Текст книги "Присутствие. Дурнушка. Ты мне больше не нужна"

Автор книги: Артур Ашер Миллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 30 страниц)

– Не имеет особого значения, какой он тут, внизу. – Гвидо ткнул большим пальцем вверх, в небо. – Главное то, что делается там.

– Нету там никаких признаков ветра, – сказал Гай. В его глазах таилась насмешка. Он не хотел, чтобы кто-то решил, что ему хочется спорить. – И яиц у нас больше не осталось, Гвидо, – сообщил он.

Гвидо начал есть.

А в небе между тем разгоралась настоящая заря, и оно напоминало сейчас мокрую бумагу, внезапно охваченную огнем. Перс и Гай уселись на землю лицом к Гвидо, и все принялись за яичницу.

Покров темноты быстро сполз с красного грузовика, стоявшего в нескольких ярдах от них. Позади него показался маленький самолет. Гвидо Раканелли ел яичницу и пил кофе, Гай Лэнглэнд наблюдал за ним со слабой улыбкой, не произнося ни слова. Перс смотрел в светлеющее небо, беспрерывно моргая и не обращая особенного внимания на остальных. Он уже покончил с кофе и сунул в рот кусок жевательного табака, тут же начав его сосать.

Небо стало розовым, как днем.

Гай Лэнглэнд провел в песке черту между своими ногами и спросил:

– Так полетим сегодня, Гвидо? – И посмотрел Гвидо прямо в глаза, все еще улыбаясь.

Гвидо с минуту раздумывал. Он был старше двоих других, ему было под пятьдесят. Акцент у него был почему-то как у уроженца Восточного побережья, с резкими и четкими «р». Иной раз он даже казался хорошо образованным. Он повернулся и уставился на маленький приземистый самолет.

– Я вот то и дело начинаю задумываться, на кой черт нам все это нужно, – сказал он.

– Что конкретно? – спросил Гай.

Перс смотрел на Гвидо, ожидая продолжения.

Гвидо почувствовал обращенное на него внимание и продолжил легко и с явным удовольствием:

– У меня там клапан барахлит. Я точно знаю, Гай.

– Да он уже давно барахлит, Гвидо, – проговорил Гай сочувственно.

– Да, я знаю, – ответил Гвидо. Они не спорили, а только искали выход из положения. – И нам едва ли удастся заработать на этом по двадцать долларов на брата – там осталось всего четыре или пять лошадей.

– Мы это и раньше знали, Гвидо, – заметил Гай. Они всегда симпатизировали друг другу.

– Там можно и шею себе свернуть – и за двадцать долларов.

– Черт, ты ж отлично знаешь эти горы! – возразил Гай.

– Ветер нельзя разглядеть, Гай, – сказал летчик.

Теперь Гай понял: Гвидо готов лететь. Понял он и то, что Гвидо просто хочется четко представить себе все ожидающие их опасности, чтоб их было хорошо видно и их можно было пересчитать; после чего он полетит, невзирая на них.

– Летишь туда вдоль какого-нибудь ущелья, потом выходишь из него, а потом снижаешься туда, где эти сучьи дети пасутся, и только собираешься сесть, как тебя швыряет к земле какой-нибудь проклятый шквал, и все кончено.

– Я знаю, – сказал Гай.

Воцарилось молчание. Гвидо потягивал кофе, рассеянно глядя в сторону самолета.

– Я просто каждый раз начинаю об этом думать, – проговорил он.

– Ну что ж, – вступил Перс Хаулэнд. – Все же это, черт побери, лучше, чем поденщина.

– Тут ты чертовски прав, Перс. Точно лучше, – задумчиво сказал летчик.

– Видал я, как гибли парни, которые никогда не поднимались в небо, – произнес Перс.

Двое остальных знали, что его отца убил бык – это было уже давно, – и он присутствовал при его смерти. Да и сам он не раз ломал себе руки на родео, а однажды бык азиатской породы ударил его копытом в грудь.

– Один раз на родео около Салинаса я видал, как одному парню башку начисто оторвало лопнувшим тросом. Они этим тросом втягивали лошадей в кузов грузовика. И эта голова покатилась, как шар в боулинге. Прокатилась, наверное, ярдов двадцать пять, пока не стукнулась о столб ограды, только тогда остановилась. – Перс выплюнул табачную жвачку и повернулся к Гвидо. – У него усы были. Странная штука! Я и не знал, что у него усы. Никогда не замечал. Пока не увидел, как голова остановилась, и вот вам пожалуйста – все усы в пыли.

– Пыльные, значит, были усы, – улыбнулся, несмотря на воцарившееся похоронное настроение, Гай.

И все улыбнулись. Время на секунду остановилось, словно зависнув в воздухе. Они ждали. Наконец Гвидо сдвинулся с места, повернулся на одной ягодице и объявил:

– Ладно, пошли. Пора мотор прогревать.

Гвидо наклонился, рукой опершись о землю, поднялся на ноги, крутанувшись всем телом, и выпрямился. Гай и Перс Хаулэнд уже шагали к грузовику, Перс подтягивая штаны на живот, распираемый завтраком, Гай, как старший, более бодро и нетерпеливо. Гвидо стоял, держа раскрытую ладонь надогнем, и наблюдал затем, как они стали втаскивать в кузов шесть огромных покрышек от грузовика. К каждой была проволокой прикручена веревка длиной в двадцать футов с петлей на конце. Прежде чем забросить покрышки в кузов, Гай проверил веревки, желая удостовериться, что они прочно закреплены и петли в порядке и готовы к тому, чтобы арканить.

Гвидо поморгал, глядя на пригревающее солнце, бросил взгляд на товарищей, оглянулся вправо, где начинались горные ущелья, и мысленно, как пальцами, ощупал все эти проходы и горы за ними, где в низинах и долинах он на прошлой неделе выследил небольшой табун пасущихся там диких лошадей. Сейчас он ощущал в себе легкость, прихода которой дожидался последние три дня, этакое бестелесное стремление лететь. Все эти три дня он держался подальше от самолета: его, как чесотка, изнутри разъедала некая легкомысленная беззаботность, ощущение, которое, он всегда так считал, в конце концов приведет его к гибели. Примерно пять недель назад он прибыл в эту пустыню вместе с Гаем Лэнглэндом и уже успел добыть в этих горах семерых мустангов. За это время он не раз пикировал чуть не к самым скалам, проходя всего в футе от них, после чего, когда они уже сидели вокруг костра и ужинали, у Гвидо возникало ощущение, что он нарочно бросал самолет в такие глубокие пике, чтобы погибнуть. И тогда он снова вспоминал свою умершую жену, и еще одна мысль приходила ему в голову, которая всегда посещала его, когда он вспоминал ее мертвое лицо. Это была мысль тихая и неотступная, мысль, вызванная осознанием того, что у него так ни разу и не возникло желания завести себе другую женщину после того, как он похоронил на кладбище возле Боуи умершую жену, положив в могилу рядом с нею ее мертворожденного младенца. Уже семь лет он ждал проявления настоящего желания к женщине, и ничего похожего на это так и не появилось. Его это радовало – знать, что теперь он свободен от подобных желаний, и это иной разделало его беспечным, когда он поднимался в воздух, как будто какая-нибудь хорошая катастрофа или авария самолета снова сделают его таким, каким он когда-то был. Однако теперь он мог неделями бродить по улицам Боуи и лишь изредка, в самый неподходящий момент вдруг подумать, что в последнее время ни разу даже не глянул в сторону проходивших мимо девушек, и им вновь овладевало чувство беспечности, нечто вроде этакой свободной веселости, как будто все вокруг вызывало один только смех. И все это до того случая, когда он вошел в то пике и вывел из него самолет, чуть не касаясь травы, а обратно поднимался с отвалившейся нижней челюстью и весь в поту. Поэтому все эти последние три дня, проведенные здесь, на высоте, он решительно отказывал себе в праве поднимать машину в воздух, пока ветер не уляжется совершенно, и все время пребывал в угрюмом настроении. Стартовать он хотел при наличии абсолютного контроля над собственными мозгами, не желая идти ни на какой риск. Теперь же ветра не было совсем, и он ощущал, что изгнал из себя эту гнусную веселость. Он отошел от затухающего костра и прошел мимо Гая и Перса по пологому склону к машине – ну чисто толстый, серьезный футбольный тренер за момент до игры.

Он оглядел фюзеляж и лысые покрышки колес. Он любил этот самолет. Снова, в который раз, осмотрел просевший правый амортизатор, который был уже не в состоянии держать полагающуюся нагрузку, и поэтому самолет стоял, чуть завалившись набок; и снова он повторил себе, что это не слишком серьезно. Затем услышал, как заработал мотор грузовика, и стал отвязывать и распускать узлы веревок, которыми самолет был закреплен за колья, вбитые в почву. Подъехал грузовик. С подножки спрыгнул Перс Хаулэнд и пошел к хвосту, взялся за ручку, поднял хвост самолета над землей и развернул его, чтобы нос смотрел в бесконечную пустыню, отвернувшись от гор. Они размотали резиновый шланг, закрепленный на бочке с горючим в кузове грузовика, и сунули штуцер в топливный бак самолета, расположенный за мотором, и Перс завертел ручку насоса.

Гвидо обошел крыло и подошел к пилотской кабине. Правая дверца была сложена и опущена вниз для доступа воздуха. Сунув руку в кабину, он достал оттуда свою драную кожаную летную куртку и облачился в нее.

Перс стоял, опершись о бампер грузовика и улыбаясь.

– А куртка-то у тебя с отличной вентиляцией, Гвидо, – заметил он.

– Я теперь не могу найти себе подходящий размер, – сказал на то Гвидо.

Один рукав был разорван на локте, а на спине высохшая кожа разъехалась по всей длине, обнажив шерстяную подкладку. Когда-то он в этой куртке летал бомбить Германию. Он сунул руку за спинку сиденья и достал футляр с летными очками, вынул их, сунул футляр обратно, утвердил очки на голове, затем снова полез за спинку и достал из небольшого деревянного ящика возле пилотского сиденья гладкоствольный охотничий пистолет и четыре патрона. Зарядил пистолет и аккуратно уложил его под сиденьем. После чего залез в кабину, уселся на пилотское сиденье, протянул через живот привязной ремень и застегнул его. Гай между тем занял позицию перед пропеллером.

Гвидо крикнул сквозь открытую дверь кабины:

– Проворачивай, Гай-бой!

Гай подошел к винту, оглянулся, проверяя, нет ли под ногами камней, о которые он может споткнуться, дернул вниз лопасть и отпрыгнул.

– Еще раз! – крикнул в полной тишине Гвидо.

Гай снова шагнул к пропеллеру, снова оглядел землю около ног и снова дернул за лопасть. Мотор с шумом всосал и выпустил воздух, и все услышали, как у него в утробе свободно проворачиваются в масле разные валы и шестеренки.

– Контакт, Гай-бой! – крикнул Гвидо и переключил тумблер зажигания.

На этот раз Гай осмотрел землю вокруг себя более тщательно и поплотнее надвинул на голову шляпу. Перс стоял, опираясь о передний бампер грузовика, пожевывая табак и сплевывая, чуть прищурив глаза под палящими лучами солнца. Гай поднял руки, дернул лопасть винта вниз и отпрыгнул. Из выхлопных труб вылетели клубы черного дыма.

– Клятый автомобильный бензин, – проговорил Гвидо. – Зажигание включено. Давай еще раз, Гай-бой! – Экономя деньги, они покупали низкооктановый бензин.

Гай снова подступил к пропеллеру, рванул лопасть вниз, и мотор выдал свое «ч-а-а-ах!». Из выхлопов в утренний воздух дохнуло белым дымом. Гай отошел к Персу и встал возле него, наблюдая за происходящим. Фюзеляж содрогнулся, и пропеллер превратился в сверкающий диск. Сзади за аэропланом поднялась тонкая пыль и полетела в сторону гор. Гвидо поддал газу, и машина, кренясь и скрипя, поползла в сторону открытого пространства пустыни, переваливаясь через кусты полыни, давя и кроша побелевшие скелеты животных, погибших за зиму. Упрямо ползущий самолет, пробиваясь вперед по неровной местности, стал теперь как бы меньше, но затем его нос поднялся, и между шинами и грунтом пустыни образовалось пространство. Он лениво взлетел и развернулся в сторону, откуда совершал подъем. Когда самолет пролетал над головами Гая и Перса, Гвидо помахал им сверху. Сейчас он казался совершеннейшим чужаком – в этих жутких очках, весь в коже. Им было видно, как он высунулся из кабины по пояс и отвернулся от них, глядя сквозь лобовое стекло фонаря на встающие перед ним горы. Самолет улетал все дальше, постепенно набирая высоту и растворяясь, теряясь на фоне потоков оранжево-пурпурного света, поднимающихся из пустыни к горам и скрывающих от ковбоев диких животных, до которых они так хотели добраться.

У них было по крайней мере два часа, пока самолет вернется, гоня перед собой диких лошадей, и они занялись тем, что вымыли три оловянные тарелки и кружки и убрали их в алюминиевый сундук для провизии.

Если Гвидо удастся сразу обнаружить этих лошадей, они снимутся с лагеря и к вечеру вернутся в Боуи. Они собрали и с тщательностью моряков сложили свои постели и аккуратно уложили их на земле рядом. Шесть огромных покрышек с привязанными к ним веревками, сейчас смотанными в бухты и уложенными внутрь, двумя кучами лежали в кузове грузовика. Гай Лэнглэнд осмотрел их и даже пощупал, постоял минутку, размышляя, не забыли ли они чего. Потом запрыгнул в кузов и проверил, плотно ли завернут кран бочки с бензином, которая была прикручена к задней стенке кабины. Оказалось, завернут он хорошо. Он спрыгнул на землю, залез в кабину и завел мотор. Перс уже сидел там, надвинув на глаза шляпу, прикрываясь от яркого желтого солнечного света, бьющего им в лица сквозь лобовое стекло. Вдруг рядом показалась бегущая трусцой тощая и очень озабоченная бордер-колли, и Гай, который уже собирался захлопнуть дверцу, позвал ее. Колли запрыгнула в кабину, и он пристроил ее между педалью сцепления и левой стенкой кабины.

– Черт побери, чуть было не забыл про Белль, – буркнул он и тронул машину вперед.

Грузовик принадлежал Гаю, и он всячески старался оберегать переднюю подвеску, которую легко можно было повредить на такой пересеченной местности. Так что двигался он медленно. Им было слышно, как плещется бензин в закрепленной снаружи бочке. Уже становилось тепло. Они ехали в молчании, глядя вперед на проложенные по земле две колеи, которым они и следовали, пробираясь сквозь заваленные костями заросли полыни. В тридцати милях впереди возвышались вулканические горы, являвшие собой северную границу пустыни, лежащей в чаше на высоте семи тысяч футов, пустыни, которую не посещал и не видел никто, за исключением нескольких ковбоев, каждые несколько месяцев выезжавших на поиски заблудившегося скота. В Боуи, который располагался в шестидесяти милях отсюда, об этом месте не знал никто. Они были здесь только вдвоем, да еще грузовик и собака, и теперь, продвигаясь вперед, они ощущали покой и радость от того, что у них была цель и они сейчас изолированы от всего мира. Перс сгорбился на сиденье, моргая и вроде как собираясь снова заснуть, Гай закурил сигарету и расслабился, позволив телу свободно болтаться из стороны в сторону в такт покачиванию грузовика.

Вдали слева показался движущийся клуб пыли, и Гай сказал: «Антилопа», и Перс сдвинул назад шляпу и посмотрел туда. «Кажись, не меньше шестидесяти делает», – сказал он, и Гай ответил: «Больше. Я одну гнал однажды, так выжимал больше шестидесяти, а она все равно удрала». Перс удивленно помотал головой, и они снова стали смотреть вперед.

Перс, немного подумав, продолжил:

– Нам бы неплохо рвануть завтра в Ларго, если хотим поспеть на это родео. Народу там будет толпа, и сплошь желающие поучаствовать.

– Надо бы там поглядеть насчет жеребцов.

– Да мы рано туда приедем; если приехать рано, все можно успеть.

– И деньжат хотелось бы выиграть, – сказал Перс. – И еще надо бы там хорошего коня себе купить.

– Да они только рады будут включить тебя. Тебя ж там теперь отлично знают. И хороших жеребцов тебе подберут, – ответил Гай. Перс считался одним из лучших объездчиков диких лошадей, и на всех местных родео организаторы всегда были рады объявить о его участии.

Воцарилось молчание. Гаю приходилось придерживать рычаг переключения передач, иначе он соскакивал в нейтральное положение, когда машина наезжала на кочки. Крестовина карданного вала совсем разболталась. Гай знал об этом, так же как и о том, что передние покрышки совсем уже лысые. Он сунул руку в карман штанов и нащупал четыре серебряных доллара, оставшиеся от тех десяти, что Рослин дала ему, когда он уезжал от нее несколько дней назад.

Перс, словно прочитав мысли Гая, сказал:

– Рослин бы здесь понравилось. Особенно эта антилопа, готов поспорить. – И Перс улыбнулся, как они обычно улыбались, когда Рослин, уроженка Восточного побережья, поражалась всему, что они делали, видели или говорили.

– Ага, – отозвался Гай. – Она любит такие штуки. – Боковым зрением он наблюдал за молодым напарником. Тот смотрел вперед, слегка улыбаясь. – Отличная баба, эта старуха Рослин, баба что надо.

– Точно, – согласился Перс Хаулэнд. Гай продолжал наблюдать за ним, стараясь уловить подвох, но на лице Перса было лишь радостное одобрение. – В первый раз в жизни такую встречаю, – добавил молодой ковбой.

– Да их вообще-то много, – сказал Гай. – Некоторые женщины с востока иной раз могут обмануть. Они там все образованные, но все отличные товарищи. И чертовски хороши как женщины. Особенно некоторые.

Они помолчали. Потом молодой спросил:

– Ты много их знал, таких, с Восточного побережья?

– Ну, они у меня бывали. Иногда.

– Единственные образованные женщины, каких я знал, были у нас, где я жил, в учительском колледже. Студентки. Знаешь, – он тепло улыбнулся при воспоминании, – я тогда считал, черт побери, образование – это все. Но когда потом поглядел на их мужей, на тех, за кого они замуж повыходили – школьных учителей и все такое, слушай, я бы ни за что им не доверился. И к тому же они прямо готовы сесть мужику на шею – это им как «доброе утро» сказать. Я некоторое время учил таких верховой езде, там, дома.

– То, что у женщины образование, еще ничего не значит, – ответил Гай. – Женщина – это женщина. – Перед его глазами встал образ жены. На секунду он даже задумался, живет ли она по-прежнему с тем мужиком, которого он вздул шесть лет назад, когда наткнулся на них, устроившихся вдвоем в припаркованной машине.

– Ты развелся? – спросил Перс.

– Нет. Не стал с этим связываться. – Гая всегда здорово удивляло, как это Перс высказывает именно то, о чем он сейчас думает. – Ты как догадался, что я как раз про это и думаю? – спросил он с улыбкой. Его жгло любопытство, и смолчать он не мог.

– Черт, да я и сам не знаю, – сказал Перс.

– Ты всегда так делаешь. Я думаю про что-то, и ты сразу вступаешь и говоришь это вслух.

– Интересная штука!

И они поехали дальше в молчании. Сейчас они приближались к середине пустыни, где им будет нужно повернуть на восток. Гай теперь ехал быстрее, поскольку хотел поскорее добраться до точки встречи и спокойно сидеть там, дожидаясь появления самолета. Он продолжал поддерживать рычаг переключения передач и чувствовал, что тот все время пытается соскочить на нейтраль. Надо бы его починить. Уже приближался такой момент, когда ему понадобятся примерно пятьдесят долларов или придется продавать грузовик, потому что без ремонта он скоро станет бесполезен. А без грузовика и без лошади он останется только с тем, что у него в карманах.

Перс прервал молчание:

– Если я не выиграю в субботу, надо будет что-то придумать насчет работы – мне нужны деньги.

– Черт побери, ты всегда говоришь то, о чем я как раз думаю.

Перс засмеялся. Его порозовевшее лицо выглядело сейчас очень молодым.

– Почему это?

– Я как раз сейчас думал, – сказал Гай, – чем бы таким заняться, чтоб деньжат заработать.

– Так Рослин же дала тебе что-то.

Перс сказал это без всякой задней мысли, и Гай знал это, и тем не менее почувствовал злость, кровь яростно бросилась ему в лицо. За эти пять недель явно что-то произошло, и Гай не знал точно, что именно. Рослин стала звать Перса «умницей» и всякий раз, проходя мимо, когда тот сидел у нее в гостиной и выпивал с ними, целовала его в затылок.

Не то чтобы это само по себе что-то означало, потому что, как он прекрасно знал, женщины с Восточного побережья всегда так делают, это у них такая привычка. Особенно выпускницы колледжей, да к тому же разведенные. Что вызывало у него некоторое недоумение и о чем он все время раздумывал, так это то, как вел себя при этом Перс, который, казалось, почти не замечает этих ее поцелуев. Иногда даже создавалось впечатление, что он уже переспал с нею и теперь может не обращать на нее никакого внимания, как обычно делают мужчины, которые уже знают, кто тут настоящий босс. Но потом ему начинало казаться, что все дело в том, что Перса она не особенно интересует или, может быть, он сдерживается из уважения к Гаю.

И снова Гай ощутил страстное желание подзаработать деньжат какой-нибудь работой. Он чувствовал, что опускается на самое дно и скоро там будет, особенно если окажется, что Рослин действительно влюбилась в этого парня, что сидит сейчас рядом с ним. Подобное с ним уже однажды случилось, с его собственной женой, но теперь это пугало его значительно сильнее, и он не понимал почему. Не то чтобы он не смог обходиться без Рослин. Не было в мире никого и ничего, без чего бы он не смог обходиться. Она была примерно его возраста и всегда полна смеха, который не был смехом, и веселости, которая не была веселостью, полна авантюризма, но явно деланного, и он все это прекрасно знал, даже смеясь вместе с нею, или надирался вместе с нею в барах и на родео. Настоящая жизнь у него была только однажды, когда у него был свой дом, и жена, и дети. Он понимал разницу между тогдашним временем и теперешним, но невозможно же навек сохранить все, что имеешь, так что он никогда особенно не задумывался о том, чтобы что-то сохранить, и не слишком расстраивался, если что-то терял. Всю свою жизнь он был таким же, как сидящий сейчас с ним рядом Перс Хаулэнд, – перекати-поле, вечно в дороге или готовый снова пуститься в путь. И только тогда, когда он обнаружил жену с посторонним мужчиной, он понял, что у него был в жизни свой столб, к которому он был привязан, причем с полным для себя удовольствием. Он уже несколько лет не виделся с нею и с детьми и очень редко вспоминал о ком-то из них. Ничуть не чаще, чем думал о нем его собственный папаша после того дня, когда он получил в свое распоряжение пони – ему тогда стукнуло четырнадцать, – чтоб ездить с их ранчо в город, и поехал дальше, в Монтану, и проторчал там три года. Он жил в этих краях так же, как жил его отец, и куда бы он ни отправлялся, перед ним всегда был широкий простор, и это во вполне достаточной мере связывало его с отцом, а потом с женой и детьми. И теперь с ним вполне могло однажды такое случиться – что в каком-нибудь городке или на каком-нибудь родео, куда его может случайно занести, он вдруг оглянется через плечо и неожиданно увидит свою дочь или одного из сыновей или же, наоборот, никогда с ними не встретится. По сути дела, у него никогда не было ощущения, что он их бросил – или вовсе не бросал, – поскольку все они были живы и жили на этих же самых просторах, в прериях, потому что все в этих местах всегда было за пределами самого дальнего полета воображения, далеко-далеко, и сам он по большей части работал в одиночку или с двумя-тремя парнями и в любом случае в дальних горах.

Теперь в отдалении можно было разглядеть сверкающую стену раскаленного воздуха, волнами поднимающегося с плоской глинистой равнины, куда им нужно было добраться. Они уже приближались к ней, и вот она открылась перед ними за стеной горячего воздуха, и они в очередной раз могли убедиться, насколько она бесконечна – дно доисторического озера тридцати миль в длину и семнадцати в ширину, зажатое между двумя горными хребтами. Это была плоская безжизненная равнина бежевого оттенка, на которой не росло ни травы, ни кустарников, даже камней тут не было; здесь можно было гонять на машине, делая сотню миль в час, свободно сняв руки с руля и вообще ни на что не натыкаясь. Они продолжали ехать в молчании. Грузовик перестал трястись, когда колеса покатились по более плотной почве, где почти не было поросших полынью кочек. Волны разогретого воздуха вставали перед ними плотной стеной, их почти можно было пощупать. Потом грузовик покатился еще более гладко, и они оказались на глинистом дне бывшего озера, и когда миновали пару сотен ярдов, Гай затормозил и выключил двигатель. Воздух был неподвижен, вокруг царило мертвое молчание, пронизанное солнечным светом. Открыв дверь, он услышал, как заскрипела петля, чего он раньше не замечал. Они побродили вокруг, слыша при этом, как их рубахи скребут им по спинам, и даже шорох рукава, задевшего за штаны.

Они стояли на глинистой корке, твердой как бетон, и смотрели в ту сторону, откуда приехали. Смотрели на горы, у подножия которых разбили вчера лагерь, где и переночевали, внимательно осматривали их склоны, отыскивая самолет Гвидо. Ему еще рановато было появляться, и они занялись делом: вытащили из кузова бочку с бензином и поставили ее на землю в нескольких ярдах от грузовика: кузов должен быть пуст, когда придет время загонять лошадей. Они забрались в него и уселись в гнезде покрышек, шеями опершись о кромки и свесив ноги.

Перс сказал:

– Надеюсь, их там и впрямь пять.

– Гвидо сказал, что видел пять.

– Он сказал, что не уверен, кажется, один всего лишь жеребенок.

Гай предпочел промолчать. Он чувствовал, что сейчас заспорит с Персом. Он наблюдал за ним боковым зрением, видел его худые щеки, поросшие светлой щетиной, и сильную, жилистую шею, и сейчас было в этом Персе что-то странное.

– Ты еще долго думаешь здесь оставаться, Перс? – спросил он.

Оба глядели на отдаленные хребты, высматривая самолет.

– Не знаю. – Перс сплюнул через борт грузовика. – Мне, правда, тут уже поднадоело.

– Ну, все-таки это лучше, чем поденная работенка.

– Да уж, черт возьми. Любое дело лучше, чем поденщина.

Гай чуть прищурился:

– Ты ведь настоящий перекати-поле, парень. Неприкаянный.

– Ага, и это мне подходит. – У них часто возникал разговор на эту тему, и им это очень нравилось, они ее прямо-таки смаковали. – Уж во всяком случае, это лучше, чем гнуть спину на какой-нибудь проклятой ферме, гоняя коров как последний бакару [63]63
  Ковбой. Искаженное от vacero (исп.)– пастух.


[Закрыть], чтоб кто-то мог купить бензину для своего «кадиллака».

– Ты чертовски прав, – подтвердил Гай.

– Черт побери, Гай, да ты и есть самый неприкаянный из всех, кого я когда-либо видел, и с тобой все в порядке.

– Не жалуюсь, – сказал Гай.

– Ничего я не хочу и не хочу чего-то хотеть.

– Вот это правильно, парень.

Гай снова почувствовал, как они близки, и порадовался. Он не сводил глаз с дальних хребтов. Солнце грело плечи, и от этого ему было очень хорошо.

– Кажется, у него там возникли проблемы с этими сучьими мустангами, – заметил он.

Перс тоже посмотрел в сторону гор.

– Еще и пары часов не прошло. – Он обернулся к Гаю. – Там, в горах, уже, наверное, и мустангов-то больше не осталось, а?

– Вроде того, – согласился Гай. – Парочка небольших табунов. Больше тут ничем не разживешься.

– А чем ты намерен заняться, когда тут станет совсем пусто?

– Можно двинуть на север, мне кажется. Там вроде как осталось несколько больших табунов возле Тайбоун-Маунтин и этого горного хребта, что там проходит.

– Это далеко отсюда?

– Около сотни миль к северу. Если только удастся заинтересовать Гвидо.

Перс улыбнулся:

– Он не очень-то любит куда-то перемещаться, да?

– Да он такой же неприкаянный, как и все прочие, – сказал Гай. – Ничего ему не надо, ничего он не хочет. – И, помолчав, добавил: – Ему предлагали работу пилота – летать в Монтану и обратно. И за хорошую плату.

– И он отказался, да?

– Это не для Гвидо. – Гай улыбнулся. – Как он им сказал, ему может не понравиться кто-нибудь из пассажиров.

Оба рассмеялись. Перс даже помотал головой, восхищаясь Гвидо. Потом заговорил:

– Мне вот тоже дома предлагали взять на себя целую академию верховой езды. Я подумал, вроде неплохо. Двести в месяц и на всем готовом. И нетрудная работенка. Можно вообще в седло не садиться. Просто болтаться рядом, чтоб клиенты были довольны, да сажать девиц в седло и помогать слезть обратно.

Он замолчал. Гай знал, что должно последовать. Всегда одно и то же. Это еще больше сближало его с Персом, и это было именно то, что ему в первую очередь нравилось в Персе. Он наткнулся на Перса в баре, где этот парень угощал спиртным всех подряд, транжиря выигрыш на родео. Волосы у него все еще были в крови от удара копытом взбрыкнувшей лошади, случившегося всего час назад. Рослин предложила ему позвать врача, и он сказал: «Большое спасибо. Только это не слишком серьезно. Кому достается сильно, тот обычно помирает, и никакой врач не поможет, а если удар несильный, в любом случае поправишься без всякого врача».

Тут Гаю вдруг пришло в голову, что Перс был знаком с Рослин еще до того, как они встретились в этом баре. Он уставился на парня, сидевшего к нему в профиль.

– Хочешь, двинем на север вместе, если я туда соберусь? – спросил он.

Перс с минуту думал.

– Да нет, я, наверное, пока здесь поболтаюсь. Там же родео почти не бывает.

– Я, может, сумею найти там пилота, на севере. А Рослин отвезет нас туда на своей машине.

Перс обернулся к нему, немного удивленный:

– А разве она тоже туда поедет?

– Конечно. Она ж настоящий товарищ, – сказал Гай. И посмотрел Персу прямо в глаза, которые сразу потеплели, и в них появилось заинтересованное выражение.

– Ну, может быть, – ответил Перс. – Понимаешь, сказать тебе по правде, Гай, мне никогда особо не нравилось бить этих лошадей, чтоб из них потом делали корм для кур.

– Ну, если не мы, тогда кто-то другой будет их бить.

– Да знаю я! – И Перс повернулся, чтоб посмотреть на дальние горные хребты. – Просто мне кажется, они должны оставаться здесь, им тут самое место.

– Да они там ничего не делают, только объедают траву, которая должна идти на прокорм нормального скота. Скотоводы всегда отстреливают их, если те им попадаются.

– Знаю, – сказал Перс.

– Они даже не утруждают себя, чтоб отвести их на бойню. Просто отстреливают, и те потом гниют там.

– Знаю, – повторил Перс.

Наступило молчание. Вокруг все тоже замерло: в окружавшей их чаше бывшего озера никто не двигался, ни жуки, ни ящерицы, ни кролики. Солнце по-прежнему грело им спины и ноги. Гай сказал:

– Я бы продавал их в школы верховой езды, да уж больно они мелкие, только для детей годятся. А перевозка обойдется дороже, чем они стоят. Ты ж сам их видел – разве это лошади, одна кожа да кости.

– Ну, не знаю, просто мне не очень-то это нравится, когда их сотнями пускают на корм курам, вот что. Если бы пять или шесть… но сотни – это уж слишком. Ну, не знаю…

Гай немного подумал, потом сказал:

– Ну а если не это, тогда поденная работа. В тутошних местах ничего другого нету. – Он говорил о себе, объяснял собственное отношение к проблеме.

– По мне, так лучше объезжать диких лошадей и зарабатывать на жизнь этим делом, Гай. – Перс обернулся к нему. – Хотя могу и на север с тобой податься. Ну, не знаю.

– Рослин сперва и не собиралась сюда выезжать, – сказал Гай. – Но когда посмотрела, как они выглядят, перестала жаловаться. Ты ведь не слышал от нее жалоб, а?