Текст книги "Тайна графа Эдельмута"

Автор книги: Анжелина Мелкумова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)

Глава 2
Про серьезные подозрения его сиятельства и страшную участь, ожидавшую белого коня

– Не окажете ли мне любезность, господа? Я должен поговорить с моей служанкой.

Понимающе кивнув, фон Берг и фон Танненбаум отъехали в сторону.

– Что случилось, Марион? – строго вопросил граф, когда остался наедине с нею, Паулем и Бартоломеусом. – Ответишь ты наконец, где твоя госпожа?

– Ее увезли, ваше сиятельство! – Марион всхлипнула, плечи ее, покрытые тонким плащиком, то и дело вздрагивали. Похоже, она сильно продрогла.

– Кто увез, куда? Не понимаю. – Граф недовольно затряс головой. – Да перестань ты плакать! И вытри лицо. Почему не уследила за своей госпожой, я тебя спрашиваю!

– Я не могла! – со слезами пропищала девочка. И схватилась за котомку. – Вот… вот письмо… – Руки, от холода красные, как у курицы, с трудом развязали узел.

На свет божий вылез смятый лист бумаги.

Выхватив письмо из рук девочки, граф пробежал его глазами. Потом еще. И еще. Наконец, опустив руку с письмом, мотнул головой:

– Мерзавец!

– Шлавино? – уточнил Бартоломеус, невольно протянув руку к письму.

– Да, – кивнул граф и спрятал листок за пазуху. – Этот урод хочет меня запугать.

– Позвольте, но зачем он украл девочку?

– Он просто трус, – пожал плечами Эдельмут. – Не посмел напасть на меня самого и украл девочку, чтобы меня шантажировать. Но он меня не запугает.

– Шантажировать? – взглянул Бартоломеус. – Но каким образом?

Эдельмут пожал плечами.

– Позвольте мне, ваше сиятельство, прочесть письмо, – Бартоломеус снова протянул руку.

Отдав послание, граф отошел к своему коню. Конь, доставшийся ему от Шлавино, был действительно хорош: тонкие ноги, длинная белоснежная грива, черные бархатные глаза… Граф ласково гладил по холке коня, достойного носить только аристократа.

– Пауль?

Мальчик подбежал.

– Возьми Марион к себе в седло. До Шлосбурга недалеко, скоро мы будем…

– Однако, ваше сиятельство! – Бартоломеус опустил руку с прочтенным посланием. – В записке Шлавино требует вашего немедленного приезда к нему в замок. В противном случае Эвелине грозит смерть!

Граф со вздохом обернулся.

– Эвелине грозит смерть в любом случае, дорогой. А для меня эта поездка – явная ловушка. Разве ты не видишь, как Шлавино все проделал? Нужна ли ему эта девчушка? Да нет, конечно. Ему нужна моя – моя! – жизнь. Наверняка он пытался нас догнать. Наверняка он увидел меня в обществе двух вооруженных рыцарей. Само собой, струсил и… – Улыбаясь, граф развел руками. – Самое легкое было – захватить девочку. А потом настрочить послание: дескать, приходите, ваше сиятельство, в мой замок Наводе, заберите свою дочку, а заодно и потолкуем. Далее он нападет на меня со всеми своими оборотнями… заставит проглотить одну из своих колдовских конфет… Или подсыплет мне в вино свой соглашательный порошок – и предложит согласиться на такой расклад: он остается графом, а я становлюсь слугой для подтирания полов. Ну нет! На эту его удочку я не попадусь!

Граф решительно направился к своему коню.

– Пауль, ты готов? Вот проворный слуга. Я подарю тебе три гульдена, когда мы приедем в Шлосбург, и ты сможешь купить себе…

– Ваше сиятельство!

– Да? Что еще, Бартоломеус? – Взгляд Эдельмута был холоден.

– В послании говорится, что если ваше сиятельство не прибудет в замок Наводе в пятницу… – Голос Бартоломеуса прерывался от волнения, лицо было бледно. – В пятницу до наступления темноты… вашу дочь убьют!

– Если она к тому времени сама не умрет, дорогой мой Бартоломеус, – растянул губы в улыбке Эдельмут. – Ты ведь знаешь: она страшно слаба – а тут бедняжку посадили в седло и везут через болота, через реки, под дождем… Удивлюсь, если она вообще еще жива.

– Ваше сиятельство! – Глаза Бартоломеуса сверкнули гневом. – Это ваша дочь!

– Правда? А ты в этом уверен? – Граф улыбнулся еще шире. – У меня лично есть серьезные подозрения, что это не так. Умирающий слуга в бреду наговорил сам не зная что. После чего из сиротского приюта и забрали одну из девочек, имя которой – Эвелина – и возраст случайно совпали с таковыми моей пропавшей десять лет назад дочери. Подумаем здраво: куда более вероятно, что эта девчонка – просто дочь грязной нищей, подбросившей своего выродка на порог монастыря. Да и если посмотреть, – граф криво усмехнулся, – она и держится-то не по-графски: тихий голос, взгляд долу…

На какое-то время между говорившими воцарилось молчание.

Пауль и Марион, слыхавшие разговор, сидели в седле притихшие, не смея пошевельнуться.

Рука графа нервно постукивала рукояткой хлыста по колену, губы продолжали дергаться в презрительной усмешке.

Бартоломеус пристально смотрел на лес.

С опушки леса прокуковала кукушка.

– Осмелюсь напомнить вашему сиятельству… – прорезал тишину голос Бартоломеуса. Он выглядел спокойным, лишь руки были сжаты в кулаки до синевы. – Эвелина все еще считается вашей дочерью. А значит, долг вашего сиятельства как отца и рыцаря… – Бартоломеус поднял глаза, – и рыцаря… – вызволить вашу дочь из рук колдуна и убийцы. Иначе Шлавино, а также эти господа, – проговорил он со значением, кивнув он на спутников графа, – сочтут вас трусом.

Последние слова Бартоломеуса произвели необычное действие. Улыбка сбежала с уст Эдельмута, он выпрямился и с тревогой оглянулся на спутников, расположившихся в ожидании на полянке под деревом. Йоханн фон Танненбаум тотчас же помахал рукой. Мартин фон Берг улыбнулся.

– Не будем говорить этим господам, – поспешно проговорил граф, – не будем говорить этим господам. Я все равно им ничего не рассказывал про дочь. И… кроме того, Бартоломеус… – Граф вымученно улыбнулся. – Бартоломеус, ты прямо выводишь меня из себя. Пожалуй, я погорячился. Пожалуй… я даже возьму свои слова обратно. Просто давай подумаем здраво, что можно предпринять при сложившихся обстоятельствах. Лично я предлагаю следующее. Вон там, недалеко – город Шлосбург, в нем сейчас находится герцог фон Бёзе. Я являюсь к его светлости и прошу выделить мне отряд ландскнехтов. Далее во главе отряда я прибываю к замку Наводе – и штурмую его по всем правилам военного искусства. Ты знаешь, я хороший воин…

– Ваше сиятельство забывает одну вещь. На сбор отряда уйдет по меньшей мере неделя, на поход пеших воинов к замку – еще одна. Тогда как в послании сказано: не позднее, чем в пятницу до наступления темноты… Не позднее, чем в пятницу. А сегодня понедельник.

– Но что я могу сделать? – развел руками граф. – Не идти же одному – с тобой и с этими… – он обернулся на Марион и Пауля, – двумя сопляками!

Впервые за много лет, а может быть, и за всю жизнь Бартоломеус посмотрел на своего господина особым взглядом: не улыбаясь и в упор – как будто выискивая в его глазах ответ на незаданный вопрос.

Взгляд был долгий. Мало того, что долгий – еще и, по мнению графа, на удивление наглый.

– Чего ты хочешь? – Граф невольно опустил глаза.

Бартоломеус улыбнулся.

(Что за наглая улыбка!)

– Да, конечно, – кивнул он – так, как будто прочел в глазах Эдельмута ответ на незаданный вопрос. – Ваше сиятельство не сможет ничего сделать. Я предлагаю отпустить в замок Наводе меня самого.

– Тебя? К Шлавино? Но при чем тут ты? В послании о тебе ничего не говорилось.

– Ваше сиятельство будете так любезны посмотреть на одну вещь. – Странная улыбка не покидала Бартоломеуса.

Он подошел к своей лошади и, обернувшись, поманил графа.

Теряясь в догадках, Эдельмут приблизился.

– Взгляните, ваше сиятельство. – Бартоломеус развязал седельную сумку. То была обычная дорожная сумка из грубо выделанной кожи, затягивавшаяся наверху шнуром.

– Не понимаю, что у тебя на уме… – С этими словами Эдельмут заглянул в сумку.

А заглянув, невольно вскрикнул.

– Что это? – граф попятился, побледнев. – Что это?! Бога ради…

Он чуть не упал, споткнувшись о кочку. Вовремя подскочивший Пауль под держал его.

Странная улыбка продолжала играть на губах у Бартоломеуса.

– Непривычно, не правда ли, видеть свою собственную голову лежащей, как мертвая, в мешке? Но ваше сиятельство может не беспокоиться: едва я ее надену, она откроет глаза и заговорит. Голосом вашего сиятельства, будьте покойны…

– Откуда?.. Откуда?., – задыхался, выпучив глаза, граф.

– Я вырастил ее на днях, – объяснил Бартоломеус, – из волоса вашего сиятельства, который нашел совершенно случайно. Голова выросла быстро – за те три дня, что мы провели в трактире «У золотой мельницы». Ваше сиятельство может рассмотреть ее со всем вниманием – она точь-в-точь повторяет вашу собственную. – Шагнув к коню, Бартоломеус сунул руку в сумку.

– Не надо! Оставь. Что за ужас… Зачем, зачем ты это сделал?

– Зачем? – повторил Бартоломеус. – Трудный вопрос. Скорее, привычка… А может быть, предвидел. Что она мне понадобится… Ведь ваше сиятельство все еще не желает ехать к Шлавино?

– Конечно, нет!

– Тогда поеду я.

Некоторое время граф смотрел на слугу.

Затем лицо его начало понемногу проясняться.

– Ты хочешь сказать… ты поедешь с моей… – он ткнул в сторону седельной сумки, – с этой головой?

– Конечно. – Бартоломеус улыбнулся краем рта.

* * *

– Ну что ж, мой верный Бартоломеус, желаю тебе удачи. Покажи этому Шлавино. Ха-ха! – Похлопав по крупу белоснежного коня (жаль, но пришлось отдать), граф Эдельмут рассмеялся. – Только не вздумай менять головы, пока не исчезнешь из поля зрения этих господ. – Граф обернулся на ожидавших его фон Берга и фон Танненбаума. – Прощай, мой верный Бартоломеус. Я буду молить Господа, чтобы все закончилось удачно. И, само собой, собирать отряд.

– Позвольте, позвольте мне ехать с ним! – подпрыгивая на месте, просился Пауль.

– Нет-нет, – замотал головой Бартоломеус, – ты остаешься. Прощай, Пауль, будь хорошим оруженосцем.

– Но вы ведь не навсегда, господин Бартоломеус? – заморгал мальчик.

– О нет! Четыре дня туда, четыре обратно, недельку в гостях у Шлавино… – Рассмеявшись, Бартоломеус потрепал рыжие вихры начинающего оруженосца. – Береги Марион.

Он пришпорил коня. И вскоре от всадника и его белого коня остались лишь примятая трава да конский топот вдали.

* * *

Весь день скакал белый конь без передышки, неся на себе всадника, закутанного в плащ: руки вцепились в поводья, губы крепко сжаты, взгляд устремлен поверх гривы коня.

Дул холодный ветер, гнулись деревья. В воздухе кружилась поднятая с земли осенняя листва.

Всадник мчался меж полей – пустых, с них давно была сжата пшеница, – меж лугов – с по-осеннему пожухшей травой…

Он скакал по узким лесным тропинкам – где из чащи раздавались крики лесных птиц и зверей, а деревья и кусты голыми ветвями цеплялись за плащ всадника и пытались сдернуть с головы капюшон…

Он проносился мимо деревенек, где возле своих хижинок возились одетые в выцветшее тряпье крестьяне, мимо мельницы с бешено вертящимися крыльями…

Он обходил болота…

Он взбирался на холмы – и рысью летел с горы…

Он перелетал через мосты и переходил вброд широкие ручьи…

К вечеру пошел дождь. Белый конь остановился перед трактиром «У золотой мельницы». Преодолев за один день расстояние, пройденное перед этим за два дня, всадник и конь чувствовали себя донельзя измученными.

Поев и устроившись в той же комнатке, где не так давно спала Эвелина, Бартоломеус потребовал к себе хозяина. Он долго терзал трактирщика вопросами, после чего подарил серебряный гульден.

Оставшись один, он еще некоторое время походил в задумчивости по комнате, поглядел в зарешеченное окно. На улице шел мокрыми хлопьями снег. Затем, не раздеваясь, растянулся на кровати и мгновенно уснул.

…Весь следующий день белый конь с неутомимым всадником скакал почти без остановок. Снегопад усилился. По обе стороны от черной дороги белели поля. Мокрые хлопья падали наискось, целя прямо в лицо. А затем ручьями стекали на воротник.

Снегопад закончился, сделав свое дело: и всадник и конь вымокли до нитки. Совсем стемнело, когда впереди показались тени башен. Белый конь остановился перед городской стеной.

Альтбург.

Скрипели ворота, закрываясь. Гремели цепи подъемного моста. Бартоломеус въехал в последний момент.

– Эй, погоди, приятель! У меня есть хорошая пошлина для тебя!

Вновь загремели цепи, опуская мост. Стукнув алебардой, стражник пропустил позднего гостя.

На улицах города Альтбурга было темно и пусто. В свете луны белел снег на крышах, карнизах и деревянных изображениях святых. На улице Скорняжников дорогу всаднику поспешил перебежать тощий черный кот.

Вот, кажется, и приехали. Улица Безлуж. Бартоломеус постучал в дверь знакомого дома Ханса-горшечника.

– О-о… О-о… – восклицал Ханс, светя фонарем в темноту.

– Золотой мой Ханс, мне нужен приличный костюм. Не в пример тому, что ты видишь на мне. Завтра у меня важный визит. А пока что пристрой Белого, – Бартоломеус кивнул на коня, – и дай мне, наконец, войти.

Войдя, Бартоломеус хорошо поужинал и хорошо соснул. А наутро примерил заказанный костюм.

Остался доволен. То, что и требовалось – как раз для графа-странника. Не богатый, но элегантный – из тех, что носят младшие сыновья дворянских семей: черные шерстяные чулки, короткий бархатный кафтан, кожаный пояс с позолоченной пряжкой, длинный шерстяной плащ с опушкой из лисьего меха.

Одевшись и натянув сапоги из мягкой приятной кожи, Бартоломеус вытащил из сумки зеркальце. Подмигнул отражению своей любимой головы. И сняв ее бережно, поменял на другую – графа Эдельмута.

Снова взглянул в зеркало.

Глядел долго и пытливо.

Глядел так и этак. Что-то не то. Некая непохожесть…

Покусал задумчиво губу. Что же именно?.. Наконец понял.

Губы сжались в прямую линию. Глаза прищурились. Брови надменно поползли вверх.

Вот. Вот оно, выражение. Теперь он действительно брат-близнец графа Эдельмута.

Снова спрятав графскую голову в сумку, Бартоломеус позавтракал. Затем спустился во двор и оседлал Белого.

– Прощай, Ханс.

– Мы еще увидимся, господин Бартоломеус?

– Как тебе сказать? Не знаю…

Тронув коня, он выехал на улицу Безлуж. Ярко светило солнце, на булыжной мостовой таял снег.

* * *

Остров, на котором стоял замок Наводе, располагался не в самой середине озера – а ближе к одному из берегов. С этим-то берегом его и связывал мост. Мост был не постоянный, а перекидной. Утром его перекидывали на цепях от замка к берегу, а ночью снова поднимали – так что между замком и берегом появлялась широкая водная гладь.

Было не то что утро – уже давно перевалило за полдень, когда всадник на белом коне, оставляя грязные следы копыт на тающем снегу, подъехал к мосту.

Подъехал, постоял, спешился.

– Один Бог знает, какая участь нас с тобой здесь ожидает, Белый. Тебя, в худшем случае – жизнь человеком. А вот меня…

Вздохнув, взял коня под уздцы и зашагал по мосту.

Бумм! Бумм! Бумм! Бумм! – гулко прозвучали удары дверного молотка.

Тишина. В ожидании Бартоломеус оглянулся на заснеженный лес за спиной. Еще не наступила пятница, назначенная Шлавино – четырехдневный путь верхом он проделал за два дня. Можно было так и не спешить. Но он сгорал от волнения за Эвелину. Живали она еще?

Бумм! Бумм! Бумм! Бумм! – забарабанил вновь молоток.

Зарешеченное окошко в двери отворилось. Мигнули два глаза.

– Открывайте! Граф Эдельмут! – крикнул в окошко Бартоломеус.

Замки поспешно заскрежетали.

Отвернувшись, он провел руками по лицу. Губы сжались в прямую линию, глаза прищурились, брови надменно изогнулись вверх…

Глава 3
Про три черных шарика, помощь Пресвятой Девы и песочные часы

Знакомый замковый дворик, отделенный от хозяйственных построек каменной стеной. Увитые плющом стены, высокое крыльцо… При воспоминании о Вилли Швайне у Бартоломеуса защемило сердце.

Массивная дверь, обитая сплошь железом, отворена. Широкий, но темный и холодный коридор ведет во внутренние покои.

– Я восхищен вашей поспешностью, – говорил Шлавино. Он шел впереди и самолично нес факел. – Честно говоря, не ожидал ваше сиятельство так рано. Какая любовь к дочери, какая поистине…

– Что с ней?

– А вот и она сама!

В темноте полукруглой ниши скрипнула дверь. В просвете показалась маленькая фигурка в белом платье.

Сердце Бартоломеуса сжалось. Оттого ли, что самые мрачные предчувствия не оправдались, или оттого, что девочка, стоявшая в двери, была до боли хрупка и худа: еле верилось, что это…

– Эвелина! – Бартоломеус сделал несколько быстрых шагов к девочке и опустился на колени.

– Отец! – ахнула Эвелина. Большие темные глаза ее заполнились слезами. – Отец! Вы приехали… из-за меня?

– Конечно… – Бартоломеус осторожно обнял ее – как обнял бы отец. Ох, какая она была хрупкая и слабенькая! – Вам лучше, дитя мое?

– Да, лучше, намного лучше! – сияя, уверила девочка. Она крепко обняла его за шею. – Но вы… все же напрасно сделали, отец, что приехали! Он… граф Шлавино… он ужасный человек!

Зажмурившись, девочка еще крепче прильнула к «отцу» – как будто желая спрятать его от Шлавино.

– Ничего. Все обойдется, – улыбнулся Бартоломеус. Повернув к себе лицо Эвелины, он вытер с ее глаз слезы. – Только бы вы улыбались.

Девочка послушно улыбнулась.

– А где Бартоломеус? – спросила она.

– Он? – Бартоломеус усмехнулся, вспомнив про свою голову в седельной сумке. – Он не так далеко.

– Он… – девочка заморгала, вспоминая, – он обещал мне, что мы умрем вместе.

– Какие глупости, – сдвинул брови Бартоломеус. И поспешно поднявшись с колен, взглянул на Шлавино.

– Хе-хе… – Тот улыбался. – Не правда ли – чудо, что она выжила? У этой малышки железный характер. За весь путь в замок она ни разу не пискнула. И все это время отчаянно боролась со смертью. Поздравляю, ваша дочь – истинная дочь рыцаря. Признаюсь, я даже сожалею, что хотел ее когда-то… м-да. Кстати, я дал ей кое-какого снадобья, укрепляющего силы – вы ведь знаете, я врач – и, похоже, оно ей помогло. Итак, граф…

Не двигаясь, Бартоломеус с удивлением глядел на Шлавино.

Отчего-то смущенно кашлянув, Шлавино указал на два низеньких кресла, устланных вышитыми ковриками.

– Итак, граф.

В то время как Бартоломеус устроился в одном из кресел, Эвелина примостилась у его ног.

– Зачем вы хотели меня видеть?

– Вы не догадываетесь? – усмехнулся Шлавино, покачиваясь в кресле напротив.

– У меня есть самые различные предположения на этот счет, – уклончиво признался Бартоломеус. – Перечислять их – дело утомительное и, боюсь, займет время до ужина.

Шлавино снова улыбнулся. Щелкнув пальцами, он подозвал слугу.

Лицо слуги удивительно напоминало морду лошади. А непослушный «ершик», тянувшийся от лба через затылок и на шею – коротко подстриженную гриву.

– Лошан, принеси сахарных кексов и вина.

Низко поклонившись, Лошан вышел.

Ждать пришлось недолго. Почти тотчас после ухода Лошана ковер, прикрывавший вход в залу, приподнялся. Снова возник Лошан – в одной руке блюдо, полное кексов, в другой – графин с вином.

Слуга не покинул залу, а остался у входа, возле висячего ковра. На боку у бедра болтался кинжал.

«Охрана», – подумал Бартоломеус и перевел глаза на графа.

Шлавино сидел, задумчиво глядя на гостей. Внезапно он расхохотался.

– А ведь это – одно из ваших предположений, граф Эдельмут? А? Признайтесь, вы очень не хотели бы попробовать один из этих кексов?

Невольная краска разлилась по щекам Бартоломеуса. А Эвелина в страхе схватилась за руку «отца».

Взяв с блюда один кекс, Шлавино целиком сунул его себе в рот.

– Не бойчещь, – прошамкал он, аппетитно пережевывая, – они не отравлены. А в вине, – протянул он руку к графину – буль-буль-буль! – пролилось вино в бокал, – в вине не растворен соглашательный порошок.

Однако, несмотря на искренность, так и сквозившую в голосе Шлавино, кексами в течение всего последующего разговора угощался он один.

– Итак, граф, вы, кажется, спрашивали, зачем я хотел вас видеть. Само собой, не оттого, что умираю от любви к вашему сиятельству. – Опустошив очередной бокал, Шлавино громко рыгнул. – У нас ведь наметился маленький спор, не правда ли? Ну, кому принадлежит графство. Я предлагаю разрешить его поединком.

Как Бартоломеус ни держался, но радостный вздох облегчения вырвался из груди помимо его воли.

– Поединок? – привстал он в кресле. Пальцы бодро забарабанили по деревянному подлокотнику – Это неплохо. Меня интересуют условия.

– Условия обычные, – Шлавино бегал глазами по блюду, решая, что взять – кекс в виде звездочки или кекс в виде орла? Взял кекс в виде орла. – Условия банальные: кому достанется чистое вино, тот и граф. Девочка, – кивнул он на Эвелину, – в любом случае свободна. Честная игра! – заверил он «графа Эдельмута», глядевшего как-то озадаченно. – Нас рассудит судьба!

Молчание. Хруст кексов. Буль-буль-буль!..

– Я не понял, гхаф, вы шоглашны или?..

Брови на челе Бартоломеуса медленно сдвинулись.

– Боюсь утомить ваше сиятельство своей непонятливостью… Но повторите, пожалуйста, что вы сказали… «Кому достанется чистое вино»?..

Шлавино кивнул, проглотив кекс.

– Совершенно верно, так и сказал.

Протянув руку, он пошарил по дну блюда в поисках нового кекса в виде орла. Нет. Сплошные «звездочки».

– Сплошные «звездочки»! – вздохнул он, качая головой. – Кому достанется чистое вино, тот и граф. Не сможет же графом стать мертвец? Согласитесь.

Лицо Бартоломеуса помрачнело, пальцы крепко вцепились в подлокотники.

– Назовите яснее оружие поединка.

– «Оружие»?.. – в замешательстве переспросил Шлавино. – Ах, оружие! Яд самого высшего качества. Действует необратимо.

* * *

– …Никаким другим оружием сражаться не согласен, – говорил граф-колдун, спускаясь по узкой лесенке вниз.

Впереди шел слуга – с носом, напоминающим маленький хобот – и нес факел, освещавший сырые стены подземелья. За ним следовали Шлавино с «Эдельмутом» и Эвелиной. Шествие замыкали еще четверо слуг.

– …Никаким другим оружием. Я ученый, а не дикий рыцарь. Замок пока что мой, и выбор оружия за мной. Не хотите – ваше право, вас зарежут прямо так. Девочка, – обернулся он, – в любом случае свободна.

Перед последней дверью в лабораторию Шлавино остановился. Прозвенел массивной связкой ключей.

– Что она – без вашего золотого сиятельства? Обыкновенная девчонка. С герцогом в детстве в прятки не играла. Кто ей поверит, что она-дочь графа? Люди смеяться будут…

Замок сердито залязгал, дверь в лабораторию отворилась.

О, тут было жутко. Бартоломеус содрогнулся, вспомнив последний свой визит в эту камеру замурованных душ.

Дверка в комнату с гомункулюсами была плотно закрыта. Рядом все так же стояла жаровня, по стенам тянулись полки со склянками, корзинками, свертками и пучками трав. Блестело глазками из-под потолка чучело большой крысы. В углу стояла клетка.

Принцесса Розалия… – вспомнилось Бартоломеусу. Где-то она сейчас? От зловещего вида пустой клетки по спине пробежали мурашки.

К плечу Бартоломеуса прильнуло что-то теплое: дрожа всем телом, Эвелина также не спускала глаз с пустой клетки.

– Позвольте изложить вам условия поединка, – прозвенел бодрый голос Шлавино. – Я долго думал – и наконец придумал! Но сначала должен кое-что объяснить. Пройдемте сюда…

На маленьком столике у стены стояли графин с вином – его захватил с собой Лошан – и четыре пустых бокала.

– Обратите внимание, – улыбнулся Шлавино. – Дорогое венецианское стекло – как графин, так и бокалы. Какие тонкие резные линии! Сложный узор, вглядитесь, напоминает ящерицу, бегущую по песку. То мой геральдический знак – знак графа Шлавино.

– Проходимец! – прошептал Бартоломеус, качая головой.

Шлавино тоненько рассмеялся.

– Заказ стоил мне тугого мешочка золотых. Воистину, посуда, достойная поединка между двумя графами! – Шлавино снова рассмеялся. Он был в явно хорошем настроении.

– А вот мои конфеты, – указал он на вазочку. Возможно, тоже из венецианского стекла – так красиво переливались в ней отсветы от пламени факелов.

– Что я хочу вам показать… – Шлавино взял одну из конфет, открыл графин и бросил конфету в вино.

Светлое вино зашипело, запенилось… Но совсем ненадолго: несколько мгновений – и конфета пропала.

Колдун потер руки.

– Мои конфеты растворяются в воде, не оставляя ни цвета, ни запаха. Ни вкуса, – прибавил он. – Можете попробовать.

И рассмеялся, довольный своей шуткой.

– Смеха ради я бросил в вино конфету, превращающую в ящерицу. Кто выпьет, удостоится чести стать моим геральдическим украшением. Ха-ха… Подобным вином, к примеру, я угостил княжну Тараканову. Где она тут у меня? – Он посвятил факелом стены. – Спряталась, наверное… ну да ладно. А барона О'Мара – английским ромом. Его здесь нет, он у меня в кабинете, в аквариуме. Так вот, что касается условий поединка…

Шлавино указал на четыре пустых бокала из венецианского стекла.

– Дело совсем не в конфетах. Во все четыре будет налито прекрасное вино. Не это, нет! – рассмеялся граф и отодвинул графин с растворенной конфетой. – Лошан, где бутыль?

Выйдя из темноты, слуга почтительно протянул покрытую пылью и сетью паутины нераспечатанную бутыль.

– Это из ваших подвалов, граф Эдельмут, узнаете? Все чисто и без обмана. Хорошее бургундское вино, ему не менее десяти лет. Итак, его нальют в четыре бокала, а затем… в три из них – мы не будем знать, в какие – бросят по маленькому шарику. Вот, смотрите…

Шлавино протянул руку. На ладони у него лежали три маленьких шарика. Они были черные, как смола, и много меньше по размеру, чем конфеты.

– Это не конфеты, – сказал колдун. – Это сильный яд моего собственного сочинения. Помните, скончался Маркус фон Грубе – ваш бывший вассал, граф, из замка Залесом? Ах, нет, вы не можете помнить, вы были тогда уже пеночкой… – Шлавино вздохнул. – Так вот, причиной кончины несчастного послужил этот самый шарик. А замок Залесом я отдал моему Упырю.

Черный шарик медленно покатился по столу.

– Почему я показал вам растворяющуюся конфету – потому что она и этот шарик сделаны на основе одного и того же вещества. Шариков у меня осталось всего три – и я решил их поберечь. Не беспокойтесь, он растворится точно так же – не оставив ни запаха, ни цвета… Итак, яд растворится мгновенно. Мы не будем знать, в каком из бокалов он есть. Лишь один из четырех бокалов останется без яда.

– Мы не будем знать, какой именно, – кивнул Бартоломеус.

– Совершенно верно! – подпрыгнул Шлавино. – И вот поединок начинается: вы, граф, берете один бокал, я – второй… А там уж судьба рассудит, кому повезло, а кому…

– Позвольте, граф, а если обоим нам достанется вино с ядом?

Шлавино важно кивнул.

– Одно из двух: или обоим нам достанется бокал с ядом, или одному все же повезет. В любом случае то будет, – тут он торжественно простер руки к каменному своду лаборатории, – будет решением Высших Сил.

– Туманно все это, – заметил Бартоломеус. – Я предпочел бы честный поединок на мечах.

– Увы, – печально улыбнулся Шлавино, – как я уже говорил, в моем замке способы поединков выбираю я. Ну? Начнем?

– Один важный вопрос, – нахмурился Бартоломеус. – Кто будет наливать вино в бокалы и бросать в три из них ад?

– Вопрос серьезный, – покивал Шлавино, закрыв глаза. – Сие действо необходимо произвести в полном одиночестве. Естественно, это не должен быть один из нас… И, кроме того, совершенно необходимо…

– Я не доверяю вашим слугам, – решительно прервал Бартоломеус, покосившись на стоявшего рядом – с носом, как маленький хобот.

– Правда? – обиженно взглянул Шлавино. – В таком случае остается только один человек, которому вы должны доверять.

– Кто же?

– Наша маленькая Эвелина, – повернулся Шлавино к девочке.

Это было неожиданно – как для Эвелины, так и для Бартоломеуса. Бартоломеус побледнел, а Эвелина еле устояла на ногах.

– О, нет… – прошептала она, затрепетав. – О, нет!.. – И попятилась назад, к самой жаровне.

– Как можете вы, граф, такое говорить? – вскипел Бартоломеус. – Чтобы девочка своими руками бросила смерть в бокал своего… своего отца?

– Она будет думать, что бросает смерть в мой бокал. Вот и все. Не правда ли, крошка? – улыбнулся Шлавино.

– Не говорите чушь! Если вино с ядом попадет мне, что будет чувствовать бедный ребенок…

– Вы правы, – сухо отвернулся Шлавино. – Лучше предоставить весь процесс одному из моих слуг.

Бартоломеус умолк.

– О, нет! – горячо воскликнула девочка. – Нет! Я… я сделаю все сама!

– Вот и отлично, моя дорогая, – засуетился Шлавино, – вот и отлично. Вот вам три шарика с ядом. Тут четыре бокала, а там бутыль. Погодите, ее откроет граф Эдельмут, ваши ручки не справятся… Так, так, хорошо…

Подхватив под руку Бартоломеуса и сделав знак слугам, Шлавино направился к двери.

Заметались тени по стенам, заскрипела дверь. Сквозь дверную щель донесся голос зловредного колдуна:

– Мы покидаем вас ненадолго, дорогая, мы вернемся через четверть часа! Надеюсь, за это время вы управитесь…

Дверь захлопнулась. Проскрежетал ключ в замке.

Эвелина осталась одна – наедине с бутылкой вина, пустыми бокалами и…

* * *

Три шарика с ядом лежали на столе, блестя матовыми боками.

Эвелина дрожала как хвост у овечки. Ей становилось дурно от одной только мысли, что она может оказаться причиной смерти отца. Но также противна была ей и мысль стать причиной смерти Шлавино.

Что делать?

Глаза девочки наполнились слезами.

– Что делать, Пресвятая Дева? Помоги мне!

В отчаянии застыв посреди комнаты, Эвелина оглянулась. Полки, заставленные склянками… вот дверь, ведущая в комнатку с гомункулюсами… вот жаровня, вот клетка, в которой…

Воспоминания поползли на нее, как тени. Страшные картины, одна за другой, вставали перед ней. Вот граф-колдун – протягивает паучью конфету: «…Славные были паучки. Нарочно подобрал самых крупных и мохнатых. Будешь бегать по стенам, шевелить лапками: пык, пык, пык, пык… Ты уже выбрала, где будешь плести паутину?» Шипит гневно, маша крыльями, принцесса Розалия в углу… Эвелина невольно взглянула на пустую клетку.

И вздрогнула.

Там что-то шевелилось!

Что-то проползло по толстым прутьям клетки… перелезло на железную миску с большим куском желтой серы… затопало маленькими ножками по краю стола…

– Пресвятая Дева, спаси и помоги!

С визгом полетел в край стола медный ковш. Ударился с грохотом – отлетел в стену – прозвенел по полу…

Тишина.

Лишь – з-з-з-з-з!.. – на полу крутилась, извиваясь, зеленая муха. Похоже, у нее было пришиблено крыло, или лапа…

Уфф!.. Облегчение. Эвелина медленно выдохнула. Всего лишь муха!

И вернулась взглядом к бокалам. Время идет. Четверть часа, сказал граф Шлавино. Прошло уже Бог знает сколько… Хочешь не хочешь, но надо действовать.

– О, Пресвятая Дева, что мне делать?

Чувствуя в себе потребность перед важным делом помолиться – как учили в монастыре Святых Пигалиц – девочка поискала глазами распятие на стене…

М-да…

Хотя бы изображение какого-либо святого…

Не найдя ни того, ни другого, она с отчаянием повернулась к столу.

З-з-з-з-з!.. – жужжала муха на полу.

Странно, однако: разве бывают мухи в такое холодное время года?