Текст книги "Лебеди остаются на Урале"
Автор книги: Анвер Бикчентаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)
– Правильно! – азартно сказал Белов.
– Но вы, конечно, понимаете, я один, самолично не имею права отменить утвержденные Москвой планы. Придется снестись с главком.
– Поедемте сегодня же в город! – живо предложил Белов.
Казимир Павлович подумал и в знак согласия кивнул головой.
– Ну, вот и договорились! – весело сказал Белов, забрал свою папку и вышел из палатки.
Людмила Михайловна взглянула на Великорецкого, на Хамзина и выбежала вслед за ним, размахивая зажатой в руке газетой.
– Артем Алексеевич! – окликнула она Белова, впервые называя его по имени.
Он подождал ее у входа в свою палатку. В нем не было ничего от победителя. Просто стоял перед ней высокий парень в порыжевшем на солнце, неказистом москвошвеевском пиджаке и ожидающе смотрел на нее. Она вдруг пожалела его: он показался ей беспечным, не подозревающим всей ответственности сделанного им шага.
– Вы на самом деле уверены, что тут есть нефть?
– Должна быть.
– Должна – этого мало…
– Что ж, пусть пострадает репутация одного геолога, надо же кому-то рисковать. Зато в случае удачи…
– Репутация… Как вы не понимаете: если нефть не найдется, вам будет очень трудно, очень! Казимир Павлович удовлетворится, пожалуй, моральной победой, но отыщутся другие, которые раздуют дело, отдадут вас под суд. Поступать так опрометчиво в наше время.
– Ну что ж, – сказал Белов, – суд наш, советский, как-нибудь разберется. Зато при удаче мы найдем нефть, много нефти! В наше время, – он чуть усмехнулся, – это важнее. Вы-то сами согласны работать со мной? Мне ведь все равно еще один геолог потребуется… Согласны?
Людмила Михайловна не ожидала, что их беседа может так обернуться. Еще вчера она договорилась с Казимиром Павловичем, что уедет из экспедиции, даже в дневнике записала: «Здравствуй, Москва!» Она и осталась-то сегодня лишь из любопытства, чтобы посмотреть, чем кончится стычка Белова с Великорецким.
Но теперь, после стремительного, рискованного шага Белова, все обиды на него показались ей такими ничтожными, что у нее и язык не повернулся бы отказаться от его предложения. И в то же время очень не хотелось, чтобы он, именно он, переубедил ее, и к тому же так быстро. Вся ее гордость протестовала против этого. И хотя она уже знала, что останется в экспедиции, но, запинаясь, выговорила:
– Не знаю, я еще не решила…
– Решайте, а то поздно будет, – разочарованно сказал Белов, словно она обманула его в каких-то светлых ожиданиях, и нырнул в палатку.
Людмила Михайловна с недоумением посмотрела на газету в своей руке, скомкала ее и отшвырнула в сторону.
Земля и счастье
1
Там, за озером, косят сено Камиля и Хамит. Точнее, они косили с восхода до полудня, а сейчас, когда солнце жжет немилосердно, сели отдыхать под одиноким развесистым ясенем.
Буран косит сено вместе с отцом. Их луг на голом берегу озера. Чтобы защититься от зноя, отец поставил шалаш, да такой маленький, что в нем может укрыться только один человек. Забравшись в шалаш, Закир громко захрапел. Буран спрятался от солнца в прибрежных камышах. С озера веет прохладой.
Через часок-другой придет мать с холодным айраном[18]18
Айран – кислое молоко.
[Закрыть]. Свежий айран разводят колодезной водой. Прозрачная, но теплая вода из озера не годится для этого.
Жаворонок сверлит высь и вдруг, сложив крылья, камнем падает на землю; у маленькой птицы озорной характер. Буран чуть-чуть завидует ей.
Все повторяется в жизни. И до службы в армии вот так же он лежал в камышах, наблюдая за безмятежно плывущими облаками. Так же неумолчно звенели кузнечики, как будто по небу были протянуты медные провода. Такой же густой аромат поднимался от скошенной травы, и над лугами струился легкий пар, почти невидимый для глаз.
С самого восхода шагая с косой вслед за отцом, Буран старался не смотреть в сторону соседей. И сейчас ему хочется только одного – забыть о них.
Лучше думать о Ясави, о полковых товарищах, о диковинных машинах – о чем угодно, только не о Хамите и Камиле.
При мысли о Ясави хочется ругаться. Председатель морочил ему голову, только и всего. Теперь все понятно. Без его вмешательства не набралась бы в кузнице такая уйма заказов! Где только он разыскивал все это барахло?
Это он подстроил так, чтобы Галлям и Буран были заняты по горло. Когда у человека нет свободной минуты, он меньше рассуждает о своей судьбе. Ясави, наверно, гордился: вот, мол, как надо объезжать диких скакунов!
В самом деле, столько времени проторчать в кузнице! Пусть скажет спасибо, что помог во время посевной и как-никак подготовил все к уборочной. Один Галлям ни за что не справился бы.
В прошлую среду Буран послал Ясави к шайтану. Он сказал: «Хватит! Ищите другого такого дурака, с меня довольно!»
Думал, что Ясави упрашивать станет или заорет. Но ни того, ни другого не случилось. Председатель даже не напомнил о своем обещании посадить Бурана за руль автомашины. Он вроде даже восхитился поступком Бурана: «Ай да молодец! Люблю сердитых. Сам был таким!»
Отец покачал головой, узнав о поступке сына. «Ты знаешь, что такое кузнец? – говорил Закир с упреком. – Царица бабушка Екатерина запретила башкирам заниматься кузнечным делом. Боялась, что мы будем ковать мечи… Новая власть вернула нам это право, у нас теперь есть свои кузнецы. Надо бы этим гордиться, а ты…»
Старик замолчал на полуслове, увидев, что сын не слушает его.
В самом деле, царица Екатерина меньше всего занимала мысли парня. Ему осточертело жариться у наковальни…
Косари попрятались в шалаши или под тенью редких деревьев. На лугу – никого. В этот час трудно было найти кого-нибудь бодрствующего. Только Камиля там, за озером, не спала. Она пела грустную песню, знакомую с детских лет.
Временами кажется, будто это не песня, а плач. Буран может не смотреть на Камилю, но не слушать – невозможно. Это выше его сил! Может, в этой грустной песне вся ее жизнь? Надо стараться думать, думать о другом, о чем угодно, только не о Камиле, поющей за озером.
Вечером, после того как Буран ушел из кузницы, прибежал к нему Галлям, не то радуясь тому, что сбежал его соперник, не то огорчаясь этим – трудно его понять. Захмелев, Галлям завел разговор о женщинах:
«Весь аул безотказно подтвердит, что я гублю свою жизнь с моей шайтанкой. Да ты и сам это знаешь. Ну, как бы тебе сказать… Одним словом, живем, как черная кошка лавочника Калимуллы и маленький пес Ясави… Только не думай, что моя шайтанка исключение. Ни с одной женщиной в Карасяе не могу поладить. Например, со вдовой Хадичой нас нельзя оставить не только что в одном доме – даже на одной улице! Погоди, не перебивай меня. Ты думаешь, отчего я недоволен теми, кто носит длинные подолы? От разочарования, вот отчего. Женщина, как бог ее планировал, должна украшать нашу жизнь. Пробую я это вдолбить в башку моей шайтанке, да какой толк! Слушать не хочет. «Я тебе не кукла какая-нибудь, – говорит, – не украшать я пришла, а жить. У нас теперь равные с мужчинами права…» Вот и поговори с ней. Мне не права ее нужны, а красивая жизнь! Понимаешь, что такое красивая жизнь?..»
Буран, слушая его, думал о своем.
«Отцу моему тоже не везло с женщинами, – продолжал рассуждать пьяный Галлям. – Правда! Перед самой его смертью у нас разговор был. Он мне так и сказал: «Смотри не позарься на ржавое железо! Среди ихней сестры редко можно встретить стоящую…» С тем он и умер. Другого завещания не оставил, был гол как сокол. На мое несчастье, вышло мне ржавое железо. Отец точно в воду глядел, когда говорил…»
Буран молча лепил из мякоти ржаного хлеба маленькую шлюпку, точно такую же, какая была в полку: с длинным килем и широкой кормой…
Галлям обиделся на невнимание и, поднявшись, чтобы уйти, сказал: «Ты стоял у хорошего дела, работал с умным человеком и не оценил этого. Вижу я, сам не знаешь, чего хочешь!»
Кузнец был прав. Буран и в самом деле неясно представлял себе, что будет делать дальше.
…Отец, открыв один глаз, взглянул на солнце и, повернувшись на другой бок, снова захрапел.
Солнце медленно уходило к горизонту.
Камиля перестала петь, с той стороны озера послышался звук оттачиваемой косы. Будто кто водил ложкой по дну пустой кастрюли. Полуденный отдых кончился. Буран, наточив свою косу, взялся за вторую. В это время проснулся Закир.
– Мать не пришла?
– Нет еще.
Старик сходил на озеро сполоснуть лицо.
Сенокос не просто труд. Это спорт, и спорт азартный. Раньше о Буране и его расторопном отце, бывало, говорили: «Закир с сыном управились с сеном за трое суток. А трава на их лугу стояла как лес».
Трудовая слава – добрая слава.
– Начнем, сынок?
– Пожалуй, пора.
– Сон видел…
– Волков?
Отец не уловил иронии в словах сына.
– К чему бы это? Три волка вдруг вскочили в канцелярию. Во сне, а я так отчетливо их видел. Зубы оскалены, глаза горят, как семилинейные лампы…
Когда-то давным-давно на Закира напали волки. Не то он возвращался из города, не то ездил в лес за дровами. Он едва спасся от хищников на добром коне. С тех пор вот уже полвека старик часто просыпался в холодном поту – ему снились волки.
Закир махал косой, не замедляя и не ускоряя движения. Сын шел рядом, чуть отступив от отца, слева.
Сочная и густая трава падала с тонким свистом. На косе оставался сок, точно слезинки.
Там, за озером, тоже начали косить. Мужчина шел впереди, женщина рядом, чуть отступив.
Так они, отец с сыном и муж с женой, работали по соседству почти до сумерек, не разговаривая, не угощая друг друга холодным айраном.
Камиля и Хамит делают вид, что не замечают Бурана. Вдруг парню пришла озорная мысль: стоит ему запеть, и им придется слушать его…
Из уст сорвались слова задорной шуточной песни:
Вчера моя коровушка ушла,
Вчера моя буренушка ушла.
С коровушкой теленок убежал.
Искал я их, искал я их, искал —
Только ноги утомил,
Не хватает больше сил.
Всем пора уж спать,
А мне надобно искать…
Оглянулись косари, женщины замахали платками, мужчины одобрительно улыбнулись. Будто праздник заглянул на луга. Быстрее замелькали косы, дружнее пошла работа.
Эй, буренка, где ты?
Эй, буренка, где ты?
Где ты?
Буренушка, где ты?
Буренушка, где ты?
Где ты, где ты, где?
Даже отец не выдержал, оглянулся, похвалил:
– Вовремя запел!
Жаворонок ввинчивался в небо. Под ногами весело шуршала трава. А сердце самозабвенно пело:
Долину я и горы обошел,
Коровушку с теленком не нашел,
Иду, в траве отыскивая след,
Буренушки с теленком нет и нет.
Я по камешкам иду,
Только горы на виду,
Я коровушку найду,
Я буренушку найду…
Ему не удалось закончить припев: вдруг за озером запела Камиля. Она не вторила ему, а пела свою грустную песню:
Мой любимый ушел на охоту
За норками в долины Ашказара.
Гей, в долины Ашказара
За норками.
Голос Камили, обретая силу, звучал все громче. Буран не принял вызова, отступил. Ее песня лучше той, которую пел он. Женщина в песне сильнее мужчины.
Ушел за норками и погиб,
Осталась я смолоду одна.
Гей, я смолоду
Осталась одна.
Трава по-прежнему с хрустом ложилась под ноги. Коса укладывала ее тонким слоем, чтобы легче проняли ее солнечные лучи и летний ветер.
Внезапно из-под ног выпорхнула птица.
– Осторожнее, гнездо, – предупредил старик.
– Вижу, – откликнулся сын.
И почти одновременно там, за озером, замолкла песня. Она оборвалась, как стон раненой птицы.
Отец с сыном быстро взглянули на луг соседей. Коса блеснула в воздухе и, описав круг над головой Камили, опустилась на землю. Так Хамит оборвал песню. Побледнев, Буран сделал шаг к озеру. От Закира не ускользнуло его движение, он кинулся к сыну, схватил его за руку.
– Не ходи! Столкнетесь – кончится чьей-либо смертью. Остановись, дьявол!
Бурану не удалось расцепить отцовские пальцы. Старик продолжал горячо шептать:
– Он не ударит ее, только пригрозит. Помни, никогда муж не забьет жену до смерти!
Камиля и Хамит, видимо, заметили, что все смотрят на них. Хамит размеренно как ни в чем не бывало замахал косой, а Камиля, бросив свою косу ему под ноги, ушла. Трое мужчин – один на том берегу, двое, Буран и Закир, на этом – смотрели ей вслед, пока она не скрылась за деревьями.
2
Пообедав, Буран потянулся за тоненькой книжкой. Первая книга, которую он берет в руки посте возвращения из армии. До того ли было!
Книжка тощая, без обложки. Не известно, как она попала в Карасяй. Неужели ее рекомендует райком комсомола для «повышения культурного уровня комсомольцев», как пояснила Зифа? В последнее время она особенно рьяно шефствует над ним.
– Посмотрим, чем хочет просветить меня член бюро комсомольской ячейки…
Жили-были три гребенщика в чужой стране. И вот ловкая прачка решила окрутить кого-нибудь из них и женить на себе…
– Какая пройдоха, здорово плетет свои сети! – усмехнулся Буран, прочитав первые страницы.
Однако разговор, который происходил на соседней половине избы, мешал ему сосредоточиться. Там Хадича зашла «на одну минутку» и засиделась почти до вечера.
– Чистюля, сноровиста, и красотой аллах не обидел…
«Кого это она расхваливает?» – заинтересовался Буран.
– Чем Магира не невеста твоему сыну? – тараторила Хадича. – Надо помнить и про то, чья она дочь. За приданым Ясави не постоит, будь уверена, председатель ничего не пожалеет для дочки.
«Ага, – улыбнулся Буран, – обо мне забота». Сваха повадилась в дом. Не понимают только одного, что никто ему не вернет Камилю. Даже самая что ни на есть ловкая и опытная сваха…
Прачка из книги собрала трех женихов за городом и устроила соревнование. Кто раньше добежит до ее дома. «Вот бестия, морочит беднягам головы! Неужели удастся ей окрутить кого-нибудь из гребенщиков?»
Тем временем вдова Хадича успела выставить на обсуждение другую кандидатуру:
– Чем хуже Бибикамал? – скороговоркой сыпала она. – Статная собой, трудолюбивая. Не беда, что не училась. От них, от образованных невест, одно горе. Там, где образование, там капризы. Поверь моему слову… Вон как измучился Давлет со своей городской барышней! Житья ему не стало, хоть разводись. Невестка должна быть послушной, исполнительной, тихой. А для этого не надо кончать школы.
«Старуха не успокоится до тех пор, пока не переберет весь аул», – покачал головой Буран…
Книга рассказывала о судьбе четырех сердец. Развязка приближалась. Буран, закрыв ладонями уши, весь ушел в книгу.
Победу среди женихов одержал самый хитрый, самый молодой. Любовь довела одного из оставшихся за бортом счастья женихов до петли, а второго – до сумасшествия.
«Всегда в любви побеждал не тот, кто больше любит, а тот, кто более ловок». Так написано в книге, так получилось и с ним, Бураном.
И тут же возразил себе: «Нет, Камиля совсем другая!» Припомнился вечер на сенокосе, блеснувшая над ее головой коса и то, как она ушла от Хамита.
Мать рассказывала, что после этого Камиля не пустила мужа домой. «Неслыханное дело!» – осуждали ее в ауле. Хамит, рассердившись, говорят, уехал куда-то. Наверно, обратно в леспромхоз…
«Неужели эту книгу рекомендовал райком комсомола? – подумал Буран, кладя ее на полку. – Или Зифа сама выбрала ее?»
Закир вернулся домой, громко охая и едва переводя дыхание. Еще с улицы он крикнул:
– Танхылу, давай что-нибудь поесть! На собрание опаздываю.
Как обычно, в сенях снял калоши и на чистую половину прошел в чулках. Увидев сына, Закир сказал:
– Твой Шаймурат привез на нашу голову какого-то своего инженера. Такой, я тебе скажу, человек – оторви да брось. Знаешь, что он у нас требует? Подумать только – землю! Ни шиша он не получит! Мы с Ясави решили твердо!
Буран подумал: «Кого же из геологов привез Шаймурат – Великорецкого или Хамзина?»
– Какой из себя инженер?
Старик, набив рот лапшой, махнул рукой.
– Как тебе объяснить? Сходи сам да посмотри. Чего все дома, как курица, сидишь? Мужчине следует быть там, где идет схватка. Если хочешь знать, я на своем веку ни одной сходки не пропустил!
Буран обрадовался собранию. Уйти куда угодно, хоть к черту на рога, только бы не слышать вкрадчивого голоса свахи. И вздумала же мать женить его!..
Он еле протиснулся в клуб. За столом между Ясави и Кабиром сидел незнакомец. По виду ему не дашь больше тридцати. Волосы светлые, цвета ржаной соломы, над глазами нависли густые брови. Буран не видел его весной на переправе.
Заметив в углу сумрачного Шаймурата, Буран пробрался к нему.
– Как здоровье, Шаймурат-бабай?
Старик кивнул головой.
– Если бы не был здоров, разве сидел бы в этом аду?
Видно, старик сердился на своих земляков.
– Как там у вас дела?
– Вот инженера привез, да, видать, не туда, куда следовало.
Отовсюду раздавались недовольные голоса:
– Ясави, чего тянешь? Решать надо!
– За мной дело не станет, – отозвался Ясави. – Начнем…
Давлет спросил с места:
– Много он земли требует?
– Десятин сто, а то и все двести.
– А этого не хочет? – кто-то смачно выругался.
– Товарищи, ведите себя дисциплинированно, – постучал Кабир карандашом о графин.
«Наверно, горд тем, что рядом с Ясави сидит», – подумал Буран. На собраниях председатель всегда держал Кабира возле себя: пусть, мол, наматывает на ус жизненный опыт старших да перенимает их руководящую закваску!
– Дайте мне сказать, – расталкивая людей, прошел к трибуне Галлям. – На днях, значит, я водил свою жену в канцелярию – с жалобой на ее змеиный язык. Ясави, не разобравшись, что к чему, начал пугать меня. Говорит, я кулацкую агитацию распространяю. Какая же кулацкая агитация, я вас спрашиваю? Вы, конечно, помните моего быка…
По залу прошел гул:
– Завел старую песню!
– Вы что человеку сказать не даете? – разъярился кузнец. – Зачем тогда, спрашиваю, нас созвали?
Кабир сердито поднялся из-за стола.
– Слушай, Галлям, убирайся ты, пока не поздно!
С этого и началось. Карасяевцы зашумели, загалдели. И снова пришлось подняться Ясави и крикнуть:
– Будем продолжать или нет?
Когда страсти немного углеглись, подал голос Давлет:
– Надо послушать инженера. Как же мы будем решать, коли ничего не знаем! На что ему нужна земля?
3
Белов никак не предполагал, что из-за земли разгорятся такие страсти. Никогда до сих пор он не ощущал землю конкретной, осязаемой ценностью. Для него, выросшего в городе, земля существовала только для того, чтобы посадить деревья, проложить тротуар или устроить стадион. Он, конечно, знал, что где-то за городом люди выращивают капусту и картошку, что земля растит хлеб. Но ему казалось, что земля, как и воздух, не принадлежит никому или всем вместе. Кто бы вздумал делить воздух? Он никак не мог предположить, что кто-то из-за земли станет возражать против поисков нефти.
Промелькнуло сомнение: не поторопился ли он? Успокоил себя: сейсмологи с некоторыми оговорками (ничего не поделаешь, очень сложная геологическая область!) подтвердили его предположение о том, что нефть следует искать в районе реки Белой. Здесь она более вероятна, чем там, где обосновался Великорецкий. Заручившись их поддержкой, Белов развил лихорадочную деятельность. Он запросил оборудование и вот теперь отвоевывает участок земли у упрямых карасяевцев.
Получив категорический отказ председателя колхоза, Белов настоял на том, чтобы созвали общее собрание. Председатель может не понять масштабов предстоящей разведки, может ошибиться, как и любой человек, но народ никогда не ошибается, он поймет, что значит иметь свою собственную нефть…
И вот Белов стоит лицом к лицу с народом, к совести и здравому смыслу которого он решил обратиться. Он видит суровые лица крестьян. Хотя он и не знает языка, ему понятно настроение собрания. Люди волнуются так, как будто речь идет не о земле, а о жизни и смерти…
Белов попытался поставить себя на место тех, кто сейчас размахивал кулаками и кричал: «Бирмайбыз!» «Может быть, ты посягнул на самое главное право землепашца – на право владения землей? А ради той башкирской земли их предки примкнули к Пугачеву. Не ради ли той же самой землицы они пошли за Лениным?.. А я, чужой, пришел отбирать то, что им отпущено самой природой, заоблачным аллахом и Советской властью… Сколько пролито тут крови и пота… А если я вот поднимусь и скажу им, что ваши карасяевские поля и пастбища вовсе не нужны мне, Белову, но они еще лучше послужат вам, всей Башкирии, всей-всей России?
Неужто не дрогнут ваши сердца? Неужели не заговорит в вас природная мудрость и государственный ум?»
И тут он постарался представить, что произойдет, если он найдет нефть. Как это повлияет на дальнейшую судьбу карасяевцев?
Ответ был один: тогда смерть аулу. Никто не разрешит пахать и сеять среди нефтяных вышек… Ему показалось, что он постиг одну из причин тревоги крестьян.
– О чем говорит этот человек? – спросил Белов у Кабира.
Тот перевел:
– Говорит, что нас трудно обмануть. Инженер, мол, обещает нам свой собственный, карасяевский керосин, но у нас, пусть он это знает, никогда не было недостатка в горючем для лампы… Керосин всегда можно привезти из ближайшего города.
После каждого оратора собрание многоголосым басом гудело:
– Бирмайбыз![19]19
Не отдадим!
[Закрыть]
– Туктагыз, ипташтар![20]20
Тише, товарищи!
[Закрыть] – кричал Кабир.
Это были первые башкирские слова, которые Белов запомнил, и запомнил на всю жизнь.
Кабир перевел речь еще одного крестьянина, хрипло выкрикивавшего какие-то сердитые слова. Шум все нарастал.
И снова по залу прокатились крики:
– Бирмайбыз!
Женщин на собрании было мало. Белов поглядывал на молодую девушку, которую он назвал Кармен. Смелая смуглая красавица, казалось Артему, была не согласна с собранием.
«Одна Кармен на моей стороне!» – усмехнулся он.
Белов внимательно наблюдал за крестьянами. Редко кто из присутствующих сохранял спокойствие. Над головами частенько вздымались кулаки. У оратора синели жилы от напряжения. Председатель собрания Кабир прятал от него глаза, будто стеснялся соседства с ним, с Беловым, против которого были направлены все речи.
– О чем говорит девушка?
Кабир прошептал, чтобы не мешать оратору:
– Это Зифа. Советует уступить вам землю. Но ее никто не поддержит, вот увидите.
Девушке не дали договорить, человек восемь вскочили на ноги, требуя слова. Они кричали, перебивали друг друга, заглушая остальные крики.
– О чем они?
Кабир бесстрастным голосом перевел:
– Говорят, что она не воевала за землю и что, если она хочет, может уступить свой огород… Говорят…
Белов нетерпеливо буркнул:
– Достаточно, все ясно.
Пользуясь внезапно наступившей тишиной, какой-то парень крикнул по-русски:
– Дать землю!
И опять заревели в ответ:
– Не дадим!
Белов подумал про себя: «Ни за что не уступлю! Костьми лягу, а вышки поставлю!»
Он пожалел, что один ринулся в бой. Понял, что не умеет говорить с крестьянами, не знает их психологии. Следовало раньше слетать в Уфу или хотя бы обратиться за помощью в райком партии или в исполком.
Но он не привык отступать. «Если потребуется, проведу десять, двадцать собраний, а в конце концов своего добьюсь».
За столом сидели два упрямых человека. Силы их были неравны. За Ясави весь аул, а за Артемом… Он снова с надеждой вглядывается в лица людей, стараясь найти своих сторонников.
Белов раньше, чем кто-либо другой, заметил Шаймурата, пробирающегося к президиуму. Старик, наверно, хочет что-то сказать Артему. «Ну что ж, послушаем старика», – решил Белов. Он коренной житель и сумеет дать дельный совет.
Но старик не дошел до Артема, он остановился возле сцены, не поднимаясь на трибуну, и повернулся к односельчанам. Собрание насторожилось. Шаймурат никогда не выступал.
– В последнее время не принято прислушиваться к голосу белобородых, – сказал он негромко. – Больше веса стало у тех, у кого самый громкий голос. Если идти по этой тропе, то во главе карасяевцев надо поставить осла. Его никто из вас не перекричит!
Кабир старательно переводил слова Шаймурата. Артем не ожидал такой активной помощи. Старик заставил притихнуть собрание.
– В наше время говорили: если бог хочет наказать кого-нибудь, он отнимает у него разум. Вы сейчас ослеплены. У вас еще не прошел угар радости оттого, что вы стали хозяевами земли. Я понимаю вас. Но в пьяном состоянии не решают большие дела. Я обращаюсь к вашему разуму. Не идете ли вы против своего счастья и против счастья детей? Есть грехи, которые не прощают потомки. Еще скажу одно: вы с инженером разговариваете, как с чужестранцем. А он больше всех вас, даже больше Ясави, заботится о вас, карасяевцы!
Ясави понял, что он может проиграть сражение. Никто не осмелился перебить старика. Чтобы сгладить впечатление, которое произвели на людей слова старого Шаймурата, Ясави сказал:
– Если ты кончил говорить, мой друг Шаймурат, то я тебе вот что скажу: никогда ты не любил нашу землю!
Шаймурат не рассердился. Повернувшись к председателю, он спокойно ответил:
– Землю любит не только тот, кто пашет ее. Я долбил ее кайлом. Никто из вас так глубоко не входил в землю, как я. Земля для меня не только кормилица – кормушкой дорожит далее свинья, – земля для меня товарищ и друг.
Ясави начал сердиться:
– Ты не можешь раздавать то, что тебе не принадлежит!
Шаймурат открыто посмотрел ему в лицо:
– Вспомни, за землю Карасяя мы воевали рядом. Если память мне не изменяет, ты возле «максима» вторым номером, а я – первым. Под Красным Яром мы вместе пролили кровь. Если ты забыл, то я напомню…
И снова закипели страсти. Под гул возмущенных голосов старик вернулся в угол, где он сидел с самого начала собрания.
Скоро рассвет. Артем взглянул на часы. Уже шестой час они заседают. Стрелка все бежит и бежит. Неожиданно на сцене появилась пожилая полная женщина, не потерявшая еще привлекательности. Белов с любопытством следил за ней. Что она надумала?
Остановившись перед Беловым, женщина протянула к нему кулаки, в которых были зажаты колоски, выкрикивая что-то.
– О чем она спрашивает?
Кабир, не скрывая усмешки, громче обычного стал переводить:
– Она хочет, чтобы ты показал, где ячмень, а где пшеница.
По тому, как затих зал и как напряженно следили люди за тем, что происходило на сцене, Белов понял: наступила самая ответственная минута. От его ответа, быть может, зависит успех всего дела. Но он не знал разницы между пшеницей и ячменем. Женщина засмеялась. Белов взглянул в зал: все покатывались со смеху.
Но это еще не было концом испытания. Поднялся Ясави. Артем с завистью взглянул на его крепко скроенную фигуру. А бас чего стоит! С таким голосом не стыдно выступать перед целой дивизией. Голос рассчитан на десять тысяч слушателей.
– О чем он?
– Он ставит вопрос на голосование. Спрашивает: у кого поднимется рука отторгнуть пашни и луга, с извечных времен принадлежавшие нашим отцам и дедам?
Артем почти уверен, что рука Кармен не дрогнет. Так и есть. Вслед за Кармен подняли руки три девушки, сидевшие возле нее. Шаймурат быт пятым, кто защищал дело Белова. Еще двое парней поддержали старика. Так мало! Но это смелые люди, не побоявшиеся пойти против воли аула. На них можно положиться.
– Кто против?
Артем увидел лес рук. Крестьяне торжествовали победу.
4
Голос Ясави утонул в шуме собрания.
– Наша взяла! – кричали колхозники.
– Правильно!
– Пусть убирается в горы, там земли много!
– Тише вы! – загудел Ясави. – Еще не все. Он требует у нас людей. Людей для работы в экспедиции.
– Не давать!
– Отказать!
Ясави, выйдя вперед, спросил:
– Есть ли среди вас желающие наняться на работу в экспедицию?
Собрание молчало.
Буран думал: «Инженер проиграл дело. Неужели он не понимает этого? Ему придется отступить. Наверно, он сейчас поднимется и уйдет. И это будет правильно: он чужой здесь. Никто бы не выдержал того, что выдержал этот молодой инженер. И он, наверно, не выдержит».
Ясави спросил второй раз:
– Я вас спрашиваю – кто согласен бросить родные очаги?
Ясави не мог не гордиться своими земляками. Все, как один, пошли за ним… Какой же это колхоз без земли и без людей? Надо собирать силы, а не раздавать.
Неожиданно у Бурана мелькнула мысль: не уйти ли к геологам? Может быть, у них он найдет свою мечту? Но страшно сказать всему Карасяю: «Я против вас!» Надо подождать, что скажут другие.
Ясави обернулся к Белову:
– Вот видишь, желающих нет!
Буран крикнул с места:
– Есть!
Все обернулись в его сторону, гул удивления и возмущения прошел по залу. Ясави крикнул:
– Выйди, Буран, вперед. Выйди, не стесняйся, посмотри в глаза односельчанам. Объясни, чего тебе не хватает в Карасяе. Тебя сделали кузнецом. Я тебе обещал машину – и дам машину. Чего тебе еще не хватает?
У Бурана перехватило дыхание, но неожиданно на помощь ему пришел Хамит.
– Чего вы удерживаете человека? – сказал он. – Пусть уходит в экспедицию или куда хочет… Все вы знаете, в леспромхозе я заработал кучу денег. Вот они, у меня в кармане. Захочу – снова уйду. Кто меня удержит? Я сам себе хозяин!
«Опять появился Хамит… Не выдержал, значит, вернулся… Разве можно забыть Камилю?..» – с горечью подумал Буран.
Буран встал и вышел на улицу. Он был недоволен собой. Со стыдом подумал: «Дождался похвалы от Хамита». И всегда у него все получается не как у людей. Почему не нашел он себе места ни в отцовском доме, ни в шумной кузнице, ни в родном ауле? Может быть, потому, что не может жить рядом с Камилей, чужой женой? Лучше уйти с этим упрямым инженером. Но ведь Буран ничего о нем не знает. Кто поручится, что это человек, ради которого стоило пренебречь волей всего Карасяя?
Бурана отыскал Шаймурат, за которым следовал улыбающийся инженер. Плакать бы ему надо, а не смеяться. До смеху ли тут.
– Вот нанялся к вам, – грубовато произнес Буран. – С чего начинать службу?
– По-моему, с завтрака, – сказал Белов. – Со вчерашнего дня ничего не было во рту, вот Шаймурат свидетель. Сумеешь накормить нас?
– Накормить можно, – ответил Буран, косясь на нового своего начальника.
