Текст книги "Современная новелла Китая"

Автор книги: Артем Лунин

Соавторы: Раймонд Чэндлер,Лю Шаотан,Ван Аньи,Гао Сяошэн,Чжан Сюань,Фэн Цзицай,Шэнь Жун,Чэнь Цзяньгун,Гу Хуа,Цзяо Цзуяо
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 34 страниц)

– По правде говоря, не очень вкусно, но есть можно. – И, помолчав, добавил: – После Освобождения прошло без малого тридцать лет, а крестьяне плохо живут, бедно. Почти так же, как во времена земельной реформы.

Старый буйвол кивнул и спросил:

– А во время «великой культурной революции» ты кто был?

– «Идущий по капиталистическому пути». Три года меня продержали в коровнике, семь лет жил в ссылке.

Лицо старика неожиданно смягчилось. Он выбил пепел из трубки и приказал жене подогреть вина и нарезать мяса. Я стал отказываться, но женщина меня успокоила:

– Мясо вареное, мы приготовили его к свадьбе, так что стряпать не придется.

Вместе с Эрлань они нарезали мясо, подогрели вино. Старый буйвол прикрыл рукой мою чашку.

– Если уважаешь нас – выпей несколько рюмок, а боишься – тогда ешь, я один пить буду.

В создавшейся обстановке было неудобно отказываться, и я согласился. Наполнив рюмки, Старый буйвол сказал:

– Ну, давай говори!

– Что говорить?

– Как что? Про то, что требовать выкуп за невесту – преступно, отвратительно, про реакционную сущность этого выкупа, про вымогательство, ну и, конечно, про отсталую крестьянскую психологию. Наслушался досыта! Хватит!

Я с улыбкой спросил:

– А почему вы решили, что я собираюсь об этом говорить?

– Так ты ведь начальник, значит, за тем и пришел.

– Раз так, давайте откроем окно, и пусть все слушают, какие красивые слова мы здесь говорим. Да я просто хотел у вас узнать: почему нельзя обойтись без подарков, без выкупа, без пятисот юаней?

Старик, потупившись, пил вино и молчал. Потом вдруг спросил:

– Столько лет не приходилось с начальством беседовать, не знаю даже, как теперь – дают вам на еду денег или не дают?

– Конечно, дают. Государством установлено: в день – тридцать фэней или карточками на цзинь и два ляна^[51] зерна.

– Я двадцать три года растил Эрлань, – продолжал Старый буйвол. – Пусть будет в день не тридцать, а двадцать фэней. Сколько всего получается?

Вот, оказывается, какую ловушку он мне расставил! Но не успел я рта раскрыть, как в разговор вмешалась Эрлань:

– Выходит, я в этом доме нахлебница? Да у меня в год самое малое две сотни трудодней!

– Это правда? – спросил я старика.

– Правда. Но если она уйдет в другую семью, уйдут и ее трудодни.

Я рассмеялся:

– По-вашему, значит, выкуп – дело законное и справедливое?

Старый буйвол ответил вопросом на вопрос:

– А если за дочь выкупа не брать, как потом сына женить? Ведь надо платить за невесту!

Брат Эрлань покраснел до ушей и убежал с чашкой в руках.

Старый буйвол выпил и продолжал:

– Ты скажешь, он еще маленький, а когда вырастет, по закону никакой выкуп уже не потребуется. Ха! Да если все по этому вашему закону будет…

Эрлань его перебила:

– Папа! Не говори чепухи!

– Это я говорю чепуху? Когда это закон ваш соблюдался? Кто не брал денег, выдавая дочь замуж? Или не платил за невесту? Все так делают. Одни в открытую, другие – тайком.

– Неужели и семья Ван Шуньси тоже?

– Ну, эти нет. Они и не брали и не давали. Обменяли. Как свинью на барана.

Я не понял, что он имеет в виду. Жена объяснила. Ван Шуньси женит сына на дочери свояченицы, а свою дочь отдает замуж за ее сына. Так называемый «родственный обмен». И выкупа, само собой, не надо.

– Ну а вторая пара?

– Какая вторая? А, это ты про сына У Чэнъю? Там тем более не за что платить деньги.

– Тоже «родственный обмен»?

– Нет, хуже. Сын «в примаки» идет!

– У нас равноправие. Что же плохого, если муж идет жить к жене.

– Это с какой стороны посмотреть. – Старый буйвол выпил и продолжал: – У Чэнъю еще молодым овдовел и остался с сыном на руках. Был ему и за отца, и за мать, вырастил. И отец, и сын оба работящие, но накопить денег на жену не смогли. Сыну за тридцать, а он все в холостяках ходит. Связался с одной вдовой, старше его, у вдовы ребенок, и она не хочет идти в чужой дом, предложила парню жить у нее. У Чэнъю и так и эдак прикидывал – выхода нет. И в конце концов согласился. Тут как-то пожаловался мне: «Вся жизнь моя – в сыне, ничего больше нет! Сердце от горя разрывается. А что делать? Не оставаться же парню холостяком!»

Старый буйвол умолк и вздохнул:

– Какие уж тут законы. Каждый выкручивается, как может. Крестьяне мы, беднота…

Он хотел налить себе вина, но чайник был пуст.

– Еще неси. – Он протянул чайник Эрлань.

– Папа, – сказала Эрлань, – посмотри, секретарь Чжоу больше не пьет, да и тебе хватит…

Тот метнул на нее сердитый взгляд и, буркнув: «У самого еще руки не отвалились!» – стал спускаться с кана. Жена взяла чайник, наполнила до половины вином, налила мужу и, пользуясь случаем, сказала:

– Тебе же нравится этот Юньшань. Ты сам был против выкупа, только вчера говорил: «По миру пойду, а не стану дочь продавать». И вдруг сегодня… Всех переполошил – и нас, и начальство…

– А ты не встревай! – оборвал жену Старый буйвол. – Моя дочь. Как хочу, так и выдаю замуж. Не нравится начальникам – не надо. Что мне за дело!

Я улыбнулся:

– Это камень в мой огород?

Старый буйвол ничего не ответил, снова выпил.

– Как же! Сам уездный секретарь прикатил собрание проводить! А что оно, ваше собрание? Думаете, после него все сразу перестанут выкуп брать?

– Может, не все и не сразу, но не агитировать же за то, чтобы дочерьми торговали?

– А что особенного? – после долгого молчания сказал старик. – При старом строе не то что дочерей – сыновей и жен продавали. А почему? Все бедность проклятая!

Старик раскраснелся, даже шея налилась кровью, на кончике носа блестели капельки пота. Он без конца подливал в рюмку вина. Жена хмуро смотрела на мужа, но вдруг распрямила брови и с улыбкой сказала:

– Дай-ка чайник, еще принесу.

– Напоить меня хочешь? – рассердился Старый буйвол и вылил рюмку обратно в чайник, после чего принялся за еду. Жена незаметно мне подмигнула. – После земельной реформы, – снова заговорил старик, – после кооперирования этот обычай стал отмирать. В шестьдесят пятом году я старшую дочь отдавал, не взял ни гроша. Еще одежды добавил да пару корзин. У матери спроси, если не веришь.

– Да, это правда, – подтвердила жена, кивнув головой. – Тогда у людей было зерно в закромах, в кредитном обществе у каждой семьи свой счет. Никто не стал бы из-за денег шум подымать, срамиться перед людьми.

Старик подхватил:

– А в последние годы только и знаем, что «капиталистические хвосты» рубить: личные наделы отрубили, подсобное хозяйство и животноводство – тоже. Теперь осталось только головы отрубить!

Я спросил, сколько он зарабатывал до «великой культурной революции». Ответила жена:

– В те годы, при начальнике Чжэн Гуюе, дневной паек был четыреста пятьдесят граммов зерна самое малое. Зарабатывали по юаню в день, а в хорошие годы бывало по юаню и двадцать фэней. Теперь же паек – двести восемьдесят, а заработок – двадцать пять фэней…

Старый буйвол ее перебил:

– Ну, вот ты – большой начальник. Скажи: как нам жить? Если и дальше так пойдет – впору не то что дочь или жену – самого себя на базар снести и ценник привесить!

– Это все Линь Бяо с «бандой четырех»…

– Так «банду четырех» уже два года как разгромили! А на селе все по-прежнему. Кости как были сломаны – так и не срослись. Окропили только красной водичкой – и все. Ха! Свадебный митинг! А насчет родов как? Тоже митинговать будете? Если хозяйство не поднимается, на что мне эти ваши цветочки-веточки? Куда я их засуну?

Я выпил всего две рюмки, но чувствовал, как горит лицо. Хозяйка заволновалась, одернула мужа:

– Отец, ты бы еще в правлении рупор взял да через него орал на секретаря Чжоу!

– Э-э! – как бы извиняясь, произнес Старый буйвол. – Я не хотел тебя обидеть. Ты здесь недавно, и не тебе за эти дела отвечать. Все мой язык. Не знаю, что с ним и делать!

– Все вы правильно говорите, – успокоил я Старика.

Я сказал это искренне. В словах Старого буйвола была самая простая и очевидная, настоящая правда. До приезда в Силинь я не задумывался над такими вопросами. Слов нет, купля-продажа при вступлении в брак отвратительна, но, если говорить честно, разве только крестьяне в этом виноваты? Разве можно одним лишь провозглашением свободы брака решить вопрос, пока не решены насущные проблемы и далеко не все крестьяне живут в достатке? Погруженный в свои мысли, я вдруг почувствовал на себе пристальный взгляд Эрлань и сразу все понял.

– Послушайте, Ван, заболтались мы с вами, – обратился я к старику. – А как все же со свадьбой Эрлань?

– Я не против, – не задумываясь, отвечал Старый буйвол. – Пятьсот юаней – и все в порядке! А нет – ведите меня в тюрьму! Хоть сейчас. А завтра свадьбу играйте!

Дальнейшие уговоры были бесполезны. Я посидел еще немного и попрощался. Эрлань проводила меня до ворот. Она не проронила ни слова – была в отчаянии.

– Я думаю, отец покуражится и в конце концов согласится, – пытался я утешить девушку. – Главное, что вы любите друг друга и рано или поздно своего добьетесь.

Эрлань отрешенно кивнула.

В правлении бригады снова собрался народ. Все были возмущены, узнав, что так и не удалось уломать старика, ругали его, называли собакой на сене – нарочно все делает, хочет другим досадить. Предложили вызвать его на собрание, покритиковать. Я возразил: пусть подумает хорошенько, чего-то он недопонимает. Приказным порядком или осуждением вряд ли чего-нибудь добьешься. Молодежь пошумела еще немного и разошлась. Остались мы с Чжэн Гуюем. Пользуясь случаем, я расспросил его о положении дел в Силине за последние несколько лет и убедился в том, что Старый буйвол сказал правду. Хозяйство района пришло в полный упадок, дальше некуда. Рассказывая, Чжэн Гуюй чуть не плакал.

Помолчали. Потом Чжэн Гуюй снова заговорил:

– По-моему, самое лучшее – повернуть назад, пойти по прежнему, правильному пути. Вокруг горы, и это надо учитывать, развивая хозяйство, используя главным образом зимний период.

На следующий день состоялся свадебный митинг. Все было очень торжественно и шло как по маслу. Старый буйвол тоже пришел посмотреть на веселье. Я не стал читать приветственную речь, которую подготовила для меня У Айин, а говорил о том, о чем мы накануне беседовали со Старым буйволом. Чтобы избавиться от свадебной купли-продажи, необходимо усердно трудиться, добиваться роста доходов и улучшения благосостояния членов кооператива. Говорил я искренне, убежденно, а под конец, ссылаясь на сообщение о Третьем пленуме, изложил точку зрения Чжэн Гуюя на развитие хозяйства в горных районах. Мне долго аплодировали. Особенно разволновался Чжоу Тева. Он протиснулся сквозь толпу и крепко пожал мне руку.

– Секретарь Чжоу, считайте, что с выкупом покончено навсегда, что он вырван с корнем! Пусть только наверху держат правильный курс, а уж мы у себя в горах наведем порядок!

Тут все разом заговорили, каждый предлагал свои меры для поднятия производства в зимний период: сбор лекарственных трав, косточек дикого персика и абрикоса, изготовление черенков для лопат, плетение корзин… Свадебный митинг незаметно перешел в производственное совещание. Поразительно! Всего несколько слов о решениях Третьего пленума, сказанных мной, вызвали целую бурю энтузиазма!

Вдруг все расступились, пропуская вперед Ван Эрлань и Чэн Юньшаня, которые пришли в венках из красных цветов. Я тихонько спросил Эрлань:

– Отец согласился?

Девушка, улыбаясь, кивнула.

– Сначала взял с меня расписку на пятьсот юаней… – вставил жених.

– Расписку? – вскричала У Айин. – Что за вздор!

Чжэн Юньшань, смеясь, пояснил:

– И еще велел приписать «на том свете отдам»!

Все так и покатились со смеху. Даже У Айин. Чжэн Гуюй заметил:

– На Старого буйвола это похоже! Помирать станет, пошутить не забудет!

МЭН ВЭЙЦЗАЙ

ЗАПИСКИ ПРЕДВОДИТЕЛЯ

© Перевод Е. Рождественская-Молчанова

Мэн Вэйцзай родился в декабре 1933 года в уезде Хундун провинции Шаньси. В 1948 году вступил в ряды НОАК, принимал участие в Освободительной войне, а затем добровольцем в войне за освобождение Кореи против американских захватчиков. В 1954 году поступил в Нанькайский университет в Тяньцзине на факультет китайского языка, после его окончания работал преподавателем в Народном университете Китая. В настоящее время ректор этого университета, главный редактор журнала «Наша эпоха».

Начиная с 1954 года публикует свои рассказы и стихи. Им написаны романы «Вчера была война», «Посещение без вести пропавшего», повести «Женщины», «Рождение скульптуры» (удостоена литературной премии НОАК), «Прилив на рассвете», «Фиолетово-красный петушиный гребешок», эпическая поэма «Образ героя», лирическая поэма «Едят траву», прозаическое произведение «От Пекина до Уссури», рассказы «Один советник и три генерала», «Пленный», «Старый вяз и вечнозеленая бегония», «Смерть великана», микрорассказы «Вдали от Пекина», «Бахчевые», «Пшено – это не рис»; научные статьи «К вопросу образного мышления», «Личность», «Творческий процесс» и другие.

* * *

– Пойдешь на ферму кормить свиней! – сказал командир отделения. Это был приказ командира взвода, подписанный ротным.

– Так точно, – ответил я, – пойду кормить свиней.

«Преступники», подобные мне, на длительный срок отправленные на «перевоспитание» в школу «Седьмого мая» для кадровых работников, ни о чем так не мечтали, как вырваться на свободу, погулять, подышать свежим воздухом, покричать, поваляться на земле, полюбоваться небом. А до свинофермы было два с половиной ли. В наших условиях казалось, что это так же далеко, как до рая.

Что же, пойду кормить свиней.

– Старина! – придя на ферму, сказал я Лао Чжану. – Я пришел тебя сменить. – Лао Чжан обрадовался моему приходу, но не мог скрыть тревоги по поводу своего возвращения в школу.

– Тебе разрешено выходить?

– Да. Проверку прошел, жду решения группы военного контроля.

– Теперь, значит, очередь за мной.

– Верно, курсы работают.

– Может, поделитесь опытом, ваша светлость?

– Деловой подход, вот и все.

– Благодарю! Весьма ценный совет.

Пока мы вели разговор, черная овчарка по кличке Чернушка вертелась возле нас и обнюхивала мою сумку, а когда Лао Чжан отправился в путь, бежала за ним до самых ворот.

Собака почуяла, что в сумке печенье, потому и принюхивалась. Животный инстинкт.

У меня тоже сработал инстинкт, и я решил подружиться с Чернушкой. Донести на меня собака, разумеется, не могла, зато могла оказывать мне услуги. Но услуги надо оплачивать, поэтому я расщедрился и из четырех печений два предложил Чернушке, положив их на ладонь. Она благодарно завиляла хвостом и с этого момента стала мне предана как собака, напрочь забыв прежнего хозяина.

На свиноферме работали еще две женщины: Лю и Ли. Лю постарше, но еще красивая, Ли – молодая, стройная, с печальным лицом. Лю была старшей группы. Что и говорить! Тяжкая обязанность! Ли, «преступница» иной категории, со дня на день ждала направления в школу для кадровых работников.

Лю и Ли жили в одной комнате, я – в другой, окнами на запад. В трех комнатах, выходивших на юг, размещались кухня, где варили корм для свиней, склад с фуражом и еще маленькая кухонька для тех, кто ухаживал за свиньями. Сооружения для свиней, расположенные в форме буквы П, поражали своей грандиозностью.

Свиньи жили как люди, люди – как свиньи, ютясь в тесных помещениях, где зимой холодно, а летом жарко. Странно! Не правда ли? Впрочем, чему удивляться, если свиноферма с самого начала была так задумана, поскольку сюда посылали на «трудовое перевоспитание» кадровых работников!

Тем не менее настроение у меня было отличное.

Передо мной простиралась, как сказал поэт, необъятная ширь степей и росло несколько деревьев, зеленых, как в сказке. Райская жизнь! Но главное – я обрел здесь свободу. Исчезла скованность. Можно было вытянуть руку, поднять ногу, даже дышать. И я дышал полной грудью, вдыхая запах свиного навоза, и радовался, потому что это была жизнь. Многого ли может желать человек в моем положении?

Не один десяток лет ел я свинину, конечно, не по три раза в день, прочел немало книг, написал несколько статей, а вот свиней выхаживать, честно говоря, ни разу не довелось, и я понятия не имел об их привычках и повадках. Знал только, что они истошно вопят, когда их убивают. Увы! Это был пробел в моем образовании. Но ничего, как-нибудь справлюсь.

По распоряжению старшей группы я обязан был носить воду, привозить на тачке корм для свиней, раскладывать его по корытам, убирать навоз, менять свиньям подстилки, в общем, выполнять самую тяжелую работу, как и положено мужчине. А Лю и Ли разводили огонь, готовили корм, варили пойло.

– Слушаюсь! – сказал я и приступил к своим обязанностям.

А почему, интересно, мне не доверили варить пойло? Боятся, что я подложу яда? А разве воду, которую я ношу, нельзя отравить? Классовый враг, да еще нераскаявшийся, на все способен! Забавно, право!

Не знаю, насколько необходимы прогулки живому существу, в данном случае человеку, но я о них мечтал, не говоря уже о том, чтобы взобраться на гору или поплавать в реке. По нынешним временам это была непозволительная роскошь. Прежде всего следовало отказаться от долголетней, очень дурной привычки идти заложив руки за спину, не спеша, в благодушном настроении, смотреть на небо или, глядя под ноги, размышлять, сорвав травинку, любоваться деревом, внимательно его разглядывая… Необходимо держать нос по ветру и быть осторожным. Тем более что пока неизвестно, как относится ко мне Лю. Ей могут доложить, что я «проявил себя плохо», и тогда прощай безбрежные просторы и прекрасная работа. Нельзя до этого доводить.

Однажды, присматривая за свиньями, я отправился на восхитительную прогулку.

В восточном помещении жили свиньи йоркширской породы, в северном – беркширской, в западном – свиньи с вогнутыми спинами и отвислыми животами, черные в белую крапинку, за что их прозвали «снежные тучи». Красиво! Особенно для свиней!

Беркширских и йоркширских свиней разводили вначале в Англии. У беркширских было черное туловище, белый хвост, белые ноги и белый пятачок. Йоркширские очень напоминали принцесс в белоснежных накидках, так были хороши. А свиньи «снежные тучи» казались прямыми наследниками предков, до того были величественны и благородны. В каждом помещении содержалась в отдельном отсеке свинья. Они, как объяснила Лю, ждали потомства.

Однажды я заметил, что эти свиньи ведут себя беспокойно, ходят с места на место, то и дело тычутся носом в подстилку. Может, заболели, испугался я и сообщил об этом Лю, на что та ответила:

– О! Значит, скоро появятся поросята. Следи повнимательней за их поведением.

Она говорила тоном превосходства и очень радовалась, видимо, тому, что будут поросята. При слове «поведение» у меня моментально сработал рефлекс Павлова.

– Что именно я должен делать?

– Бывать здесь по нескольку раз и днем и ночью, а когда начнется опорос, вообще не отлучаться.

Она смотрела на меня с нескрываемым презрением, от чего лицо ее окончательно утратило остатки былой красоты. Я же почувствовал еще большее отчуждение и про себя подумал: с ней надо осторожнее.

Следить так следить, как-нибудь перетерплю ночь. Лишь бы не сидеть взаперти. Насиделся, пока шла проверка, всю задницу отсидел.

Я прогуливался между тремя свинарниками совершенно легально, в сопровождении овчарки, как парижанин. Разве не поэтично?

Так прошло два дня, случайно разговорился с Ли (разговор шел, конечно же, не о людях – о свиньях), и вдруг в голову мне пришла блестящая мысль. Дело в том, что Ли рассказала мне о родословной свиноматок, и я подумал, что эти три разные породы составляют целое племя, а я – их предводитель. Я так размечтался, что мне показалось, будто это сфера влияния моего племени, огромное жизненное пространство, и я ощутил радость. Скоро появятся поросята, увеличат население моего племени, и племя начнет процветать, двигаться к прогрессу. Я уже мысленно обращался к своим подопечным:

– Вы должны мне повиноваться. Я вас кормлю.

Прекрасно! На третий день с первыми лучами солнца полная сил и энергии черная свиноматка беркширской породы благополучно разрешилась, а на четвертый день принесла потомство молодая и прелестная как белый павлин йоркширская свинья.

Мы все трое хлопотали с утра до ночи, меняли свиньям подстилки, старались получше накормить. Как раз в это время вдруг Лю на меня рассердилась, обвинив в медлительности, и назвала «старой развалиной». Я пропустил оскорбление мимо ушей, ибо считал Лю кормилицей моего племени, и все внимание сосредоточил на свиноматках. До чего же плодовиты! Беркширская свинья принесла восемь поросят, йоркширская – целых двенадцать.

Но самым удивительным было то, что поросенок, едва появившись на свет, еще не продрав глаз, легко находил сосок и только его сосал. Просто непостижимо. Разве способен человек на такое? И я невольно почувствовал свою слабость и никчемность. Мать рассказывала, что меня выкормили тетки. А мои дети, я вдруг это вспомнил, родились с помощью акушерки, иначе жена вряд ли выжила бы. А уж если бы младенцу пришлось ползти к матери, он сразу отправился бы в мир иной.

Итак, я стал работать в несколько раз быстрее, результат оказался грандиозным. Я метался из стороны в сторону до полного изнеможения, до седьмого пота. И не по принуждению, а совершенно сознательно, ибо мне велено было следить за повадками свиней. И представьте, это занятие казалось мне интересным. Может быть, потому, что другого, более приятного, не было. И еще потому, что я слишком долго жил среди людей и достаточно хорошо их знал.

Поросята быстро росли. Видимо, потому, что хорошо усваивали пищу. К такому выводу я пришел на основании своих скудных познаний и умозаключений. Уже на третий день они вертелись вокруг матери, резвились, весело хрюкали. А на седьмой могли есть из корыта любую пищу, не только жидкую. Еще через неделю они уже мало чем отличались от взрослых свиней. День для них равен был году, так быстро они развивались. Их жизнестойкости мог позавидовать любой человек, в том числе и я. Когда поросятам исполнилось сорок пять дней, Лю велела перевести маток в другое помещение и заодно сказала, что уезжает в штаб школы по делам.

Одному богу известно, какие у нее дела, но я невольно подумал, что стоит ей там меня очернить, и прощай работа. Впрочем, совесть моя была чиста, я выполнял все указания Лю, изо всех сил старался, ну а что касается моей мечты стать вождем племени, так это ведь не преступление. Когда мы с Ли стали разлучать поросят с матками, как велела Лю, я заметил, увы, только сейчас, совсем слабеньких и малоподвижных по два в каждой породе. Они так кричали, когда их хотели разлучить с матерью, что жалко было на них смотреть. Несколько раз они проскакивали у нас между ног и убегали вслед за матерью, но вернуть их не стоило никакого труда, до того они были слабенькими, от одного прикосновения валились с ног.

– Эй, что это с ними? – спросил я.

– Мало ели.

– А разве сосцы у свиньи разные?

– Одинаковые, только количество молока разное, в зависимости от расположения. Эти малыши родились последними, и им достались задние сосцы.

Поразмыслив, я решил, что объяснение вполне логичное.

– Выходит, мать обделила их своей заботой?

Ли ничего не сказала, лишь рассмеялась, видимо, ей показалось забавным мое невежество.

– Не будем тогда разлучать этих поросят с матками, а?

Ли согласилась со мной, и мы перенесли беркширских поросят к маткам. А йоркширских решили перенести на другой день. Но не успели. Приехала Лю и обрушила на нас свой гнев, хотя поросята, снова оказавшись возле матери, не отходили от нее и чувствовали себя счастливыми.

– Что это значит? – кричала Лю. – Почему такая забота именно об этих поросятах?

Я хотел было сказать в свое оправдание, что они плохо растут, что всевышний создал их мать с разными сосцами и что я считаю своим долгом помочь несчастным малышам, но решил, что ее не переубедить, и молча, холодно на нее смотрел. А Ли вообще не удостоила ее взглядом и стояла опустив голову.

– Отделить! Сейчас же!

Мы с Ли не спешили выполнять приказ.

– Не хотите, сама сделаю. Они – свиньи, понимаете, свиньи! А заботиться надо о людях! Понятно?

Эти слова прозвучали как гром среди ясного неба. Что с ней? Забота о людях? А давно ли она ругала нас? Я решительно ничего не понимал.

На другой день Ли попросила меня помочь ей приготовить пойло. Я лежал в это время на кане, как господин, и наслаждался собачьей лаской. Чернушка лизала мне лицо. Все тело у меня ныло, и никуда не хотелось идти.

– А Лю? – спросил я, зная, что корм свиньям обычно готовит она.

– Проплакала всю ночь и заболела.

Лю способна плакать? У нее есть слезы? Это новость! Я даже подскочил, словно при землетрясении.

– С чего это она плакала?

– Ее отца подвергли проверке, а ей приказали его разоблачить, – очень тихо, с трудом произнесла Ли.

– А где ее отец? Какой пост занимает?

– Он в школе кадровых работников в Цзянси, какой-то начальник.

Итак, все мы оказались в одинаковом положении. Теперь ясно, почему накануне она заговорила о людях. И хотя она обругала меня «старой развалиной», я ей сочувствовал и готов был помочь.

Забота ей теперь была нужнее, чем свиньям.

Я вдруг ощутил гордость от того, что кто-то нуждался в моей помощи.

– Пошли!

Беркширские поросята впервые ели самостоятельно. Я пристально наблюдал за их поведением и сделал для себя открытие: ведут они себя безобразно.

Не успевал я поставить бадью с пойлом, как они поднимали визг, сгрудившись у дверцы изгороди, и не давали налить пойло в корыто, становясь в нетерпении на задние ноги. Первый черпак я проливал, а они, продолжая визжать, лезли друг на друга. Приходилось мне, как предводителю племени, браться за плеть. Поросята разбегались и таращили на меня свои круглые глаза, следя за каждым моим движением. Я снова пытался налить им пойло, но когда наклонялся, они наскакивали на меня, окружали бадью, и мне снова приходилось браться за плеть. Так повторялось несколько раз, но в конце концов мне удавалось вылить пойло в корыто. И тут поросята начинали толкаться, вырывая друг у друга еду, особенно поросята беркширской породы. Дальше – больше. Одной бадьи вполне хватило бы на всех, но половина выливалась на землю. Поросята поздоровее, растолкав остальных, занимали места у самой середины корыта и все время мотали головой, не давая другим подойти. Те, что послабее, стояли по краям корыта, а совсем слабеньким, которые родились последними, вообще не было места, они с опаской подбегали к корыту, делали глоток-другой и убегали.

Какая несправедливость! Выходит, я приношу еду только головастым и толстым. Я снова начинал орудовать плетью, чтобы дать возможность тем, кто послабее, хоть немного поесть. Но слабые боялись плети больше всех и разбегались. Для вас же стараюсь, говорил я им. Не понимали.

Так продолжалось три дня, потом стало немного спокойнее. Но лучшие места по-прежнему доставались сильным, а слабые не имели места. Вот к чему привел наш эксперимент, когда мы отделили поросят от матки.

Способны ли свиньи мыслить и делать выводы? Полагаю, что да. Во всяком случае, эта способность у них развита больше, чем у меня. Иначе как могли бы здоровые и сильные занимать самые лучшие места у корыта? Но почему тогда они не понимают, что надо пожалеть ближнего? Я терялся в догадках, объяснял все инстинктом, поистине удивительным, но безобразным и жестоким.

Мне вспомнилось изречение одного ученого: по своим инстинктам люди сродни свиньям.

Да! Инстинкт подсказывает свинье, помещенной в загон, что надо отнимать пищу у собратьев, больше ей ничего не нужно. Но я не мог допустить, чтобы слабые гибли, потому что человеку свойственна жалость. А я – человек. И тогда я сказал Лю: одно помещение все равно пустует, почему бы не перевести туда слабых поросят, чтобы их подкармливать? Лю высмеяла меня, назвала «свинским гуманистом», но не тем тоном, каким обругала меня тогда «старой развалиной». И выражение лица было другое.

– Поступай как знаешь! – сказала она, добродушно рассмеявшись. – Только мне кажется, что очень интересно наблюдать, как свиньи вырывают друг у друга еду. На то они и свиньи!

Последние слова она произнесла с неприязнью. И я невольно вздрогнул, почувствовав, как холодно и неуютно у нее на душе. Мне показалось, что в ее словах кроется какой-то другой смысл.

Какой именно – я не мог понять. Я приступил к осуществлению моего плана с энтузиазмом истинного ученого и попросил Ли мне помочь.

– Делай сам, у меня нет ни малейшего желания, – ответила Ли. При этом выражение лица у нее было еще печальнее обычного.

– Что-нибудь случилось?

– Получила из дому письмо, ребенок заболел. А меня вызывают в школу, наверное на курсы, пришла бумага. Завтра или послезавтра расстанемся.

– Чем ты занималась прежде?

– Была экономистом.

– А в чем тебя обвиняют?

– Не знаю.

– Ты участвовала в кампании по избиению людей?

– Отец был правым, покончил с собой, а я никогда ни в каких кампаниях не участвовала.

Я был поражен, слова застряли в горле. Я подумал: дети лишены родительской любви, а я свою любовь отдаю поросятам! Хватит! Вот выгоню всех своих подопечных в поле и погляжу, как они там будут вырывать еду друг у друга. И, не спросив разрешения у Лю, открыл загон.

Поросята выскочили на волю с быстротой молнии, стали носиться по полю, щипать траву, грелись на солнышке, валялись в лужах, купались в пруду – словом, радовались и резвились вовсю. Даже овчарка, глядя на них, носилась по лугу.

Лю, улыбаясь, сказала:

– Пусть побудут разок на подножном корму, а мы отдохнем хоть полдня, я приготовлю вам чего-нибудь вкусненького. Постирать надо.

Лю где-то раздобыла яйца дикой утки. Золотистые, ароматные, они слегка пахли землей. Впервые мы ужинали втроем, в душе радуясь нашему сближению.

Сидели мы на циновке, греясь в ласковых лучах заходящего солнца, рядом лежала Чернушка. Лю достала бутылку вина.

– Моу Лао! Выпей немножко, и мы тоже выпьем. Я никогда не пила, но сегодня – особенный день. Начнем заново писать историю. Не плачь, Сяо Ли, выпей.

– Оставь для отца! – едва слышно произнесла Ли.

– Что ему эта бутылочка? А нам здесь так тяжко. Настанет день, когда все мы встретимся, я подам отцу чашку холодной свежей воды, и она покажется ему слаще вина. Верно, Моу Лао?

Я совсем не знал Лю, считал ее ходячей моралью и сейчас, глядя на предзакатное солнце, расчувствовался, и слова полились из самой глубины сердца:

– Лучи заходящего солнца, алые как кровь, сверкают как льдинки, как драгоценные жемчужинки, они согрели мою душу. Спасибо тебе за добрые слова! Выпьем!

Ли снова заплакала.

Слезинки капали в бокал, смешиваясь с вином. Она выпила до дна. Видимо, впервые. Во мне все перевернулось, когда я увидел, как Ли пьет вино пополам со слезами. Мне вдруг показалось, что я вышел из той эпохи, когда были племена, что на мне звериная шкура, что я не бреюсь, не умываюсь. Я выпил половину бокала, долго держал его в руке, потом допил. Ли с удивлением на меня смотрела. Не помню, как я на нее смотрел, только она расплакалась и, прикрыв лицо руками, побежала к себе.