Текст книги "Тайна графа Эдельмута"

Автор книги: Анжелина Мелкумова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

Отмахнулся: граф не злодей, нет, он безумец!

– Жо-ози-и-и!! – донесся полный отчаяния крик Вилли уже откуда-то издалека.

Бартоломеус вгляделся в просвет двери, выводящей наружу. Посветил факелом…

Тень Вилли исчезла. Вместо нее мерцали липкие водянистые глаза «безумного графа».

Глава 4
Про обет не улыбаться, страшное зрелище и арабскую соль

Было снова утро. Но не то самое, а другое. Над рекой стоял легкий туман. Сквозь него пробивались первые лучи солнца, заметно согревая сидевших в лодке озябших путников. По берегам, как всегда радостно, заливались птицы. Из своей клетки им вторила пеночка: «Фить-фить! Фить-фить!»

Перед отъездом из Альтбурга Эвелина хотела ее отпустить, но пеночка не улетела – села на плечо, наклонила головку и защебетала торопливо: «Фить-фить! Фить-фить! Фить-фить!»

Голова матушки Молотильник покинула свой горшок и заняла место среди своих собратьев в сундучке у Бартоломеуса. Хотя зачем он был им теперь нужен, сундучок с головами? Если самого Бартоломеуса больше нет?

Сердце Эвелины полнилось печалью, а глаза не просыхали от слез. И не потому, что Бартоломеусу не удалось похитить волшебные конфеты. И не потому, что бедному Фаулю уже не стать человеком. И не потому даже, прости Господи, что ей больше никогда не найти отца. Нет, не от этого разрывалось ее сердце. А оттого, что никогда больше ей не придется увидеть славного доброго Бартоломеуса.

Эвелина чувствовала себя несчастной. Очень несчастной. И она знала: такой несчастной она останется навсегда. Улыбка?.. Нет, за всю оставшуюся жизнь она больше ни разу не улыбнется. И самым лучшим, что ей оставалось в этой жизни… Да, самым лучшим будет уйти в монастырь.

Марион горячо поддержала идею подруги. Она так же, как и Эвелина, не находила себе места от горя – с того дня, как Вилли Швайн рассказал им о гибели Бартоломеуса: о том, как перед самым намечавшимся счастливым венчанием тот спустился в лабораторию; о том, как внезапно нагрянул граф Шлавино; о том, как Бартоломеуса бросили в карцер и на следующий день должны были казнить, а Вилли, не выдержав, бежал из замка.

Да, решение было твердое.

– Все на свете суета сует, – говорила Эвелина. – Мы вместе пострижемся в монахини, вместе будем жить в одной келье, спать на соломе – ты с правой стороны от окна, я с левой, – питаться лесными ягодами, пить ключевую воду и читать молитвы.

Итак, жизненный путь был избран. Взяв с собой пеночку и кота и подхватив сундучок с головами, девочки собрались было уже…

Но задумались: в какой монастырь идти?

Только не в монастырь Святых Пигалиц! Помилуй, Пресвятая Дева! А, говорят, где-то неподалеку, в лесной глуши, меж стройных пихт и мохнатых елей, прячется скромная обитель Святых Голубиц…

– Дались вам эти Голубицы! – возмутился Вилли. – И кроме того, это же неподалеку от графского замка.

– Нам все равно, – потупила глаза Эвелина. – Мы уже не принадлежим этому суетному миру.

…Весла дружно погружались в холодную воду и снова выныривали – лодка быстро неслась по течению. Мимо летели берега: с начинающими покрываться весенней листвой деревьями, мелкими деревушками, худосочными коровами и грязношерстными козами, вышедшими на водопой.

Но всего этого ни девочки, ни господин Фаульман не замечали. Устроившись втроем на дне лодки, они не сводили глаз с Вилли Швайна. А Вилли греб и рассказывал:

– …Графа не было в замке. И потому для всех было неожиданностью, когда он внезапно появился: прошел через потайную дверь, через садик – и оказался прямо передо мной, прямо перед открытой дверью лаборатории. Господи боже мой! Я не успел предупредить Жози. Я говорил ей, что это опасно, я говорил ей, говорил!.. – Прорычав что-то нечленораздельное, Вилли отвернулся и смахнул слезу. Потом обреченно дернул ручищей. – Ее бросили в карцер. Она молчала, бедняжка. И только раз подняла на меня глаза. «Вилли, – сказала она, – не прощу себе, что подвела тебя». И еще сказала: «Уходи вон из замка, граф не пощадит тебя». Что говорить… будто я и сам не знал. У меня еще оставался ключ от потайной дверцы, и я решил бежать.

Они только что обогнули маленький островок. Река здесь поворачивала, и Эвелине показалось, что впереди за излучиной реки, над густым лесом, мелькнул черный шпиль. Мелькнул – и пропал.

– Перед самым побегом я навестил ее в карцере. Я подивился ее спокойствию: она сидела на ворохе гнилой соломы и с аппетитом уплетала краюху хлеба. Увидев меня, она приветливо улыбнулась. «Вилли, – сказала она, – знаешь ли ты, что ты – кабан?» И тогда я понял, что означают это спокойствие и здоровый аппетит перед самой казнью: бедняжка повредилась в рассудке. «Знаю», – сказал я ей мягко, как говорят с больными, чтобы не раздражать их. «Знаю», – сказал я, хотя сердце мое разрывалось от горя. Настала пора прощаться, уж сторож открывал дверь. Времени у нас не было, и она быстро сунула мне в руки мешочек…

Тут Вилли сунул весло под мышку, полез за пазуху и выудил на свет небольшой мешочек синего цвета, крепко перевязанный розовым шнурком.

– «Это моим племянницам, – шепнула она, – что живут в Альтбурге на улице Безлуж, навести их и передай, позаботься о них».

– Бедный, славный Бартоломеус! – прошептала в слезах Эвелина. А Марион громко всхлипнула.

– «Бартоломеус»?.. – переспросил Вилли.

– Да, а что в мешочке? – поспешила сменить тему Эвелина.

Девочки развязали мешочек.

– Соль! – воскликнула удивленная Марион.

– С каким-то очень странным вкусом, – добавила Эвелина, попробовав щепотку.

– Несомненно, арабская, – высказалась Марион. – Такая мелкая и такая белая!

Да, разумеется, соль была арабская, согласились все, взглянув на деликатес. В те времена, золотой мой читатель, соль была деликатесом, часто привозилась издалека и ценилась на вес золота.

– Милый, любящий Бартоломеус! – воскликнула Эвелина. – Как он заботился о нас даже в последние свои часы!

– Да кто же такой «Бартоломеус»? – снова полюбопытствовал Вилли Швайн.

– Э-э… наш отец. Его больше нет, – объяснила Эвелина. – Но что это там?

Обогнув излучину, лодка выплыла на середину реки. Здесь река расширялась – и вскоре заканчивалась, впадая в озеро. Посреди озера зеленел островок. А на островке, как в сказке про спящую королевну – наполовину спрятавшись меж ветвистых деревьев и буйно разросшегося кустарника, наполовину же подступив к самой воде – стоял мрачный замок.

Некоторое время все четверо молча смотрели на замок. Каждый думал о своем.

– Ах, – вздохнула Эвелина, – как бы хотела я очутиться за стенами этого замка. Если бы ты, Вилли, был так любезен и одолжил нам ключ от потайной дверцы!

– А лучше – сразу от графской лаборатории, – добавила Марион.

Вилли аж подпрыгнул.

– Да что вы все – поспятили? Зачем вам туда?

– М-м… – Девочки сделали невинные глаза. – Говорят, граф делает чудные конфеты.

– Никогда, – поклялся Вилли, – никогда я вам в этом не помогу! Конфеты… Молитесь об одном – чтобы не пришлось никогда попробовать этих конфет! Поскорей миновать это место – вот о чем вы должны мечтать. Да что говорить, если б не ваши Святые Голубицы – черт бы их побрал! – я б ни за что сюда не вернулся. Знаю точно: по мне уже плачет если не веревка – то топор, а если не топор… – он передернулся, – то графская лаборатория.

– Да что же там такое, в этой лаборатории? – удивилась Марион.

Вилли обернулся, по щеке его скатилась слеза.

– Милая девочка, хорошо, что ты этого никогда не узнаешь.

Они плыли у самого-самого берега, надежно скрытые от глаз замковых дозорных ветвями прибрежных ив.

– …на следующее утро Жози должны были казнить. Лапушка, птичка… Я не смог бы этого вынести. Ведь в то утро нас должны были обвенчать! Я бежал еще ночью, воспользовавшись ключом от потайной дверцы.

– «На следующее утро»! – прошептала Эвелина, и слезы застлали ее взор. – «На следующее утро» – это, значит, уже два дня назад!

Несомненно, так оно и было. Лодка с тихим плеском скользила под кудрявыми ветвями ив. А четыре пары глаз напряженно всматривались в замок. Вот появилась из-за поворота новая башня, вот вторая, на стенах копошились черные фигуры дозорных. Вот луч солнца, прорвавшись из-за туч, скользнул по шпилю еще одной башни…

Вдруг Вилли страшно вскрикнул. Он стал белее снега, глаза его выпучились, а жесткие волосики встали дыбом. Он вскинул руку и указал на шпиль.

Нанизанная на шпиль башни, наполовину скрытая развевающимися волосами, на них мертвыми глазами смотрела голова Жозефины.

* * *

Сначала Эвелина просто радостно улыбнулась.

Потом, не выдержав, громко прыснула.

Удивленно взглянув, Вилли покачал головой.

В следующий момент, закрыв лицо руками, девочка затряслась от судорожного смеха.

Когда же, вторя ей, на дно лодки в хохоте грохнулась и Марион, Вилли только пожал плечами:

– Бедняжки… Дети всегда тяжело переносят потерю близких.

А девочки не унимались.

– Голова!.. – захлебываясь от счастливого смеха, повторяла Эвелина. – Голова!..

– Ой, не могу… а-ха-ха!.. Ой, не могу… а-ха-ха!.. – суча ногами, каталась по дну лодки Марион. – Они просто… они просто отрубили ему голову!

Согнувшись в три погибели, девчонки хохотали до слез. До нечленораздельного визга. До колик в животе. Не в силах произнести ни слова, они только махали руками в сторону башенного шпиля – и снова, обессиленные, валились на дно лодки.

Вилли только охал и качал головой.

Наконец, отдышавшись, Эвелина деловито осведомилась:

– А тело? Куда подевали тело?

Вот этого Вилли сказать не мог.

– Думаю… – развел он руками, – думаю, бросили в озеро…

Обет не улыбаться был нарушен. Да и как не улыбаться, если страшная казнь Баршломеуса заключалась всего лишь в том, что с него сняли голову? Эту «казнь» Бартоломеус проделывал сам с собой каждый день перед зеркалом. Теперь девочки думали только об одном: если обезглавленного «казненного» выбросили в озеро, то наверняка он давно уже выплыл на берег и прячется неподалеку от замка. Одно тревожило: без головы бедняга Бартоломеус далеко уйти не мог. И только они – они и больше никто – могли ему помочь: ведь у них был целый сундучок с его головами.

Ах, как было радостно! Девочки так и порывались рассказать Вилли обо всем: о злодее графе, о волшебных конфетах, о томящемся в плену графе Эдельмуте и о том, что они его обязательно-обязательно скоро разыщут! А главное, о том, что Вилли совсем не нужно переживать: Бартоломеус жив, ему только нужно помочь найти голову!

Но когда вечером сидели на берегу у костра, ели утку, что Вилли подстрелил в камышах, и Эвелина осторожно пыталась поведать о «тете Жозефине», которая была «удивительным, непростым существом»… Вилли Швайн с жаром воскликнул:

– Да, она была удивительным – и очень непростым существом! Я так любил ее, мою крошку, так… – Он вытер кулачищами глаза и попросил: – Не будем о ней больше, ладно?

Девочки смущенно замолчали. Ну как сказать Вилли, что его Жозефина – на самом деле безголовый управляющий графа Шлавино? Языки их прилипли к гортани.

…Утка была вкусная, но несоленая. И Марион, как практичная хозяйка, взялась посыпать ее золой. Так всегда делают, если дома нет соли, или если ее берегут…

– Но ведь у нас есть соль! – вспомнила Эвелина. – Забыли? Арабская!

Конечно, взяли только щепоточку. Чуть-чуть – чтобы почувствовать вкус. Соленая утка была совсем не то, что несоленая – даже Вилли Швайн повеселел. Положил на ломоть хлеба, откусил…

– Райская еда!

– Именно что райская, – закивала с набитым ртом Марион. – Уверена, такую утку жарят себе святой Петр со святым Павлом – каждый раз после того, как подстрелят ее в райских кущах.

И Эвелина, отпробовав, подивилась, насколько Марион попала в точку.

– В монастырь я больше не хочу, – сообщила Марион, обгладывая косточку.

– Я тоже, – подхватила Эвелина.

– И для полного счастья мне недостает только одного – конфетки для моего бедного Фауля.

– Мяу, – согласился гоподин Фаульман.

– Но для этого нужно попасть в замок. Ах, если бы кто-нибудь нам помог. Кто нибудь… – Девочки выразительно покосились на Вилли.

И тут Вилли удивил. Хлопнув себя по ляжкам, растянулся в улыбке:

– Честное слово, девчонки! Чего вы так распереживались? Ключик-то от потайной дверцы – вот он!

Была найдена тарелочка с голубой каемочкой, на нее водружен ключ и торжественно преподнесен девочкам. Вилли был самой любезностью. Он объяснил, где искать дверцу, что ведет в замковый садик, и подробно обрисовал, где найти лабораторию, кухню и графские покои.

– Ой, Бог ты мой, только будьте осторожны.

– Не беспокойся, с нами ничего не случится, – поспешили заверить девочки.

– Болван я, право, – рассмеялся тот. – Ну что, на самом деле, с вами может случиться?

…Светил месяц в ночном небе, шумел ветер в ветвях дуба. Эвелина долго не могла уснуть. Она ворочалась и ворочалась на месте, удивляясь, что за странный человек этот Вилли Швайн. Еще днем он яростно бранил их за разговоры о замке, а вечером – пожалуйста: сам отдал ключ. Ну не странно ли?

Вероятно, во всем виновата утка – очень вкусно пожаренная и приправленная арабской солью. Он поел ее, стал добрым – и со всем согласился.

И со всем согласился… Закрыв глаза, Эвелина задумалась. Она думала, думала – да так и уснула.

…Утром Эвелина вскочила, будто кто ее ужалил.

– Вставай, Марион, вставай! Дело не в утке, я знаю, в чем дело!

– А?.. В утке?.. – испуганно спрашивала Марион, терла распухшие со сна глаза и ничего не понимала.

– Нет-нет, не в утке – а в соли, которой приправили утку! Эта соль, – прильнув к уху подруги, Эвелина взволнованно шептала: – эта соль – не арабская!

– Ах! – подпрыгнула Марион в крайнем изумлении.

– Это вообще не соль!

Уверить Марион было недолго. Уже спустя недолгое время, прикрыв рот руками и широко распахнув глаза, та взволнованно кивала. Да, да, она во всем согласна с Эвелиной.

Однако подозрения нужно было проверить.

* * *

– Какая жирная куропатка! – восхищалась Марион, присев на корточки у костра. – Ну, посмотрите-ка, жир так и капает! Ой, не могу ждать, слюнки текут!

– Сейчас, сейчас, – кивал Вилли, поворачивая только что подстреленную птицу над огнем. – Наберись терпения. И, я думаю, немножечко арабской соли не повредит.

Куропатка оказалась сочная, нежная. Всем понравилась. Только Вилли показалась чересчур пересоленной.

– Пересоленная – это очень вкусно, – заверила его Марион, впиваясь зубами в свой совершенно несоленый кусок.

– Твоя правда, – согласился Вилли, посыпав солью дополнительно. – У-у, вкуснятина! В жизни не ел ничего подобного.

Девочки переглянулись.

– А если добавить еще свежих листьев дуба, – осторожно заметила Эвелина, – то вкус заметно улучшается…

Радостно гикнув, Вилли бросился к ближайшему дубу.

– Как же я раньше не знал? – удивлялся он, поедая мясо с дубовыми листьями. – Ах вы, негодницы! Почему сразу не сказали?

– Ну уж если хочешь знать, – приободрилась Марион, – то дубовые листья – это ерунда. Моя мачеха нашпиговывала мясо желудями…

Кррак! – разгрыз Вилли нашпигованный желудями кусок мяса. Ничего, что при этом сломал зуб. Зато какое получил удовольствие!

Марион еще хотела брякнуть что-то насчет еловых веточек, придающих блюду пикантный запах, но Эвелина остановила.

Уединившись в кустах за деревьями, девочки с трепетом раскрыли мешочек с «арабской солью». Сомнений не оставалось: в руках у них был соглашательный порошок.

* * *

Сундучок у Бартоломеуса был, казалось, бездонный. Помимо голов, в нем хранилась куча самой разной одежды: парчовый плащ для щеголеватого дворянина, вышитый золотом и украшенный кистями кошелек купца, простая ряса скромного монаха, головной платок бедной крестьянки… Вывалив весь пестрый ворох на траву, девочки принялись за работу.

Длинные чулки подвязали как можно выше, в чересчур просторные сапожки насовали сухой травы. Рубашку достаточно было просто подкоротить. У кафтана на спине сделали складочки, рукава красиво подогнули. Чтобы кафтан не смотрелся чересчур длинным, в талии его крепко затянули кожаным поясом. А на пояс повесили небольшой кинжал.

Чудо! Вместо Эвелины перед Марион стоял незнакомый мальчик – в голубой шапочке, полосатых чулках и красном кафтане. Только волосы… увы, такие длинные мальчики не носят.

– Придется срезать, – вздохнула Эвелина и протянула подруге кинжал.

Слезы капали на руки Марион: так жалко было роскошных волос, прядь за прядью падавших на землю.

Кончив работу, Марион вытерла глаза. Нечего было печалиться: перед ней стоял красивый мальчик – с длиннющими черными ресницами и короткими волосами до плеч.

– Ах, милашка! Клянусь, граф вас ни за что не узнает!

– Правда?

– Ей-богу, ваше сиятельство.

– Отлично. Теперь… где мой ключ от потайной двери?

– Вот он.

– А «эликсир молодости»?

Марион протянула небольшую плетеную бутыль.

– Я добавила туда ровно половину соглашательного порошка. Другая половина мне понадобится для Вилли.

То была часть хитроумного плана. Оставшись с Вилли, Марион должна была подкармливать его волшебным порошком – и заставить прочесать все окрестности в поисках Бартоломеуса.

– Одно меня смущает, – почесала она чепец, – если Вилли увидит «Жозефину» – да еще без головы, что же он подумает?

– Ничего. Ведь ты сразу его уверишь, что то не Жозефина, а… некая тетя Бартоломиния, которая вечно теряет голову от рассеянности.

Да, план был беспроигрышный. В последний раз повторив свою роль – «Не хотите ли испробовать эликсир молодости, ваше сиятельство?.» – и вдоволь насмеявшись – граф попадется в собственные сети! – девочки спустились к лодке. Столкнули ее в воду… С шумом выпорхнула из камышей утка и, хлопая крыльями, поднялась в небо.

Поставив в лодку бутыль, Эвелина забралась следом.

– Ох, ваше сиятельство, боюсь я. Может быть, еще не поздно, а? И я пошла бы с вами?

– Нет, нет, и не выдумывай! Забыла, что граф узнает Фауля по запаху? И кроме того… в замок идти должна только я. Ведь вся затея – из-за моего отца. Вот в чем дело. Понимаешь?

Эвелина схватилась за весла – тяжелые, неповоротливые…

– С-сохрани Пресвятая Дева ваше сиятельство! – Марион изо всех сил оттолкнула нос лодки от берега.

Под покровом ночи та тихо заскользила к мрачному замку.

Дождь закапал внезапно, чертя круги на черной воде, забарабанил по бортам лодки. И вмиг замочил красный кафтан и синюю шапочку. Все сильнее, и сильнее, и сильнее. Крупные капли катились по лицу Эвелины. Уже и не стало видно белого платка Марион на берегу. Зато замок за спиной становился все больше и больше, рос на глазах.

«Отец… Я уже близко. Тебе недолго осталось ждать. Знал бы ты, как я люблю тебя. Скоро я открою твою тайну – и ты снова станешь свободен. Жди меня!.».

Ливень шумел все сильнее, заглушая ночные звуки. Нос лодки мягко врезался в мокрую листву островка.

Глава 5
Про усы святой Матильды, «эликсир молодости» и ключи от лаборатории

Граф был в бешенстве. Он бегал по лаборатории, в который раз обшаривая полки, скамьи, сундуки, заглядывая в сосуды, склянки и котлы.

Все было на месте, все стояло нетронутым, не было главного: ради чего он не спал, не пил и не ел тринадцать ночей, колдуя при свете факела до самого рассвета.

Так что же пропало?

 
–  Синего шелка тугой мешочек,
Сверху розовый шнурочек,
Внутри чудесный порошок,
 

– шептал граф, вылезая из-под скамьи – весь мокрый от холодного пота. Чудесного порошка не было.

А ведь принцесса должна прибыть с часу на час. Посланные вперед гонцы повстречали ее свиту утром за холмом.

В десятый раз представив себе картину – ее высочество приседает в низком реверансе: «Да, конечно, я буду вашей супругой, то моя давняя мечта…» – граф застонал. Без соглашательного порошка принцессе и в голову не придет выдать подобное.

Догадаться, кто вор, было нетрудно. Ах, как легко можно было теперь догадаться!

Теперь. Когда уже поздно.

Началось с того, что служанку повесили. Обычное дело. Граф уже был готов забыть на следующий день, когда – вот тебе на! – прибежал слуга, задыхаясь: тело повешенной исчезло!

Как – исчезло?

Вот так – исчезло, а голова осталась висеть.

Батюшки мои. Граф аж перекрестился. Идите ищите, и без тела не возвращайтесь! Но подозрения уже зародились.

Кое-какие подозрения. Он еще сомневался. Пока не выяснилось, что видели этой ночью, как безголовое тело в розовом платье заглянуло в конюшню. Страх был! Все в обморок попадали. Потому графу никто вовремя и не доложил.

Тогда уж все сомнения, конечно, отпали. Выругавшись по-страшному, Шлавино распорядился голову «повешенной» водрузить на шпиль башни, а самим спрятаться и смотреть в оба. Была надежда, что Безголовый клюнет и полезет за головой. Неудобно же ему все время ходить без головы.

Увы, надежда не сбылась: и до сих пор голова скучала на шпиле, поджидая тело, а тело все медлило с визитом.

Само собой, граф отрядил с дюжину людей прочесать окрестности. Но женщины без головы так и не нашли. Хитрый Безголовый!

– Розовое платье… розовое платье… – бормотал граф, сидя на полке между склянками.

И как он сразу не догадался? Розовый цвет – любимый цвет Безголовых. Розовый цвет и улыбка на устах. Бартоломеус! Кому еще понадобится совать нос в его лабораторию? Верная собака ищет своего хозяина!

Руки у графа зачесались от желания сейчас же, немедленно кого-то придушить.

Ту-ту-у! Ту-ту-у! – пропел рожок из далекого сверху.

– Ваше сиятельство!..

– Что-о, черт возьми! – рявкнул Шлавино от всей души.

– Принцесса Розалия со свитой – у ворот!

* * *

Дочь короля Сигизмунда Замечательного, принцесса Розалия славилась на весь мир красотой, добротой, скромностью, дружелюбием, щедростью, честностью, сообразительностью, прямодушием, хитростью, умом, веселым нравом, мудростью, спокойствием, миролюбием, любовью к сладкому и благочестием.

– Решено, я отправляюсь в обитель уже завтра. Я буду за вас молиться. А если удастся, – шепчет она, доверительно прильнув к уху графа, – привезу вам оттуда кусочек святых мощей.

Черт, думает граф, что предпринять, чтоб задержать старую дуру в замке? Ведь на изготовление нового соглашательного порошка уйдет не один день. Устроить так, чтобы принцесса сломала ногу? Например, посадив ее на норовистую лошадь… Или послать за святой Матильдой?

А что, это мысль.

– Зачем же вашему высочеству так утруждаться? – всплескивает он руками. – Идти по темному лесу в бедную обитель? Тогда как святая Матильда сама по первому моему свисту прискачет сюда вместе со своими усами.

– Нет, граф, – с терпеливой улыбкой качает головой Розалия, – я должна сама, пешком, надев бедные одежды, и желательно босиком…

– А дикие звери? – настаивает Шлавино. – Ими кишит лес.

– О чем вы, граф? Злой зверь не нападет на благочестивую душу. Господь возьмет под свою защиту жаждущих приобщиться к благодати.

– Да стоит ли так торопиться ради какой-то монашенки? – начинает терять терпение Шлавино. – Пусть ваше высочество хорошенько отдохнет в моем замке, съездит пару раз на охоту, погуляет – тут такие чудные места!

– Что вы, мой граф. – Во взоре принцессы проскальзывает недовольство. – Разве вы не слышали? То не какая-то монашенка, а святая – и с усами! Многие паломники ходили смотреть на диво и все подтверждают: усы настоящие – кудрявые и длинные.

Осуждающе взглянув, принцесса отворачивается.

Что ж, думает граф, скрежеща зубами, остается еще вариант со сломанной ногой.

…В ночное небо выплыл месяц. В замке смолкли флейты, стих шум голосов – знатные гостьи улеглись спать.

Самолично пройдя к конюшням, граф подзывает конюха.

– Слушай, ты. Ее высочество согласились остаться в замке еще на один день. Завтра они со свитой едут на прогулку. Приготовь принцессе коня.

– Какого, ваше сиятельство – Молодца или Красавца?

– Приготовь ей Придурка. Да подрежь сбрую снизу – так, чтоб заметно не было.

Граф зевает: зверски устал. Но спать некогда. Нужно идти готовить соглашательный порошок. Хлопоты…

* * *

Ночь. За окном кельи – стройные пихты и мохнатые ели. На столе свеча, по лавкам – сестры-монахини. Меж них – святая Матильда (усы длинные, пышные – дай Бог такие любой святой): тыкая иголкой вышивку, рассказывает.

– Глаголю, сестры, не от желания пустой болтовни, а в назидание. Случилось мне видение, и было то ровно неделю назад…

Утром в день святого Доминика, покончив с сорок восьмой молитвой и поднявшись с колен, Матильда вышла из ворот монастыря и углубилась в лес, чтобы собрать хворосту Свернув с привычной тропинки – тут было мало хворосту – она, веточка за веточкой, кустик за кустиком, и забрела в самую чащу, где темно было как ночью.

Вдруг холодно ей стало. А по телу забегали мурашки. Распрямилась – видит: из-за темной ели выходит… не человек, не зверь – а девушка юная в розовом платье и с головой кабана!

– Хочу постричься в монахини, матушка!

И рылом в ноги – бух!

– Грехи замаливать, Божьей благодати сподобиться!

Вот так. Собрала Матильда всю свою веру в кулак, осенила тройным знамением мерзкое чудище… Тут силы и изменили ей: страшно крикнула и повалились без чувств.

Очнулась под вечер. Солнце садилось, чудище сгинуло. С тревогой ощупав себя, установила: ряса исчезла, прядь волос над ухом пропала… но самое святое – усы да крест нательный – не тронуло чудовище, не посмело!

– Говорю то в назидание, – молвила монахиня, делая последний стежок на вышивке. – Да укрепится всяк слабый духом и да преодолеет дьявола, если до последнего мига будет веровать в Господа и призывать его к себе в помощь.

…Закончив рассказ, святая прощается с сестрами на ночь. Плотно затворяет дверь, опускается на колени перед распятием, начинает шептать:

– Понедельник, вторник, среда, четверг… Вторник, среда, четверг…

Крути – не крути, а выходит, что завтра пятница. Нужно готовиться. Вытащив из-под половицы ящичек, она вынимает щипцы, накаляет их на огне – и начинает тщательно подкручивать усы.

Такова должность у святой: по пятницам усам предписано кудрявиться.

* * *

Сильнее прижав к себе бутыль с «эликсиром молодости», Эвелина обернулась к потайной дверце, плотно притворила ее и – щелк, щелк – повернула ключ в замке.

Затем прислонилась к холодной крепостной стене и закрыла глаза: нужно было подождать, когда сердце перестанет так бешено стучать.

Надо было только успокоиться. Ибо план был превосходный.

«Превосходный-превосходный!» – подбодрила она сама себя.

Перво-наперво – проникнуть на кухню и уговорить кухарку добавить «чудесного эликсира» в завтрак графу Шлавино. Если же кухарка не захочет-то предложить ей самой сначала попробовать, что за чудесный напиток этот эликсир.

Дальше уговорить кухарку налить «эликсир» в вино графу не составит труда. А после того как злодей-колдун отпробует «чудесного эликсира», Эвелина попросит доложить о себе.

Да-да, об Эвелине, дочери графа Эдельмута! Невероятно, если ее не захотят принять. И вот тогда-то…

Тогда-то она и скажет, глядя в глаза одурманенному соглашательным зельем злодею: «Господин чародей, вы хотели погубить моего отца, но вам это не удастся. Скажите мне, где спрятали графа Эдельмута и отдайте волшебные конфеты для господина Фаульмана».

Повторив про себя последние слова, Эвелина собралась с духом, открыла глаза и выбралась из мокрых кустов на полянку.

Замковый садик был невероятно запущен. Дождь кончился, в тишине с мокрых листьев капала вода, в предрассветных сумерках начинали щебетать первые птицы. Эвелина осмотрелась.

Слева высокая деревянная лесенка вела прямо в покои. Рядом стояла низенькая беседка, со всех сторон заросшая густым кустарником. Справа меж кустов проглядывала другая дверь. По словам Вилли, она-то и вела во двор.

Как не хотелось выходить из этого садика, куда, наверное, целыми днями не заглядывает никто. Тут было так спокойно!

«Ах, все будет хорошо», – храбро сказала себе Эвелина. И повторив еще раз «Берегитесь, граф, скоро мой отец окажется на свободе!» – смело толкнула дверь и вышла во внутренний дворик замка.

– …К графу, говоришь?

– С-совершенно в-верно.

– А что это у тебя за пазухой?

Не сводя испуганного взгляда со спрашивающего, Эвелина вытащила бутыль.

– Хм, – поморгал Упырь. – Что это там? Не кровь ли часом человеческая?

– Что вы! – в ужасе воскликнула Эвелина. – Это… это… «эликсир молодости». Для его сиятельства.

– «Эликсир молодости»? – На жирном лице Упыря появился интерес. Друг графа подкатился ближе и взял бутыль в руки. – Взаправдашний?

– Самый настоящий, – поспешила уверить девочка.

– И сколько за него просишь? – облизнулся Упырь, не сводя глаза с бутыли.

– Тридцать сребренников, – пробормотала Эвелина, от растерянности – первое, что пришло в голову.

– Возьми, – не глядя, сунул тот ей кошель.

Какое-то время девочка стояла, глядя на кошель – толстый, голубого бархата, с пушистыми кисточками…

– Но это… для графа! – вскричала она вдруг. – Стойте!

Поздно. Содержимое бутыли – буль-буль-буль-буль! – уже переливалось в горло Упыря.

Потрясенная, смотрела Эвелина на пустую бутыль. Вот и все, что осталось от беспроигрышного плана. Что же теперь делать?

– Графу бы не понравилось, – вытирая губы, заверил Упырь. – Не в его вкусе. И вообще, зачем ему молодеть, он и так молод. Нет у тебя еще?

Эвелина печально покачала головой.

Глаза ее наполнились слезами. Какой хороший был план! Такой замечательный, такой хитроумный! А все из-за нее. Уже сегодня вечером у нее в руках были бы конфеты. А завтра, может быть, она увидела бы отца…

Где-то вдали прокричал петух.

– Ну, мне пора, – заторопился Упырь. – Если раздобудешь еще такого эликсира, неси прямо ко мне. Уговор?

Ответа не последовало. Вместо него послышались громкие всхлипывания.

– Что-что? – не понял Упырь.

А слезы текли и текли по лицу Эвелины.

– Что стряслось-то? – участливо осведомился Упырь.

– Ничего, – отвернулась девочка, вытирая рукавом мокрые глаза, – ничего не стряслось… Просто я больше… я больше… никогда не увижу моего отца… – Слезы с новой силой закапали на рукав. – Никогда…

– Вот как? Ай-ай… Не плачь только так горько. Быть может, я смог бы для тебя что-то сделать?

– Нет, спасибо… Больше сделать ничего нельзя…

– Какую-нибудь малость? – не унимался Упырь. – Какую-нибудь пустяковину?

– Нет-нет, благодарю, вы уже сделали… до свидания.. – Грустно вздохнув, девочка побрела обратно к двери замкового садика.

– Эх, не могу смотреть на слезы без слез, – просипел в волнении Упырь, косолапя следом. – Неужто я никак, ну совсем никак не могу помочь твоему горю?

– Премного благодарствую, но уже поздно: вы ведь выпили весь согла…

Перестав плакать, Эвелина посмотрела на Упыря. Глаза ее внезапно засветились.

– А… вы… и вправду согласились бы помочь?

– Конечно! – расплылся в улыбке Упырь. – Конечно, соглашусь сделать для тебя все! Все, что только захочешь! Скажи только сначала – что.

…Они шли через покои главной башни: впереди Упырь, за ним мальчик в синей шапочке.