Текст книги "Современная новелла Китая"

Автор книги: Артем Лунин

Соавторы: Раймонд Чэндлер,Лю Шаотан,Ван Аньи,Гао Сяошэн,Чжан Сюань,Фэн Цзицай,Шэнь Жун,Чэнь Цзяньгун,Гу Хуа,Цзяо Цзуяо
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 34 страниц)

Выделялась в гостиной женщина высоких добродетелей и изящного сложения, не совсем ясного возраста, с нежным, как молоко, голоском и в очках, которые она то снимала, то надевала, вытягивая при этом губки и вызывая симпатии окружающих. Она, разумеется, верховодила молодыми гостями. Имя ей было Юй Цюпин.

День ото дня жизнь в городе В. становилась лучше, и у Чжу Шэньду жизнь тоже день ото дня становилась лучше. Семитомник вот-вот должен был одеться в твердый переплет, автор, необычайно воодушевленный, целых четыре месяца потратил на тщательнейшую доработку, прошелся по всему тексту, заменив в общей сложности семь слов и шесть знаков препинания и выдвинув при этом целый ряд соображений по поводу верстки, шрифта, даже отдельных литер, предложил Юй Цюпин подготовить для второго издания текст послесловия на 752 знака. Она же высказалась в том смысле, что по завершении «Послесловия» ей следует взяться за написание «Комментированной биографии Чжу Шэньду», и хорошо бы ему привести в порядок свои фотографии с младенческих лет по сю пору, а также собрать воедино черновики и рукописи. Достопочтенный Чжу удовлетворенно улыбнулся, но тем не менее пробурчал:

– Ну, будет, будет вам, кому это интересно!

И продолжалось бы это благоденствие без заминок, без каких бы то ни было изменений, время отстукивало бы дни, как маятник в европейских часах, не случись однажды этого «инцидента с Чжао Сяоцяном».

22 ноября 1983 года в восемь часов вечера Юй Цюпин ворвалась в гостиную профессора Чжу Шэньду. В таком волнении и растерянности, что, сбрасывая пальто, ненароком оторвала красивую, с переливами, голубую пуговицу, а здороваясь, выказала сверхобычную почтительность. Чжу Шэньду нахмурил бровь правого глаза, приподнял веко левого, а Юй Цюпин плюхнулась на диван и лишь тогда вымолвила:

– Этот ничтожный Чжао открыто бросил вам вызов!

– Что за Чжао и какой вызов? – не понял ее Чжу Шэньду.

– «Слабак» Чжао – Чжао Сяоцян!

– Какой такой Чжао Сяоцян? – брезгливо процедил профессор, словно эти три слога «чжао-сяо-цян» обозначали какой-нибудь редкостный микроб, лабораторным путем обнаруженный в экскрементах.

– Плешивый такой коротышка, – еще больше взвинчиваясь и потому совершенно невразумительно принялась объяснять Юй Цюпин, – мать его развелась, а он школьником таскал груши из общественного сада. И вроде в Канаде стажировался. Три года потратил, и на что?! Выучился, видите ли, золотых рыбок разводить. А теперь вот статью тиснул – мыться, говорит, надо утром!

Словно бомба взорвалась над ухом Чжу Шэньду.

– Что? Утром? У-у-утром, – даже начал он заикаться, – мы-мы-мыться? Так что же это, тогда, может, и го-го-говорить но-но-ногами станем, а пе-пе-петухи я-я-яйца на-начнут нести?!

Юй Цюпин расстегнула модную сумочку из искусственной кожи, достала местную «Вечерку» и ткнула пальцем в «Канадскую россыпь» на третьей странице – одну из серии статей Чжао Сяоцяна. Засуетилась, отыскивая дальнозоркому профессору очки, и когда он нацепил их, то увидел зловредные фразы, отмеченные красным карандашом (а одно слово было даже подчеркнуто):

«…B нашей стране большинство обычно моется вечером, перед сном. Здесь же люди предпочитают принимать ванну поутру, встав с постели…»

Он проглядел всю третью полосу вечерней газеты, но лишь эти, выделенные красным карандашом слова, по соседству с «Маленькими бытовыми хитростями: как устранить запах изо рта», – лишь они и заслуживали хмыканья профессора Чжу.

– В сущности, – произнося это, Юй Цюпин очень мило надула губки, так что нижняя выпятилась этаким совочком, – в сущности, это серьезная проблема, когда мыться, утром или вечером. Кто он такой, этот Чжао Сяоцян? Ну, побывал в Канаде, и что? Канадская луна – она что, круглее китайской? Мне бы предложили поехать в Канаду – отказалась бы! Подумаешь, в Канаду съездил – и уже возомнил о себе! С чего он взял, что именно по-канадски купаться правильно? У нас тут, в В., не канадцы живут! Или может, девять десятых наших горожан – рабочие, служащие, овощеводы из пригородов – все по канадам разгуливают? А если канадцы непочтительны к родителям, то и мы должны быть такими же? Да и потом, Канада…

От этой громыхающей «Канады», казалось, лопнет голова, и Чжу Шэньду замахал руками:

– Ах, наивное дитя, что взывать к его разуму…

Тут звякнул колокольчик у дверей, и трое самодовольных учеников Чжу Шэньду, обычно прибывающих по вечерам на поклон к профессору, явились, дабы выразить свое отвращение к «бредням» этого мелкотравчатого Чжао Сяоцяна. Особенно возмутила их ужасающая непочтительность по отношению к многоуважаемому Чжу. Основы куповедения, опасались они, могут быть в корне потрясены.

– Полно вам. – Многоуважаемый Чжу начал слегка выходить из себя. – Юнец, молоко на губах не обсохло, покрутился за границей, поднахватался и болтает невесть что, стоит ли толковать об этом!

Высказавшись так, он глубоко вдохнул и шумно выдохнул, при этом в горле что-то клекнуло, будто петух спросонья кукарекнул. Этаким манером он обычно намекал гостям, что пора и честь знать. Но сегодня звуки были особенно колоритными, в них слышалась и «сумрачная завеса дождя», и даже «стена ливня».

В этот вечер Чжу Шэньду вел себя еще вполне благопристойно. Через пару дней, однако, город взорвался слухами: «Чжу Шэньду вознегодовал», «Чжу Шэньду считает Чжао Сяоцяна мелкотравчатым», «многоуважаемый Чжу назвал Чжао Сяоцяна негодяем и послал подальше», «профессор Чжу заявил, что у Чжао Сяоцяна не тот уровень», «доктор Чжу полагает, что рассуждение Чжао Сяоцяна с душком», «Чжу Шэньду сказал…».

Не имея ног, слухи тем не менее доходили до ушей Чжао Сяоцяна.

У того тоже была своя «братия» и довольно сплоченная. Наибольшую активность проявлял высокий, тощий, хромой, не по летам бородатый малый с большими, как у женщины, глазами. Звали его Ли Лили.

– Какое бескультурье, какое невежество, какая тупость! – возмущенно всплескивал он руками. – Это их куповедение – пустой звук. У всех у них единственная забота: благополучно достичь последнего рубежа – крематория!

Чжао Сяоцян штурмовал зоологию и действительно постоянно экспериментировал с золотыми рыбками, изучая наследственные мутации, что и вызвало презрительное замечание Юй Цюпин: «Отправился за границу, чтобы выучиться, видите ли, золотых рыбок разводить». Он и предположить не мог, что его статейка, тиснутая, как говорится, на задворках вечерней газеты, вызовет такую бурю, и уже сожалел, что сочинил весь этот вздор. И строго одернул Ли Лили, осмелившегося задеть Чжу Шэньду.

– Учитель Чжу, – сказал он, – немало совершил. Его эпохальные куповедческие идеи двинули наш город далеко вперед по пути прогресса. Никто не сможет вычеркнуть глубокоуважаемого Чжу из истории. И японским он к тому же владеет. Почтенный Чжу взрастил меня, был ко мне добр. Я всегда буду помнить, что учиться в Канаду поехал именно по его рекомендации. Глубокоуважаемый Чжу – мой учитель, и совесть не позволит мне забыть об этом. Тут просто мелкое недоразумение, объяснимся, и дело с концом.

У Ли Лили от ярости дрожали губы, и, тыча пальцем в Чжао Сяоцяна, он закричал:

– Книжник! Книжный червь! Чем больше читаешь, тем больше тупеешь! Где-то голову потерял, а где – не знаю, как когда-то здорово сказанул Линь Бяо.

Чжао Сяоцян лишь ухмыльнулся. С такими гостями, как Ли Лили, он всегда был приветлив, смеялся, беседовал, порой не без пользы для себя. Но он, в конце концов, другого сорта человек, он не может, да и не хочет считаться «духовным вождем» этого скопища. Нет и никогда не было у него нужды в таких, как этот Ли Лили. Тоже мне «штаб»! «Крылья»! Он сам, без всяких крылышек взлетит, ни носильщики, ни советчики ему не нужны, и своих идей достаточно. Они суетились, таскали ему информацию, а он только слушал. У него свои проблемы, свои концепции, он мыслит по-своему.

На следующий день Чжао Сяоцян сел на телефон, но утром дозвониться до Чжу Шэньду не сумел. Днем повезло, но тот обедал и, узнав, кто на проводе, подходить не стал. Через двадцать две минуты последовал ответ, что почтенный Чжу отдыхает. Во второй половине дня Чжао возобновил попытки, однако телефон был прочно занят. Тогда в пять часов рванул к Чжу Шэньду сам. Тот сидел насупленный. Оба чувствовали себя неловко, не зная, что сказать. Поговорили о погоде. И вдруг кто-то упомянул Канаду.

– Бывал я там, не понравилось, гордыня их заела, – высказался Чжу Шэньду.

– Да, да, конечно, – безропотно согласился Чжао Сяоцян. – Я тут, – наконец начал он, запинаясь, – для вечерней газеты написал статью, где как-то вскользь затронул проблему купания, но, поверьте, я ничего и никого конкретно не имел в виду…

Не успел он закончить фразу, как Чжу Шэньду, завопив, подскочил на диване – и довольно высоко: стар, да удал.

– Не надо об этом, ясно? Я не просил вас читать мне лекции по куповедению! Вы же отказываете мне в культуре, в знаниях! Я, по-вашему, туп! И единственная моя забота – благополучно достичь последнего рубежа – крематория! Не так ли?

Чжао Сяоцян остолбенел. С какой быстротой, слово в слово донесли до ушей Чжу Шэньду все, что лишь двадцать четыре часа назад произнес в его доме Ли Лили! Неужели многоуважаемый Чжу установил там подслушивающие устройства? Ах, если бы установил! Тогда Чжу Шэньду знал бы, что всю эту чепуху городил не Чжао Сяоцян, что он и слушать ее не желает, напротив, строго пресек. Конечно, полностью вину с себя не снимешь, произнесено-то было в его доме, он сам предоставил Ли Лили время и место для этих безответственных и, прямо скажем, оскорбительных высказываний, да еще при сем и присутствовал. Все логично. Ведь не у Чжу Шэньду, не на людном перекрестке порол эту чушь Ли Лили, а в его, Чжао, доме, так можно ли считать себя непричастным к этому? Или заявить Чжу Шэньду – я, дескать, «сам по себе»? Отмежеваться от Ли Лили, чтобы вместе с Чжу Шэньду начать на два голоса поносить негодяя?

И Чжао Сяоцян проглотил готовые вырваться слова.

А Чжу Шэньду поначалу не поверил тому, что ему передали. И вспомнил все эти оскорбления лишь потому, что вспылил. Вспылил непритворно, хотя все еще не мог категорически утверждать, что слова эти придумали не сами доносители. Но как-то не так вел себя Чжао Сяоцян, и почтенный Чжу начал склоняться к мысли, что говорил это, пожалуй, Чжао Сяоцян. Иначе почему он ничего не опровергает, не отрицает? Ну и Чжао Сяоцян, какой же злобный хулитель! Вот тут-то Чжу Шэньду и рассвирепел…

Чжао Сяоцян возвращался домой в тоскливом расположении духа. В ушах звучал сердитый голос Чжу Шэньду, перед глазами маячил он сам, раскаленный гневом, с почему-то вдруг заострившимся носом и до того плотно сжатыми губами, что верхняя стала прямой, как лезвие ножа, все это необычайно раздражало и даже пугало Чжао Сяоцяна. Он уже сожалел, что столь опрометчиво ринулся к почтенному Чжу, вот сам же и нарвался! Так и шел он по улице в некоторой прострации, пока на перекрестке его чуть не сбила «Корона». Взвизгнули тормоза трех машин, бежавших с разных сторон по разным направлениям. Водители и постовой дружно облаяли его. А постовой еще и нотацию прочел. Чжао Сяоцян пропустил ее мимо ушей, согласно кивая в такт монотонному брюзжанию. Наконец постовой отпустил его, наставительно заключив:

– Ладно, на первый раз отпускаю, но больше мне не попадайтесь.

Прощен, понял Чжао Сяоцян и засмеялся.

Пару минут постоял на углу под фонарем, разглядывая огромную афишу фильма «Наш Столетний Бычок»: плотный крестьянин присел бочком на лежанку, в руках миска и палочки для еды, жена сердитая, верно, одурачил ее, а сам лопает. Да, есть над чем посмеяться в жизни и есть от чего впасть в уныние. Но все же немного полегчало.

Дома он поужинал, вместе с женой посмотрел по телевизору хронику – руководители страны принимали иностранных гостей. И гости, и хозяева были весьма учтивы, откровенны, и все эти ковры, диваны, чайные сервизы, люстры, картины на стенах создавали атмосферу спокойствия и устойчивости, в общем-то благотворно подействовавшую на Чжао Сяоцяна. В следующей передаче «По нашей планете» показали африканскую страну. Города с высоченными зданиями и потоками машин, бескрайние пустыни, первобытные танцы. Завершал программу вечерний концерт – в слепящем сиянии ламп, переливах красок, точно клоуны, выламывались «звезды».

Когда на следующее утро коллеги Чжао Сяоцяна затеяли с ним дебаты о «куповедении», с его лица не сходила улыбка – он вел себя, как на дипломатическом приеме.

– В сущности, – говорил он, – обсудить эти проблемы совсем неплохо, на почве «куповедения» могут расцвести все цветы. Каждый, у кого в голове есть идеи, открыто излагает их! Что ж тут страшного?

И продолжал:

– Я, конечно, со всем почтением отношусь к учителю Чжу и полностью принимаю его куповедческую теорию. Но это отнюдь не означает, что каждая его фраза – истина в конечной инстанции и что я не имею права рассказать о Канаде все как есть, в чем-то его дополнить, сказать что-то свое, пусть даже и спорное!

Высказал он все это просто, искренне, очень и очень деликатно, и все же ему показалось, что слушают его с недоумением и даже каким-то беспокойством.

Повздорив с Чжао Сяоцяном, Чжу Шэньду вскоре уже раскаивался в своем недостойном поведении. Да уж такая была у него натура: в своих ошибках всегда обвинял других. Он считал, что никаких ошибок он бы и не совершал, если б его не провоцировали, не мешали, не прибегали к разным уловкам, ничего специально не подстраивали. Он не снизойдет до споров с этими желторотыми чжаосяоцянами. Не годится ронять свое достоинство! Вот так спустя несколько дней он и стал в нужные моменты принимать величественные позы и изрекать:

– Да-да, приветствую дискуссии!

– Это мы еще обсудим, какое купание разумней!

– Своей книгой я не подвел черту, истина – плод труда многих.

– Прекрасна молодежь, которая, не склоняясь перед авторитетами, смело ставит новые проблемы, выдвигает новые концепции!

– Наши предки, люди незаурядные, всегда плыли против течения, игнорировали авторитеты, разрушали традиции!

– Я сам начинал с того, что отступил от традиции!

И многое еще в таком же роде. Все это должно было продемонстрировать широту его суждений и показать, что он выступает как бы от имени истины.

– Истина рождается в спорах!

– Настоящее золото огня не боится!

Все эти изречения немедленно достигали ушей противной стороны. В наше время сведения просачиваются даже с заседаний Политбюро, что уж говорить о более низких уровнях! Получив информацию, обе стороны на время успокаивались и приостанавливали боевые действия.

Целую зиму интеллектуальные круги всего города В. и определенной части провинции Н. толковали об этой куповедческой распре. Наряду с критикой романа Чжан Сяотяня «Травы луговые», ярмаркой стеганой пуховой одежды, устроенной в В., жуткой историей о капризной шестилетней девочке, которая подсыпала матери мышьяку за то, что та не купила ей мороженое, после чего отец задушил малышку и сам повесился, – купальный спор, столкнувший поколения, привлек к себе внимание самых разных людей в обществе. Всего больше волновало вот что: каким образом в «отношениях» между Чжу Шэньду и Чжао Сяоцяном появилась «проблема»? Какова подоплека этих разногласий? Все жаждали обнаружить что-нибудь эдакое, тайное.

С вопросами приходили и к Чжао Сяоцяну, но он отделывался тем, что пересказывал ту самую статью в вечерней газете. Чжу Шэньду проблемы утреннего или вечернего купания обсуждал тоже без удовольствия. Их вялые ответы убивали всякий интерес у спрашивавших и слушавших, поскольку становилось ясно, что на столь несерьезных, незначительных конфликтах не создашь настоящую драму. Оба противника начисто отрицали наличие какой бы то ни было «проблемы отношений», однако такая фигура умолчания лишь укрепляла мнение, что «проблема» существует, и достаточно серьезная, глубокая. «Дело не простое», «есть тайные пружины», «то ли какие-то давние причины, то ли в самом деле непримиримый конфликт», вот к такому выводу и пришло большинство.

Похоже, в городе В. провинции Н. нашлись жаждущие поглубже копнуть «проблему отношений». Любители. Верно, у них имелось даже свое любительское «Федеральное бюро расследований» или же «Комитет государственной безопасности», а значит; и соответствующие возможности. Через какое-то время докопались до множества закулисных материалов, подняли на поверхность массу закрытой информации. Юй Цюпин и ее друзья с уверенностью утверждали, что Чжао Сяоцяна не устраивает ни место работы, ни должность, ни перспективы, ни жилищные условия. Поначалу ведь он надеялся, проглотив позолоченную пилюльку заграничной стажировки, получить статус научного работника, пост директора Института биологии провинциального отделения Академии наук, зарплату разряда на два повыше, трехкомнатную квартиру с холлом и возможность перевести в спецшколу свою дочь-первоклассницу. Но всем этим чаяниям не дано было осуществиться, и он вообразил, что на пути его стоит могучий авторитет Чжу Шэньду, а решив так, переменился к учителю, затаил злобу, выжидая момент, чтобы авторитет этот подорвать. Кто-то добавлял, что как-то на одном ученом собрании, сидя рядом с Чжу Шэньду за столом, уставленным кружками с чаем, Чжао Сяоцян хотел поздороваться с ним, но тот, увлеченный беседой с председателем Политического консультативного совета, проигнорировал робко протянутую руку желторотого Чжао и своей неумышленной холодностью нанес урон самолюбию Чжао Сяоцяна…

Что касается Ли Лили с друзьями, то они ухитрились разложить по полочкам даже такой мелкий факт. В городе В. было так заведено, что всякий, кто стремился занять достойное место в ученых или художественных сферах, непременно обивал пороги дома Чжу Шэньду, и стоило претенденту войти в высокие врата, как цена его возрастала десятикратно. Перед тем, кто прибивался к этой пристани, открывалось множество перспектив и на каждом перекрестке зажигался зеленый свет. Но прямодушный книгочей Чжао Сяоцян по возвращении в город В. из Канады целый месяц не показывался Чжу Шэньду, что и настроило глубокоуважаемого Чжу весьма и весьма против этого колючего Чжао Сяоцяна. Некоторые еще добавляли «совершенно секретные» сведения. Ученого-агронома профессора Ши Каньлюя, говорили они, всегда противопоставляли в нашем городе Чжу Шэньду. И вот Чжао Сяоцян на следующий же после возвращения со стажировки день наносит визит профессору Ши, подносит ему две банки растворимого кофе, баночку «Кофейного друга», электробритву, транзистор с вмонтированными в него электронными часами и еще какими-то штуковинами, а вдобавок еще два больших пакета с заморскими укрепляющими средствами. А к Чжу Шэньду путешественник заявился лишь спустя полтора месяца и подарил только пачку сигарет «35» и зажигалку «Кэмел». Так были посеяны семена вражды.

И вот, углубляясь в историю отношений этих людей, познавая их характеры, город постепенно вникал в психологическую основу конфликта. Поговаривали, что к старости Чжу Шэньду стал завистливей и не терпел, чтобы хоть кто-нибудь хоть в чем-нибудь превосходил его. Посмеивались: «Чжу Шэньду ревность заела». Другие заявляли, что Чжао Сяоцян, которому с детства везло, возгордился и шел, как таран, сметая всех со своего пути. Освоив психологию, общественность подобралась к политологии да информатике и со вкусом, со знанием дела принялась обсуждать столкновение «фракций юнцов и патриархов», «новой и старой партии», «заморских и местных нравов». Некий обозреватель (любитель, хотя и со своей «критической колонкой» – устной, разумеется) связывал все это с положениями о «практике» (которая, как известно, только и является критерием истины), а также с низвергнутой теорией «все, что…», допускавшей лишь «все, что» имелось в трудах Мао Цзэдуна, и отвергавшей то, чего там не встречалось.

В итоге любителям подсматривать да подзуживать стало почти совершенно ясно: «антагонизм между Чжу и Чжао» неизбежен, закономерен, ибо небеспричинен, то, что мы видим, – еще не вся его глубина, и за поверхностной фабулой скрываются совсем иные сюжеты. Увы, в городе В. обнаружили себя вполне тривиальные общие противоречия, глубоко поразившие время и общество на самых разных уровнях и притом в широком масштабе.

Встречались люди, в том числе и среди молодых, кто, прослышав о распре, потирал руки и исходя слюной принимался строить всякие планы в надежде поживиться на этом. В таких компаниях, попивая водочку и закусывая жареными креветками да яйцами «сунхуадань», целыми днями, с раннего утра и до поздней ночи, без сна и отдыха искали истоки и гадали об исходе войны Чжу с Чжао, вскрывали ее подоплеку, докапывались до сути, делились последними новостями и обсуждали дальнейшие перспективы. Один какой-нибудь фактик пережевывали тридцать три раза на день то так, то эдак. Что, например, Чжао Сяоцян привез профессору Ши. При этом вскидывали брови, округляли глаза, всплескивали руками, топали ногами, рассказывали с таким таинственным видом, что новость, услышанная в тридцать третий раз, казалась все такой же девственно свежей. До чего соблазнительно наблюдать за распрями между людьми! Традиционное любопытство живет в нас с давних, незапамятных времен летописей и эпохи борющихся царств и никогда не состарится, подпитываясь любопытством сегодняшним! Второго такого, как наше, китайское, любопытства в мире нет! Все новых и новых фанатов увлекает пагубная страсть к выяснению отношений. У нас в стране прямо какой-то «взрыв отношений», равно как и всевозможных рекомендательных списков, так что мы не уступим Западу с его знаменитыми «взрывами» – сексуальным, информационным… А китайская проза? – тут вам и любовь, и жизнь, и смерть, есть приключения и детективы, кто философствует, кто изображает типы, характеры или там потоки сознания, живописует нравы, чувства, душевные травмы, – но все это ни в какое сравнение не идет с панорамой взаимоотношений, интриге самых разнообразных ситуациях и часто к тому же между хорошим и людьми! Только это и способно сыграть на глубоких душевных струнах национального, исторического, местного, общинного, подсознательного, традиционного, современного и так далее! И связать возвышенное с низменным, древнее с современным, дряхлое с юным, отечественное с привозным!

Завершив свой всеобъемлющий анализ, компании расходились. Одни шли к Юй Цюпин, другие к Ли Лили – «примазаться» к Чжу Шэньду или к Чжао Сяоцяну. «Примазаться» – словечко модерновое, изобретение «культурной революции», так говорили о тех, кто пристраивается к кому-либо (а в те времена имели в виду к какой-либо «линии»). «Примазываться» гораздо выгодней, чем даже играть в кости либо на тотализаторе в старом Шанхае или сегодняшнем Гонконге. А кое-кто вообще считает, что это кратчайший путь к успеху на любом поприще. Посему одни, ринувшись к Чжао Сяоцяну, ничтоже сумняшеся, принимались поносить Чжу Шэньду. По любому поводу. Чжао Сяоцян аж за голову хватался. Другие же бросались к Чжу Шэньду, дабы на примере Чжао Сяоцяна продемонстрировать падение общественных нравов, изъяны в воспитательной работе, деградацию современной молодежи, Юй Цюпин получала информацию о том, какие неблаговидные деяния числились за Чжао Сяоцяном, какие речи произносил он еще в нежном возрасте. А его дочь? В детском саду исцарапала мальчику лицо. Вы подумайте, заключали они свой рассказ, «каков отец, такова и дочь, какова дочь, таков и отец», – ничего не скажешь, логично. Ли Лили нашептывали байку о том, что жена Чжу Шэньду мучила свою нянюшку, а Ли не преминул пустить это дальше, и вот уже почти известная и почти уважаемая в городе особа при встрече хватает его за руку, таращит глаза и, обдав жарким дыханием, заявляет:

– Не падай духом, товарищ Сяоцян, видишь, я с тобой, я одобряю и поддерживаю тебя!

А особа эта училась в той же школе, что и Чжао Сяоцян, правда, на тринадцать лет раньше, а теперь получает зарплату на шесть разрядов выше.

Чжао Сяоцяну стало тошно, и съеденные накануне две миски пельменей со свининой и луком едва не полезли обратно.

А к Чжу Шэньду явился какой-то длинноволосый, закаливший свой дух дыхательными упражнениями «цигун», что помогло ему тиснуть в «Вечерке» пару крошечных рассказиков. И высказался:

– Я давно заметил, что этот малый, Чжао Сяоцян, мать его, подонок! Если досточтимый Чжу не отвернется от меня, то стоит ему мигнуть, и он сможет помыкать мной, как своим конем.

От этих слов у Чжу Шэньду почему-то началось сильное сердцебиение и двадцать четыре часа не прекращалось. Он стал избегать длинноволосого, возжаждавшего с помощью укрепляющей дух гимнастики или иных каких-то специальных упражнений сломать судьбу ничтожного Чжао Сяоцяна.

Попадались ловкачи, которые не «примазывались», а старались держаться посередке. Встретят многоуважаемого Чжу – улыбаются, точно так же, как при виде Чжао. Встретят Чжао – поговорят о погоде, точно так же, как с многоуважаемым Чжу. Радость переполняет их при виде многоуважаемого Чжу, как и при встрече с Чжао. В высшей степени внимательны к обоим, дабы ни к кому не склониться, ни на шаг не приблизиться, так сказать, не допустить перевеса ни на грамм.

И почтенному Чжу, и Чжао тошно было от всех этих пересудов, этой ужасной атмосферы, но они были бессильны. Ну мог ли, посудите сами, почтенный Чжу отвернуться от Юй Цюпин, отказать ей от дома? А Чжао – поступить так же по отношению к Ли Лили? К чему самому себе яму рыть? Этак в конце концов и останешься один-одинешенек. Нет-нет, уговаривал себя Чжао Сяоцян, я себе не враг, и поэтому лучше не обращать внимания ни на какие демарши, делать вид, будто ничего не слышишь. А почтенный Чжу успокаивал себя так: человек значительный не снисходит до суетных мошек, душа врачевателя – бесстрастное зеркало, в чтении находит успокоение дух. Увы, оба они уже не вольны были распоряжаться собой, ввергнутые в болото сочувственного шепота, назойливого внимания, и должны были выступать в роли неких «лидеров фракций».

Со временем пересуды поутихли, а люди, до них охочие, нашли себе другую тему – принялись рядить, кто станет преемником городского головы, как вдруг в январе 1984 года небольшой столичный журнал поместил материальчик «Дискуссия после зарубежной стажировки», написанный давним, еще со школьных лет, приятелем Чжао Сяоцяна. Этот журналист побывал у него полгода назад. Чжао уже запамятовал, что тот приходил, и вспомнил, лишь получив сразу два экземпляра журнала.

Статья, как говорится, «в основном опиралась на факты», однако в немалой степени была разбавлена – как маслицем, так и уксусом. Но куда журналисту, очеркисту, подумал Чжао Сяоцян, без таких украшений? Только так и могут они продемонстрировать свой талант и стяжать славу и популярность в читательских массах. Эта мысль несколько успокоила его.

В статье приводились слова Чжао Сяоцяна: «Нам очень недостает споров, дискуссий, не о людях – о явлениях, недостает того духа, которым пронизано изречение „учитель мне друг, но истина дороже“! За границей я частенько бывал свидетелем жарких дебатов по какой-нибудь научной проблеме, но заканчивалось заседание, и спорщики расходились, оставаясь все теми же добрыми друзьями. Мы тут кричим, кричим десятилетиями, а настоящих дискуссий-то и нет. Во-первых, стоит высказать что-нибудь свое, хотя бы слегка отходящее от общепринятого, сразу же нарвешься на обиду – дескать, в кого-то метишь, целишь, провоцируешь, тут уж не один обидится, не два, а все поголовно! А если и начнут, паче чаяния, дебаты, то под гром клятв „победить или умереть!“, и бьются, бьются без устали, забыв о предмете спора, и никому не ведомо, куда их заведут такие „дискуссии“! Ну о каком расцвете науки тут можно говорить!»

Цитировались и другие слова Чжао Сяоцяна: «Перед лицом истины все равны, – как просто это провозгласить и как трудно этому следовать! От каких только критериев не зависит истина: власть, тенденция, авторитет, положение, должность, порой смертельно опасная для нижестоящих, всякие там цензы, возраст… да что об этом говорить! Попробуй возразить высоконравственной особе, если она к тому же еще и в летах, – пусть ты и прав, но тебя же и упрекнут: ведешь-де себя непристойно. Циничные и амбициозные – вот, одним словом, каковы наши научные дискуссии!»

Завершалась статья цветистыми оборотами: «За два океана в поисках знаний отправился Чжао Сяоцян. Высоко взлетел, широко мыслит, легко излагает, ничто от него не скроется, зрит в корень, самую суть ухватывает, взор его исполнен мудрости, движения – решимости. Это жаворонок, поющий о весне, несущий весну в научные сферы нашей родины!»

Черт подери!

Дочитав, Чжао Сяоцян вздохнул и принялся беспокойно расхаживать по комнате. Полдня утешала его жена:

– Да ведь ясно же, что беседовали полгода назад и ты решительно ни в кого не метил, если сомневаются, пусть проверят, запросят Пекин, а потом, писал же все это не ты, а этот твой дружок, высосавший у нас полстакана канадского виски, а потом подливший в статью маслица да уксуса, украсивший ее всякими цветочками…

– Что толку объяснять все это? Думаешь, твоим мнением поинтересуются? Или ты забыла про У Ханя? Ведь свою пьесу «Хай Жуй уходит в отставку» он написал задолго до Лушаньского пленума, на котором Пэн Дэхуай был снят с министерского поста, и тем не менее У Ханя обвинили в том, что он будто бы взывал к отмщению за безвинно пострадавшего Пэн Дэхуая? Куда же ты собираешься нести свою правду?!

– Время-то другое!

– А я и не говорю, что то же!

Между супругами спор развития не получил, а вот Чжу Шэньду воспринял статью как взрыв атомной бомбы. Юй Цюпин, на сей раз уже даже без нервной дрожи, обессиленной бабочкой слетела с журналом в руках к почтенному Чжу и, найдя его очки, протянула статью – без каких бы то ни было подчеркиваний красным карандашом.

Эту махонькую статейку почтенный Чжу изучал сорок пять минут, обсасывая каждую фразу, каждое слово. Сначала он покраснел, затем позеленел, пожелтел, побелел, но постепенно взял себя в руки, и в конце концов ярость обернулась вялостью, даже какой-то оскорбленной апатией. Дочитав статью, он не проронил ни звука, только губы задергались и искривились в усмешке.

Юй Цюпин вдруг проявила особое понимание и, видя, в какой транс впал многоуважаемый Чжу, незаметно ретировалась. В общем-то, своего добилась, даже не ударив пальцем о палец.

Всю ночь Чжу Шэньду не сомкнул глаз и что-то непрестанно бормотал. Лицо горело огнем, словно от пощечин, и свистели летящие в него острые стрелы Чжао Сяоцяна!

Утром ли мыться, вечером – какая разница! Важно не лебезить перед Канадой, презирая Китай. Чего он хочет – идти против предков? Против священной земли нашей? Славных предшественников? Учителей? Кровь закипела, из глаз полились жаркие слезы, вены вздулись на лбу, как подумал об этом Чжу Шэньду, нет, решительно не позволю еретическим бредням Чжао Сяоцяна взять верх! Жизни не пожалею. Больше твердости, очищающего ветра, этот сосуд вони не заслуживает внимания! Подумать только, «Основами куповедения» – семью томами! – не дорожит! Плюет на предков и потомков в трех поколениях, на дух Юйгуна^[17], сдвинувшего горы, на славные подвиги тысячелетий… Нет, не допущу, чтобы переменился цвет наших гор и вод, чтобы туманом заволоклись солнце и луна! Воина можно убить, но не опозорить! Если утром познаешь истину, то вечером и умереть не жаль! Книжник я какой-то, что ли, интеллигентщина, или имя свое опозорить хочу? Как бы ни петляла дорога, нельзя терять цель! Если мелкие жулики вроде Чжао Сяоцяна возымеют силу, государство перестанет быть государством, купание купанием, а мне и на смертном одре глаз не закрыть спокойно!