, подбежала к  Нипернаади и расцеловала его. Обнимала его, счастливая, сияющая, щебетала и повизгивала.

– Яак, Яак! – позвала она рада-радешенька. – Яак, хозяин Хансуоя, иди же сюда!

И когда Яак вышел из задней комнаты и вопрошающе воззрился на Кати, девушка подбежала к нему и вскрикнула:

– Знаешь, Яак,  Нипернаади отпустил меня и сказал, что ты можешь на мне жениться!

– Правда? – спросил Яак, с сомнением глядя на  Нипернаади.

– Уж наверное, Кати говорит правду, – мрачно буркнул  Нипернаади. – Что мне с ней делать, раз она любит тебя?

– Я так и думал, – сказал Яак удовлетворенно. – Он спас мне жизнь, он вылечил меня и жену должен был дать тоже он. Но вот что я скажу, с пустыми руками ты с моего хутора не уйдешь. Пойди ко мне на конюшню, выбери лучшую лошадь и, когда завтра отправишься домой, поедешь на ней,  как на своей.

И не думай, что я отдаю тебе ее за Кати, просто ты хороший человек и я тобой доволен. Ты спас мне жизнь и помог мне убрать хлеб, не предлагать же тебе, богатому человеку, деньги, как какому-нибудь батраку или поденщику, вот и бери лошадь в знак моей благодарности, а если затруднишься с выбором, кликни Моормаа, этот заячий хвост знает моих лошадей, как хозяйка своих коров. Так, значит. А ты, Кати, беги свари нам кофе, и в шкафу еще должна быть остаться водка. Мой родственник Тоомас должен чувствовать себя не у чужих людей, он мой гость и друг. Вот так.

И вскоре явилась Кати с дымящимся кофейником. Они сели за стол, и хозяин Хансуоя благоговейно, дрожащей рукой разлили водку по рюмкам. Одну протянул Кати, другую Тоомасу и сказал:

– За наше здоровье и за то, что мы так замечательно поладили! А ты, Тоомас, не печалься, что все получилось так, а  не иначе! На то была воля божья, а уж если он что придумал, то не стоит нам взбрыкивать на манер лошадей. Он-то знал, кому отдать Кати, вот видишь, выбрал меня, хозяина Хансуоя.

– Знаешь, Яак, – дружелюбно сказала Кати, держась за рукав Яака, – когда выпадет снег, съездим к   Нипернаади в гости. Живет он неподалеку, мы сможем часто его навещать.

С улыбкой обернулась к  Нипернаади и добавила:

– Обязательно хочу увидеть твой роскошный дом, и ту замечательную комнату, что ты мне предлагал, помнишь, ту, что покрыта мягкими шкурами и коврами. И лес хочу посмотреть, как он шумит и раскачивается в осенние бури. Но прежде ты сам еще разок приедешь сюда, когда нас с Яаком обвенчают – этого ждать недолго. И привезешь свадебный подарок – эту Лоо, ладно? Яак, ты еще не знаешь, у нег есть замечательная борзая, и я хочу получить ее – это будет свадебный подарок.

– К свадьбе он найдет подарок и получше! – добродушно заметил Яак.

– Что-нибудь получше и Лоо тоже! – поправила его Кати. – Но Лоо обязательно и что-нибудь получше тоже. И запомни – ровно через три недели после воскресенья. Смотри, приезжай непременно, а то и мы к тебе ни ногой.

– Как – уже и день свадьбы назначен? – поразился Нипернаади.

– Мы его назначили, еще когда ездили к доктору, – откровенно признается хозяин Хансуоя.

– Ну, не скажи, – выговаривает ему Кати, – не так это было. Ты в тот раз и правда сказал, что тогда-то и тогда-то, но я считала иначе. Я казала: «Если Тоомас разрешит, я согласна, но ты поговори с Тоомасом».

– Я и поговорил, – поддержал ее хозяин Хансуоя, – как приехал, так и поговорил. Я так и сказал: «Тоомас, отдай девушку мне». А он ответил: «Не отдам».  И я сказал: «Дурак будешь, если отдашь!»

– Да замолчи ты! – вдруг рассерженно восклицает Кати. – И вообще – не слишком-то заносись! Да, да, мы еще у пастора не были, и я пока вольная птичка. Лечу, куда хочу. Что ты скажешь, если утром встану с петухами, увяжу свои вещички в узелок да и уйду с Тоомасом? У него усадьба не чета твоей, дом из свежетесаных бревен и даже с высоченной башней. Ну, что скажешь, если уйду к нему в усадьбу?

– Никуда ты не уйдешь! – угрюмо отвечает хозяин и сжимает кулак, вот-вот трахнет им по столу.

Кати вдруг прыскает со смеху, смотрит на Яака сияющими глазами и треплет ему волосы.

– Ну и медведь! – веселится она. – Яак, знаешь, Тоомас называет тебя горе-матадором и разбойничьим атаманом. Он сказал: «Попал я в разбойничье гнездо, здесь меня наверняка разденут, сапоги, рубашку и те отберут». И верно, смотрю я на тебя, ты как великан, дикарь, выбежавший из чащи, такой огромный, неповоротливый, из одной твоей рукавицы мне целый костюм выйдет. И все же я тебя не брошу, верно ты сказал – никуда я не уйду. Останусь с тобой, горе-матадор и атаман разбойничьей шайки, останусь с тобой, пускай Тоомас моложе, красивей и у него роскошный дом.

Нипернаади поднялся, поблагодарил за кофе и водку и взял шляпу.

– Уже уходишь? – спросила Кати. – Не хочешь больше попить с нами кофе и поболтать?

– Уже вечер, – ответил Тоомас. – Мне еще хочется побродить тут, да и лечь надо пораньше. Завтра вставать с петухами, к обеду хочу быть дома.

Встал из-за стола и хозяин Хансуоя, добродушно потрепал  Нипернаади по плечу и сказал:

– Чего тебе спешить, поедешь завтра вечером или даже послезавтра. И помни, что я тебе сказал про лошадь. Сейчас еще светло, поэтому сходи-ка ты на конюшню и выбери себе подходящую. И скажи этому Моормаа, чтобы пошел с тобой. И завтра, пока не позавтракаешь, я тебя в дорогу не пущу, на лошади ты за два часа доберешься. А Кати завтра испечет тебе пирогов в дорогу, сварит кофе, яйца пожарит. Верно, Кати, завтра пожаришь яйца, сваришь кофе и дашь  Нипернаади с собой гостинец – пироги – а, Кати?

– Уж я об этом позабочусь, – важно и самоуверенно говорит Кати.

И когда  Нипернаади уже уходит, хозяин Хансуоя кричит ему вслед:

– Тоомас, не забудь выбрать себе лошадь, самую лучшую в моей конюшне!

Нипернаади не пошел на конюшню. Уже вечер, на небе появились холодные свинцово-серые тучи. Порывистый ветер гуляет над голыми полями, холодны, пронизывающий. Лийз появляется из амбара, проходя мимо  Нипернаади, останавливается, будто хочет что-то сказать, но нет, презрительно улыбается и исчезает в доме.  Нипернаади вздыхает и лезет на сеновал. Здесь уже лежит батрак Моормаа, попыхивает зажатой в кулак трубкой. И когда  Нипернаади укладывается рядом Моормаа говорит:

– Слышал я, ты завтра уходишь с нашего хутора? Последний раз покурю еще твою трубку из розового корня, потом верну. Хороша трубочка, дорогая и сладкая трубка, на ярмарке такую поди не купишь?

– Нет, Моормаа, – отвечает  Нипернаади, – такую и в городе не купишь. Она сделана далеко, за границей, и стоит добрую корову. И все-таки я дарю ее тебе. Кури себе на радость и вспоминай друга Тоомаса. Почему бы мне не отдать тебе трубку из розового корня, если уж я оставляю на этом хуторе кое-что подороже?

Он вздохнул, потер лоб и грустно произнес:

– Знаешь, Моормаа, моя невеста остается у вас здесь хозяйкой. И станет женой Яака. Помнишь, как мы пришли сюда, заливались себе счастливо, как две щебетушки-пташки. И вот Яак женится на моей невесте, а я завтра ухожу отсюда один. Ах, дьявол, в жизни не видел такого дикаря! Отбирает самое дорогое и вышвыривает. Когда я вернусь в свою усадьбу, велю запрячь в сани шестерку горячих коней и по первому снегу прилечу сюда обратно. Надену меховой полушубок, шикарную шапку и лаковые сапоги. И в таком виде – прямо как с картинки, въеду в ворота Хансуоя, Кати от испуга упадет в обморок. Верно, подумает про себя – глупая же была, дурочка была, упустила такого замечательного парня и вышла за медведя, он же пень неотесанный! А я с форсом пройдусь по двору и на Кати даже не взгляну.

Побеседую по-приятельски с Яаком, угощу его водкой, великодушно похлопаю по плечу. А когда хозяин Хансуоя пригласит меня в дом, посмотрю с сомнением на дверь его хутора и скажу: «Нет, ты меня, конечно, извини, Яак, но в эту дверь я никак не пролезу, неужели и вправду ваши считают эту дыру дверью и ходят через нее в дом?» И когда Кати услышит мои насмешки, она покраснеет от стыда и своей бедности  и сильно раскается, что в своем время отпустила меня с пустыми руками. До счастья-то было рукой подать, но слепота и глупость затмили ей разум, – и она выпустила счастье, как дым в окошко. Нет, Моормаа, ты только не думай, что я беден и убог. У меня поместье и большая господская усадьба, совсем недалеко отсюда.

– Да-а, Яак говорил, что ты богатый хозяин, – сказал Моормаа. – А я давно уже хочу уйти отсюда, не возьмешь ли меня в батраки? Как я работаю, ты сам видел.

– Ты хочешь ко мне в батраки? – обрадовался  Нипернаади. – Хочешь бросить этого матадора? Приходи, когда вздумаешь, я тебя тут же возьму. И работу твою и усердие я видел, и платить стану больше, чем бедный Яак.

– Где же стоит твой хутор? – спросил Моормаа, пряча в карман потухшую трубку.

– Поместье мое недалеко отсюда, – живо ответил  Нипернаади, – как выйдешь к Хярмасте, сворачивай по большаку налево, и топай по нему пока не увидишь старую корчму, от нее повернешь направо. Дойдешь до мельницы в Валлику, тут дорога пойдет круто в гору, а как поднимешься, так и увидишь красные трубы моего белого дома. А там только назови мое имя, тебя любой доведет до самых моих дверей. Но ты смотри, не обманывай, приходи непременно!

– Не обману, – ответил батрак, – будешь платить больше, так непременно приду!

– Платить буду больше, – торжественно произнес  Нипернаади. – Я хочу зимой валить лес, и рабочие мне позарез будут нужны. Ну, дьявол, я им покажу, кто я такой и на что способен! Вон в щель видишь: в дальней комнате огонек горит – это старый Яак воркует с моей Кати, что же мне теперь – с ума сходить? Этот старый шут шестидесяти лет, этот трухлявый пень, это чучело гороховое будет развлекаться с моей невестой, а я должен спокойненько на это смотреть?

– Если бы он так обошелся с моей невестой, – как бы между прочим заметил Моормаа, – я бы раскроил ему башку дубиной!

– Башку дубиной? – переспросил  Нипернаади. – Это прекрасная, замечательная мысль. Почему бы мне не сделать то же самое? Точно, чего тут взвешивать да прикидывать, замечательная идея! Ну, погоди, совратитель!

Он быстро поднялся, слез по лестнице, и батрак услыхал, как он торопливым шагом направился к хутору. Моормаа достал трубочку розового корня, раскурил и, зевая, стал посасывать сладкую трубку.  Нипернаади возвратился едва ли не через час. Тяжело дыша, он устало опустился рядом с батраком.

– Ну что, каюк Яаку? – поинтересовался Моормаа.

– Да нет, – буркнул  Нипернаади. – Они уже заперлись, и я не смог войти.

– Где же ты пропадал так долго? – полюбопытствовал батрак. – Я-то думал– теперь ты уж с ним посчитаешься.

– Стоял под окном и слушал – тяжело дыша ответил  Нипернаади, – слушал, как они там шепчутся, шепчутся и милуются, этот жуткий разбойник и моя Кати. И тут сердце мое не выдержало, что-то страшное зарычало во мне – и я бросился как безумный прочь, по ночным полям. Да-да, эту ночь я уже не переживу!

– Я бы на твоем месте подпустил им красного петуха – хладнокровно заметил Моормаа.

– Красного петуха? – повторил  Нипернаади, дрожа как в лихорадке. – И правда, идея отличная, почему бы не подпустить им красного петуха? То-то повеселятся в свою первую счастливую ночку! Ах ты ж, господи, что-то надо сделать, обязательно. Дорогуша, у тебя спички есть?

Батрак пошарил в карманах, нашел спички и протянул их  Нипернаади.

– Соломы прихвати, – наставлял он, – иначе хутор не запалить. Сначала сунь под стреху соломы, а уж потом поджигай.

Нипернаади снова спустился по лестнице и на какое-то время пропал. Когда он появился, Моормаа уже храпел, крепко сжимая в кулаке подаренную трубочку.

– Моормаа, –  Нипернаади потряс батрака, – дорогуша, хутор не занимается. На таком студеном ветру со спичками делать нечего, только искра вспыхнет, тут же и гаснет. Слышишь, Моормаа, что же мне теперь делать?

Но батрак не пошевельнулся, продолжал спокойно похрапывать.  Нипернаади постоял перед ним, вздохнул и уселся перед чердачной дверцей. Неподвижными глазами он смотрел в темноту, слушал зарывания осеннего ветра и дрожал. Долго он сидел перед дверцей, потом тяжко вздохнул и улегся рядом с Моормаа. Потом уснул.

Проснулся он поздно. Моормаа давно уж работал.  Нипернаади встал, выглянул наружу. Осеннее утро сеяло мелким дождичком, со свистом завывал ветер.  Нипернаади слез и встал посреди двора. Появилась и Кати.

– Ну что, уходишь? – спросила она, подойдя поближе. – Я ведь как думала –  Нипернаади будет уходить, непременно провожу его. Хоть до границы хутора. Но сам видишь – работы по горло, ни на минутку нельзя отлучиться.

– Так что будь здорова, милая Кати, – грустно произнес  Нипернаади. – Я заспался, давно уже пора бы выйти!

– Нет, нет, – воскликнула вдруг Кати, – так я тебя не отпущу. Ты еще должен заглянуть в дом, согреться перед дорогой. Ночи теперь такие холодные, ты там совсем в ледышку превратился, смотри, ты же весь дрожишь! Нет, я тебя так не отпущу, зайди на минутку в дом, погрейся у плиты. Пока она горячая.

Довольная, проворно перебирая ногами, она ступала впереди, а  Нипернаади шагал за ней.

Войдя в дом, Кати пододвинула скамеечку к плите и сказала:

– Тоомас, дорогой, ты садись. Садись и грейся. А я пока соберу тебе поесть.

Она выложила на стол хлеб, мясо, поставила кружку с молоком. Посмотрела, словно что-то прикидывая, потом принесла еще масло.

– Тебе достался бы еще кофе с пирогом, – застенчиво улыбаясь, сказала она, – но ты слишком разоспался – от наших ничего не осталось. Да и Яаку надо было дать на дорогу.

– Так Яака нет дома? – спросил  Нипернаади, пугаясь своего печально-покорного голоса. – Выходит, Яака нет дома? – повторил он уже веселее, закинув голову.

– Нет, – ответила Кати. – Яак просил передать тебе привет и за все поблагодарить. И велел еще раз пригласить на свадьбу, конечно, если будет время и желание. Большую свадьбу устраивать не будем, позовем только родню и близких друзей. Да и вряд ли кто захочет издалека тащиться по такой грязи. А ты приезжай обязательно, если будет время и охота.

Нипернаади поблагодарил за приглашение и спросил:

– Куда Яак поехал – в город за кольцами? А подвенечное платье привезет?

– Да нет, – засмеялась Кати, – с кольцами можно подождать, время еще терпит. Яак поехал за моей матерью, братьями и сестренками. Привезет их на хутор, и опять мы будем все вместе. Я-то не хотела, хватит, говорю им пока одной коровы, пошлем им корову и поросенка, да пару мешков зерна на зиму и достает. А Яак и слышать об этом не хочет. Ты, говорит, Кати, помалкивай, где ты, там и твои маленькие братья с сестрами должны быть. Я, говорит, такого урожайного года не припомню, уж как-нибудь перезимуем, Яану и Лийз, может быть, придется на месяц-другой перебраться в баню, а весной Яак начнет новый дом строить. Ну, и весной же поделим хутор, половина будет Яану, вторую половину себе оставим. И лес Яака тоже нам останется, его мы не отдадим никому, он нынче в цене, а у нас такие корабельные сосны – в одиночку не обхватишь!

И вдруг, испуганно вскрикнув, она всплеснула руками:

– Боже мой, я все болтаю и даже не пригласила тебя к столу! Иди, Тоомас, поешь, – впереди долгий путь.

– А, пусто, – сказал  Нипернаади, – до еды ли мне теперь! Значит, вся твоя семья перекочует сюда? Передай привет малышу Пеэпу, погладь его золотую головку. Вот и будут у них коровы и лошади, и быки, и свиньи – сбудутся все желания!

Он отвернулся и провел пальцем по глазам. Потом улыбнулся снова.

– Ты и правда не хочешь есть? – удивилась Кати. – Совсем ничего не хочешь, даже молока?

– Ну, разве что молока, – ответил  Нипернаади, – только совсем чуть-чуть, а то во рту пересохло.

Он взял кружку и тут же вернул ее Кати. Встал, засобирался уходить.

– Как жалко – тебе придется идти под дождем в грязи, – сказала Кати. – В другой день я бы непременно отвезла тебя на лошади. Мне и правда стыдно, сто приходится так провожать тебя с хутора, ты был к нам так добр, так нам помог. Но Яак уехал на двух лошадях за моей матерью, на одной Яан укатил в Хярмасте, а того молодого жеребца, что стоит в конюшне, я боюсь запрягать в телегу. И Яак бережет его, говорит, что это будет наш свадебный конь.

– Да не надо мне ничего, – засмеялся  Нипернаади.

И тут он вдруг подхватывает Кати на руки, целует ее в губы и уходит.

– Ты все-таки ненормальный! – испугалась Кати. – Увидел бы Яак, он бы тебя непременно убил!

– Ничего, – успокаивает ее  Нипернаади, – должен я за свое долготерпение получить хоть какую-то награду!

Они оба выходят во двор.

– Счастливо тебе, Кати! – говорит  Нипернаади. – Я обязательно приеду к тебе на свадьбу из своего роскошного поместья. Привезу в подарок обещанную Лоо и еще кое-что получше. Жди меня, Кати! А потом, когда твоего Яака уже совсем скрючит, я буду наведываться еще чаще. Всего тебе, Кати!

Он резко поворачивается и выходит за калитку. Он высоко закинул голову и выпятил грудь колесом –  это для Кати, которая смотрит ему вслед, пусть видит, что он не грустит и не унывает, довольный собой, он направляется в собственное поместье. Что у него девушке нет или денег, у Тоомаса  Нипернаади?

Он оглядывается, хочет в последний раз весело улыбнуться Кати.

Но ее и след простыл!

Проклятье! – он вдруг обмякает, делается маленьким, дрожащим, голова понуро падает на грудь.

Он идет по грязи под дождем, а вокруг ярится холодный осенний ветер.

Царица Савская

Уже которую неделю стояла дождливая и холодная погода. Ночью подмораживало, падал мягкий снег, а днем снег стаивал и шел ливень за ливнем. Дни были серые, темные, уже к полудню начинало смеркаться, а к вечеру тускловатый свет постепенно угасал. Море шумело и швыряло на берег пену, сосны выли и раскачивались день за днем. А ветвистые кусты можжевельника, что сбежались к берегу, буря трепала и крутила юлой.

По песчаному берегу шел человек. Одет он был убого, даже пуговиц не было  на пиджаке, и с каждым порывом ветра он горбился, придерживая локтями полы пиджака. Обут он был в рваные сапоги, воротник он поднял, а шляпу вихрь грозил унести в любую минуту. Он дрожал от холода и частенько укрывался за деревом потолще. Так, прислонясь к дереву, он простаивал часами, но в его больших глазах не было ни тоски, не печали. Только губы посинели, сводило плечи и прядь волос постоянно лезла в глаза. На ночь глядя он стучался в рыбацкие лачуги, но впускали его редко. Дескать, самим нет места, идите в Сирвасте, в трактир. Но в Сирвасте он не шел. Пытался заночевать в лесу, но леса поредели, ветер и здесь свистел не хуже чем в чистом поле. Тогда он собирал хворост и шишки, складывал в кучу, пробовал развести огонь. Но и хворост и шишки были сырые, а мох и листья уже прихватило ледком. Но даже когда удавалось раздуть огонек, он лишь дымил, не давая тепла. Дрожа, он съеживался и всю ночь напролет слушал мрачный шелест осеннего леса. Он пробовал играть и на каннеле, да пальцы застыли, и в шуме, в завываниях леса звук каннеля терялся. Тогда он прятал свой инструмент в листья под кустом, а когда с моря раздавались утренние крики чаек, двигался дальше, холодный и голодный.

Порой он подходил к какой-нибудь лачуге и спрашивал работы. Просился на лов рыбы, подручным и только за харчи. Но рыбаки видели его разваливавшиеся сапоги, жалкую одежонку и не брали. Нет, отвечали они, своих людей девать некуда. И человек, улыбаясь, вежливо прощался, снимал шляпу, но тут распахивался пиджак и под рубахой виднелась его голая грудь. «Прошу прощения за беспокойство, – извинялся он, – ничего не поделаешь, вот и на хуторах работы больше нет, а лес валить рано – надо ждать зимы». – В Сирвасте грузят кругляк, – говорили ему, – может, там найдешь работу. «Грузят кругляк? – переспрашивал он, – благодарю покорно, я еще не дошел до такой крайности. Я бы и в городе нашел работу, но мне нравится проводить осень на берегу, потому-то и хотел выйти с вами в море. Я люблю море и рокот его».

Он любил море и его рокот – и все шел, дрожа, вдоль песчаного берега; иногда пускался бегом – туда и обратно, – чтобы согреться. Потом он нашел на берегу моток веревки и, увидев возле какой-то лачуги на распялках дырявые сети, принялся их чинить. Он проработал уже не один час, когда из лачуги вышел владелец сетей. С удивлением оглядел незнакомца и спросил: «Что ты делаешь возле моих сетей?» Человек рассмеялся, засвистал и ответил: «Ты спрашиваешь, что я делаю возле твоих сетей? Я их латаю. Проходил мимо, увидел рваные сети и подумал: если я их починю, хозяин не откажем мне в крошке хлеба и паре селедок?» Но на этот раз его улыбка и любезность не помогли. Рыбак сердито нахмурился и прогнал его. «Не терплю таких бродяг, – сказал он, – днем заявляются друзьями и помощниками, а ночью обчищают твой дом. А попробуешь пикнуть – прибьют. Вон на прошлой неделе в Ристмяэ перебили целую рыбацкую семью, может, и ты в этом поучаствовал? Поди, поди, не нужен ты мне!»

Ну никак ему не везло. Даже там, где мужики были в море и в лачугах оставались только женщины и дети, не впускали его. Так он и брел вдоль берега, голодный и холодный. Наконец, добравшись до Сирвасте, зашел в трактир и спросил, нет ли там его друга Яана Вайгупалу. Помещение с длинной лавкой у большой печи было темное и тесное. Ни души в ней не было, один трактирщик, позевывая, восседал за стойкой.

– Яан Вайгупалу? – переспросил сонный хозяин. – Сроду не слыхал такого имени.

– Он непременно должен был подойти сюда к этому времени, – сказал незнакомец, немного отодвинул лавку от печи и сел, припечатал спину к горячему боку печки. Он блаженствовал, а хозяин тем временем перечислял здешних людей.

– А тебя самого как зовут? – спросил он.

– Нипернаади. Меня зовут Тоомас Нипернаади, я тут неподалеку работал в лесу, но пока шел от корчмы к корчме, спустил все денежки и вот пришел сюда кругляк грузить. Меня  позвал сюда мой друг Яан Вайгупалу, здесь, мол, есть работа на погрузке кругляка.

– Ни об одном Яан, Вайгупалу я слыхом не слыхивал, – мрачно отозвался хозяин, поняв, что у незнакомца нет денег. – А кругляк верно, в порту грузят, баржи уже целую неделю стоят, и евреи нанимают работников. Хотят поскорее увезти отсюда свой лес.

Но Тоомас Нипернаади разомлел у печи и не хотел закруглять разговор.

– Смешно, – заметил он удивленно, – что моего друга Яана Вайгупалу тут нет. Сам написал мен, чтобы я непременно пришел тога-то и тогда-то в Сирвасте, в трактир. Другого тут ведь нет?

– Нет, – буркнул хозяин, – здесь вообще ничего нет. Только рыбаки да их жалкие лачуги. Редко когда зайдет в гавань судно, возьмут кругляк, дрова и поминай как звали. Бедный народец, даже выпить не в силах. Рыбакам и хочется водки, да нет у них денег. Приходят сюда и предлагаю вместо денег рыбу, салаку. А что мне тут делать с этой рыбой?

– Я предложу кое-что получше, – вдруг сказал Нипернаади.

Торопливо пошарил в карманах. Достал нож, зеркальце, пробочник, записную книжку. Выложил на стойку и чуть ли не самодовольно спросил:

– Ну, гляди, что ты за это дашь? Красивые вещицы, да? Зеркальце вставлено в дорогую замшу, а буквы и виньетки на записной книжке золотые. И нож тоже редкостный, у него шесть лезвий, и еще штука, чтоб ногти чистить, ножницы, штопор, ушничек из слоновой кости, пилка, ключ для часов и сотня других чудес. Ты видал раньше что-нибудь подобное?

– Этим вещам цена невелика, – сказал хозяин, разглядывая вещи. – И ножницы от ножа отломились, и уховертка из слоновой кости напополам сломана. Но если пообещаешь потом все это выкупить, могу дать пару бутылок пива.

– Пару бутылок пива? – презрительно воскликнул  Нипернаади. – Ты что, из ума выжил? Эти вещи стоят не меньше десяти крон, а ты предлагаешь мне пару пива. Нет, я вижу, ты не деловой человек; недаром твой трактир пуст, как мехи.

Хозяин оттолкнул рукой вещички  Нипернаади::

– Нет, больше дать не могу. Что мне делать с твоим сломанным ножом и зеркальцем? Кто их у меня купит?

– Да я сам! – убежденно заявил  Нипернаади. – С завтрашнего дня буду грузить здесь кругляк, и уж тогда пьянкам да гулянкам конца не будет. А если ты так, то я со своим другом Яаном Вайгупалу пойду в Ристмяэскую корчму.

Трактирщик снова стал перебирать вещицы, попробовали их на зуб, поскреб ногтем и спросил:

– А сколько бы ты хотел? Какова твоя цена?

Нипернаади подумал.

– Знаешь, – сказал он наконец, – я заложу эти вещи на неделю, а ты дашь мне пять рюмок водки, два унта хлеба, одну селедку и пустишь сегодня переночевать. А в субботу я выкуплю свои сокровища.

– Нет, нет, – запротестовал хозяин, – ни за что. Это слишком много.

Нипернаади взял вещицы, положил в карман и двинулся к двери.

– Всего хорошего, – сказал он. В Ристмяэ хозяин наверняка поразумнее будет. Эх, предчувствую я, какие там будут пьянки да гулянки. А в день расчета позову в Ристмяэскую корчму всех грузчиков – вот  это будет пир горой!

Взялся за ручку двери, приостановился. Прислушался – не позовет ли хозяин? Не позвал, только ветер гудел и свистел за стеной. Оглянулся – хозяин снова склонился над стойкой и, похоже, собирался вздремнуть.

– Какова же будет твоя последняя и окончательная цена? – спросил  Нипернаади, возвращаясь к стойке.

– Три рюмки водки, два фунта хлеба и селедка, – ответил хозяин, приподняв голову.

– А ночлег?

– Ночлега не будет! – твердо ответствовал корчмарь. – И речи быть не может.

Нипернаади выложил на стойку нож, записную книжку, пробочник и зеркальце, подсел к печке и сказал:

– Да смилуется господь бог над тобой, скрягой! Но я здорово промотался за эти недели, и в кармане не осталось ни цента. Зато и пожил я, надо признаться, в свое удовольствие! Пока толстопузый трактирщик взял меня за чуб и не сказал: «Отправляйся-ка снова на меня за чуб и не сказал: «Отправляйся-ка снова на заработки!» Так я и попал сюда. Ну, давай же скорее водки, хлеба и селедку. А Ночлег – не велика забота – у меня тут поблизости обитает тетка, еще и обрадуется, когда меня увидит, времени-то ого-го сколько прошло. Она живет в нескольких километрах отсюда, немолодая, имеет большой дом, восемь лодок и сети у нее лучшие во всей округе. Ее зовут Катарина Йе, ты наверняка слыхал о ней. Богатая милая женщина, но мне, пьянице, не наследовать ее состояния. Не по душе мне сидеть на одном месте и возиться с этими лодками, сетями.

Он ел не торопясь, с удовольствием, сладкая истома разлилась по всему его телу. Он наслаждался каждым кусочком, долго подробно рассказывал о делах богатой тетушки и в конце концов чуть не задремал у печки.

– Дружище Вайгупалу, видно, задерживается, – сказал он сонно, – но он непременно будет, еще сегодня.

За окнами смеркалось. С моря тяжко задувал ветер, шум и рокот волн все усиливался. С неба иголками сыпалась ледяная изморось.

– Сегодня больше никто не придет, – заявил хозяин, забирая стакан и тарелку  Нипернаади,  – Сейчас закрою ставни и запру двери, чего жечь дорогой керосин!

– Нет, нет, – возразил Нипернаади, борясь со сном. – Яан Вайгупалу будет непременно, этот человек никогда не обманывает. А как запьет – только через неделю остановится. Эх, дьявол, вот у него и размах, и здоровье, а денег!...

– Не верю я в твоего Вайгупалу, – сказал хозяин, – не слыхал я прежде такого имени!

Нипернаади оторвался от печки и скрепя сердце двинулся к двери.

– Зачахнешь ты в этой дыре, – презрительно сказал он. – В тебе нет и капли крови делового человека. Уж лучше тебе стать рыбаком или крестьянином, а то – завтра же топать со мной грузить кругляк. За полный день тебе, конечно, не заплатят, но хоть что-то заработаешь. А пока будешь здесь киснуть, у тебя горб вырастет, да и на пропитание наверняка не хватит.

Он остановился в дверях, будто из боязни выйти на холод.

– Наверняка, – повторил он.

– А когда я однажды забреду сюда снова, – добавил он, – то вместо тебя за стойкой будет белый скелет – это уж точно!

– Иди, иди, – сказал трактирщик, оттесняя его за дверь, – ни к чему мне твои глупые разговоры.

Он вышел, встречь ему ударил ледяной дождь. Придерживая руками пиджак, он пошел вдоль берега, ссутулившийся, убогий, дрожащий. Свернул в лес, отыскал под кустом каннель, придирчиво оглядел, верно, прикидывая, не отнести ли и его хозяину трактира. Но пару раз проведя по холодным струнам, снова упрятал инструмент под куст. Потом сгреб в кучу палые листья и соорудил себе ложе.

Утром проснулся стуча зубами, мокрый, замерзший. Снова побежал в Сирвасте.

В гавани уже суетились люди.  Нипернаади понаблюдал за ними, потом подступил и спросил:

– Работа найдется?

Мужик постарше испытующе оглядел его и отозвался:

– А что, можно попробовать, если не подойдешь, можешь вечером двигать дальше.

Он да не подойдет? Где его напарник? Да вы только поглядите, как он перебрасывает эти бревно ан судно – как пушинки. Да это не работа, а так, забава, детишки и те справились бы. Его подозревают – как будто нет у него сил, желания, сноровки, наконец!

Его напарником оказался молодой и сильный парень по имени Яанус Роог.

– Не пыли, – с укором сказал он  Нипернаади, – сразу видно, что ты не работник. Ты, может, на Чудском с сетями возился, а кругляк грузить не умеешь. Для начала рукавицы надень, возьмись за бревно и как следует на катки поставь, потом подтолкни, и чтобы всегда с одинаковой силой, оно само куда надо скатится. У тебя что, рукавиц нету?

– Дома оставил, – ответил  Нипернаади застенчиво. – Да сейчас еще не холодно.

– Не холодно? – засмеялся Яанус Роог. – Бревна заледенели, а тебе не холодно?

Вечером рабочие разошлись по домам, и  Нипернаади залез на покачивающуюся баржу. Здесь он вместе со сторожем спал у топившейся железной печурки, был доволен и счастлив.

– Эти баржи за границу пойдут? – спросил он.

– Нет, эти гробы не выдержат шторма, – ответил сторож. – На них и в прибрежных-то водах небезопасно.

– Жаль, –  Нипернаади заметно расстроился, – а я бы махнул за границу. Я ведь по профессии матрос, и мне бороздить моря – одно удовольствие. В самом деле, это куда лучше, чем бродить по суше. Ну и, конечно, увлекательно тоже, с бурями бороться дело нешуточное, особенно на посудине вроде этой.

Дни проходили в запарке, работа была не из легких. Несколько барж уже уши нагруженные.

– Здесь работы на несколько месяцев хватит, – прикинул Яанус Роог, – жаль только, что наши люди так суетятся, дело не спорится, когда нет профессиональных рабочих. А тут одни рыбаки да батраки хуторские, эти пылят, гонят, будто на сенокосе или путине. Кругляк надо грузить не спеша, со знанием дела, надо каждое бревнышко сколько раз приподнять да посравнить, прежде чем решить, какое и в каком порядке возьмешь, потом только ставь его на катки. Ни рыбаки, ни батраки так не умеют, они думают, что работа для работы, а не для заработка.