Текст книги "Тайна графа Эдельмута"

Автор книги: Анжелина Мелкумова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

Часть 4
Святая Эвелина

«Впервые в жизни моей я ощутил страшное желание: задушить господина моего, графа Эдельмута, собственными руками…»

Из найденного манускрипта.

Глава 1
Про истинного графа и ворона с человечьими глазами

Смеркалось. В круглой зале замка Нахолме царил полумрак. Зиял чернотой не растопленный камин. Тускло мерцали в углу рыцарские доспехи – не меньше, чем столетней давности: длинная кожаная рубаха и капюшон с нашитыми металлическими бляхами, на шлеме с неподвижным забралом – геральдический «орел». Широкая скамья с резной спинкой и тяжеловесные сундуки-комоды терялись во мраке широкой залы.

Застыв как изваяние, граф Шлавино стоял у окна.

За зубчатыми стенами замка простирались пустые сжатые поля, за ними торчали крыши крестьянских хижин. Дальше тянулась полоса оголенного леса. Нещадный осенний ветер гнул деревья, срывая последние листья. По небу ползли сизые облака.

Сквозь щели в раме сильно сквозило. Одна щека у графа совсем застыла. Пальцы, сжимавшие стеклянный сосуд, посинели.

Вспомнив о сосуде, граф опустил глаза. Сосуд…

Сосуд был пуст. Исчез гомункулюс графа Эдельмута. Исчез так внезапно после побега Безголового, что не надо было долго ломать голову – с чего бы вдруг.

Ах, проклятый Безголовый… Стоило один раз пооткровенничать..

А теперь Шлавино угрожала серьезная опасность.

– Дьявол! – Пустой сосуд полетел на каменный пол и со звоном разлетелся на мелкие осколки.

Дьявол, какая опасность угрожала ему! Истинный правитель графства явился на божий свет!

Вынув из-за пазухи маленькое зеркальце в золотой оправе, граф с беспокойством вгляделся в свое отражение. Похож ли он все еще на графа? Или уже просто – на Шлавино?

Поглядев внимательно, решил: все еще похож на графа. Как ни странно, это его успокоило и привело в чувство.

Встряхнув длинными волосами, Шлавино удивлено оглянулся. А что он, собственно, делал тут весь день? Глядел в окно? Какая трата времени!

«Граф Эдельмут… Граф Эдельмут…»

Шлавино беспокойно забегал по темной зале. Под мягкими кожаными сапогами заскрипели осколки стекла.

«Да кто знает о нем, о графе Эдельмуте? Кто из знати уже успел увидать его? Кто признал его?»

Остановившись возле безлицых доспехов, Шлавино задумчиво уставился в пустоту шлема. Геральдический «орел» смотрел нагло и в упор.

– Что таращишься? Будто кто уже признал тебя! Ведь никто еще пока… Ведь наверняка пока никто…

А значит, есть шанс!

Промчавшись через залу, граф распахнул дверь в освещенный факелами коридор:

– Эй, кто там! Седлайте коней!

– Как, ваше сиятельство! На ночь глядя?

– Я сказал – коней седлать!

Сорвав факел со стены, он скорыми шажками сбежал вниз по лестнице.

Ну, Эдельмут, ни ты, ни твоя дочь долго не проживете!

* * *

Стоял солнечный осенний день. После дождя земля немного подсохла и ничто не мешало быстрой езде.

По дороге между лесом и полем двигалась маленькая кавалькада.

Впереди на крутобоком сером жеребце ехали вдвоем мальчик и девочка лет двенадцати. На мальчике был простенький плащ с просторным капюшоном – как, знаете, носил в те времена всяк и каждый: открывая через небольшую прорезь лицо, капюшон спускался на плечи, а на затылке переходил в длинный «ципфель», на кончик которого большие модники еще и пришивали бубенчики или кисточки. «Ципфель» был такой длинный, что можно было его обернуть несколько раз вокруг шеи. Что мальчик и сделал: теперь капюшон играл еще и роль шарфа.

Уфф, холодно! Сидевшая впереди девочка то и дело вздрагивала и стучала зубами. Ведь у нее не было ни капюшона, ни уж тем более «ципфеля». Один лишь шейный платок и тонкая шерстяная накидка на костлявых плечах. Зато такое легкое одеяние позволяло легко двигаться: беспрестанно ерзая на месте, Марион (то была, конечно, она) с любопытством оглядывалась на своих спутников.

А спутники, конечно, были достойны внимания. Вполголоса беседуя с Бартоломеусом, в десяти шагах от детей ехал сам граф Эдельмут.

Граф Эдельмут! Имя из легенд. Как много о нем всего рассказывали и как по-всякому изображали. Но, конечно, в действительности граф оказался уж куда красивее и благороднее. Казалось, на белоснежном скакуне едет сам король. По меньшей мере, герцог. Королевская осанка, орлиный нос, взгляд из-под полуприкрытых век…

О, божество! – в который раз сказал взгляд Марион, снова обернувшейся в седле.

Вид на рыцаря заслонил широкий капюшон Пауля.

«Как ты думаешь, он святой?» – хотела спросить Марион, раз уж заслонил.

Но у Пауля были свои мысли, которыми ему тоже не терпелось поделиться:

– Как ты думаешь, возьмет его сиятельство меня оруженосцем?

– Тебя? – с сомнением поглядела Марион.

– Ну да, – не очень уверенно проговорил мальчик. И поправил «ципфель». – Ведь нужен же каждому рыцарю оруженосец. Кто будет носить его щит и копье? Кто будет помогать ему надевать доспехи?

– Да, конечно, нужен! – согласилась Марион. – Но – тебя?.. – Взгляд девочки выражал больше чем недоверие.

Пауль, и так доселе беспокоившийся, преисполнился воистину тревожных дум.

Ток-ток, ток-ток… – резво скакали лошади. Из-за леса показался шпиль церквушки. Здесь перекрещивались две дороги. Одна шла к мосту через небольшую речку, другая уходила вверх по заросшему лесом холму.

– Неподалеку должен быть трактир! – то ли догадался, то ли уж точно знал Бартоломеус.

У перекрестка двух дорог стоял большой деревянный крест. Граф Эдельмут стегнул коня и подъехал первым.

Соскочил на землю, преклонил колени.

Подскакав следом, поторопились спешиться и остальные.

– …прими, Господи, молитву из уст страдавшего… десять лет… пошли свое благословение…

Опустившись в траву на колени, осенили себя крестом все.

– …сверши, Господи, суд праведный… мерзавца колдуна, мошенника Шлавино предай в руки того, кому служит он – сатаны… восстанови справедливость…

– Аминь…

Поднимаясь с колен, его сиятельство уронил шапку.

Как коршун, налетел Пауль на оброненное – и с поклоном протянул графу.

– Проворный мальчуган, – кивнул Эдельмут и обернулся к Бартоломеусу: – Из него вышел бы неплохой оруженосец.

Пауль порозовел от счастья.

А Бартоломеус, с улыбкой похлопав мальчика по плечу, тщательно отряхнул шапку от пыли и передал графу. Затем подошел к своей рыжей лошади и незаметно спрятал что-то в седельную сумку.

Что-то. Волос. Черный – совсем как у графа.

…Трактир оказался несколько дальше, чем предполагали.

– Чуток через лес, дальше вниз по холму – и будет благородным господам трактир, – пообещал щербатый мужик, встретившийся им на дороге.

– А далеко ли замок герцога фон Бёзе?

– Замок? Тут недалеко. Благородные господа верхом к вечеру будут. Но, сказывают, герцога в замке нет.

– Нет? Где же он? – наклонился с коня граф.

– А в гостях у епископа Хайлигмана. Это в Шлосбурге. Сказывают, там все благородные господа собираются на турнир.

– В Шлосбурге? – нахмурился граф. – Как долго ехать туда?

– Не меньше двух дней, – подсчитал Бартоломеус.

– Гм… скверно. – Граф тронул коня.

Отпустив поводья, они не спеша двинулись по лесной дороге.

– Досадно, – морщился граф Эдельмут, глядя на гриву лошади, – досадно, что герцога фон Бёзе нет в замке. Ты же знаешь, герцог – старинный мой приятель. Мы частенько в детстве с ним играли в прятки в его замке Средьлугов. А кроме того, он кузен короля. Признает меня он, – а это уж несомненно – признают и все. И тогда уж нашему Шлавино никуда от костра не деться.

– Беда, ваше сиятельство, в том, что Шлавино – колдун… И в связи с этим… – Бартоломеус подъехал ближе.

– Уж об этом ты мог бы мне не напоминать, – процедил сквозь зубы Эдельмут. – Сколько лет я провел в его кле… в темнице! Но сейчас… – Глаза его недобро сощурились. – Попадись мне только этот мерзавец. Само собой, он побывает в теплых руках Жмытя, прежде чем я отправлю его на костер.

Светило солнце сквозь оголенные осенью ветви деревьев, шуршала листва под ногами коней. В чаще три раза прокричал сыч.

– Кхе, кхе, – кашлянул Бартоломеус, – как бы сказать вашему сиятельству… Мастер Жмыть больше не занимается своим делом. С недавнего времени он сменил образ жизни и…

– Тем лучше, – улыбнулся Эдельмут, – тем лучше. Колесо дыбы буду крутить я сам. И можешь не сомневаться: косточки мошенника будут хрустеть в ритме модного французского шансона. Дыба будет первой. За ней пойдут «испанские сапожки», далее…

– Так вот, в связи с тем, что он колдун, – наипочтительнейше встрял Бартоломеус, – я, страшный трус, смертельно боюсь одной вещи.

– Боишься? – усмехнулся граф. – Чего же ты боишься, мой верный Бартоломеус?

– Что с целью остановить нас на пути к герцогу фон Бёзе колдун воспользуется конфетами.

– Шлавино посмеет меня остановить? – Граф насмешливо скривился. – Меня? Графа Эдельмута? Да он наверняка уже дал стрекача – как только увидел, что колба с гомункулюсом пуста и…

– Простите, но с точки зрения труса я рассуждаю несколько иначе. До тех пор, пока ваше сиятельство никто не видал, а значит, никто пока не знает о вашем… гм… распревращении, у Шлавино есть шанс… э-э… простите, прикончить нас – и дело с концом. И боюсь, он приложит все силы, чтобы им воспользоваться. Так вот, конфеты – сильное его оружие. Так было один раз с гнедым… Но я расскажу позже. Не хочу каркать…

Кони взбирались по холму. Сидя в седле перед Бартоломеусом и слушая его разговор с отцом, Эвелина глядела по сторонам. В глубине леса, с обеих сторон лесной дороги щебетали птицы. Перелетая с ветки на ветку, каркали вороны.

Вдруг девочке стало не по себе. Холодный пот выступил на лбу. Ей представилось, что вороны – на самом деле не вороны, а слуги графа Шлавино. И что, сидя на ветвях, они внимательно следят за всадниками. Представилось так явно, что Эвелина в испуге схватилась за рукав Бартоломеуса.

Но тот, взглянув на нее мельком, невозмутимо продолжал говорить что-то графу.

И она успокоилась. Нет, нет, все глупые страхи. Просто с ней творится что-то неладное, что-то… Отерев пот со лба, Эвелина прикрыла глаза. От невообразимо громкого карканья ворон в голове било словно молотом…

– Конфеты… колдовство… – морщился Эдельмут. – Все это мне не нравится. Уже сегодня вечером – встреться я с герцогом – все встало бы на свои места. Мы обнялись бы как старые соратники, и… Ан нет: еще несколько дней придется тащиться к епископу Хайлигману.

– Мы будем ехать как можно быстрее, ваше сиятельство, – пообещал Бартоломеус. – Мы будем торопиться изо всех сил. Но, – указал он на строение у подножия холма, – остановиться пообедать нам, конечно, не помешало бы.

Граф Эдельмут встряхнул головой, отгоняя неприятные мысли.

– Что правда, то правда. Подкрепиться, пожалуй, не повредит. Уже десять лет я не вкушал нормальной человеческой пищи.

Лицо его несколько просветлело. И, обернувшись к слуге, он, казалось, только сейчас заметил девочку, сидевшую у того в седле.

– Мужайтесь, сударыня. Уже скоро со всей этой чертовщиной будет покончено. И знамя с золотым орлом снова поднимется над воротами моих замков.

Эвелина просияла. То были первые слова графа, обращенные к ней. Не зная, что сказать в ответ – ах, она всегда терялась, когда необходимо было что-то вот так вот сразу ответить! – она смутилась, покраснела и уткнулась лицом в куртку Бартоломеуса. Большая рука в перчатке ободряюще сжала дрожащую ручку.

– А вот и трактир.

…Возле трактира было шумно. По двору сновала толпа разношерстного народу. Ржали лошади, кричали ишаки. На непонятном языке ругались четверо темнокожих путешественников. Из небольшого сарайчика доносился стук кузнечного молота.

Сняв девочку с седла, Бартоломеус подозвал на помощь Пауля и повел лошадей в конюшню.

– Сюда, ваше сиятельство! – помахала Марион с порога.

Эвелина кивнула в ответ. Колени странно дрожали, все тело ныло, в груди тупо ныло. Она сделала несколько шагов к крыльцу…

– Ваше сиятельство!

Каменные ступени с умопомрачительной быстротой двинулись навстречу. Едва успев что-то понять, она уткнулась лбом в нижнюю ступеньку.

День померк, все провалилось во мрак.

– Что с ребенком?

– Господи, помилуй…

Стихли разговоры, народ расступился.

…Прижав бесчувственную девочку к груди, Бартоломеус поднялся с коленей. На лице его была написана сильная тревога.

– Ваше сиятельство, она серьезно больна…

* * *

Это случилось внезапно. Еще утром – когда все сидели у костра, ели лепешки, радовались счастливому раскрытию тайны графа Эдельмута… – она радовалась вместе со всеми. Правда, есть не хотелось, и в ушах назойливо звенело… какое-то время спустя она почувствовала, что ее знобит.

Конечно, Эвелина не обратила на это внимания. Все утро она не сводила восторженного взгляда со своего отца, слушала торжественные речи Бартоломеуса и полные восхищения вопли Марион и Пауля. Однако знобило все сильней… разговоры уносило куда-то в сторону… в голову прокралась свинцовая тяжесть – и потянула вниз.

«Ваше сиятельство выглядит не ахти», – заметил Бартоломеус, усаживая ее на лошадь.

Эвелина поспешила его тогда разубедить: «Я вся сама не своя. Я так разволновалась, я все еще не могу поверить…»

Бартоломеус кивнул.

В пути Эвелина выспалась и почувствовала себя много бодрее. Правда, голоса Бартоломеуса и графа Эдельмута доносились как из тумана, и все вокруг было нереально – будто во сне… Слабость нахлынула внезапно – настигнув ее на ступенях трактира, где отец собирался отобедать…

– Ну так как, вашему сиятельству все не лучше? – Из тумана выплыло лицо Бартоломеуса. Он имел привычку смотреть не улыбаясь и в упор – как будто выискивая в глазах собеседника ответы на свои вопросы.

Но у Эвелины не было никаких ответов. И ей было не лучше. Застонав, она отвернулась…

С этих пор время потекло прихотливо: то медленно, тягуче… то бешеными скачками. Озноб не прекращался, она то впадала в темноту, то снова выплывала в светлый кисельный туман.

И всякий раз в тумане маячила голова Бартоломеуса, одна из ее самых любимых – со светлыми курчавыми волосами и горбатым носом. Голубые глаза навыкате глядели не мигая в упор, губы шевелились, что-то, видимо, произнося. Эвелина не пыталась понять, что. Она полностью отдалась своим ощущениям: ее то трясло, как в зимнюю стужу в монастырском саду, то становилось жарко, как в преисподней…

Иногда она, кажется, говорила. Всякий раз после этого из тумана выползала рука и приподнимала ее за плечи. Это Эвелине не нравилось: свинцовая голова не хотела подниматься вслед за плечами. Но из того же тумана выплывала еще одна рука – и приставляла к губам полную ложку с разваренной репкой. Это было как рок, отвертеться было невозможно – даже если сделать вид, что потеряла сознание. Смиренно слизывала Эвелина с ложки невкусную репку. Голова с горбатым носом одобрительно кивала.

Так шло время: проходил день, наступала ночь, снова светлело за окном… Все это время Эвелину не покидала мысль об отце. Об отце и о грозном опасном колдуне…

Иногда бывало страшное: ей казалось, что она видит ворона, сидящего на окне. Он смотрит на нее, крутя головой, то одним, то другим глазом. А глаза – как у человека! Но ворон исчезал – в те минуты, когда ей становилось лучше. Обычно это было в присутствии Бартоломеуса: когда он, сидя на краю постели, настойчиво кормил ее разваренной репкой. Ах, эта противная разваренная репка! Но почему-то Эвелине действительно становилось лучше.

А один раз – это случилось среди ночи – Эвелина проснулась с твердой уверенностью, что под личиной белого коня ее отца прячется сам граф Шлавино. В волнении умоляла она Пауля пойти последить тайком за лошадью. Но Пауль пошел не на конюшню, а к Бартоломеусу.

Далее «граф Шлавино» вылезал из-под кровати серой мышью.

Лаял под окном большим зубастым псом.

Трещал сверчком.

Смеялся петухом…

Она боялась не за себя – но за отца. А отца не было и не было. «Что с ним?» – спрашивала Эвелина тревожно. И ее уверяли: все в порядке, граф Эдельмут жив и здоров.

Но девочку брало сомнение. Если жив и если здоров – то почему не приходит к ней?

И вот однажды он пришел. Встал над кроватью: высоко поднятые брови, пронизывающий взгляд темных глаз…

Ах, это ее отец! Затаив дыхание, Эвелина замерла, любуясь прекрасным рыцарем. Только сердце громко стучало, выдавая восторг.

– Бедное дитя… – услыхала она сквозь кисельный туман. – Странно, что она все еще жива…

Молчание.

Затем шуршание одежд и скрип двери. Граф вышел.

* * *

Под низкими сводчатыми потолками трактира «У золотой мельницы» было полутемно. Лишь железная люстра, утыканная свечами, да маленькие оконца под потолком разбавляли полумрак.

Тем не менее в зале было очень оживленно. Вплотную придвинутые к голым, выложенным камнем стенам столики занимало немало народу.

Сидели кто на скамьях, кто на перевернутых пустых бочонках. Хозяин и два мальчика, обвязавшись передником и закатав рукава, носились от стойки к столам, от столов к большим бочкам у задней стены, цедя пиво и разнося хлеб и мясо.

– Хозяин, ты разбавил вино! – свирепел толстый купец, стуча пустым кругом.

– Клянусь вам, господин… – вытирая руки о передник, вступал в привычный спор трактирщик.

У самого окна в углу сидели трое богато одетых господ. Не купцы и не пилигримы – настоящие аристократы.

Слуги – вон, во дворе, только что получили по миске вареных бобов с мясом и кувшин вина.

– Еще яблочного пирога, – потребовал для господ слуга, остановив хозяйского мальчика, – мигом!

– …Приятно после стольких лет мучений снова сесть за стол с благородными людьми.

Движением головы смахнув со лба прядь волос, граф Эдельмут поднял бокал с вином.

– Мартин фон Берг… Йоханн фон Танненбаум…

Трое дворян чокнулись.

– За освобождение от чар злого колдуна, жизнь которого скоро закончится на костре!

Забулькало вино.

– Виват графу Эдельмуту!

– А в качестве кого ваше сиятельство пребывало все эти десять лет? Я имею в виду… – запнулся молодой Мартин фон Берг, и порозовел как нежная роза, – пребывая под чарами злого колдуна… э-э…?

Граф поднял глаза от блюда.

– Я был орлом.

– О-о! – закивали собеседники. – Да-а. Орел – благородная птица.

– Кем еще? – Граф пожал плечом и впился зубами в свиную ногу. – Ведь то геральдический знак всех Эдельмутов: золотой орел на черном поле. Да, и если вы, господа, хотите насладиться чудесным зрелищем, то могу пригласить вас через недельку-другую на казнь колдуна Шлавино.

– Смерть колдуну! – поднялись бокалы. – И да здравствуют чудесные зрелища!

Была до конца обглодана свиная нога, и съеден яблочный пирог, и выпито два кувшина лучшего вина.

– Ну что ж, пора, – поднялся с места Йоханн фон Танненбаум.

– А позвольте узнать, милостивые господа, куда вы держите путь?

– На турнир к епископу Хайлигману, в Шлосбург.

– Невероятное совпадение, – воскликнул граф, вставая. – И я туда же!

* * *

– Мы уезжаем, – коротко объявил граф Эдельмут; встретив Бартоломеуса, выходящего из комнаты больной.

– Ваше сиятельство? – не поверил ушам последний. Он всю ночь просидел возле лихорадящей девочки, устал – и теперь не был уверен, что правильно понял.

– Мы уезжаем, и поторопись. Вели Паулю седлать коней, собери вещи… Ну, живей!

– В… ваше сиятельство… шутит?

– О чем ты? Мне совершенно не до шуток.

– Но ваша дочь! – растерянно проговорил Бартоломеус. – Вы забыли, что ваша дочь больна?!

Граф смерил слугу недовольным взглядом.

– Само собой, я не забыл.

– В таком случае, ваше сиятельство, наверное, просто забыли, в каком состоянии девочка. Она… Она не то что не сможет сидеть в седле…

– Золотой мой, кто сказал тебе, что я возьму девочку с собой?

– Что?..

Пару мгновений стояла тишина.

– Ты слишком тревожишься об Эвелине. – Улыбнувшись, граф тронул слугу за плечо. – Не тревожься. Из-за ее болезни мы просидели тут уже неделю. И один Бог знает, сколько просидим еще. А ведь нам нужно спешить. Ты сам говорил, что Шлавино хитер и опасен. С девочкой останется ее служанка. Как ее – Марион? Она толковая девица.

Граф двинулся по коридору.

– Да, вели мальчишке почистить меч – и пусть седлает коней. Мы уезжаем вместе с господами фон Бергом и фон Танненбаумом…

Бартоломеус поклонился:

– Ваше сиятельство правы, поезжайте. Я распоряжусь насчет коней и соберу вещи… – Он двинулся к лестнице.

– Бартоломеус?.. – окликнул граф. – Ты хорошо ли меня понял?

Слуга остановился на полпути.

– Конечно же, ты отправляешься вместе со мной.

– Но…

– Это приказ! – Голос графа прозвенел металлом.

* * *

Горели свечи, отражаясь в зарешеченном окне. Шмыгая носом, Марион терзала иглой прохудившийся чулок. Скрипела дверь в коридоре, жужжала муха, попавшаяся в паутину – прямо над кроватью больной.

– Я умираю, Бартоломеус?

– Ваше сиятельство умрет вместе со мной, – шепнул Бартоломеус, склонясь к постели девочки. – А я проживу еще сто лет. Это точно.

Эвелина слабо улыбнулась.

Зашуршал плащ. Бартоломеус нахлобучил наголову шляпу, подобрал с полу вещевой мешок.

– Два дня туда, два дня обратно. Неделю там… Когда я вернусь, наша маленькая Эвелина будет сидеть на столе и с аппетитом поедать, – тут он подмигнул, – кашу из репки.

– И-и-и-и! – сморщившись, девочки с улыбками переглянулись.

Скрипнула дверь. Бартоломеус вышел.

В наступившей тишине жужжала муха. Эвелина долго лежала в неподвижности, прислушиваясь. Она ждала, когда же войдет и отец, чтобы так же вот с ней попрощаться.

Шмыгала носом, глядя в окно, Марион. Не переставая жужжала муха. Во дворе ржали лошади. Уезжают…

Из последних сил она приподнялась на локте. Что сказать, если внезапно откроется дверь и прекрасный рыцарь, ее отец, обратится к ней?.. О, она не знала. Она очень подозревала, что не скажет ничего. На лбу выступил пот. В волнении уставившись на дверь, она прикусила губу.

Но вот раздался топот лошадиных копыт во дворе.

Топот стихал, удаляясь… Что это значит?

– Они уехали. – Марион отошла от окна и снова плюхнулась в угол.

От резкой слабости откинувшись в подушках, Эвелина закрыла глаза. На лице выступила испарина.

– Марион?

Голос был так слаб, что служанка не сразу услыхала. Услыхав же, мгновенно вскочила.

– Да, ваше сиятельство?

– Выпусти муху из паутины.

Скинув башмаки, Марион проворно полезла на спинку кровати.

«Я умираю», – подумала Эвелина. Она посмотрела на окно. За зарешеченным окном сидел ворон. И смотрел на девочку большими, совсем человечьими глазами.

– Ваше сиятельство, – раздался сдавленный от ужаса шепот Марион, – это не муха!

* * *

Ток-ток-ток-ток-ток… – стучали копыта лошадей на деревянном мосту. Внизу плескалась речка, из воды торчали сети рыбаков.

Выехав на другой берег, всадники огляделись.

– Эту дорогу я не знаю, – признался граф Эдельмут, кружа на своем жеребце.

– Это новая дорога, я езжу здесь частенько, – сказал Иоханн фон Танненбаум. – Видите, там, за лесочком – шпили башен?

Вдали за деревьями и вправду виднелось множество тонких шпилей.

– Это небольшой городок… – Всадники двинулись по широкой дороге вдоль реки. – Он выстроен по приказу епископа Хайлигмана… Там же – новый дворец епископа. Он действительно великолепен. Вам нужно посмотреть, граф…

– Однако ж! – досадливо потряс головой Эдельмут. – Я десять лет проторчал в темнице – и ничего не знаю.

– Там же – дом фон Берга. Ведь правда, фон Берг, ты пригласишь нас к себе?

– Господа, почту за честь…

Смеркалось, когда кавалькада из семи всадников – трех дворян и их слуг, – обогнув небольшой лесок, выехала на широкий луг. Справа, на берегу реки, виднелась убогая деревенька, а впереди, как на чудесной фреске, высились шпили обнесенного высокой стеной нового города.

– Шлосбург! Резиденция епископа Хайлигмана…

На лицах путников воцарилось выражение счастливой умиротворенности.

– Как хорошо-то! – светло улыбнулся Мартин фон Берг. – После долгого путешествия – долгожданная мягкая перина, вкусная еда, вино… по мягким коврам бесшумно двигаются одетые в атласные ливреи слуги… О-хо-хо!.. – сладко потянулся молодой человек. – Господа, обещаю вам роскошь и все удовольствия… Завтра с утречка – к герцогу фон Бёзе, он гостит во дворце епископа, а послезавтра… послезавтра начинается турнир. Вы участвуете, Эдельмут? Какие у вас цвета?

Именно в этот момент и услыхали – сначала Бартоломеус, потом остальные – отдаленные, полные отчаяния крики, раздававшиеся со стороны лесной дороги, по которой путники только что проехали.

– Разбойники?.. – переглянулись фон Танненбаум с фон Бергом. И схватились за мечи.

– Ах, нет. Посмотрите – всего лишь девчонка…

– Но как она неприлично вопит! – поморщился граф Эдельмут. – Возможно, кто-то ее обидел. Бартоломеус, выясни…

Но Бартоломеус уже рванулся на своей кобыле в сторону леса.

– Ваше сиятельство! – обернувшись на скаку, кратко бросил он. – Марион!

…Марион было трудно узнать. За день, что прошел со времени отъезда из трактира «У золотой мельницы», девочка почти неузнаваемо изменилась: чистенькое платье сильно перепачкалось и в нескольких местах порвалось, чулки сбились, башмаки промокли, волосы разлохматились и спутались, а лицо – с большим синяком под глазом – все распухло от слез.

– Что случилось? Говори! – тряс ее Бартоломеус. – Где Эвелина? Как ты очутилась здесь? Рассказывай же!

Но девочка, похоже, была страшно измучена. Уткнувшись в грудь Бартоломеусу, она только дрожала и судорожно всхлипывала.

– Госпожа! Госпожа! – наконец выкрикнула она, невидящим взглядом уставившись перед собой. – Бедная моя госпожа!..

– Что с Эвелиной?! – подняв за подбородок голову девочки, Бартоломеус заглянул ей в лицо.

Но та отвернулась. И закрывшись руками, громко разрыдалась.