Текст книги "Тоомас Нипернаади"

Автор книги: Аугуст Гайлит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

– Точно так, – отвечает Яан. – Точно так – мордой прямо в грязь.

– А тем временем день сменился вечером, – продолжает хозяин, – Яан и говорит: «Отец, что думаешь теперь делать?» А я говорю: «Теперь выпьем и обсудим наши дела». Потом пошли мы к своему быку, влезли на край телеги и горько призадумались, а народа уже не было, разбежались все, как муравьи. Тут Лийз говорит: «Поехали домой». А Яан в ответ: «С быком домой не поеду». Спорим мы так, водочку пьем, ругаемся и опять пьем. А потом Яан говорит: «Схожу-ка я на станцию, куда купленных быков и коров погнали, поищу того мясника». Я спрашиваю: «Что ты собираешься с ним сделать?» – «Пощекочу его меленько под сердцем», – отвечает Яан. А Лийз в слезы: «Вот-вот, начинается!» И пока мы так перекоряемся, Лийз как стегнет лошадь, и мы двинулись домой. Так это было, Яан?

– Так и было, – отвечает Яан. – Точно так – двинулись домой.

– И теперь вы здесь с быком и разбитой телегой, – заканчивает батрак.

– Не-не, не так все просто, – возражает хозяин. – Не так просто было с этим исчадием ада добраться до дома – черт бы меня побрал! На ярмарку он топал споро, а вот обратно– ну ни в какую. Копытами уперся, ревет, рогами телегу крушит. А уж как автомобиль навстречу случился, совсем конец света. Тут они оба взыграли– лошадь спереди, бык сзади, а телега между ними, будто бумажная. Мы, значит, все трое сиганули с телеги, забежали за дерево и кричим: «Будь что будет, а себя угробить не дадим!» И когда автомобиль с огненными глазами промчался мимо, лошадь с быком рванули так, что мы втроем еще долго чесали за ними. И не скоро их настигли, подправили телегу, обуздали быка. От задних колес одни обломки остались, так на дороге и валяются.

– И вот вы здесь со своим быком и телегой! – с укоризной повторяет батрак.

– Да, вот мы здесь, – продолжает хозяин. – Мы здесь и никак не доругаемся: Яан все еще рвется на станцию за мясником, Лийз ноет, быка, мол в хлев загоните, я же хочу еще поучить это сатанинское отродье. Хочу поучить, его, паршивца, чтобы знал, как на ярмарку ездить, его окоротаю, будет у меня как шелковый. Зараза такая, один стыд и позор через него. Все, кто на за нами ехал или навстречу, все склабились нам в лицо. Что, дескать, хозяин так и не отделался от своего быка? И смеялись над нашей разбитой телегой, над жердями вместо колес. Ну, я еще покажу, как я от быка отделываюсь, он у меня будет тише воды ниже травы, я его до тех пор не оставлю, пока на колени передо мной не упадет, пока не захнычет, как малое дитя. Сто крон и тех за него не дали, сотню жалких крон!

– Это мясник во всем виноват! – заорал Яан. – Поймать бы этого паразита, и можно быка оставить в живых!

– И бык и мясник – оба виноваты! – взревел отец. – Ты иди за мясником, а я поучу эту скотину.

Тут Лийз ухватила Яана за рукав и завопила:

– Никуда ты не поедешь! И мясника на станции давно уж нет, он давно со своим стадом в город поехал.

– Моормаа, заячий хвост! – крикнул хозяин, – уведи лошадь с глаз долой, закрой ворота, я хочу с быком силой помериться. Ах ты, дьявольское отродье, за него и ста крон не дали, а он телегу – в щепки, кадка с маслом летит в канаву, а от бочонка с салакой и запаха не осталось! Моормаа, заячий хвост, я тебе говорил, как он бочонок соленой салаки разнес, всю дорогу несчастными рыбешками устелил? А мне что – выбирать их из грязи да из песка? Невестка, та, правда, хотела спасти хоть что-то, плачет, собирает изгвазданную салаку в подол, а я говорю: «Брось эту падаль!» Она хнычет, а я говорю: «Брось эту падаль! Не желаю я, чтобы в Хансуоя ели салаку, из дорожной грязи подобранную! Этот висельник мне телегу расквасил, пусть он и салаку жрет. Ничего, он у меня почувствует на собственной шкуре, что значит буйствовать». Ох и проучу я его сейчас, ну, держись, скотина проклятая!

Тоомас Нипернаади стоял за дверью хлева и с интересом наблюдал за перебранкой хозяев. Два великана, отец и сын, расставив ноги, стояли друг против друга, как два вековых дуба, огромные, кряжистые, лица будто из обожженной глины, так что Лийз и батрак Моормаа рядом с ними казались малыми детьми. Два великана перекорялись, при этом бутылка водки переходила из рук в руки, доходя порой и до Лийз с батраком, пока не пустела и из отцовского кармана не появлялась новая. Так, в шуме и гаме, в питье и  перебранке, шло время, солнце было уже высоко, а лошадь и бык по-прежнему стояли посреди двора – усталая, понуро-безразличная лошадь и свирепый, глядящий исподлобья бык.

– Моормаа, заячий хвост! – крикнул хозяин, – велел же я тебе убрать лошадь! Уведи ее с глаз долой!

Батрак подошёл к лошади и принялся быстро распрягать ее.

– Пьяные дикари, – ворчал он, – в тюрьме таким место. И дня больше не хочу тут служить, порядочные люди хлеб убирают, а эти пьют да буянят. Нормальные хозяева с ярмарки домой деньги везут, с поденщиками на осень сговариваются, прислугу нанимают, а этим в поле послать некого. Убери лошадь прочь с его гнусных глаз, будто мне больше и делать нечего. Беги встречай его, барина великого, хвостом виляй, как перед помещиком, часами выслушивай его глупую болтовню да пьяное бахвальство! Нет, завтра же соберу все свои пожитки, и куражьтесь тут хоть до судного дня!

Раздосадованный, он отвел лошадь в конюшню, отвязал быка, подвел к разбитой телеге и ушел.

Бык, ощутив неожиданную свободу, злобно вздернул голову и фыркнул. Сделал пару шагов и как бы залюбовался ссорящейся троицей. Взрыв землю копытом, он пригнул голову, как будто готовился ударить.

– Бык, бык! – в испуге закричала Лийз и в один прыжок очутилась за оградой.

Сын Яан, покосившись на быка, засобирался и позвал отца:

– Отец, пойдем в дом, пусть эта скотина погуляет по двору.

Но Яак с бутылкой в одной руке и кнутом в другой встал посреди двора, здоровенный, сильный, такой же разъяренный, как бык.

– Моя скотина должна меня слушать! – сказал он и шагнул навстречу быку.

– Отец, да послушай же, уйди в дом! – позвал с порога сын Яан. – Что за идея тягаться с быком, лучше отведем его в хлев, привяжем в стойле за кольцо в носу, тогда и наказывай его, сколько угодно. Уйди, отец!

– Моя скотина должна меня слушать! – повторил хозяин и сделал еще несколько шагов. – Так, значит, ты и есть та самая тварь, за которую на ярмарке не дают и сотни крон, которая крушит мою телегу, отправляет в канаву кадушку с маслом и вываливает в грязь мою салаку? Я тебя, висельника, растил, молоком и зерном выкармливал, весь свой запас муки в тебя угрохал, а ты, значит, мне одни неприятности и смертельные обиды?! Мне из-за тебя, поганого, глаза со стыда девать некуда, люди в меня пальцем тыкать будут, будто я шлюха какая-нибудь. Хозяин Хансуоя не боится тебя, паршивой скотины, да я в сто раз выше тебя. Вот возьму тебя за рога и поставлю на колени, а? Или, думаешь, у меня сил не хватит?

Он взмахнул раз-другой кнутом, и бык попятился.

– Отец, отец! – звал из окна сын. – Уйди, что же ты бушуешь! Совсем взбесишь скотину, тогда будет не до шуток, он тебя так подденет, что и не очухаешься. Уйди в дом, отец!

В  голосе сына уже слышался страх. Лийз, жена Яана, прижалась лицом к ограде и горящими глазами следила за каждым движением отца. Ее очень сердило, что муж струсил и удерживает отца. Чего он суется, хозяин сам знает, что делать со своим неукротимым зверем. А уж укротить и проучить этого быка надо непременно, чего он разбивает бочонок с салакой, разности телегу и швыряет в канаву целую кадушку масла. И в хлев его покормить не зайдешь, только и знает пялится, ревет и, как безумный, грозит рогами. Нет уж, пусть Яан помалкивает, хозяин сам знает, что делать.

– Уйди в дом, отец! – не унимался сын.

Отец отхлебнул пару раз из своей бутылки, сунул ее в карман и пошел на быка.

– Что, зверюга, боишься? – ухмыляясь, спросил он. – Боишься хозяина? Нечего таращиться, подойди и смирно прими заслуженную трепку. Ах ты, висельник, дьявольское отродье, все беды от тебя! Я в тебя вобью ум и послушание, я из тебя лепешку сделаю! Ах, ты еще и злишься, ты на хозяина рога выставил, землю роешь? Ну, постой, я научу тебя послушанию!

Хозяин пару раз огрел быка кнутом по голове и встал прямо перед ним. Но бык перестал пятиться, повернулся на месте, свесил голову и уставился на хозяина свирепыми, налитыми кровью глазами. Фыркнул, и белый пар заклубился перед ним.

– Висельник этакий, – произнес Яак Лыоке, – не боится меня, совсем загордился!

Снова размахнулся, жахнул быка раз, другой, третий. Как дикарь, кричал на скотину. Такой же здоровенный и сильный, как бык, полушубок, пиджак и жилет расстегнулись, рубаха торчит, уши от шапки болтаются, а ногами будто в землю врос.

– Отец, отец! – испуганно звал Яан. – Иди наконец в дом, давай в дом, отец!

– Не пойду я ни в какой дом, – крикнул отец в ответ. – Чтобы я испугался какого-то жалкого теленка?! Моя скотина должна меня слушать. Ах ты, дьявол, я ему покажу, как хозяин Хансуоя пасет и учит свой скот, я ему покажу, висельнику, как по ярмаркам разъезжать!

Он отбросил кнут и поднял было с земли крепкую жердину.

Но пока хозяин наклонялся за ней, бык прыгнул и поддел старика рогом. Яак Лыоке с криком отлетел в сторону и замер недвижим. Но и бык, то ли от внезапного испуга, то ли в грязи поскользнулся, тоже упал на передние ноги. Нипернаади, которые не отрывая глаз следил за ходом поединка, вылетел из своего укрытия, схватил с телеги веревку и прежде чем бык успел подняться, продел веревку в кольцо у быка в носу. Привязал быка к двери хлева и бросился к хозяину.

– Ой, Христе, сыне Божий, – простонал старый Яак, – последний част приспел! Скорее зовите пастора, врача, недолго мне жить осталось. Хочу исповедоваться в грехах, доверить свою душеньку божьему попечению!

Нипернаади со знанием дела осмотрел рану – было повреждено бедро и поцарапан бок.

– Не нужны здесь ни пастор, ни врач, – многозначительно заявил он. – Рана пустяковая, справимся сами.

– Болит, ох как болит! – стенал Яак. – Жив ли я еще или бьюсь в зубах смерти? И куда девался тот бык, свирепый дьявол, почему, завидев кровь, не бросается на меня заново? Кто обуздал этого зверя?

– Я укроти его, – гордо сказал  Нипернаади. – Теперь он на привязи и кроток, как теленок.

– И кто же ты такой? – простонал Яак. – Как зовут тебя, спасителя моего дорогого?

– Тоомас  Нипернаади, – ответил тот, – такой же хозяин, как и ты, и мы вроде бы даже дальние родственники.

– Значит,  Нипернаади и дальний родственник? – повторил хозяин Хансуоя. – Не слыхивал раньше про такого. Но ты молодец, в самый раз подоспел. А эти – трусы, сын в дом убежал, невестка за ограду сиганула, только ты смело на быка пошел, вроде меня. Ох, болит-то как, ох, ломит. Так ты в самом деле считаешь, что я не умру и оправляюсь от этого страшного удара?

– Не умрешь и оправишься! – твердо ответил  Нипернаади. – Правда, недельки две тебе придется полежать.

– Пролежать две недели? – взвыл старый Яак. – а кто хлеб уберет?

– Что же, придется тебе помочь, – улыбнулся  Нипернаади. – я мужик крепкий, и на хуторе у меня почти все сделано. Но теперь не время рассуждать об этом. Надо побыстрее занести тебя в дом и перевязать раны. Ушиб ты получил изрядный.

– Умеет же человек прийти на хутор в нужное время! – благодарно заметил Яак.

Нипернаади помог ему подняться и повелительно крикнул:

– Люди, где вы, люди? Батраки, девушки, Яан, Лийз – куда вы запропастились? Идите скорей, помогите занести дядюшку Яака в дом. Разве не видите – здесь нужно спешная помощь и любое промедление может стоить человеку жизни? Скорей, скорей!

Из дома выбежал сын, Лийз перелезла через ограду, Кати так и осталась в воротах, а с поля возвратился Моормаа.

– Жив, жив еще отец мой? – испуганно повторял Яан. – Я ведь ничего не видел – как бык нанес смертельный удар, я сразу бросился на кровать и головой в подушку. Не мог я смотреть, как озлобленный зверь будет вытягивать кишки из моего папочки. И кто же обуздал этого зверя и привязал его?

– Я, – гордо сказал  Нипернаади. А если бы и я спрятал голову под подушку, от дядюшки осталось бы только мокрое место. Но в решающую минуту я не растерялся, поставил быка на колени и привязал его.

– Правда, правда, это он! – воскликнула Лийз. – Я сама видела.

– Так и есть, – сказал старый Яак. – Он спас мне жизнь, мой родственник!

– Теперь не до рассуждений, – прервал его  Нипернаади. – Отнесем дядюшку в постель, и я перевяжу ему раны. И о любезной сиделке я уже позаботился. У дядюшки должно быть все. Кати, где ты, Кати?!

Тут Кати, которая, не смея подойти, стояла в воротах, подбежала к ним.

– Это, значит, будет сиделка? – спросил Яак и внимательно посмотрел на девушку. – И она была с тобой?

– Теперь живо несите дядюшку в постель! – распорядился  Нипернаади. – Неужели не видите, как он слабеет от чрезмерной потери крови?

Моормаа подхватил ноги, Яан – голову,  Нипернаади и Лийз подсобляли, и общими усилиями хозяина внесли в дом.

– Теперь отправляйтесь по своим делам, – велел  Нипернаади. – Овес давно пора косить. Лийз тоже пойдет поможет, да и я потом подойду. А Кати присмотри за дядюшкой, они и скотину может обиходить.

– Верно, – обрадовался старый Яак, – работать надо так, будто ничего не случилось. А кати будет со мной и со скотиной.

– Может, нужно приготовить мазь для ран? – предложил было Яан, уж очень ему не хотелось идти в поле.

– Не нужен здесь деготь, – сказал  Нипернаади. – Я промою раны водкой, йод на хуторе, думаю найдется, как и кусок чистого полотна. С этим я сам управлюсь.

– Может, все-таки пастор нужен или врач? – не сдавался Яан.

– Ничего не нужно, я отвечаю и сам буду врачевать дядюшку, – отрезал  Нипернаади.

Как только Яан, батрак и Лийз ушли,  Нипернаади отослал Кати в хлев и принялся врачевать хозяина. Перевязал больному рану, укрыл его одеялом, сам сел рядом, налил себе приличную порцию водки и сказал:

– Вот это, скажу я тебе, был поединок! Как господь Бог, творящий великую расправу, стоял ты перед быком, и бык дрожал перед тобой, словно телок. Никогда прежде не видал я столь бесстрашного человека – без тени страха подходит к быку и ни одна жилка не дрогнет.

– Ты нисколько не трусливей меня, – отвечал хозяин. – И зовут тебя  Нипернаади и ты, говоришь мне родня?

– Я в том родстве полной определенности не имею, – пояснил  Нипернаади под водочку. – Но покойная матушка говаривала, случится, мол, тебе, Тоомас, быть в Хярмасте, есть там хутор Хансуоя – мой хутор тоже зовется Хансуоя! Есть там хутор Хансуоя, так с хозяйкой того хутора мы родня. Зайди, взгляни – как живут родственники твоей матери. И еще говорила покойная матушка: «Хозяина того хутора зовут Яак Лыоке, а хозяйку – Мари Лыоке и сын у них есть, Яан зовут». Так вот и случилось – шел я мимо, дай, думаю, зайду, исполню волю покойной матушки.

– Вот оно как, вот, значит, как, – проговорил старый Яак. – И в самое время пришел. Девушка-то с тобой?

– Да, девушка со мной, – ответил  Нипернаади. – Это очень бедная, но очень милая девушка. Ей только и надо, что за скотиной смотреть, быть хозяйкой на хуторе. Я и подумал – возьму-ка я ее хозяйкой на свой хутор. Но я еще не знаю, пойдет ли она в хозяйки ко мне в Хансуоя, я ей об этом пока не говорил.

– А почему не скажешь ей об этом? – заинтересовался старый Яак.

– Не решаюсь, – ответил  Нипернаади. – У меня дома сердитый дядюшка, он сейчас наполовину хозяин моего Хансуоя. А приведу я девушку в дом, дядя может совсем озлиться. А ссоры я не хочу.

– Вон, выходит, как, – удивился старый хозяин. – Твоя девушка мне нравится, тихая такая, застенчивая. Не будь у меня этой страшной раны, я бы сам попробовал с ней потолковать. Значит, скотинку любит и хочет стать хозяйкой. У моего Яана тоже есть жена, та ни скотину, ни работу крестьянскую не любит. Изо дня в день только и хнычет, чтоб ей зингеровскую машинку купили. Шить хочет, рукоделием заниматься, в хлев чуть не палкой приходится загонять.

– Мою Кати из хлева не вытащить! – похвастался Нипернаади. – Вот приведу ее к себе на хутор, это такое сокровище, вмиг разбогатеть можно, и порядок она любит, чистоту, опрятность, лени и безделья не выносит.

– А водки, наверное, совсем не потребляет? – справился старый Яак.

– Ну ни капли, – отвечал Нипернаади. – Когда кто другой пьет, так даже отворачивается.

– У моего Яана тоже есть жена, – сказал Яак, – ох, она горькую любит. Если сядешь за стол, а ей сразу не предложишь, Лийз сама выхватит бутылку и свое возьмет. Все норовит с мужиками вместе на ярмарку, на рынок, а скотину оставляет на божье попечение. Не выйдет из Лийз хозяйки. Если не женюсь, так и останется Хансуоя без хозяйки.

– А моя Кати – чудесная! – радовался Нипернаади. – На десять уездов такой не сыщешь. Но уж и потрудиться пришлось, прежде чем я ее заполучил. Не слыхал о Пярыйыэском уезде, в трех днях пути отсюда? Три дня шагали с Кати, пока дошли сюда. Видишь, милый дядюшка, в какую даль приходится человеку забираться в наше время, чтобы найти себе умницу-жену. Девиц-то всяких хоть пруд пруди, а в жены ни одна не годится. Все этакие певчие пташечки, этакие морковки с гнильцой, носовым платочком обернулись, кто возьмет – в дураках окажется. А моя Кати чудесная, она издалека, из уезда Пярийыэ.

– Чего тебе не искать, – мрачно заметил старый Яак, – молодой, свободный. А попробуй-ка в мои годы порыскать, погляди, как понравится! Ох, чует мое сердце, останется Хансуоя без хозяйки!

Нипернаади вдруг поднялся и сказал:

– Ну и болтун же я, только время теряю! Давно пора в поле быть, как обещал. Да и тебе от разговоров пользы нет, тебе теперь надо отдыхать да спать. Я велю Кати тебя проведывать, может, чего-нибудь нужно. Ручки у нее нежные, проворные – ее заботами быстро поправишься!

– Дорогой, дорогой ты мой родственник! – воскликнул старый Яак вслед Нипернаади.

Нипернаади вышел во двор и остановился. Он был рад и доволен сегодняшним днем, он даже засвистал и поискал глазами свой каннель. Окажись тот под рукой, ох и сыграл бы веселый мотив! Господь услышал-таки его молитву, когда он позавчерашней ночью молился там, под открытым небом, возле ржаного поля.

Все еще может закончиться хорошо – или Кати уже не в хлеву и не радуется своей скотинке?

– Кати? –  Нипернаади подумал и тихонько вошел в сумрачный хлев.

Стадо уже выгнали в лес, но в углу хлева стоял теленок, и кати стояла перед ним на коленях:

– Как мне тебя назвать? – ворковала она, гладя и обнимая теленка. – Какое бы имя ты себе выбрал? Сиротка, Тулвуке, Синираа? Нет, не дам я тебе такое красивое имя – ты бычок. Сейчас-то ты смотришь на меня такими славными, влажными глазенками, сейчас ты маленький, молоденький, милый. Но скоро ты вырастешь, на голове появятся острые рога, глаза покраснеют, и ты нападешь на меня, как твой отец утром! Тут ты будешь свирепый дикарь и уже не поглядишь на меня, ту, что вскормила тебя молоком и зерном. Так, Сиротка, уже не будешь меня любить?

– Не буду! – со смехом ответил  Нипернаади. – Тут я тебе ка-ак дам!

Кати вскочила, попятилась от теленка и смущенно остановилась.

– Чего же ты испугалась? – спросил  Нипернаади.

Кати подошла, улыбнулась:

– Мужчинам вообще нечего ходить в хлев, им тут не место. И я думала, что ты уже давно в поле!

– Ничего, мои работники сами управятся с овсом, – самодовольно бросил  Нипернаади. – Дядя уснул, и я пошел искать свою Кати. А маленькая Кати стоит на коленях перед теленком и говорит ему нежности.

– У тебя прекрасный дядя! – в восторге сказала Кати. – Его сын и невестка мне не понравились, они трусы. А дядя чудный. Видал, как он вышел против быка, такой большой, страшно свирепый, в одной руке бутылка водки, в другой кнут? Все попрятались, один он не убоялся, встал перед быком, как великан. Я смотрела из ворот, и у меня дух перехватило – так было интересно и жутко. И сердце колотилось так быстро, того и гляди выскочит. Шутка ли выйти против озверелого быка и укротить его. Не наклонился бы твой дядя, не  схватил бы палку, бык еще бы и отступил!

– А меня видела, как я действовал? – спросил  Нипернаади, задрав нос.

– Ты, конечно, тоже, – отвечала Кати, – но твой дядя был неповторим! Горой накатывался на быка, и кнут в руках так и стрелял – бах! бах! В жизни ничего подобного не видала! Подходит к нему и кричит: «Моя скотина должна меня слушать! Погоди, – говорит, – я научу тебя вежливости и послушанию!» Здорово так сказал. А как ты думаешь, Тоомас, если б он схватил быка за рога, поставил бы он его на колени? Я думаю, поставил бы, обязательно. У твоего дяди, наверное, силища каткая, что и десятеро мужиков против него не устоят? Ну и великан, ну и силища, ничего похожего в жизни не видала. Вот это был поединок!

– А на колени быка поставил я, вот этими самыми руками, – заметил  Нипернаади. – У меня тоже кое-какая силенка имеется, так что сойдись мы с дядей, еще вопрос, кто кого!

– Ну, бык, положим, сам поскользнулся, – уточнила Кати, – ты, правда, живо воспользовался его оторопью  схватил за кольцо. Зачем ты говорил мне, что твоему дяде шестьдесят лет – на вид ему и сорок не дашь. Он еще такой молодой и сильный, даже сыну до  него далеко.

– Негоже тебе нахваливать этого старика, – сказал  Нипернаади назидательно. – Ты же его совсем не знаешь. Он злой человек, и мне с ним одна маета. Как позвал его из бани в дом,так он мне тут хозяина из себя корчит. Нет, я так думаю, поправится старик, встанет на ноги, вышвырну его отсюда вместе с сыном и невесткой!

– Тоомас, – воскликнула Кати, – ты сердитый, злой человек!

– Я вижу – старик тебе нравится, может быть, даже больше, чем я? – спросил  Нипернаади.

– Нет, нет, – зардевшись, воскликнула Кати, – ты совсем не так меня понял! Почему твой дядя должен  мне нравиться? Но смотреть и правда было здорово, – как он вышел против разъяренного быка. Я говорю только об этом, о схватке с быком. А если ты выгонишь старика, куда ему деваться? Да и сможешь ли ты так запросто его выгнать, сам говорил, что изрядно ему задолжал?

Нипернаади почесал в затылке, вздохнул и уже мягче ответил:

– Надо еще над этим поразмыслить. Долг этот в самом деле немалое затруднение.

– Ну вот, видишь! – обрадовалась Кати. – Под этой крышей всем места хватит. А если ты, как обещал, еще один дом поставишь, каждому будет комната. А батраки и девушки могут жить и в бане.

Тут она подошла к  Нипернаади совсем близко, застенчиво посмотрела на него и проговорила:

– Теперь я верю, что ты хозяин Хансуоя!

Глянула сверкающими глазами, отошла к двери хлева, остановилась на пороге и спросила:

– А все-таки не нужен ли дяде врач? Рана не очень опасна?

– Врач не нужен, – сказал  Нипернаади, – ты и сама его поврачуешь!

– Я? – испуганно спросила Кати. – Я не знаю, решусь ли вообще подойти к твоему дяде?

– Чего же ты боишься? – спросил  Нипернаади.

– Да он такой большой, такой сильный, такой огромный! – протянула Кати. – Рядом с ним я совсем потеряюсь. Знаешь, я посмотрела: у него рука больше, чем лопата для хлеба!

Вся неделя прошла в делах и хлопотах. В поле от зари до зари убирали хлеб. А поздно вечером, закончив работу, наскоро поев, усталые люди сразу ложились спать, часть не перекинувшись и словом. На осенние работы в Хансуоя наняли еще бобыля, так что на уборке постоянно было четверо мужчин и пятой – Лийз, жена Яана. Кати хозяйничала в доме, ходила за скотом, готовила и ухаживала за Яаком. Лийз, правда, брюзжала, что ее с мужиками выгнали в поле, а хозяйкой в доме совсем чужая, к тому же бедная девушка, но слушать ее брюзжание было некому и некогда. Чуть свет спешили на работу, а домой приходили затемно, сам Яак хворал, блаженствовал в постели, наказав Кати быть при нем неотлучно, стонал, жаловался на мучительные боли, хотя пустячная царапина уже давно зажила. И Кати, едва освободившись от хлопот, охотно сиживала на краешке кровати старика, кормила своего подопечного, поправляла подушки, пекла пироги и варила кофе. А старик следил за девушкой смеющимися, довольными глазами.

Потом в один прекрасный день быка продали проезжему скупщику за триста двадцать крон, и старик поднялся с кровати.

Сделал несколько шагов по комнате, схватился за бедро и застонал.

– Такая жгучая боль, как шилом пронзает! – пожаловался он Кати. – Как думаешь, не поехать ли в Хярмасте к врачу? Пуст взглянет, что же там там сильно саднит, так болит – совсем беда, на ноги встать не могу!

– Непременно надо показать врачу бедро, – согласилась Кати. –  Нипернаади, правда, мажет рану всякими лекарствами, да ведь он никакой не врач, может, совсем неправильно делает? Не дай бог воспаление или еще что-нибудь случится, так и ногу еще отрежут.

– Боже упаси! – испуганно воскликнул хозяин Хансуоя. – Нет, в самом деле,  Нипернаади никакой не врач. Он такой же хозяин, что он может знать о серьезных ранах и о страшной боли в бедре!

Ступил еще несколько шагов, потом со стоном опустился на кровать и сказал:

– Нет, дьявол, там внутри точно что-то подозрительное, иначе бы так не болело. Тут только врач может помочь толковым советом. А что, Кати, если бы ты со мной поехала возницей? Не могу же я, насквозь больной человек, ехать один, наверняка в канаву заеду.

У Кати ноги ослабели, она резко отвернулась и проговорила:

– Нет, нет, я не могу. Что тогда скажет Тоомас?

– Только и слышишь – Тоомас! – рассердился Яак и снова застонал. – О чем ни заговоришь, только и слышишь – Тоомас. Ты хочешь, чтобы я тут помер, как собака? Ни сочувствия в тебе, ни жалости к людям. Ты злая и жестокая и любишь только своего Тоомаса. А Тоомас мой родственник, он не может быть против того, что ты помогаешь и заботишься обо мне. Он же сам велел тебе за мной ухаживать?

– Когда ты хочешь поехать? – робко спросила Кати. – Завтра, послезавтра?

– Да прямо сейчас, – ответил хозяин Хансуоя. – Нога болит так, что медлить нельзя ни минуты.

– Подожди немного, я сбегаю в поле, поговорю с  Нипернаади, – сказала Кати.

И, как птичка, полетела со двора в поле. Добежала вся красная, тяжело переводя дыхание. Встала перед  Нипернаади, не поднимая глаз, смотрела на свои руки и молчала.  Нипернаади бросил жать, посмотрел на Кати и спросил:

– Что-нибудь случилось? Ты бежала во всю прыть и отдышаться не можешь, будто принесла весть о пожаре.

– Ничего не случилось, – отвечала Кати. – Просто пришла посмотреть, что ты делаешь, как косишь. Я еще не видела, как ты косишь.

Нипернаади снова взял косу и, широко взмахивая, принялся косить. Он шел вперед, а Кати тянулась за ним следом. Но ничего не говорила. И  Нипернаади ни о чем не спрашивал. Так шло время.

Потом  Нипернаади остановился, подправил косу, с улыбкой посмотрел на Кати и спросил:

– Ну, девочка, может, надумала и скажешь все-таки, что тебя сюда привело?

– Мне и вправду нечего тебе сказать, – отозвалась Кати. – Только вот дядя попросил, чтобы я поехала с ним к врачу. Больше ничего.

– К врачу? – удивился  Нипернаади. – Да его рана давно уже затянулась, и старик здоров как никогда. И не рана то была, а легкая царапина, пустячная и ничтожная. Зачем ему ехать к врачу?

Тут Кати прорвало.

– Ты плохой человек, Тоомас, – сказала она укоризненно. – Почему ты всегда говоришь о своем дяде плохо? Он в самом деле не на шутку хворает, все время стонет, жалуется. У него наверняка какое-нибудь воспаление или отравление. И он так исхудал, пожелтел, совсем не ест, только угрюмо смотрит в угол и стонет, мне кажется, они и вправду плох.

Нипернаади снова взял косу и сказал:

– Раз ты так считаешь и дядя не обманывает, можешь поехать с ним к врачу. Но смотри, будь умницей.

– И ты не запрещаешь? – удивилась Кати. – Ты серьезно разрешаешь поехать?

И не дожидаясь ответа, она понеслась домой, зардевшаяся, возбужденная.

Хозяин Хансуоя уже запряг лошадь и ждал Кати.

– Долгонько ты разговариваешь со своим Тоомасом! – сердито сказал он. – Тебя и не дождешься.

– Такие дела быстро не делаются, – радостно объяснила Кати, схватила платок и села рядом с хозяином. Потом взяла вожжи, кнут, и, тарахтя колесами, они выехали со двора.

Яан, заслышав, что отец отправился с Кати в Хярмасте, ругаясь, ушел с поля домой.

Нет, он этого дела так не оставит. С того дня, как на хутор пришла Кати, никакого порядка уже нет. Где это видано, чтобы папаша с девкой уезжал в Хярмасте, а он, сын, оставался дома? Спятил что ли старик? Его бросает дома, а сам,крадучись, словно вор, бежит со двора. Ни с кем не разговаривает, только шепчет девчонке на ухо, вводит в соблазн. Только все искал состоятельную женщину, чтобы не меньше десяти коров и трех лошадей, в деньгах или в натуре, жена принесла бы ему на хутор, а теперь охаживает голодранку и никакого имущества с нее не требует. Нет, это дело надо прояснить, вот вернется старик домой, он этому Яаку покажет. А то продал быка за триста двадцать крон, деньги в карман и галопом в Хярмасте. Почему бы им не поехать вдвоем, отцу и сыну? Ох и дурак этот  Нипернаади, не видит, что старик у него из-под носа девчонку уводит. Сам, говорит, хозяин, а в поле косит, как батрак какой-нибудь, и даже не заикается о жалованье. Косит, мучится, а старик пользуется случаем, рад стараться!

Дождавшись, когда  Нипернаади придет с поля и вся семья соберется за столом, Яан говорит:

– Старику пора бы уже вернуться, небось загуляли там с Кати и до утра не приедут.

Лийз усмехается, Моормаа насмешливо разглядывает  Нипернаади, а Тоомас ест как ни в чем не бывало.

– Я своему старику не доверяю, – продолжает Яан. – Вечера теперь темные, а ночи и подавно, бог знает, что может случиться.

– Хворый старик немощней ребенка, – отзывается  Нипернаади.

– Это Яак немощней ребенка – смеется Лийз. – Это он хворый? Знаю  я этого медведя, ему и десять быков нипочем. Эта пустячная царапина не сломила бы Яака, уж наверное тут были другие причины, куда серьезней.

Нипернаади вскакивает из-за стола, швыряет ложку в пустую миску и чеканит:

– Я знаю свою Кати, а вам лучше помолчать.

Но когда он садится на кровать и принимается играть на каннеле, Яан подсаживается к нему.

– Кати прекрасная девушка, – дружелюбно говорит он. – Но старику не верь. Лучше бы ты увез девушку к себе на хутор. Да и работа здесь скоро кончится, мы и сами управимся. Отец сам не сегодня-завтра выйдет в поле, он же вполне здоров. Так я думаю. Я бы тебе всего этого не говорил, но ты нам сделал много добра и я не потерплю, чтобы старик без меня ездил в Хярмасте. Сызмала мы вдвоем ездили; я еще в пеленках был, а отец уже меня с собой брал. Мы как близнецы, один без другого никуда. А теперь он взял девушку и поехал с ней. И мне ни слова.

Вечером хозяин Хансуоя с Кати вернулись, Кати в дом уже не пошла, взяла из телеги свои узлы, пожелала Яаку спокойной ночи и направилась в амбар, где была ее постель. Там она запалила свечу, разложила купленные вещи на кровати, села возле них и гладила, и прижимала к груди свои новые башмаки, юбки и платки. А хозяин, насвистывая, вошел в дом, держа в обеих руках по бутылке.