Текст книги "Шотландия. Автобиография"

Автор книги: Артур Конан Дойл

Соавторы: Роберт Льюис Стивенсон,Даниэль Дефо,Вальтер Скотт,Кеннет Грэм,Уинстон Спенсер-Черчилль,Публий Тацит,Уильям Бойд,Адам Смит,Дэвид Юм,Мюриэл Спарк
сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 48 страниц)

Смерть Хью Макдиармида, 9 сентября 1978 года
Алан Болд

Когда умер Хью Макдиармид, страна потеряла борца за возрождение национального языка и национальной культуры, побуждавшего других писателей «просыпаться, набираться храбрости и готовиться быть услышанными». Поэт и политический деятель, Макдиармид придерживался весьма радикальных воззрений, которые привели к ренессансу шотландской литературы. Алан Болд, плодовитый писатель, – друг Макдиармида и его биограф.

Кристоферу Мюррею Гриву было восемьдесят шесть лет, когда он умер в клинике «Чалмерс» в Эдинбурге 9 сентября 1978 года. Он пережил не только своих наставников, но и большинство коллег и современников… Он отстаивал идеалы «самоуниверсальности», однако сознавал, что был очевидцем интереснейшего периода истории. У него никогда не возникало желания жить в другую эпоху.

Когда о его кончине объявили в новостях, имя Грива упоминалось только как настоящее имя «величайшего» современного поэта Шотландии, всемирно известного под псевдонимом, который он принял в 1922 году: Хью Макдиармид. Я помню, как сидел дома и слушал дневные новости. Макдиармид умер, но, будто вопреки фактам, голос поэта звучал по радио. Он умер, но продолжал жить; это было очевидно. Вскоре после новостей в мою дверь постучали. Актер Генри Стэмпер, мой сосед, тоже услышал объявление. «Крис, – сказал Генри, – был великим человеком. Теперь мы узнаем, как его помянут».

В среду, 13 сентября, мы с женой направились на Лэнгхом, вместе с нашим близким другом Тревором Ройлом, в ту пору литературным директором шотландского Совета по культуре и искусству. Выдался дождливый день, над головами собравшихся колыхались зонты. Среди тех, кто прибыл на похороны, было немало знаменитостей, а всего собралось несколько сотен человек. Большинство кланялись гробу, отдавая Макдиармиду последнюю дань уважения.

Когда на кладбище Лэнгхом опустился туман, многие заплакали, не стесняясь слез. Алекс Кларк, агент Макдиармида в предвыборной кампании против сэра Алека Дугласа Хоума, говорил о политических взглядах Макдиармида: «Вдохновленный русской революцией и марксизмом, он хотел видеть Шотландию социалистической и полагал, что обретение независимости позволит Шотландии привести к социализму остальные части Великобритании». Норман Маккэйг, поэт и один из ближайших друзей Макдиармида, говорил об усопшем как о человеке: «Он проникал в мой разум, словно в чужой город, возглавляя процессию факельщиков, и освещал самые темные закоулки». Маккэйг описывал Макдиармида как «общительного, искреннего, дружелюбного и самого вежливого на свете человека, который не терпел лицемерия и сражался за прямоту».

Волынщик Шеймус Макнейл из Колледжа волынщиков сыграл пиброх «Плач по детям». Валда Грив, вдова покойного, положила на гроб белые розы. Кристофер Мюррей Грив наконец обрел вечный покой в своем родном Лэнгхоме. Но беспокойный дух Хью Макдиармида остался с народом.

После похорон скорбящие отправились на поминки в Лэнгхом. Валда сказала, что ее муж хотел быть похороненным в Макл-Тун, чтобы «те, кто отвергал его, вынуждены были лежать с ним бок о бок». Многие из нас напились, и, поскольку мы были в Шотландии, начались разговоры, которые постепенно переросли в ожесточенный спор. Норман Маккэйг предсказывал, в стихотворении «После его смерти», что кончина Макдиармида обернется «двухминутными распрями». Несомненно, самому Макдиармиду понравилось бы это выражение.

Олимпийское золото Аллана Уэллса, 25 июля 1980 года
«Скотсман»

На Олимпийских играх в Москве бывший прыгун в длину, а ныне бегун Аллан Уэллс взял золото в стометровом спринте, выиграл медаль на олимпийской дорожке первым из шотландцев после Эрика Лидделла, который победил в 1924 году.

Накануне вечером на стадионе имени Ленина в Москве Аллан Уэллс превзошел самого себя, выиграв самый напряженный забег на стометровке за последние 28 лет.

Двадцативосьмилетний шотландец, которого все считали фаворитом в беге на 200 метров, ошеломил зрителей, опередив кубинца Сильвио Леонарда, как показал фотофиниш.

Они бежали рядом, и ни Уэллс, ни Леонард не были уверены, кто взял золото, пока гонку не воспроизвели на экране высоко над стадионом. Оба спортсмена показали результат 10,25 секунд.

Диктор, телеоператоры и фотографы принялись было поздравлять кубинца, однако повтор на экране показал, что эдинбургский инженер на долю секунды опередил своего конкурента.

«Это невероятно, – сказал Уэллс впоследствии. – Я надеялся, что победил, но хотел дождаться повтора, а потом наконец поверил».

Уэллс, обычно столь хладнокровный и собранный, внезапно побежал по дорожке, совершая круг почета, а изумленный Леонард остался в одиночестве, когда операторы поняли свою ошибку и побежали следом за самым быстрым человеком в мире.

Его жена и тренер Марго, сама спринтер международного класса, сказала: «Я думала, что Леонард пришел первым».

Трудность состояла в том, что этих двоих разделяла целая линия, поскольку кубинец бежал по дорожке 1, а Уэллс – по дорожке 8.

«Аллан бежал, никого не видя перед собой, – продолжала Марго. – Да перед ним никого и не было. Но мы все же сделали это, хвала небесам».

Даже в миг славы Уэллс не простил членов судейского комитета, которые заставили его, несмотря на победу в четвертьфинале с британским рекордом (10,11), бежать по последней дорожке.

«Россия – не самое простое место, чтобы победить, – сказал он. – У Леонарда были все преимущества, поскольку он бежал по внутреннему кругу, а мне не за кем было пристроиться. Я увидел его на последних 20 метрах и тогда понял, что я должен выложиться полностью, чтобы его опередить».

Шотландец, прежде занимавшийся прыжками в длину, а потом перебравшийся в спринт, давно славится своим мощным финишным рывком. Между тем на сей раз дополнительные трудности создавало решение Международной федерации легкой атлетики, запретившее привычный свободный старт и обязавшее использовать электронный стартер.

Несмотря на это, Уэллс четырежды опережал соперников на пути к титулу, который мечтает завоевать каждый спринтер. Он говорит: «Когда я занял место на дорожке, мне пришло в голову, что это должен быть лучший старт в моей жизни. Возможно, рекорда скорости я не поставил, но старт мне определенно удался».

Папа римский в Шотландии, июнь 1982 года
Крис Баур

Первый в истории визит папы римского в Шотландию стал грандиозным событием для католической части населения страны. Папа Иоанн Павел II проповедовал в Эдинбурге и Глазго, и собравшиеся мужественно терпели жару и обезвоживание. Это историческое событие двенадцать лет спустя обернулось присуждением кардинальского сана Томасу Уиннингу, архиепископу Глазго, всего лишь третьему шотландскому кардиналу со времен реформации.

Под палящим летним солнцем вчера днем более 250 000 человек собрались послушать папу римского Иоанна Павла, который произносил проповедь на склоне холма. В эти радостные и торжественные мгновения католическая паства святого Андрея наконец-то воочию узрела преемника святого Петра. Он проповедовал с бесконечной простотой, мягко и убедительно излагал собственную версию священной истории: «Именно Андрей, небесный покровитель вашей любимой Шотландии, познакомил Петра с Иисусом… Сегодня нас объединяет сверхъестественное братство, и эти узы сильнее уз крови».

Он позволил себе сравнить свое выступление с Нагорной проповедью. Но на самом деле одна вряд ли походила на другую. Он прилетел сюда, к этой толпе, самой многочисленной из всех, что когда-либо собиралась к северу от границы, на огромном вертолете «Сикорски», сделанном в Америке.

Машина прошла низко над деревьями, и за прибытием папы люди следили по гигантскому экрану «Мицубиси», сделанному в Японии. Для тех, впрочем, кто стоял с края – в доброй полумиле от помоста, – даже японский экран не был виден…

В прежние времена никто не сообщал верующим через 100 громкоговорителей, что «святой отец приближается к секторам F21 – F28», а ныне все обстояло именно так, и папу буквально прогнали через 280 секторов, в которых находились верующие.

И волынки не приветствовали Иисуса тысячи лет назад. И скрипки не играли все быстрее и быстрее, пока на мотиве «Кейт Далримпл» не зашлись в безумном ритме.

И не было тысячи священников, каждый под белым с золотом зонтом, гордо шагающих к помосту, благословляя паству, среди которой многие разделись до пояса, поскольку день выдался весьма жарким.

А была ли у них «скорая помощь» на случай сердечных приступов (вчера произошло шесть), или подозрений на аппендицит (вчера отмечены три), или же тепловых ударов и обезвоживания, или неожиданных родов?

Было ли у них хоть что-нибудь из этого?.. Нет и нет. Но разве это имеет значение? Первые христиане стекались на проповедь ради иного. Они приходили услышать своего Учителя, а ныне папа римский говорил о «полном преображении католической жизни в Шотландии» после черных лет четырехвековой давности, когда средневековая церковь оказалась на краю гибели и почти погибла.

Ныне, сказал папа, католики Шотландии «заняли свое законное место в каждой сфере общественной жизни, а некоторые из них наделены самыми важными и престижными постами этой земли…» Папа велел им быть примерными христианами – «мир все еще способен распознать подлинную доброту и подлинное благо».

Затем он обратился к «тому большому семейству верующих в Христа, которое разделяет с католическими братьями и сестрами привилегию быть сыновьями и дочерьми этой древней нации…» А потом, как за день до того случилось в Эдинбурге, его прервали. Прежде чем он сказал: «Да живет и процветает Шотландия», на некоторое время ему пришлось прерваться, ибо люди запели гимн…

Это стало своего рода игрой. Когда гимн стих, и люди вновь увидели папу на огромном экране, накатила новая волна приветствий и песнопений. Он терпеливо ждал, пока все успокоится, а затем, улучив подходящий миг, произнес: «Папа умолк, и вы ныне проповедуете».

Скалолазание, 1980-е годы
Мюриэл Грей

Диктор и писательница Мюриэл Грей, сжимая зубы, покорила свою первую вершину еще подростком, чтобы произвести впечатление на друга. С того дня она увлеклась горами и стала в итоге неожиданным – кто мог ожидать подобного от женщины? – проповедником самого популярного в стране спорта, страсть к которому граничит с одержимостью, а именно – покорения вершин выше 3000 футов. Этот спорт известен также как «Мунро-лазание».

Иногда даже легчайшие из гор одерживают победу. Нет ничего сложного в том, чтобы взойти на Крейг-Мегайд (разве что правильно написать его название), но мне потребовались три попытки, прежде чем я добралась до его вершины.

Лишь в последние годы я научилась использовать прогноз погоды, прежде чем затевать очередной подъем. Миллионы фунтов, израсходованных на спутниковые технологии, кажутся потраченными впустую, когда люди, подобно мне, игнорируют Майкла Фиша, вопящего по телевидению из-за мешков с песком: «Ради Бога спрячьтесь!», когда мы отправляемся покорять пик Мунро с песней в сердцах.

Именно такое вот безрассудство и не позволяло мне, вопреки упорным попыткам, взойти на Крейг-Мегайд. Первую попытку я предприняла зимой, в то темное и гнетущее время года, когда солнце восходит всего на 20 минут, а затем скатывается к горизонту, и наступают сумерки. Погода в тот день казалась идеальной. Густой снегопад завалил склоны, и они выглядели чрезвычайно привлекательными, а небо было ясным и ярко-синим.

Мы вдвоем вышли из Аберардера в поражающее своей беспечностью время – 11:30 утра… Мы достигли Лохан-Квайр в 3 пополудни, когда солнце начало вспоминать, что его присутствие требуется где-то еще. Простая арифметика подсказывала, что даже если мы достигнем вершины, спускаться придется в темноте, как опоздавшим к началу сеанса зрителям, которые ищут свои места в зале кинотеатра.

Когда мы сидели на берегу озера, перекусывая сухим пайком и решая, кто первым обвинит другого в испорченном дне, от утесов, окружающих озеро, донеслись голоса. Примерно на трети пути вверх, у зловещего вида ледника, показались двое мужчин, которые неспешно торили дорогу вниз, пользуясь ледорубами и «кошками». Было уже половина четвертого, свет быстро тускнел, и снежная буря, о которой предупреждал проигнорированный синоптик, грозила вот-вот обрушиться на Хайленд. Как-то странно, подумали мы. Может, эти двое собираются заночевать на горе? Может, они из ведущих альпинистов мира и готовятся к гималайской экспедиции, которая требует постоянных ночевок на ледниках? В общем, мы развернулись и побрели домой. К сожалению, они оказались двумя глупцами, которые ничего вокруг не видели, и спасателям пришлось на следующее утро отправиться на их поиски. К счастью, у них обнаружились при себе комплекты выживания, так что они уцелели, хоть и были немного сонными, когда их отыскали.

Я чувствовала себя виноватой после того эпизода. Когда следует сообщать спасателям, что, по вашему мнению, кто-то находится в опасности? В конце концов, если бы те два человека погибли, это было бы на нашей совести, ведь мы их видели и ничего не предприняли. С другой стороны, вообразите сложности, связанные с полномасштабным поиском кого-то, кто не только не в опасности, но и изрядно набрался, а сигнал побудки ему играет вертолет Королевских ВВС «Си-Кинг», поднимающий винтами клубы снежной пыли… Я побаиваюсь вызывать спасательную команду ради человека на гребне горы; а вдруг это окажется Хэмиш Макиннес, полезший наверх искать потерянную рукавицу?

Такова была первая попытка покорить Кроейг-Мегайд. Вторая, в ветреное воскресенье в октябре, принесла еще большее разочарование. Мы снова проигнорировали прогноз погоды, сложили рюкзаки и двинулись по крутой тропе к Коир-Ардэйр. Тем временем догадливые «мунроисты», лучше нас знакомые со спутниковыми технологиями, предвещавшими погодную депрессию страшнее Рождества в Барлинни, сидели по домам у каминов и лопали тосты с сыром. Мы не собирались отступать и пасовать перед незначительными, как нам казалось, препятствиями. На сей раз я, по крайней мере, миновала озеро и вышла на поле валунов перед вершиной. Это поле отделяет Крейг-Мегайд от другой вершины гор Мунро, Стоб-Пойт-Коир-Ар-дэйр, а также представляет собой своего рода аэродинамическую трубу. Едва мы вышли к склизким валунам, похожие на промокших насквозь мимов, один из нашей группы остановился и сказал: «Пошли обратно».

По крайней мере все мы надеялись, что он сказал именно это. В завываниях бури это прозвучало как: «Ои… о-о-о». Мы вернулись в автомобиле с включенным на полную катушку обогревателем.

Последний промах был человеческой ошибкой. Я положилась на слова своих друзей, что они легко взойдут на Крейг-Мегайд. День был великолепным. Ясное зимнее утро приветствовало нас сверканием снега и мерцанием кристаллов льда. В 9 утра ничто не сулило неприятностей. Теперь-то я понимаю, что тем, кто никогда не ходил в горы, посещение в один день банка, почтового отделения и химчистки может показаться триатлоном. Мои друзья настояли на первой стоянке, едва выйдя из автомобиля. Пришлось подчиниться. К 12:30 мы преодолели березовую рощу и вынуждены были признать поражение. Дружба важнее альпинизма, так что, для их пользы, я сказала, что они молодцы, и мы вернулись к воскресному отдыху с иллюстрированными журналами, кошками, кофе и ковриком у камина. Я бросила прощальный взгляд на утес Коир-Ардэйр, ледяной покров которого искрился в лучах солнца, и пообещала себе, что в следующий раз все получится.

Забастовка шахтеров, март 1984-март 1985 года
Мик Макгейхи

Шахтерская забастовка 1984–1985 годов ознаменовала закат угольной промышленности Великобритании. По всей стране шахты закрывались, так что вскоре отрасль фактически погибла. Годичная забастовка сопровождалась массовыми пикетами, полицейской агрессией и ухудшением условий жизни. Горняки заручились немалой общественной поддержкой, их отличала высокая солидарность. Тех немногих, кто продолжал работать, считали предателями и не желали слушать их объяснения. Мик Макгейхи, работник шахты Билстон-Глен в Восточном Лотиане, был одним из лидеров забастовщиков.

Я родился в Глазго и переехал в Эдинбург в 1967/68 году, оставил школу в пятнадцать лет, пошел работать в Блистон-Глен… в апреле 1971 года и трудился там тринадцать лет и восемь месяцев, пока меня не уволили во время забастовки…

Начало забастовки обернулось немалыми трудностями, но было интересно – и было правильно. Особо отмечу нашу солидарность, особенно в первые шесть месяцев; все рабочие стояли друг за друга горой, как и те, кто входил в другие профсоюзы, в особенности SOGAT (Общество графических и смежных отраслей). Не только денежная помощь, но и практическая поддержка поступали от них, в частности, продовольствие, а также туалетные принадлежности и предметы, которыми пользуются женщины. Ведь бастовали не одни мужчины, страдали также их жены, и многие профсоюзы это понимали, а потому собирали и присылали все необходимое.

Помню, что меня за время забастовки арестовывали девять раз; точнее, пять раз задерживали и девять раз предъявляли обвинения, и по четырем осудили… В то время требовалось совсем немного, чтобы тебя уволили. До известной степени любой проступок грозил обернуться вышвыриванием на улицу…

«Отрывание голов» происходило каждую пятницу, и основная проблема состояла в том, что, под конец забастовки, тридцать или сорок человек стояли у ворот Билстон-Глен и других шахт, а ко второму году таких было всего двое или трое. По-настоящему беда коснулась людей после первых шести месяцев забастовки. Мы поняли, что никто не собирается принимать нас обратно…

Но вплоть до того времени, когда Билстон-Глен закрыли, а это произошло через несколько лет после забастовки, я рассчитывал вернуться на работу. Когда же шахту закрыли, внутри меня словно что-то оборвалось… Я скучал по шахте, скучал по работе. Не по сменам, нет, но по людям, с которыми вместе работал. Даже по предателям. Ну, по некоторым из них.

Признание культурного наследия Глазго, 1986 год
Билли Конолли

Когда в 1986 году Глазго объявили европейской столицей культуры на 1990 год, комик Билли Конолли устроил шоу. Его чувства разделяли многие люди, не просто желавшие признания культурного наследия Глазго, но и мечтавшие о том, чтобы город добился преимущества в вековом соперничестве со столицей, которое обострилось после учреждения Эдинбургского фестиваля.

Мой друг актер рассказал мне однажды, как возвратился домой в Глазго после некоторого успеха в Лондоне и решил посетить итальянское кафе, где нередко бывал в молодости. Владелец кафе, Тони, был на месте, прятался за посудомойкой и кофе-машиной. Он тепло встретил моего друга и, вытирая руки неизменным кухонным полотенцем, спросил, что тот думает о заведении. Мол, сильно ли оно изменилось за то время, пока он завоевывал славу в дальних краях?

Мой друг обвел кафе взглядом и сказал, что все осталось по-прежнему. За одним-единственным жутким новшеством – картиной во всю стену, демонстрировавшей не встречающееся в природе сочетание цветов. Картина изображала хайлендский пейзаж, озеро с горами, на фоне которых резвились непохожие на себя животные и птицы – орлы, олень, барсуки, фазан и куропатка. Под картиной сидел клиент – больше в кафе никого не было – взъерошенный человечек, который шумно прихлебывал суп и что-то бормотал себе под нос.

Тут владелец задал моему другу вопрос, которого тот опасался. Указав на раскрашенную стену, Тони спросил: «Ну, как вам моя фреска?» Мой друг сумел выдавить: «Э-э, неплохо, Тони, неплохо». Услышав эти слова, поедатель супа так и вскинулся: «Неплохо? Неплохо?! Это, по-вашему, фреска? Господи боже, да Венера Милосская перевернулась бы в гробу, если бы это увидела!»

Лучший образчик художественной критики, какой я когда-либо слышал; потрясающая честность, которой не мешало бы поучиться воскресным приложениям к нашим газетам. И эти слова прозвучали в культурном центре западной цивилизации, в Глазго! Что вы там бормочете, в своих захолустных Лондоне, Бирмингеме, Бристоле и Манчестере?

Причина обострения гражданской гордости состоит в том, что, выказав совершенно нетипичную для себя мудрость, Ричард Люс, министр искусства, назначил Глазго центром высокой культуры. Весьма вовремя.

Слишком долго Глазго пребывал в тени Эдинбурга. В умах тех, кто присуждает призы и почести, Эдинбург обладал своего рода привилегией на статус средоточия культурного наследия Шотландии; из-за этого многие жители Глазго точили зуб на столицу.

Глазго, этот город 70 (да, 70!) парков и лужаек, долго негодовал на упоминания о нем как о черной кляксе на теле Европы. Много лет он оставался жертвой кинодокументалистов, которые, когда им недоставало свидетельств о бесчинствах молодежных шаек, терроризирующих невинное население, не упускали случая подкинуть безработным молодым людям монетку-другую, чтобы они изобразили бандитов.

Отрицать бурное прошлое Глазго, конечно, неразумно. Однако мне кажется, что уже пора придать облику города некие положительные черты.

Несколько лет назад Глазго совершил культурный подвиг, отреставрировав Королевский театр – большой викторианский мюзик-холл, который в свое время отдали под телестудию, а потом он вообще сгорел. В отреставрированном театре ныне находится шотландская опера. В мире, поглощенном строительством автостоянок и высотных офисных зданий, это, можно сказать, настоящий шок….

Моя любовь к культуре возникла на самом деле из географической ошибки. Я родился и провел свои детские годы в Патрике, более всего известном, полагаю: футбольным клубом «Патрик Тистл»; это команда несколько сомнительного свойства – мой английский друг, однажды услышав результат матча между «Патрик Тистл» и «Мотеруэллом» (2: 1), сказал: «Господи, я всегда думал, что эту команду называют „Патрик Тистл Ноль“».

У входа в парк Келвингроув в Патрике расположены местная картинная галерея и музей, куда, многие воскресенья подряд, нас с моей сестрой Фло водили для приобщения к культуре (и скольжения по отполированному до блеска полу).

Некто в городском совете Глазго купил картину Сальвадора Дали «Христос святого Иоанна Креста», тем самым вызвав немалый переполох. Я всегда ощущал признательность к этому человеку, поскольку провел много счастливых часов, разглядывая картину. Это привило мне любовь к Сальвадору Дали и, что более важно, к сюрреализму в искусстве и в жизни в целом, что немало помогло мне в будущем.

В качестве особого поощрения меня каждые пару лет водили в Народный дворец, настоящий фольклорный музей Глазго. Это самый живой музей, который я видел, он посвящен истории Глазго и местному образу жизни, причем вовсе не отрицает юмор этого места. Музей изрядно пострадал по милости прессы и не слишком просвещенных членов городского совета, поскольку очутился в тени своего более богатого кузена, Коллекции Беррела, удобно расположенной в особняке Поллока.

Лично я предпочитаю видеть Коллекцию Беррела в ящиках, в заброшенных складах, в пустующих школах и покинутых церквях. Мой отец имел обыкновение торжественно указывать на такие школы. «Это здание хранит сокровища», – изрекал он, а я мрачно разглядывал закопченный и грязный домишко.

Культура моего Глазго – жизнь, работа, песни и смех. Это – культура города, известного своим упрямством и рожденного в бедности. Если подобное упрямство вам претит, я советую избегать Глазго.

Это – культура, за которую сражались (и победили) прославленные мужчины и женщины, ныне навечно граждане Глазго.

Это Джайлс Хавергел из Городского театра, Джон Каннингэм и Сэнди Гуди, Аласдейр Грей и Карл Макдугал, Лиз Локхэд, Элспет Кинг, сэр Александр Гибсон и Билл Маккью.

Моя единственная надежда, когда почетная мантия наконец-то возложена на достойные ее плечи, состоит в том, что громкие и пронзительные вопли шотландской прессы рано или поздно окажутся заглушенными голосами более рассудительных членов общества. Время истошных заклинаний и наивных просьб о признании давно миновало. Если вам повезло родиться здесь или вы оказались достаточно умны, чтобы перебраться сюда, тогда можете наслаждаться заслуженным признанием.