Текст книги "Шотландия. Автобиография"

Автор книги: Артур Конан Дойл

Соавторы: Роберт Льюис Стивенсон,Даниэль Дефо,Вальтер Скотт,Кеннет Грэм,Уинстон Спенсер-Черчилль,Публий Тацит,Уильям Бойд,Адам Смит,Дэвид Юм,Мюриэл Спарк
сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 48 страниц)

Второй Эдинбургский фестиваль, 1948 год
Тайрон Патри

Первый Эдинбургский международный фестиваль был проведен под бурные восторги в 1947 году и оказался тем крайне необходимым лекарством, которое оживило серую и пресную художественную жизнь послевоенной Великобритании. Критика звучала только в отношении одного обстоятельства – мол, недостаточно представлено шотландских работ. Как в числе прочих сказал романист Э. М. Форстер, примечательно отсутствие драматургов Дж. М. Барри и Джеймса Бриди. Поэтому была достигнута договоренность, что к фестивалю 1948 года театральный режиссер Тайрон Гатри выпустит спектакль «Три сословия» по пьесе сэра Дэвида Линдсея, а ее не ставили в Шотландии с шестнадцатого века. По мнению Гатри, она в три раза длиннее «Гамлета»; несомненно, ее постановка – колоссальная задача, как с точки зрения театрального режиссера, так и с точки зрения материально-технического обеспечения. Трудности, с которыми столкнулся Гатри, он обсуждал с Джеймсом Бриди, который сказал, что знает одного человека, который мог бы помочь подыскать место для постановки.

Несколько недель спустя, за выпивкой, Бриди познакомил меня с Робертом Кемпом. Я помню, как тот вошел, появившись из эдинбургского моросящего дождя, в плотном твидовом пальто, твидовой кепке, которая вышла из моды еще тогда, когда мой отец был мальчишкой, с толстой тростью из ясеневого дерева в руке, куда больше похожий на торговца скотом, чем на писателя. Мы обсудили «Три сословия», сошлись во мнениях и с того мгновения стали лучшими друзьями.

На следующий день под проливным дождем мы отправились подыскивать подходящее место для постановки пьесы. Бриди, Кемп и Уильям Грэм из оргкомитета фестиваля вместе со мной погрузились в предоставленный нам на время муниципалитетом благородного вида старинный «даймлер», за рулем которого сидел благообразный пожилой шофер. Мы побывали в огромных залах и маленьких зальчиках. Залах старинных и современных, залах мирских и церковных, залах на верхних этажах и в подвалах, в танцевальных и лекционных залах, на катках и в пивных.

Дождь продолжал лить. Мы насквозь промокли, и Бриди, как наш доктор-терапевт, посоветовал, исключительно в качестве лекарственного средства, дабы не подхватить простуду, принять порцию «горячительного». Мы заглянули еще в несколько залов и еще несколько раз приняли по стаканчику. Поиски пошли веселее. Бриди и пожилой шофер затянули песню, а наш старинный «даймлер» несся от плавательного бассейна, воду из которого, как нас уверяли, можно без проблем слить и который находился на восточной окраине города, к центру отдыха с парной баней и прачечной, расположенному в западной части города. Наползала тьма; уличные фонари отражались в лужах. Наши певцы почти исчерпали свой репертуар; у лимузина кончался бензин; Уильям Грэм заснул на потертом сиденье. Я начал остро осознавать, что втянул всех в погоню за химерой. Потом, тоном человека, для которого признать нечто для себя неприятное все равно что нож острый, сказал Кемпу: «Есть еще зал Ассамблеи».

В тот миг я в душе понял, что мы попали в самую точку. Зал этот просторный и квадратный, в готическом стиле, относится примерно к 1850 году. В нем есть глубокие галереи и покатый пол, с уклоном к центру, где, окруженный оградой, стоит трон председателя церковного суда. На креслах – серовато-зеленая обивка; везде бесконечные каменные коридоры. На середине крутого черного подъема – здание возведено на одном из обрывистых уступов Замковой скалы – стоит грозная статуя Джона Нокса. Там еще висят бесчисленные портреты покойных столпов шотландской церкви, в числе прочих, как я впоследствии выяснил, имеется очень неплохая картина работы Харви, на которой изображен мой прадед, проповедующий под открытым небом в Хайленде.

Из прочих никто не считал этот зал особенно подходящим; но на них произвели впечатление моя страстная уверенность и энтузиазм, и мы договорились, что нужно будет спросить церковные власти, возможно ли использовать зал для постановки пьесы. Шотландская церковь, славящаяся своей суровостью, могла недоверчиво отнестись к тому, что в зале Ассамблеи перед сидящими зрителями будут скакать и кувыркаться шуты и самодовольно расхаживать накрашенные женщины. Напротив, никаких затруднений просьба не встретила; никто не предлагал подвергнуть цензуре скабрезные места в тексте, не провозглашал запрета на табак, алкоголь или гримерные. Было лишь одноединственное условие: нельзя забивать гвозди в трон председателя церковного суда.

Похищение Камня судьбы, 25 декабря 1950 года
Иэн Гамильтон

Со времен Александра III Скунский камень, в народе широко известный как Камень судьбы, играл символическую роль в получении королевской власти. В 1296 году он был вывезен из Скунского аббатства в Пертшире солдатами Эдуарда I и помещен в Вестминстерское аббатство, что породило у шотландцев чувство национальной обиды и возмущения. Многие мечтали о том, чтобы Камень вновь оказался на своем законном месте в Арбротском аббатстве. В 1996 году, с должными церемониями, он был возвращен в Шотландию, однако героическая попытка вернуть Камень судьбы была предпринята в Рождество 1950 года. Иэн Гамильтон и три его приятеля-студента сумели выкрасть реликвию, но успех их был недолог.

Мы перескочили через ограду, перебежали освещенное место и стояли, прижавшись в отсветах фонарей к сверкающей двери. По крайней мере, действовать придется не в темноте.

Гэвин налег плечом на дверь.

– Фомка! – прошипел он.

Я повернулся к Алану.

– Фомку давай!

– Что? – сказал Алан. – Я думал, ты ее взял.

Сконфуженно я вернулся к машине и вытащил ломик из-под сиденья, куда я его спрятал во время встречи с детективом.

Поначалу дверь произвела на нас некоторое впечатление, поскольку створки закрывались плотно, а щель между ними была закрыта деревянной планкой, от самого верха до низа. Мы страшно боялись шума, и острым концом фомки выковыряли достаточно дерева, чтобы просунуть лапку ломика между двумя створками двери. Потом мы втроем налегли на другой конец фомки, и дверь несколько раз заскрипела. Скрип показался нам выстрелом сигнальной пушки. При каждом скрипе мы ожидали, что вызванная сторожем полицейская машина с сиреной промчится по улице. Пусть приезжает; если мы и проиграем, то проиграем в борьбе.

Теперь я смог просунуть в щель пальцы и нащупать изнутри засов. Он был слабым. Мы сунули ломик под низ двери, и она, вместе с запором, приподнялась над землей. Наша брешь расширилась до трех дюймов. Мы заглянули внутрь аббатства. Никакого сторожа там не было. Никто нас не поджидал.

Мы просунули фомку под замок и втроем, мощным рывком, провернули ломик. Издав громкий треск, дверь распахнулась. Сидевшая в машине Кей услышала раздавшийся треск и вздрогнула, но путь в аббатство был открыт.

Мы прошмыгнули внутрь. Я вернулся и притворил за собой двери. Эту часть я не раз повторял в уме.

Западная часть нефа была тускло освещена, все остальное было погружено в непроглядную темень. В молчании мы торопливо двинулись по трансепту и обнаружили, что дверца в металлической решетке открыта. Мы прокрались внутрь, добрались до капеллы Исповедника. К шагам сторожа мы не прислушивались, так как все равно услышали бы его приближение. По крайней мере, мы сумеем коснуться камня.

Капелла утопала во тьме. В слабом свете моего фонарика ведущие в алтарь стеклянные двери походили на черные простыни, и я торопливо отвел луч в сторону, высветив зеленый мрамор надгробия Эдуарда I, чьих мертвых костей Брюс боялся больше, чем любого живого англичанина.

Двое других парней уже убрали в сторону ограду, отделявшую публику от трона. Камень был перед нами, на высоте груди, в нише под сиденьем Коронационного кресла, установленного на высоте трех футов на каком-то подобии скамьи. Мы осторожно отделили фомкой деревянную планку спереди трона, удерживающую Камень. Дерево иссохло от возраста, оно трескалось и расщеплялось, и я испытал сожаление, поскольку это нам не принадлежало.

Теоретически Камень должен был выскользнуть, но он был очень плотно пригнан и из-за своей тяжести неповоротлив. Я обошел трон сзади и толкнул каменный блок. Камень чуть сдвинулся с места. Цепи по бокам не давали возможности ухватиться за резные боковины трона, и так как мы втроем были охвачены лихорадочным возбуждением, ни у одного из нас не хватало терпения, чтобы держать фонарь. Наконец мы поняли, что грубая сила и непроглядный мрак не помогут сдвинуть камень с места, и решили перевести дух. Потом мы, с новыми силами, взялись за работу: один человек держал фонарь, другой фомкой, как рычагом, поддевал сбоку, а третий толкал сзади. Он двигался. Он скользил вперед. Мы двигали Камень. Английский трон больше его не удерживает.

Мы истекали потом и тяжело дышали. Он вылезал. С трона упала табличка «Коронационный трон и Камень». Я подхватил ее в воздухе и сунул в карман пальто. Больше она им не понадобится. Камень почти освободился. Еще один, последний толчок.

– Давай! – сказал Гэвин.

Я толкнул сзади. Камень скользнул вперед и оказался между ними. Я бросился на помощь, и мы, пошатываясь, преодолели ярд. Нам пришлось его опустить на пол. Камень был слишком тяжелым.

– Пальто! – сдавленно промолвил Алан.

– У меня самое крепкое, – сказал я.

Да, оно было крепким, но мне хотелось, чтобы мое пальто удостоилось подобной чести. Я вытряхнул фомку из кармана. Вернемся за ней позже. Я содрал с себя пальто и положил его наземь; одно торопливое усилие, и Камень оказался на моем пальто.

Я ухватился за одно из железных колец и сильно потянул. Камень пошел легко – слишком легко для своего веса, и я понял, что произошло нечто жуткое.

– Стойте! – воскликнул я и зажег фонарик.

Не забуду того, что предстало моим глазам в слабом свете: как оказалось, я оттащил кусок Камня от большей его секции, и вторая, малая, часть лежала в страшном разъединении от родительской.

Мне стало плохо. Все теперь стало иначе, и появилась новая задача, не самая приятная. Чем уносить разбитый Камень, лучше завопить и позвать сторожа – пусть починят Камень!

– Мы разбили счастье Шотландии, – в благоговейном ужасе прошептал Алан.

Я посветил фонариком на излом и вдруг заметил, что большая его часть намного темнее, чем тонкая светлая полоса с верхнего краю. В Камне многие годы была трещина, и никто об этом не говорил.

– Нет, не мы! – сказал я. – Это они его разбили. Они обманывали нас и утаивали!

– Кончайте болтать и пошевеливайтесь! – заметил Гэвин.

Я схватил меньший кусок, как футбольный мяч, и открыл дверь алтаря. В дальнем конце нефа по-прежнему дрожал тусклый свет, но от сторожа ни слуху ни духу.

Я торопливо прошагал мимо алтаря, спустился по ступеням и вошел в трансепт. Эта часть Камня весила примерно сотню фунтов, но я был словно бы на спортивной площадке, какой бы помехой ни была эта тяжесть. Я вышел на свет, льющийся из двери Уголка поэтов, и вновь нырнул во мрак дворика каменщиков. Алан предусмотрительно открыл двери, перед тем как войти в аббатство, так что ничто мне помешало. Кей увидела меня и проехала по улочке навстречу мне. Она открыла дверцу, и я закатил кусок Камня на заднее сиденье.

– Он раскололся, – сказал я. – Давай обратно в укрытие.

Не знаю, что она подумала, но к тому времени, как я вернулся в аббатство, машина снова стояла на прежнем месте в начале улочки.

Дела у остальных двоих шли неплохо. Ступени, ведущие с алтаря вниз, были широкими и невысокими, и преодолеть их особого труда не составило. Мы вцеплялись с разных сторон в пальто и, держа его между собой, тащили вниз, ступенька за ступенькой. Все проходило тихо, слышалось только наше тяжелое дыхание, да изредка кто-то приглушенно кряхтел от натуги. Время от времени раздавался жалобный звук рвущейся ткани, пальто с трудом справлялось с этой тяжестью.

Мы добрались до подножия ступеней и поволокли Камень через неф. Пот слепил глаза, мы задыхались… Вдруг, каким-то чудесным образом, мы очутились у дверей и остановились, переводя дыхание, поскольку совсем выбились из сил.

– Еще один рывок, – сказал Алан. – Теперь нам нельзя проигрывать.

Я открыл дверь, и в тот же миг услышал, как завелся двигатель машины. Автомобиль двинулся по улочке, откуда его хорошо было видно с дороги. Нам все равно еще надо было перетащить Камень через дворик каменщиков. Слишком рано подгонять машину.

– Дура, – сказал я и рванулся мимо ряда навесов к Кей, чтобы заставить ее отогнать машину обратно в укрытие.

Автомобиль стоял возле пролома в заборе. Я открыл дверцу.

– Гони обратно и спрячься, – бросил я отрывисто. – Мы еще не готовы.

Кей холодно посмотрела на меня.

– Меня полисмен видел, – сказала она. – Он идет через дорогу.

Я забрался в машину рядом с ней и бесшумно прикрыл дверцу. Потом потянулся вперед и включил фары. Я старался восстановить дыхание и вытирал с рук пыль аббатства – о пальто Кей. Я закинул руку на заднее сиденье, нашарил запасную куртку Алана. Осторожно я накинул ее на фрагмент Камня. Потом заключил Кей в объятья.

Мы оба оказались в странной ситуации, однако никто из нас не чувствовал себя смущенным или обеспокоенным. Кей была спокойна и невозмутима, словно бы мы остановились по пути домой с танцев, и пару минут я был так поглощен насущной задачей, что совершенно забыл о полисмене. Для нас это была уже третья бессонная ночь, и я думал, что наши чувства настолько притуплены усталостью, что всякую ситуацию мы будем воспринимать как нормальную. Разум наш был холоден как лед, и мы так крепко обхватили друг друга в темноте и так долго не ослабляли объятий ради нашей главной цели, что не было места ни страху, ни панике.

Перед нами возникла смутная фигура полицейского.

– Что тут происходит? – громко спросил он. Было совершенно ясно, что тут происходит. Мы с Кей отпустили друг друга не раньше, чем дали стражу порядка уйму времени поглазеть на нас.

– Канун Рождества, офицер. Ну, вы же понимаете, – объяснил я.

– Канун Рождества? Как бы не так! – ответил он. – Уже пять часов утра Рождества.

– Ого! – сказал я. – Неужели уже столько времени?

– Это частная собственность. Вам нельзя тут оставаться, – сказал он нам. – И почему это вы проехали вперед, когда меня увидели?

– Я знаю, – промолвил я смиренно. – Я понимаю, что нам тут находиться нельзя. Мы включили фары, чтобы показать вам, что собираемся уезжать.

– Но куда нам деваться? – спросила Кей, кокетливо глядя на него. – На улице так много народу.

Мы объяснили ему, что отправились в поездку из Шотландии, а когда приехали в Лондон, то было уже поздно искать ночлег. Мы сидели и держались за руки, пытаясь создать у него впечатление, что безумно влюблены и даже на миг не хотим расстаться друг с другом, а в гостиницу ехать не хотим.

Он почувствовал к нам симпатию. К моему ужасу, полисмен снял шлем и поставил его на крышу машины. Закурил сигарету и всем своим видом показывал, что уйдет не раньше, чем ее выкурит.

– Там дальше по дороге есть неосвещенная автостоянка, – промолвил он, задумчиво почмокав губами. Мы знали об этой стоянке. Там была запаркована наша вторая машина.

– Ну, не будь нам тут так уютно, – сказала Кей, засовывая голову льву в пасть, – то мы всегда можем сделать так, чтобы вы нас арестовали и предоставили нам кровать в тюрьме.

– Нет-нет! – понимающе промолвил констебль. – В Лондоне сегодня не найдется полисмена, который вас арестует. Никому не хочется в день, когда дарят рождественские подарки, появляться в суде и свидетельствовать против парочек.

Кей сжала мне руку.

– Хорошая ночка для преступления! – сказал я, и мы все рассмеялись.

Все это время я слышал доносящийся из-за забора шорох. Почему бы, скажите на милость, им не затаиться, пока не уйдет полицейский? Выяснилось потом, что они и представления не имели, что мы там полицейского развлекаем, и на все лады костерили и меня, и всех моих предков до десятого колена за то, что я рассиживаюсь в машине, пока им приходится всю работу делать.

Кей тоже услышала шум, и мы втянули констебля в оживленный разговор. Он нашел в нас великолепную компанию. Впредь каждое его мало-мальски смешное замечание встречалось взрывами громкого хохота, а когда он сподобился на шутку, то мы едва в конвульсиях не забились. Должны же они услышать наш смех и насторожиться.

Из-за забора донесся приглушенный мягкий стук. Констебль замолчал, напрягся, прислушиваясь. Сердце у меня ушло в пятки. Ладонь Кей в моей руке одеревенела. Потом полисмен рассмеялся и сказал:

– Это старик-сторож с лестницы свалился.

Мы с Кей закатились безудержным истерическим смехом – так нам было смешно представить себе, как сторож падает на лестнице. Уж теперь они наверняка нас услышали.

– Поскорей бы шесть часов пробило, – заметил констебль. – Тогда бы мое дежурство кончилось.

Уголком глаза я заметил, как медленно приоткрывается дверца в заборе: Показалось лицо Гэвина, потом его голова и плечи. Вдруг он замер, как громом пораженный. Он заметил полисмена, и губы безмолвно зашевелись в каком-то ругательстве. Дюйм за дюймом он пятился обратно, и дверь за ним затворилась. Полицейский докурил свою сигарету и нахлобучил шлем.

– А вы лучше езжайте отсюда, – сказал он нам.

– Так и сделаем! – сказал я, утирая со лба капли холодного пота.

– Вы дорогу нам не покажете? – спросила Кей, стараясь увести его подальше отсюда.

– Ну, уж мимо стоянки не проедете, – заметил он, рассказывая нам, куда ехать.

Кей завела двигатель. Хотя слышать ей это будет неприятно, но водитель она и сейчас плохой, однако тем утром она с машиной плохо управлялась с умыслом, а не потому, что водить не умела. Никогда сцепление не включалось так резко; никогда машину так дико не бросало из стороны в сторону. Я оглянулся и помахал констеблю. Как Кей и предполагала, полисмен следовал за нами – он был изумлен таким сумасшедшим стилем вождения, чтобы обращать внимание на что-то другое. Мы добрались до Олд-Пэлас-Ярд, и Кей, прибавив скорость, погнала автомобиль дальше.

Джимми Макбет, король корнкистеров, 1951 год
Хэмиш Хендерсон

Пионер в изучении фольклора, Хэмиш Хендерсон сыграл важнейшую роль в записи, собирании великих шотландских баллад и сохранении балладной традиции Шотландии. В начале 1950-х годов он, автор песен и поэт, начал путешествовать в поисках исполнителей баллад. Позднее его работы попали в архив только что образованной Школы шотландских исследований в Эдинбурге, которую он номинально, хотя и с большим воодушевлением возглавлял. Ниже он описывает одну из первых своих поездок. Корнкистер – исполнитель баллад в «лачужном стиле».

Что такое «лачужный стиль» – образ жизни рабочих на фермах Северо-Запада до Первой мировой войны – Джимми узнал на собственном горьком опыте. В тринадцать лет он бросил школу и на ярмарке в Брандейне нанялся на работу на ферму в приходе Дескфорд, что к югу от Куллена в Баффшире… Самым ярким его воспоминанием о первом годе работы стало жестокое избиение цепью от телеги за то, что не справился с управлением лошадьми… Неудивительно, что позднее Джимми Макбет отзывался о рабочих на фермах Северо-Запада того времени как «крайне забитых и печальных людях, очень угнетенных и подавленных». Условия, в каких приходилось парням жить и работать, то, чем их кормили (обычно – заваренная кипятком овсяная мука) – обо всем этом горько жалуются и сокрушаются в «лачужных балладах», и когда очень далеко от Северо-Запада Джонни спел слушателям «Друмделги», то о труде на фермах в прежние дни он сумел по-настоящему узнать намного больше, чем способны сообщить сотни правительственных документов и бюрократических докладов.

Начало Первой мировой войны так или иначе дало шанс порвать с этим «тяжким рабским трудом». Джимми вступил в Гордонский полк и воевал в окопах Франции и Фландрии… Демобилизовавшись, он столкнулся с гнетущей перспективой вновь запрячься в ярмо на ферме, но судьба – в облике Джорди Стюарта из Хантли, богатого коммивояжера, – решила иначе. Джорди был ценителем баллад, и именно он заронил в голову Джимми идею, что тот мог бы лучше зарабатывать своим необыкновенным голосом, обладавшим уникальными низкими тонами, будучи уличным певцом, чем, подчиняясь нужде, вернуться к прозябанию в хибарах на фермах. Джорди не только убедил Джимми, что на этом пути того поджидают слава, деньги и великое вокальное будущее; он также научил его двум-трем десяткам песен, которые благодаря Джимми стали впоследствии знаменитыми, в том числе и лучшим вариантам, которые в настоящее время собраны в сборнике «Идемте, бродяги и торговцы»…

По-настоящему Джимми обретал себя во время ярмарки в Айкее… Когда появлялся Джимми Макбет, он сразу же оказывался в центре оживленной группы рабочих с ферм, которые наперебой просили спеть «Склоны Россшира», «Рви, распарывай», «Шар из Кирримира» и другие красочные песни из его репертуара…

Впоследствии Джимми отремонтирует гостиничный бар в Олд-Дире, и веселье продолжится. Хорошо помню, как увидел его в 1953 году, в расцвете славы – в этом самом баре, вечером ярмарочного дня; один сельскохозяйственный рабочий, Который, очевидно, испытывал к нему сильную привязанность, сидел и внимательно слушал, пока Джимми учил его, куплет за куплетом, песне «Прекрасные холмы Эрлин». Я чувствовал, что это большая привилегия – быть свидетелем подлинного акта изустной передачи традиции, особенно когда учителем выступает не кто иной, как нынешний «король корнкистеров».

Обычно Джимми пел на «Турра-маркете» (ярмарке грузчиков), и именно в Турриффе мы с Аланом Ломаксом в 1951 году впервые сделали запись его выступления. Тропинка, которая привела нас к Джимми, начало брала у «Лорди» Хэя, бывалого певца «лачужного стиля», с которым я встретился во время прошлой поездки… Мы записали с ним множество песен в гостинице «Коммершиэл» в Турриффе; вдобавок он составил для нас краткую сводку о творческом пути и личности Джимми Макбета и любезно рассказал, где мы, вероятно, можем того отыскать. Как оказалось, в «Норт-Лодже», образцовых меблированных комнатах в Элгине.

На следующий день мы поехали на запад от Турриффа, через Банфф и Бакки. Алан высадил меня возле дома Джесси Мюррея в Бакки и поехал один в Элгин, чтобы забрать Джимми. Джесси, знаменитый исполнитель баллад, был на редкость в хорошей форме, и я едва заметил, как пролетели два часа, когда вдруг сообразил, что слышу, как к дому подъезжает машина Алана. Через минуту-другую мы с Джесси оба одновременно и впервые увидели Джимми; опередив Алана, он вошел на кухню, и лицо у Джимми сияло, на нем играл румянец, в том числе и от выпивки. Наступила тишина, а потом Алан сказал: «Хэмиш, Джесси!.. Хочу познакомить вас с Джимми Макбетом».

Полчаса спустя мы уже были на пути в Туррифф, и Джимми пел на заднем сиденье автомобиля… Когда он узнал, что мы направляемся в «Турра-тун», то не был уверен, какой прием там встретит. Когда он был в городе в прошлый раз, местная полиция вышвырнула его из города, настрого велев никогда больше в Турриффе не появляться. Тем не менее Алан уверил его, что это «особый случай» – и это действительно было так, – и Джимми триумфально въехал в город. Вскоре он получил номер – и королевскую выпивку – в лучшей гостинице города.

И Джимми, который никогда не упускал случая заявить, что якобы происходит от того самого Макбета, который «заколол короля Дункана сквозь тюфяк», – а заодно, при должном воодушевлении, и от самой симпатичной из трех сестер-ведьм, – быстро сообразил, что здесь, в лице двух бродячих фольклористов в «форде-англии», ему явилась сама судьба и что повторное появление (несмотря ни на что) в «Турра-тун» знаменует собой качественное изменение в его творческой карьере, в его более чем плутовской жизни. Те первые записи, сделанные в гостинице «Коммершиэл», означали не что иное, как пересечение в пространстве и во времени старого мира ярмарки в Айкее и нового мира будущего, где на несуществующий пока и в мечтах фестиваль в Киле со всей Британии будут съезжаться сотни юных поклонников, чтобы услышать Флору Макнил, Эвана Макколла, Маргарет Барри, Феликса Дорана, Белл и Алекса Стюартов – и самого Джимми Макбета, ставшего для всех бедных и обездоленных символом и объединяющим фактором.