Текст книги "Тайна графа Эдельмута"

Автор книги: Анжелина Мелкумова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

Глава 7
Про гомункулюса, гусыню с хохолком и паучьи конфеты

Покаявшись в грехах, принцесса почувствовала себя много лучше. Ну прямо-таки другим человеком. Освобожденная от пудового груза «мирской грязи», душа пела, будто птичка в раю.

Розалия выскочила из молельни, велела подать себе свежую власяницу – и махнув свите, побежала разыскивать святую, чтобы сообщить ей об успехах.

– Сестра Матильда-а! Мы уже очистили-ись! Где вы-ы?

В покоях монахини не было. Во дворе тоже. Проходя мимо полуоткрытой дверки, утомленная поисками свита занырнула в сад – да там и осталась.

Ах, как славно было тут: благоухали розы, свистели иволги, порхали стрекозы. Тут же нашлась чудесная, увитая виноградом беседка. Забравшись на скамьи с ногами, предались мечтам.

– Увидеть гомункулюса, – мечтала принцесса, – и умереть.

Тогда все фрейлины как одна возжелали, чтобы ее драгоценное высочество никогда, никогда не увидели гомункулюса.

– Ну в таком случае, – улыбалась Розалия, – хотя бы поскорее узреть сюрприз графа.

– О, поскорей бы, поскорей бы! – И зажмурив глаза, попытались представить, что за такой золотой-раззолотой сюрприз их ожидает.

Жмурились, жмурились, а когда открыли глаза – остолбенели.

Завизжать не смогли – потому что как завизжишь, если голос от страха в пятки ушел. Молча смотрели на видение, стоявшее меж кустов.

Фигурка у девушки была ничего, платьице простое, но лицо – боже! Вот уродина так уродина: ушки торчком, нос пятачком, а лицо – не лицо, а кабанье рыло.

– Хрю-хрю, – сказала девушка, сделав вежливый книксен, – я неудавшийся сюрприз графа Шлавино. Граф сделал меня в своей лаборатории, но у него немного не получилось: неправильная доза порошка или что-то в этом роде. Не вините его, всякое бывает. Зато поглядите на других слуг – точь-в-точь люди! Ага, ага, – закивала она радостно. – Взгляните, например, на нашу кухарку: раньше она была обычной дворовой свиньей. Или на дозорных на стенах замка: граф их понаделал из аистов. О, наш граф может все! Видали соколов? А щенят, которых натаскивают для охоты? То пропавшие дети из деревни Загорой…

Бряк! Это принцесса Розалия упала в обморок.

А к фрейлинам снова вернулся голос.

«Спаси-и-ите-е-е!» – хотели они завизжать что есть мочи, но не смогли: уж больно сильно икали.

– Пардон, – щелкнула девушка клыками, – сейчас ухожу. Но прошу вас, прошу вас! – не заходите в графскую лабораторию, пока все не будет готово. Граф как раз поймал славного мальчика и хочет сделать из него какого-нибудь зверька. Может, ежика, может, белочку, а может, прытконогого кузнечика. Только не помешайте, только не помешайте! А то получится, как со мной: уж и не помню, кем я была прежде – девушкой или кабаном…

Сделав прощальный книксен, странная служанка исчезла в зарослях шиповника.

* * *

– …Дьявол, – постановила святая Матильда, поводив носом вокруг беседки. – Не видела, но чую дьявольскую вонь так же явно, как ангельскую душу вашего высочества.

И фрейлины благоговейно сложили руки: ведь сегодня была пятница, а всем известно, что по пятницам святая чуяла нечистую силу и вещала.

Да, и вещала.

– Смерть… запах горелой смерти… убийства малых деток… сам Сатана неподалеку! – шептала монахиня, выпучив глаза. – А выходит все, – обернулась, поискала глазами, – выходит все из сатанинского подземелья. Называемого «лабораторией».

Это было слишком.

Это было более чем слишком.

Это было чересчур.

– …Это чересчур! – кричала принцесса, наступая на графа. – До меня, граф, уже доходили слухи о ваших деяниях. И не знаю, больше ли там выдумки или правды. Я всегда по-доброму относилась к алхимикам и считала, честно говоря, что вы просто заняты созданием гомункулюса. А невежественный народ болтает из свойственной ему злобы. Но события сегодняшнего дня, граф… вид вашей служанки-кабана склоняют меня к мысли, что слухи про вас ходят как нельзя более правдивые.

Уперев руки в бока, принцесса грозно воззрилась на Шлавино:

– И это называется ваш «сюрприз»? Немедленно откройте лабораторию. Или я сей же час покидаю замок, где ходят монстры с кабаньими головами.

Какое-то время Шлавино смотрел на принцессу не мигая. Глаза его все больше и больше наливались кровью, а лицо бледнело. У него был такой безумный вид, что, казалось, еще немного – и он бросится на ее королевское высочество и вцепится зубами прямо в горло.

Даже верные фрейлины оробели. Шепча «…и это – сюрприз!.. Сей же час покидаем…», попятились назад.

Но миг ярости прошел. Уяснив последнюю фразу принцессы – об уходе из замка, – граф взял себя в руки: сделав брови домиком, приложил руку к сердцу, низко склонился.

– Печалюсь, что прогневил ваше высочество. Мне нет прощения. Вот ключи от лаборатории. Идите и посмотрите сами.

Молчаливая шеренга из изящных власяниц – впереди разгневанная принцесса, за нею разгневанная свита – прошествовала гуськом из прелестного садика во внутренний дворик – к мрачной двери в подземелье.

…Чик-чик, – траурно щелкнул замок лаборатории.

Дверь заскрипела, отворяясь.

Под свет факела, одна за другой, спускались принцесса Розалия и фрейлины вглубь таинственного подземелья, слухи о котором ползли по всему королевству.

* * *

Первым, что сделал граф, воткнув факел в железное кольцо на стене, это бросился во тьму между жаровней и корзиной с углем и вытащил оттуда Эвелину.

– Боже мой, боже мой! – восклицал граф, горячо прижимая к себе маленького «пажа». – Вот он, наконец-то я его нашел!

Громко разрыдался в рукав. Затем высморкался и, обернувшись к свите, пояснил:

– Я искал этого сорванца повсюду, чуть разум не потерял от волнения. А он вот он где – спрятался в лаборатории и случайно оказался запертым. Ах, бедняжка! – погладил он Эвелину по голове. – Признайся: небось совсем перетрухнул?

И еще раз крепко обняв девочку – так, что та не смогла выговорить ни слова, – обернулся к принцессе:

– Простите, ваше высочество. Но он мне как сын, прямо как сын!

Второе, что сделал граф – это, не выпуская из объятий «пажа», попятился к маленькой дверке, ведшей в соседнюю комнатку.

– Входите же, ваше высочество!

Взяв факел, он распахнул дверку и прошел в комнатку первым.

Дверка была настолько низенькой, что принцессе и фрейлинам пришлось нагибаться, чтобы не стукнуться головой о притолоку.

Вошли. Огляделись.

Все стены комнатки вплоть до потолка были завешаны полками. На полках теснились одинаковые стеклянные колбы. Каждая колба плотно заткнута пробкой, а внутри…

Внутри каждой сидел человечек. Маленький, будто игрушечный.

Но нет, не игрушечный – настоящий.

Лысый господин в синем кафтане сидел, упершись ногами в стенку своей колбы. И держа на коленях книгу, шевелил губами.

На дне другой колбы спала, подложив под щеку ладошку, девочка в длинной крестьянской рубахе.

В третьей тощий монах перебирал четки. В четвертой мальчишка с рыжими вихрами задумчиво ковырялся в носу.

Колбы, колбы, колбы… Их было множество, они теснились на полках, загораживая друг друга. Не замечая сквозь прозрачные стенки своих стеклянных жилищ ни графа, ни Эвелины, ни святой Матильды, ни принцессы и ее фрейлин, крошечные – величиной в палец-человечки плавали каждый внутри своей колбы в странном полузабытьи. Тихо. Безмолвно. На полках в подземной комнате. Уже, возможно, много-много лет.

Наконец в полной тишине принцесса произнесла то, что теснилось давно в головах у всех:

– Гомункулюсы… гомункулюсы… Это гомункулюсы!

Голос принцессы дрожал от счастья, радости не было предела.

– Поразительно! Я знала, я верила, дорогой мой граф, что вы – великий алхимик. Но что вы можете такое… – Жадно скользя по колбам взглядом, принцесса ходила вдоль полок. – Какие хорошенькие! Как настоящие! Они уже говорят по-латыни и по-гречески?

– Пока нет, ваше высочество. – Граф улыбнулся. – Этого уровня я еще не достиг. Но дайте мне время…

– Дам, дам, – улыбнулась принцесса. – Ай да граф, ай да умник! И все это время вы скрывали от всех, чем занимаетесь?

Граф сдержанно поклонился:

– Ведь вашему высочеству известно, что уже много лет я дни и ночи провожу в лаборатории. «Невинные детские жизни», «Сатана» и прочее, – улыбнулся он, взглянув на стоявшую поодаль сестру Матильду, – это выдумки невежественного народа, который болтает из свойственной ему злобы. Не буду вдаваться в долгие специфические объяснения, терзать королевские уши скучными научными терминами. Пусть ваше высочество уяснит одно: все эти гомункулюсы – результат моих долголетних стараний и получены чисто алхимическим путем.

– Верю, верю, – отмахнулась Розалия. – Так то и есть ваш сюрприз?

– Именно, – поклонился граф. – Это мой сюрприз. Выбирайте, ваше высочество, любого гомункулюса, какой вам понравится.

Что тут началось!

– И мне!.. И мне!.. – кричали фрейлины, хватая то одну колбу, то другую. Звенело стекло, дрожали полки, кувыркались человечки внутри своего хрупкого мирка.

– Осторожно, осторожно, – вынужден был предостеречь граф. – Если колба разобьется, м-м… не миновать маленькой неприятности – человечек исчезнет. М-да…

Принцесса Розалия выбрала самую красивую девушку: с белокурыми волосами, в алом платье и с драгоценным поясом. Крохотная девушка – прелесть! – не отрываясь, любовалась на себя в зеркальце. Каждая из фрейлин, не желая отставать от своей госпожи, тоже выбрала себе по гомункулюсу: разумеется, чуть-чуть менее богато одетого и чуть-чуть менее красивого.

Одна лишь только сестра Матильда ничего не взяла, понуро стояла у стены и траурно взирала на всю веселую компанию.

– Видите, сестра Матильда, ваше чутье вас подвело, – говорила принцесса, любуясь своим подарком. – Ну же, не хмурьтесь, а выберите себе тоже что-нибудь интересненькое.

– Нет, дитя мое, – покачала головой монахиня. – Нет, я не возьму никого. Поверьте мне: все эти бедняги, заключенные в пробирки, были когда-то настоящими людьми.

На какой-то миг принцессу взяло сомнение.

– Гм… да? Гм… Послушайте, граф, а как же… девушка-кабан? Ведь я собственными глазами…

– Ах, эта, – граф рассмеялся. – Эту полоумную я велю поймать. Теперь я знаю, куда делась кабанья голова со стены моей охотничьей гостиной. Как я скорблю, что в моем замке ваше высочество подверглись такому страху. Нет, все же мне нет прощения. Чем, чем мне искупить свою вину? Что сделать, чтоб загладить плохое впечатление? Ах, вот, уже придумал. Оставайтесь в моем замке еще на пару неделек – мы устроим чудную охоту, пригласим сюда наилучший театр, чернокожих танцовщиц, искусных жонглеров, мы устроим такой пир…

Граф осекся, заметив недобрый взгляд Матильды.

– Естественно, все это – в перерывах между молениями.

– Все-таки лаборатория – отличная вещь. Дома надо будет завести такую же, – напевала принцесса чудным контральто, переступая порог комнатки с гомункулюсом под мышкой.

– Точно такую же, точно такую же, – подпевали фрейлины звучными сопрано, унося следом своих гомункулюсов.

– Моя лаборатория – ваша лаборатория, так же как мой замок и мое сердце, – звучал под сводами подземелья бархатный баритон графа.

– Нет, граф, про сердце забудьте. И вообще, мы уезжаем завтра, – почесала нос принцесса. – А это что?

– А это еще что? – повторили фрейлины, ища глазами, куда это смотрит принцесса.

Принцесса смотрела на стол. А на столе лежали…

Ах, кругленькие! Ах, вкусненькие! Посыпанные сахаром и такие разноцветные!..

– Конфеты! Конфеты! Мы очень любим конфеты! – захлопали в ладоши фрейлины.

– Вот секретник! – восхитилась принцесса. – Он нам и второй сюрприз припас напоследок – а ничего не говорит. Знает ведь, я люблю сладкое. Ну что, граф – вы нас угощаете или нет?

Несколько мгновений граф молчал. А что, это будет почище варианта с «приходом монахини». Он медленно протянул руку к коробке с конфетами.

– Я только хотел еще раз уточнить… Как ваше высочество сказали – останетесь еще на пару-тройку недель в замке или?..

– Нет, нет, завтра же уходим, – помотала принцесса головой. – В замке, видите ли, не такая благочестивая обстановка. Так что же насчет конфеток?

Губы графа растянулись в улыбке.

– Угощайтесь, ваше высочество. Берите вот эту, она самая вкусная.

– И нам! И нам! – потянулись фрейлины.

– Не-ет! – пронзигельнозакричал вдруг маленький «паж».

– Отыди, дьявол! – бросилась вперед Матильда, пытаясь вмешаться.

Но их голоса потонули в радостном визге «Нам тоже! Нам тоже!.» двенадцати фрейлин.

А святая Матильда, получив от графа Шлавино сильный пинок в живот, повалилась на каменный пол.

* * *

Спустя недолгое время, перешагивая через бестолково скачущих и без умолку кудахчущих кур, граф пробрался к столу.

Подобравшись, вытряхнул из клетки кроликов. А на их место запихнул крупную гусыню с королевским хохолком на голове.

– Шшшшш! – гневно прошипела гусыня, просунув шею сквозь прутья.

– Пусть ваше высочество меня простит, – церемонно поклонился граф. А наглые глаза так и смеялись. – Через пару-тройку недель будет готов соглашательный порошок, и тогда… тогда вы снова станете человеком. Однако предварительно откушав соглашательного порошка. После чего ваше высочество охотно согласится: первое – стать моей супругой, второе – передать мне свои обширные владения. Мы славно заживем в этом замке, – улыбнулся Шлавино, – и будем вместе делать гомункулюсов.

– Гак! Гак! Гадденышшш! – вытягивая шею, негодовала гусыня.

– Ку-дак, так, так! Все так! Все так! – кричали, хлопая крыльями, куры.

Граф отвернулся и устало потянулся. Ну вот, все обернулось к лучшему. Оставался только маленький штрих, последняя пылинка… Где же она?

Перешагнув через бесчувственное тело монахини, он снял со стены факел и посветил в темноту.

В дальнем углу комнаты, вжавшись в стену, стояла Эвелина.

…Эвелину трясло крупной дрожью. Перед глазами плясали в бешеной пляске полки, склянки, гомункулюсы… Все вокруг было как сон – кошмарный, не прекращающийся сон.

Собственно, она находилась в этом состоянии уже давно – с тех пор, как, очнувшись от обморока, огляделась в комнате с гомункулюсами. Или чуть позже – когда граф, пошарив на полке, стащил оттуда колбу с графом Эдельмутом.

Да, это был он, сомнений не было. Она сразу узнала его – того самого мужчину с портрета в замке Нахолме. Даже золотая цепь осталась на нем. Та золотая цепь, с которой она играла младенцем.

«Это тень, – сказал тогда Шлавино, держа в ладонях колбочку. – Человечек, которого ты видишь, не сотворен из плоти. То просто тень – душа, заключенная в колбу».

«Где же мой отец на самом деле?» – плача, спросила Эвелина.

А Шлавино расхохотался: «О, я превратил его в одно расчудесное существо». И хохотал так долго и отвратительно, что Эвелину затрясло…

Ее трясло все те долгие часы, пока она сидела в комнате с гомункулюсами и смотрела на отца.

Ее трясло и тогда, когда она услыхала, как снова открываются двери и входят принцесса и фрейлины.

Ее трясло, и когда расхватывали подаренных гомункулюсов.

И только когда принцесса и фрейлины потянулись за конфетами, сон прошел на какое-то время. Она кричала, просила, умоляла принцессу, пожалуйста, не есть конфет…

Теперь… принцессы больше не было, фрейлин тоже. Их маленькие гомункулюсы задумчиво плавали в колбочках на полке. А сама она, Эвелина, стояла в углу среди кудахчущих кур и поджидала графа.

– Паучьи-и! Уже готовы-ы! – пел граф сладким голоском, доставая с полки черные в красную крапинку конфеты. – Славные были паучки. Нарочно подобрал самых крупных и мохнатых. Будешь бегать по стенам, шевелить лапками: пык, пык, пык, пык… Ты уже выбрала, где будешь плести паутину? Какой угол будет твой любимый? Этот – или тот? Ну-ка, открой ротик…

Закрыв глаза, Эвелина почувствовала, как по щеке медленно скатывается слеза.

– Или, – звучал голос графа, – может быть, ты вспомнила, где прячется твой друг Безголовый? А? Не слышу…

Дальше граф перестал говорить. Просто захрипел. А вместо него сказал кто-то другой:

– Чрезмерное любопытство, сын мой, большой грех.

Снова хрипение. Тррррр…

Эвелина осторожно открыла глаза.

Тррррр… – катилась по полу конфета с красными крапинками.

Нежно обхватив графа со спины, очнувшаяся сестра Матильда крепко держала его за горло.

– Как нехорошо обижать маленьких, – говорила монахиня, выворачивая графу руку. – Маленьких – и дам. В особенности если дамы святые и с усами.

– Ххххх… – хрипели его сиятельство. Ловя ртом воздух и цепляясь за висевший на боку кинжал. Но вырваться не могли. Руки у Матильды оказались неожиданно сильными. Под обнажившимися волосатыми руками вздымались бугры мышц. А кулак с такой железной силой сжал запястье графа, что вытащенный из ножен кинжал со звоном полетел на пол.

Закусив губу, граф ударил сапогом по босым ногам святой.

Получилось. Руки монахини на миг разжались, а сам граф, резко отскочив, выхватил из темноты тяжелую кочергу.

Выхватил, размахнулся – р-раз! – вложив в удар всю силу, опустил кочергу на голову монахине. Глухой удар: это голова отлетела и покатилась по полу.

– Пресвятая Дева… – Упав от слабости на колени, Эвелина безумными глазами смотрела на обезглавленную монахиню.

Которая продолжала стоять.

– Ну же… – шептал граф, с ужасом глядя на тело без головы. – Ну же, падай!

Но тело не падало. А, раскинув руки, медленно направилось к нему.

– Ты… ты… Безголовый… – попятился граф.

Он хотел загородиться девочкой – но Безголовый шагнул между ним и Эвелиной.

Он хотел подобрать валявшийся на полу кинжал – но Безголовый наступил на него ногой.

Растерянно оглянувшись, он вскрикнул: глаза закатившейся под стол головы были открыты – и с напряжением смотрели прямо на него. Даже без головы Безголовый видел его!

– Дьявол… – бормотал граф, отступая, – дьявол…

Он пятился до тех пор, пока не уперся в клетку с гусыней. Потом перехватил кочергу половчее… И вдруг пронзительно взвизгнул и подскочил на месте.

– Шшшшшш!.. – победно зашипела гусыня, качая клювом с отклюнутым куском штанов.

В ярости взмахнув кочергой, граф ринулся вперед – споткнулся о квохчущую «фрейлину» – налетел головой на угол жаровни… – и с грохотом растянулся на полу.

Все вдруг смолкло. Даже фрейлины перестали кудахтать. А гусыня, высунув голову сквозь прутья решетки, недоверчиво смотрела то одним, то другим глазом на неподвижно лежащее сиятельство.

Затаив дыхание, Эвелина не сводила глаз с Безголового.

Некоторое время тот стоял над бездыханным графом. Потом медленно нагнулся и подобрал голову, изрядно поцарапанную и окровавленную. Водрузил на место, обернулся к Эвелине…

Глаза «святой Матильды» прищурились. Угол рта дрогнул в улыбке.

Страх покинул Эвелину. Свод подземелья радостно закружился над головой.

– Бартоломеус… – прошептала она сквозь слезы.

– Ваше сиятельство… – опустился Безголовый на колени. И, осторожно прижав девочку к груди, долго гладил ее по волосам.

* * *

– Бартоломеус!.. Это ты, Бартоломеус! – шептала она радостно, трогая его плечи, руки, с содроганием глядя на окровавленное лицо монахини.

– Все хорошо, ваше сиятельство. Все обошлось. М-да… – Он оглянулся на квохчущих кур и гусыню в клетке. – Но я боялся, что кончится хуже…

Он снова нежно прижал девочку к себе.

Бодрость снова вернулась к Эвелине, как будто ничего и не было. Сонное покрывало спало, кошмар прошел.

Нет, кошмар все еще был – здесь, среди сотен гомункулюсов в колбах, кудахчущих и пищащих фрейлин. Но это было уже не то, совсем не то. Чувствуя рядом крепкое плечо Бартоломеуса, Эвелина больше не боялась.

Наоборот, ее охватила волнительная жажда действия. Вспомнив нечто очень важное, она вбежала в комнатку с гомункулюсами, взобралась на нижнюю полку – и с самого верха, откуда-то из-за груды колбочек вытащила одну. Ту самую, что спрятала час назад – когда услыхала, как отворяется дверь лаборатории.

Осторожно спустившись на пол, она протянула колбочку Бартоломеусу.

Некоторое время тот пристально смотрел на крохотного гомункулюса.

– Вот, значит, во что он превратил моего господина.

Горечь в голосе верного слуги смешивалась с отчаянием. А недобрый взгляд, брошенный им на лежащего на полу графа, показал Эвелине, что Бартоломеус еще не все понял.

– Нет-нет, ты еще не все понял! – воскликнула она. – Граф превратил моего отца не в гомункулюса, нет! А в какого-то… в какого-то зверька. Гомункулюс же – просто тень.

– Тень… «Тень», сказали ваше сиятельство?

– Да, душа, прежний человеческий облик моего отца. Но не он сам! Гомункулюс исчезнет тут же, как только зверек превратится обратно в человека!

– А позвольте ваше сиятельство спросить: в какого зверька был превращен ваш отец?

– Этого я не знаю…

Оба в растерянности перевели взгляд с гомункулюса на бездыханного графа. С бездыханного графа – снова на гомункулюса.

– Этого не знает никто, – поднял палец Бартоломеус, – никто, кроме Фауля. А поскольку у нас теперь целая куча графских конфет… – взглянул он на коробочку, все еще лежавшую на столе.

В следующий миг слуга тщательно запихивал под рясу коробку с драгоценными конфетами, а девочка устраивала под своим пажеским плащом двух маленьких котят – детей мельника.

– Уходим, ваше сиятельство. Чем скорее мы вернем господину Фаульману его прежний облик, тем скорее у меня успокоится душа.

Они беспрепятственно вышли из лаборатории, прошли через садик и отворили потайную дверку.

…Дождь снова барабанил по листве островка, по воде, по корме лодки. Точно так же, как в прошлую ночь – когда, запасшись «эликсиром молодости», Эвелина отважно отправилась в замок. Хотя нет, не совсем так же. В тот раз дождь плакал, а теперь весело плясал. И вообще все было по-другому: рядом был верный Бартоломеус, впереди с нетерпением ждал своей конфетки Фауль, и уже скоро-скоро они найдут отца…