Текст книги "Тайна графа Эдельмута"

Автор книги: Анжелина Мелкумова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

– Там, внутри, верно, казармы, – догадался Пауль. – Солдат… дюжины две, не меньше.

– А может быть и больше, – добавила Эвелина, разглядывая необъятно толстую башню.

– Вооружены копьями и вугами, – тоном знатока сообщил Пауль.

– А что это такое – «вуги»? – полюбопытствовала Марион.

– Это вроде копья – но не только колет, а еще и режет. А сбоку приделана такая длинная шпора: когда вуга входит в тело и там еще проворачивается… Бррр! – замотал головой Пауль.

Девочки сникли.

Да, приступом такую башню, пожалуй, взять трудновато. Как же быть?

– Как быть? – повернулись обе девочки к единственному среди них мужчине.

– Еще есть метод осады, – не очень уверенно сказал Пауль.

– Метод… чего? – с надевдой глянули девочки.

– Осады. Это когда жителей крепости морят голодом и под страхом смерти не дают им выйти наружу.

– Под страхом смерти? – переглянулись девочки. – А чем мы… могли бы им угрожать?

Пауль неуверенно потрогал кинжальчик у себя на поясе.

М-да… Что сказать?

Помолчали.

– Да… дело, конечно, такое… Вот если бы, – поднял голову Пауль, – если бы удалось открыть камеры пленников! Те, разъяренные, напали бы на охрану… Разоружили бы солдат… И помогли бы нам освободить Бартоломеуса!

Очень хорошая идея. Несколько воспрянув духом, девочки посмотрели на узкие щелки-окошечки башни.

Если узники помогут, то, конечно… Одно только ставило в тупик: как открыть камеры узников?

В это время с другой стороны башни показался дюжий детина с широким красным лицом.

Одет он был как обычный работник – в простую длинную рубаху, подпоясанную веревочным поясом, залатанные во многих местах узкие штаны и разбитые деревянные башмаки. Из-за пазухи торчал топор.

– Эй! – замахал Пауль, выходя из-под ивы.

Детина остановился.

– Знатная башня, – похвалил мальчик, кивнув на массивное сооружение.

Детина обернулся и посмотрел на башню – так, как если бы увидел ее впервые.

– Хе, – сказал он, почесав за ухом. То ли соглашаясь с Паулем, то ли беря его слова под сомнение.

– И много там сидит народу? – деловито осведомился Пауль.

– Чего? – не понял детина.

– Ну… я имею в виду, много ли там заключенных?

– А… – понял тот. И затряс головой: – Не-е. Только один.

– Как? – искренне удивился Пауль. – В такой-то громадине – и только один? Кто же томится за всеми этими окнами?

– Хе… – Детина снова почесал за ухом. Быстро соображать он, видно, не имел привычки. – Зерно.

– Зерно? – неверяще уставились дети.

– Ну да. Мешки с зерном. Там хранилище, до самой крыши.

Сбитые с толку, дети переглянулись.

– А где же тогда Бар… Безголовый?

– А-а… – протянул парень. – Он в подвале. Рядышком с камерой пыток.

С камерой пыток?! Дети застыли в ужасе.

– И много, – осторожно спросил Пауль, – много солдат его охраняет?

– Солдат? – С обоюдным пониманием у той и другой стороны явно не клеилось. – Солдат… Не-е… – Парень в который раз почесал за ухом и задумчиво уставился на них. – Только мастер Жмыть. Но он не солдат… А чего вы спрашиваете все время? – осведомился он внезапно.

– Ничего! – заверили дети. – Просто нам интересно – и все!

– А-а… – кивнул парень. И, закинув топор на плечо, зашагал прочь.

Дети задумчиво посмотрели ему вслед.

– Эй! – крикнул вдогонку Пауль. – А этот Жмыть – он, если не солдат, то кто?

Обернувшись, парень радостно осклабился:

– Палач нашего славного города.

…Солнце зашло за тучу, закапал мелкий дождик. Рассевшись на ветвях ивы, дети обсуждали увиденное и услышанное.

– Ясно, ни приступ, ни осада тут не годятся.

Пауль имел в виду, конечно, башню.

– Но что же тогда сделать? – на лице Эвелины отразилось отчаяние.

– Бедный, бедный Бартоломеус, – мрачно скрестила руки Марион. – Теперь ему уже ничто не поможет. Защити его Пресвятая Дева!

– Ах, если бы у меня осталась еще щепоточка соглашательного порошка! – распереживалась Эвелина. – Только маленькая крупиночка! Я могла бы уговорить тюремщика открыть камеру и…

Увы, порошка больше не осталось, это знали все.

– Однако, – вмешался Пауль, – ваше сиятельство. Мне кажется, ей-ей, у нас есть кое-что, способное заменить соглашательный порошок…

– Способное заменить? – подскочили девочки. – Способное заменить, говоришь? Что же? Говори скорей!

– Оно лежит в вашем кошелечке, – скромно намекнул Пауль. И указал пальчиком: – Во-он в том. Я видел, как ваше сиятельство вынимали его на ярмарке.

В полном молчании рука Эвелины потянулась к висевшему у нее на поясе кошельку. Склонившись вперед, Марион с Паулем с нетерпением ждали.

Вот рука занырнула… Вот снова вынырнула. Медленно разжалась…

С большим удивлением смотрела Эвелина на перстень, подаренный Бартоломеусом.

– Ты думаешь, – молвила она, – ты думаешь, это вот… пойдет вместо соглашательного порошка?

Пауль взял с ладони девочки перстень. Взвесил на ладони. Попробовал на зуб.

– Это называется метод подкупа – И лицо его озарилось улыбкой: – И если не поможет… то лопнуть мне на месте!

В течение еще примерно четверти часа дети таинственно шептались. После чего слезли с ивы и с радостным гиканьем понеслись в пляс.

Глава 7
Про грех любопытства и событие, которое рано или поздно должно было случиться

Привратник маленькой городской тюрьмы мастер Жмыть был одновременно тюремщиком и палачом.

Преступников в городе и окрестностях было немного, потому большого штата для свершения правосудия граф не держал. Правосудие же свершалось по графскому и только по графскому указу. Воров и разбойников вешали. Бывало и так, что рубили головы. Но завтра предстояла другая казнь. И стыдно сказать, но мастеру Жмытю еще никогда не доводилось жечь преступников на костре.

Собственно, жечь полагалось еретиков и ведьм. Еретиков – за то, что верили в Бога не так, как полагалось по катехизису, а ведьм – за то, что связались с дьяволом. А поскольку ни тех, ни других в графстве не водилось (кроме, конечно, самого графа-колдуна-но не издавать же графу указ о собственной казни), то как раз в этой области у мастера Жмытя был досадный пробел.

Именно поэтому, волнуясь, как бы не опростоволоситься завтра на глазах у всего народа и его сиятельства, мастер Жмыть еще с утра наказал работнику нарубить побольше дров, погрузить их в аккуратнейшем порядке на телегу и прикрыть – на тот случай, если вздумает пойти дождь – рогожей. Сюда же был погружен большой крест, сколоченный из двух брусьев. Сюда же-моток веревки: привязать к кресту осужденного на сожжение.

Отпустив работника, мастер Жмыть спустился в подвалы. Здесь, в небольшом помещении, меж каменных стен, стояли инструменты, необходимые для того, чтобы быстро заставить преступника сознаться в своей вине. Ведь некоторые – удивительное дело – невероятно долго упорствовали в утверждении своей невиновности. Это раздражало графа, замедляло судебный процесс. И тогда обвиняемый попадал в подвал Башни Дик-Ванда – в камеру пыток. После этого дело шло как по маслу. Побывав в сильных жилистых руках мастера Жмытя, все – кто сразу, кто постепенно, – но сознавались. И теперь можно было вершить правосудие.

Пристроив факел в железном кольце на стене, мастер Жмыть прошелся меж пыточных станков. Какой именно станок пригодится сегодня вечером для пытки Безголового, он еще не знал – не было указаний. Но на всякий случай необходимо было проверить все. Мастер Жмыть принялся за дело с большим старанием.

Прежде всего он подложил новых угольев в жаровню, предназначенную для пытки огнем.

Затем смазал маслом дыбу, чтоб не заглушала своим скрипом признания обвиняемого.

Прошелся метелкой по скамье с ремнями для рук и для ног. Она вся была заляпана кровью, и пятна – ох, уже никогда не отмоешь!

Почистил тряпочкой «испанские сапожки» – для раздрабливания мышц ног.

Потом поставил свежих чернил на столик для писца-записывать признания пытаемого.

Наконец закончив все приготовления, мастер Жмыть оглядел камеру. Все было в полном порядке, комар носа не подточит.

Он снял со стены факел и направился по лесенке наверх в привратницкую.

Ждать графа Шлавино. Который сам определит, какую пытку применить к Безголовому и собственнолично запишет признания пытаемого.

…Расположившись у себя в привратницкой, мастер Жмыть пил чай с пряниками. Чай был вкусный, липовый. И как раз в тот момент, когда, попивая ароматный напиток, мастер Жмыть подумал, что для полного счастья не хватает только сахару… В этот-то как раз момент и раздался стук в дверь.

«Граф!» – подумал Жмыть, торопливо вскакивая и отворяя маленькое окошечко в двери.

Но то был не граф. На улице стояла девочка.

* * *

Хотя так просто «девочкой» посетительницу назвать было трудно. На ней было богатое платье изумрудно-зеленого цвета с пышными рукавами-пуфами, а в высокой прическе из великолепных рыжих волос (какую носят только высокопоставленные дамы) мерцали драгоценные камешки.

Мало того: позади маленькой принцессы стояли паж и монашка. У всех троих были изумительно-белые, будто набеленные мелом лица (всяк знает, такие бывают только у людей голубой крови), а щечки алые – ну как нарумяненные!

Полюбовавшись прелестной троицей, мастер Жмыть с извинениями пригласил гостей в свою убогую привратницкую.

– Я слыхала, – решительно начала маленькая принцесса, едва опустившись на скамью, – я слыхала, что в вашей Башне томится некое чудо природы. Якобы человек, но способный жить без головы.

– Не совсем так, ваша милость, – вежливо поправил Жмыть, – не совсем так. То не человек, а суть черт, прислужник дьявола. А поскольку отрубанием головы у сего богопротивного создания жизни не отнимешь, то по мудрому велению его сиятельства графа Шлавино будет сей мерзкий бес принародно сожжен. Э-э, да… А затем, – мастер Жмыть принялся загибать пальцы, – пепел – рассеян по ветру за городской стеной, место то окроплено святой водой…

– Я не о том, – резко прервала «маленькая принцесса». – Пока сие удивительное существо не сожжено, я желала бы взглянуть на него одним глазком.

То было запрещено. То было не велено. «Ни под каким видом не пропускать к Безголовому ни единой души», – было приказание графа Шлавино. Так и следовало ответить дамочке – и выпроводить ее обратно на улицу.

Но мастер Жмыть медлил. Прямая спина, надменный взгляд, гордая посадка головы… А Бог ее знает, кто тут перед ним сидит. Так и подмывало спросить: «А кто вы такая, моя сударыня, чтобы я открыл вам дверь?»

Но девчонка и сама все тут же расставила по полочкам:

– Одним только глазком! – повторила она. И дальше зашептала, оглядываясь на дверь: – Только не говорите моему папе – герцогу фон Безе. Хорошо? Он кузен короля, и вашему графу Шлавино может не поздоровиться, если герцог узнает… Хорошо? А я тут мимоходом, – кивнула она на свиту за спиной. – Направляюсь в монастырь Святых Голубиц. Чтобы испросить благословения у святой Матильды и постом и молитвами избавиться от греха любопытства…

Так вот оно что! Ну, конечно. Кто еще может так величаво держаться, как не дочь герцога фон Безе?

Мастер Жмыть без оглядки поверил.

Да и как не поверить, если с большого пальчика сиятельной особы вдруг соскользнул перстень и – ппык! – упал прямо в ладонь мастеру Жмытю?

Что аттестует людей голубой крови лучше всяких грамот – так это безграничная щедрость. Да-а… Мастер Жмыть уже поднимался, гремя ключами. Если уж показывать, то время не тянуть. Вот-вот нагрянет граф Шлавино…

* * *

Сначала спустились вниз по узкой лесенке: впереди мастер Жмыть, за ним «маленькая герцогиня», за нею паж с монашкой. В подвале было темно, сыро и жутко пахло.

Пройдя через комнату с непонятного назначения инструментами, попали в еще более узкий коридорчик, в конце которого вырисовывалась обитая железом дверь.

Тут мастер Жмыть остановился, воткнул факел в кольцо на стене и принялся громыхать ключами.

Дверь страшно заскрипела – «Эх, тоже надо бы смазать перед приходом графа», – мелькнуло в голове у тюремщика – и отворилась в полный мрак. Ткнув факелом в темноту, Жмыть осветил сырые стены мрачной камеры смертников.

– Эй! – крикнул он, переступив порог. – Где ты, Безголовый?

В углу камеры что-то зашевелилось. Гремя цепями, в свет факела поднялась высокая фигура. Человек как человек, правда, худой и грязный, но на вид совсем не безголовый.

– Вы не думайте, ваша светлость, – заторопился объяснить тюремщик, – голова снимается и надевается, как шляпа…

Не слушая, смотрела любопытная герцогиня на чудо природы.

А чудо природы смотрело на нее. Прямо и не мигая. Под слипшимися грязными космами голубым пламенем горели глаза.

Проходили мгновения…

Наконец паж за спиной шевельнулся. Вздрогнув, девочка быстро обернулась и взяла из рук пажа небольшой сверток.

– Это… – Удивительное дело – голос надменной герцогини дрожал. – Это вам… – протянула она сверток.

Руки Безголового двинулись навстречу… Но, внезапно дрогнув, остановились. Звякнули цепи: слишком короткие, чтобы прикованный к стене мог дотянуться до свертка.

Увидав, в чем дело, девочка поспешила развернуть сверток сама. Однако ж так, чтобы мастер Жмыть не смог увидеть.

– О-о! – улыбнулся Безголовый, разглядев содержимое свертка. – Головка сыра! Это будет мне большим утешением перед смертью. А тут что? Постойте… Да тут еще и конфеты! Истинно королевский подарок. Клянусь честью, ваша милость, – взглянул он на нее, – если вы и не принцесса, то по меньшей мере герцогиня. Жаль только, что я не могу попробовать ваших конфет.

– П-почему? – тихо спросила «герцогиня», невольно заражаясь его улыбкой.

– У меня с детства от сладкого по всей коже идут зеленые пятна. Но, – взглянул он вдруг на своего тюремщика, – но вот мастеру Жмытю, сдается мне, сладкое не причинит вреда. А, мастер Жмыть?

Ну, конечно, мастер Жмыть не был против. Ну, конечно, он долго не ломался: тут же взял коробочку с конфетами, выбрал самую красивенькую – и… сунул себе в рот.

Мастер Жмыть исчез в одно мгновение. А вместо него к потолку взлетел ярко-синий мотылек. Взлетел и захлопал ярко-синими крылышками. Ах, как он был красив! Ярко-синей, жуткой, неземной красотой.

Ужас пробрал детей, наблюдавших волшебство.

Но предаваться чувствам было некогда. Схватив тяжелую связку ключей, паж лихорадочно принялся отпирать замки на цепях у Бартоломеуса. Ох, как долго нужно было искать ключ к каждому из замков! И ох какие страшные раны оказались на руках и ногах у Бартоломеуса в местах, натертых оковами!

На разговоры не тратили времени. Едва высвободив руки, Бартоломеус скинул с себя голову и вытащил из свертка сыр.

О, нет, то был не сыр. Представьте, что это было? Ну, конечно, голова матушки Молотильник. И к ней – монашеская ряса, в которой еще вчера госпожа Понс играла достойную монахиню.

Все?

Все! Необходимо было торопиться. Схватив детей за руки, новоявленная «матушка Молотильник» потащила их к выходу.

Вот узкий подвальный коридор с сырыми стенами…

Скорее, скорее!

Вот комнатка, обставленная инструментами неизвестного назначения…

Скорее же, скорее!

Вот лесенка…

Вот пустая привратницкая… Вот недопитый Жмытем чай, вот дверь с маленьким окошечком…

Только бы успеть выбраться из мрачной тюрьмы!

Резко распахнув дверь, матушка Молотильник остановилась. Перед нею стоял граф Шлавино с двумя вооруженными слугами за спиной.

* * *

«Маленькая герцогиня» была бледна и недалека от обморока. Но твердо знала: плакать нельзя. Потому что слезы, покатившись по щекам, нарисуют видную дорожку на покрытом белилами лице. И тогда… Лучше не думать.

А пока что происходило странное: граф Шлавино их не узнавал.

– …Дочь герцога фон Безе? Кузена короля? И, насколько я понимаю, двоюродная внучка принцессы Розалии? – дивился его сиятельство, шевеля бровями. – О, какая честь выпала мне – познакомиться со столь высокопоставленной особой! И ваша светлость путешествуете одна в сопровождении святой матушки?

– Совершенно верно, – улыбался Бартоломеус прямо графу в лицо. – О, грех любопытства! Она унаследовала его от своей матери, покойной герцогини фон Бёзе. Уж как я ни уговаривала ее светлость пройти мимо Башни! Как ни увещевала! Но все впустую. Разве можно что-то сделать с этим избалованным ребенком? – любовно покосилась «матушка» на Эвелину. – Только не говорите ее отцу, герцогу фон Бёзе. Он убьет и меня, и вас.

– Что вы, как можно! – воскликнул граф. – Это будет наша с вами маленькая тайна, матушка… э-э… как ваше имя?

– Матушка… э-э… матушка… э-э… – замялся Бартоломеус. Но тут паж, поднявшись на цыпочки, шепнул ему что-то на ухо. – Матушка Холодильник, ваше сиятельство.

– Какое благородное имя! – восхитился граф. И пристально воззрился на матушку. – У меня такое ощущение… м-м… что мы с вами уже где-то встречались. Не могло ли быть такого?

– О, что вы, – покраснела матушка, – никогда. Я бы запомнила такую встречу навеки.

– Холодильник, Холодильник… – бормотал граф. – Однако это имя мне чем-то знакомо… Чем же, чем же… Ага! – Глаза графа внезапно загорелись. – Я знал некоего барона Хола О'Дильника. Не родственница ли вы случайно ему?

– Я его младшая сестра, – застенчиво потупившись, признался Бартоломеус.

Поболтали еще совсем немного – так, ради приличия: о погоде, о лошадях, о нравах нынешней молодежи, о тюремщиках, которые вечно где-то пропадают, когда их ждут благородные люди…

– Кстати, не хотите ли остаться на денек и посмотреть завтра с утречка на казнь Безголового Монстра? Это крайне любопытное зрелище, – многообещающе закивал граф «маленькой герцогине».

Но та в ответ так взглянула… Что графа аж передернуло. Вот уж истинно дочь надменного вельможи!

Распрощались тепло. Маленькая герцогиня фон Бёзе вела себя чрезвычайно снисходительно с вассалом своего отца. Отбросив холодность и высокомерность, свойственных фамилии фон Бёзе – и даже слегка улыбнувшись! – она милостиво позволила графу поцеловать свою руку, пожелать себе счастливого пути и проводить до городских ворот, которые были тут неподалеку.

В одном только месте граф вдруг нахмурился.

– А где же конь вашей светлости? – спросил он, оглядываясь.

– Ох, что вы, граф! Сказать такое! – возмутилась монахиня. – Ведь ее светлость направляется не на праздник! А в обитель Святых Голубиц! Так о каком коне может идти речь? Мы все идем пешком.

Граф выглядел пристыженным. Но все же, заикаясь и краснея, уговорил принять от него в подарок трех лошадей – его собственную и его слуг.

– Вы просто не говорите вашему батюшке, – подмигнул он Эвелине. – То будет наша с вами маленькая тайна.

– …Иа-а-а! – завопила матушка Холодильник, вонзив каблуки в бока своего коня.

Лошади понеслись, взметая за собой столб пыли. Глядя вслед развевающейся рясе матушки и любуясь величественной осанкой маленькой герцогини, граф вдруг поймал себя на мысли. Да, на одной неплохой мысли! Что через четыре-пять лет девица войдет в возраст невест, и тогда… интересно, сколько замков дает герцог фон Бёзе за эту надменную куклу?

С этими веселыми мыслями граф отправился обратно в Башню – отыскать бездельника Жмытя и отчитать его за то, что все это время пропадал черт знает где.

* * *

Едва потеряв башенки Альтбурга из виду, они повернули лошадей, въехали в небольшую рощицу…

Ба! Да это была та самая рощица, в которой они еще вчера репетировали спектакль. Вот и речка, вот и то место, где жгли костер и жарили рыбку…

Сорвав с себя рясу, Бартоломеус велел смывать грим и переодеваться.

Сценические платья, а также голову матушки Молотильник – увы! – пришлось утопить в реке. И уже через четверть часа на коней снова садились прежний Пауль, прежняя Марион и прежние Бартоломеус с Эвелиной.

Они поскакали другой дорогой. Не той, на какой их видел граф. И совсем в другую сторону.

Долго переходили вброд реку, чтобы не быть замеченными на мосту.

Мимо трактиров проносились, не сбавляя ходу.

Так, нигде не останавливаясь и ни с кем не вступая в разговоры, они скакали целый день.

…Начинало смеркаться.

Лес, поля, приземистые деревеньки – проносились мимо, как призрачные видения. Ничего не замечая вокруг себя, вцепившись в узду, еле живая от усталости, Эвелина сидела в седле перед Бартоломеусом. И если б не он, наверняка бы давно свалилась с коня. И, наверное, замертво.

Тык-дык, тык-дык… – стучали копыта. Ветер играл с волосами и, поднимая с дороги грязную опавшую листву, зло бросал ее в лица всадников.

Прикрыв глаза, девочка сама дрожала как лист на ветру – от усталости ли, от волнения… Застывшие на холоде губы с трудом шевелились – Эвелина благодарила Господа за славного господина Понса: за его великолепные наряды и в особенности за грим для лица, благодаря которому граф их не узнал. Ну, а уж если говорить честно и до конца, то будь здесь рядом господин Понс, Эвелина не колеблясь упала бы на колени и целовала бы его ноги. Уроки старого актера не прошли даром: в трудную минуту Эвелина держала себя так величественно и гордо, как подобает настоящей аристократке.

Величественно и гордо… Голова девочки клонилась на грудь от усталости.

Дождь забарабанил по лужам. Закапал по курткам, по волосам всадников… Сняв с себя широкий плащ с капюшоном, Бартоломеус накинул его на Эвелину.

…Скакали долго. Под конец чуть не загнав лошадей.

И только в сумерках остановились. Но не возле шумного трактира – боялись погони. А свернув с дороги, перешли вброд еще одну речушку…

О том, что они – в маленькой деревеньке, до Эвелины дошло лишь тогда, когда Бартоломеус, сняв ее с седла, поставил рядом с собой. Устало озираясь, девочка заметила, что пахнет навозом, а откуда-то из темноты мычит корова.

– Кончилась земля графа Шлавино! – Склонившись с улыбкой к девочке, Бартоломеус встряхнул ее за плечи. – Ваше сиятельство! Мы в герцогстве Межгор!

…Они устроились на сеновале. Заплатив крестьянину, Бартоломеус принес кувшин молока и лепешек. Пауль и Марион жадно накинулись на свои, Эвелине же вовсе есть не хотелось.

Далее все словно окунулось в какой-то туман: пахло сеном… хрюкала свинья… издалека раздавались голоса и чавканье… ей предлагали поесть, но она не могла… а только смотрела на лицо того, кого собирались завтра сжечь на страшном костре… и ей снова становилось плохо. «Не хотите ли посмотреть на казнь Безголового Монстра? – раздавался голос графа Шлавино. – Крайне любопытное зрелище»…

– Ваше сиятельство, – окликнули ее.

…«крайне любопытное зрелище»… далее топот коней… холодный пронизывающий ветер… мимо пролетают рощицы и поля… они переходят вброд речку, ледяная вода обжигает ее ноги… вот сейчас ее утащат русалки…

– Эвелина!..

Тут она заметила, что плачет.

А потом вдруг оказалась в объятиях Бартоломеуса.

Он посадил ее к себе на колени, гладил по волосам, рассказывал что-то смешное, кормил лепешкой, закутывал в свою куртку…

Она уснула у него на груди.

Утро выдалось на редкость промозглое. Стоял такой густой туман, что уже в десяти шагах было ничего не разглядеть.

В крохотной деревенской часовенке горела одна-единственная свеча. Стоя на коленях перед образом Пресвятой Девы, Эвелина молилась.

Господи Отче наш… милосердная Пресвятая Дева… прости за все и пойми…

Она оставила родного своего отца, графа Эдельмута, в повозке комедиантов, в птичьей клетке… Она дала ему скрыться, исчезнуть навсегда… Но разве могла она бросить Бартоломеуса – милого Бартоломеуса, верного слугу ее отца! Человека, который единственный из всех людей любил ее! Любил, как дочь…

Графство Грюнталь… Где оно? «Это такое графство – слава Богу, далеко от этого несчастного Альтбурга… Вот уж развернемся там!.. Денежки так и посыплются в жестянку…»

Благослови, Пресвятая Дева, господина Понса, и пошли ему удачи… Благослови бедного орла, что томится в клетке. Боже мой, я не знаю, где он!.. Это очень далеко, графство Грюнталь… Что же делать?!

Заломив в отчаянии руки, хрупкая бледная девочка склонилась перед образом на каменном полу. Строгие лики святых задумчиво смотрели поверх ее головы – куда-то на распахнутую дверь часовни, думая о важном…

Скрипнула половица. Из тумана в проеме двери возник Бартоломеус.

– Ваше сиятельство хочет простудиться? – метнулся он к Эвелине. – Что за ребячество! – И поднял ее с каменного пола.

Пальцы девочки были холодны как лед, глаза распухли от слез. Он не стал спрашивать, почему. В самом деле – догадаться было нетрудно. Нет, заглянув ей в лицо, он спросил совсем о другом:

– А где моя пеночка?

* * *

Изба топилась по-черному. Потому воздух и одежда детей успели хорошенько пропитаться дымом. Но зато было тепло. Сидя возле печки, дети слушали, раскрыв рты.

– …Она прилетела ко мне года два назад, – рассказывал Бартоломеус, роясь у себя под курткой. – Залетела в окно моей каморки в замке Нахолме – да так и осталась. Мы жили дружно, я кормил ее со своей тарелки, она пела мне песенки… М-да. Естественно, я не мог, уходя навсегда из замка, оставить ее наедине с графом Шлавино. Как мудро я поступил!

В руках у Бартоломеуса оказалась коробочка. Та самая, с конфетами, что передали ему дети в подвале Башни Дик-Ванда.

– Все бывает в жизни, – изрек Бартоломеус, открывая коробочку. Бумага зашуршала, пара конфет упала на стол и покатилась к краю. В последний момент Бартоломеус остановил их своими длинными пальцами. – Кто вообще мог предположить такое? Тогда, в замке вампиров, я чуть не умер…

Выбрав из горстки конфет одну – сиреневую, Бартоломеус положил ее на стол.

– …чуть не умер с досады, когда его сиятельство граф Шлавино милостиво шепнул мне на ухо тайну графа Эдельмута.

Широкая ладонь с двумя перстнями легла на конфету и – крррак! – безжалостно раздробила ту в мелкие крошки.

– «Мой дорогой Безголовый, – шепнул мне тогда граф. А хитрые глазки так и смеялись, так и плавились от наслаждения. – Знаешь ли ты, в какую именно птицу я превратил твоего незабвенного господина?»

Замолчав, Бартоломеус оглянулся и тц-тц-тц-тц-тц! – подозвал к себе пеночку. Умное создание не заставило себя ждать: перелетев через головы детей, вскочило на стол.

– «Ты думаешь, в орла? – шептал он мне. – В благородную птицу? – Шлавино просто умирал от веселья. – Ну как – как, скажи, – тебе в голову могла прийти такая мысль?»

Подвинув к пеночке крошки, Бартоломеус снова замолчал.

Тук-тук-тук-тук-тук-тук… – стучал клювик птички по твердому дереву.

Затаив дыхание, дети не сводили с нее взгляда.

Тук-тук-тук-тук-тук… – исчезали со стола сиреневые крошки.

– Шлавино был так любезен, что сообщил мне даже цвет конфеты… Ну мог ли бы я когда-либо подумать…

Тук-тук-тук-тук… – скакала птичка в азарте, явно довольная пиршеством.

Тук-тук-тук…

Тук-тук…

Дети еле успели отскочить от стола.

Ибо что должно было случиться, то случилось.

Маленькая птичка исчезла. Навсегда из их жизни.

А место ее занял представительного вида вельможа.

Орлиный нос, волнистый волос, глаза горят, золотая цепь на груди – рыцарь с картины из замка Нахолме.

– Ваше сиятельство, – склонился Бартоломеус в глубоком поклоне, – господин мой, граф Эдельмут. Если бы мы знали раньше!..