Текст книги "Лебеди остаются на Урале"
Автор книги: Анвер Бикчентаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)
Великорецкий никак не мог понять, почему прислали Белова, даже не посоветовавшись с ним. Быть может, это козни врагов?.. Он с неприязнью посмотрел на Белова. Что-то не нравилось ему в нем, но что именно, он еще не мог понять.
Вокруг уральской нефти разгорелась острая борьба. Сторонники Губкина нападали на своих противников, отрицающих промышленную нефть в центре России. Великорецкий тоже сомневался в существовании нефти. Так, может быть, это Губкин прислал своего сторонника? С чем пришел Белов в экспедицию?
– Вы представляете себе масштабы и направление нашей работы?
Белов утвердительно кивнул головой.
– В Москве перед отъездом я познакомился со всей документацией. И мне кажется, что разведку следовало бы вести более активно.
Казимир Павлович вспыхнул:
– Советую вам не торопиться. Сначала познакомьтесь с делами, а потом уж впрягайтесь. Когда все узнаете, тогда и вернемся к этому разговору.
«И в этом он оказался разумнее меня, – подумал Белов. – Я слишком тороплюсь. Конечно, сначала надо познакомиться с работой экспедиции, с людьми, а потом уж строить свои планы».
Казимир Павлович решил немного осадить «комиссара».
– Я не скрою, ваш приезд поставил меня в очень затруднительное положение. Людмила Михайловна – молодой, ищущий геолог… И вдруг так неожиданно… Впрочем, теперь уже поздно обсуждать этот вопрос. Устраивайтесь. Шаймурат, есть у нас такой чудесный старик, возьмет вас под свое крылышко. А потом сговоритесь с Миловановой насчет сдачи дел. Ну, как будто обо всем договорились?
4
Когда в главке Белову сказали, что ему придется сменить Милованову, он попытался себе представить, как выглядит это «и. о.». Почему-то ему казалось, что она похожа на его соседку по квартире – особу желчную и сварливую.
Людмила Михайловна приятно удивила его, если не сказать больше. Принимая от нее вечером дела, он чувствовал себя неловко, словно был виноват перед ней. Ведь если б не он, Милованова по-прежнему бы работала на своем месте.
Она понимала, что рано или поздно кто-нибудь приедет ее сменить. Однако Людмила Михайловна не предполагала, что это произойдет так скоро и внезапно. Сначала она подумала, что Белова затребовал Великорецкий, недовольный ею. Но Казимир Павлович – она это хорошо видела – и сам был удивлен приездом нового главного геолога. И тогда единственным виновником всех бед Людмила Михайловна стала считать Белова.
Сдавая ему дела, она изо всех сил старалась скрыть обиду и пыталась казаться спокойной, но это ей плохо удавалось. Верхняя губа чуть дрожала, глаза сердито блестели. «До чего хороша, когда сердится!» – невольно восхитился Белов и преувеличенно строго нахмурился, чтобы она не догадалась, что он любуется ею.
По своей привычке Белов мысленно поставил себя на ее место, чтобы лучше понять, что творится в ее душе. Что стал бы делать он, Артем Белов, если б приехал человек на его место? Конечно же, он преспокойно остался бы в экспедиции и постарался работать так, чтобы и его преемник и все вокруг поняли, какого они дали маху, забраковав его. Да, именно так он бы и сделал… Но как поступит Милованова? Не укатит ли она из экспедиции сразу же после того, как подпишет приемо-сдаточный акт?
Белов испытующе заглянул в ее сердитые глаза и решил: «Укатит».
– Вот «Экономические очерки», – сухо сказала Милованова, протягивая ему папку.
Белов перелистал бумаги. Что-то скуповато, совсем тощая папка. Мало занимались экономикой района. Если придется бурить, надо будет решать уйму проблем: тут и дороги, и строительный материал, и рабочая сила, и снабжение водой и хлебом…
Он вдруг поймал себя на мысли, что ему не хочется, чтобы Милованова уезжала. Для того чтобы думать так, всяких уважительных причин у него было хоть отбавляй. Милованова проработала здесь два месяца, хорошо изучила местность, знает все выходы битума и асфальтита. И потом: экспедиции вообще нужен геолог, и почему бы этим геологом не быть Людмиле Михайловне? Была и еще одна причина, не имеющая к геологии уже никакого отношения, но о ней Белов старался не думать.
Милованова передала ему еще одну папку с надписью: «Структурные карты». Просматривая карты, Белов сказал:
– Я вижу, вы все внимание уделяли плато. А где же рабочая гипотеза перспективной разведки?
Людмила Михайловна промолчала, только мельком взглянула на Белова. «Какие некрасивые, оттопыренные уши! Наверно, мать часто в детстве драла».
Он перехватил ее косой, недружелюбный взгляд и вдруг рассердился на все и вся: на себя – за свои негеологические мысли; на Милованову – за то, что она дуется на него, как школьница, вместо того чтобы сообща с ним думать, как лучше взяться за поиски нефти, на Шаймурата, некстати заглянувшего в палатку, – за то, что вредный старик поспешно задернул полог и многозначительно кашлянул, увидев их вдвоем.
Белов не привык долго ходить вокруг да около и играть в молчанку.
– Слушайте, – зло спросил он, – какого лешего вы на меня дуетесь? Разве я виноват, что меня послали на ваше место?
– Нет, такого-сякого лешего, не виноваты, – не сразу и как бы даже жалея, что он не виноват, ответила Милованова.
– Я ведь даже не знал, что вы существуете!
– Но теперь вы знаете? – насмешливо спросила Людмила Михайловна.
– Теперь знаю… – пробормотал он, недоумевая, к чему она это говорит. Уж не для того ли, чтобы он уехал отсюда, раз такая писаная красавица исполняет тут обязанности главного геолога и вместе с начальником заваливает работу экспедиции? Нет уж, дудки! Белов чувствовал, что он здесь нужен. Да и в конце концов уральская нефть для страны важнее, чем всякие там натянутые отношения между новыми и старыми геологами…
Милованова вернула его на землю:
– «Палеографические описания».
Перелистывая папку, Белов сдержанно похвалил:
– Детально очерчены границы покровных образований…
Ему самому понравилось, что он такой объективный: что плохо – то плохо, а что хорошо – то хорошо. И нечего тут удивленно смотреть на него!
А Милованова вдруг нашла в нем и привлекательные черты: «Ресницы длинные, неплохо бы одолжить их у него. И брови, ничего не скажешь, красивые…» Если бы эти ресницы и брови принадлежали кому-нибудь другому, они украшали бы его, но они оказались у ненавистного ей выскочки Белова, и Людмила Михайловна прониклась к нему еще большей неприязнью.
Когда передача дел была закончена, Милованова, не таясь, облегченно вздохнула, показывая, как надоели ей Белов и вся эта приемо-сдаточная процедура.
– Бумаги бумагами, – сказал Белов, – но я хотел бы видеть все это в натуре. Без вас, видимо, не обойтись. Я согласую этот вопрос с Великорецким.
– Что ж, я готова, – скучным голосом ответила Милованова, давая понять, что подчиняется неприятной необходимости…
На следующее утро, когда Белов вышел из палатки, он увидел забавную сцену. Людмила Михайловна пыталась сесть в седло, но никак не могла поставить ногу в стремя. Как только она забирала поводья, конь пугливо отступал назад или начинал кружить. Заметив улыбающегося Белова, раскрасневшаяся Людмила Михайловна сердито крикнула:
– Чем смеяться, лучше бы табуретку принесли!
Помогая ей сесть в седло, Белов пошутил:
– Видно, без помощника не привыкли обходиться.
– Прекрасно обхожусь. Это конь такой.
Сопровождать их поехал Шаймурат.
Белов придирчиво обследовал естественные выходы нефти и асфальтиты, изучая брошенные разработки, шурфы, «дудки». Все время он делал пометки на карте и что-то записывал в блокнот. Временами казалось, что он совсем забывал о присутствии Миловановой.
Они кружили в районе Карасяя. Милованова, наблюдая за работой Белова, искренне завидовала ему – от него ничто не ускользало. Встретив в одном из глубоких оврагов известняки, Белов задумчиво сказал:
– Артинская порода… В западном Техасе нефтеносное поле было обнаружено тоже в известняках…
«Наверное, все фанатики такие», – подумала она. Белов резко отозвался о «первичниках», отрицающих возможность перемещения нефти из одного горизонта в другой.
– Как можно забывать, что нефть испытывает громадное давление в пластах?..
Кипучая энергия Белова невольно внушала Людмиле Михайловне уважение к нему, но оно бесследно исчезало, когда Белов начинал говорить о себе как о первовершителе: «Вызову сейсмическую группу сюда, в долину. Отторгну широкую полосу земли вон от той горы до самой реки. Даю голову на отсечение, если не поставлю тут вышки!»
Перед ней вставал не геолог с большой мечтой и не фанатик, а самовлюбленный, «якающий» человек. И она сразу теряла интерес и к поездке и к самому Белову. Людмила Михайловна даже подумала: «И зачем только я согласилась остаться в экспедиции? Плюнуть бы на все и уехать».
Вначале Великорецкий, а теперь Белов, каждый по-своему, отнимали у нее чувство вдохновенной радости, которое должно сопутствовать самоотверженному и тяжкому труду скитальца-геолога. В разговоре с ними мечта исчезала. Оставались только мелкие интересы.
Нет, лучше уехать!
Белов резко спросил:
– Объясните, пожалуйста, чего ради вы забились в горы? Почему не обследовали долину?
Милованова могла бы ему ответить, что она тоже возражала против детального исследования гор, что долина Белой и ей представлялась наиболее перспективным районом для разведки, однако Великорецкий настоял на своем, и главк утвердил представленный им план. Но стоит ли сейчас объяснять это Белову?
– Мы действовали по плану, утвержденному Москвой, – сдержанно ответила она после продолжительной паузы.
Опять наступило молчание.
Людмила Михайловна мысленно прощалась с этим краем.
У своих истоков, среди суровых и мрачных хребтов, Белая, названная башкирами Ак-Иделью, рокочет, прорываясь пенистым потоком сквозь дороги и узкие горловины на равнину. Здесь, в среднем течении, она особенно величава и красива, бег ее замедляется, шум волн слышен только в ветреную погоду.
Людмила Михайловна жадным взглядом глядела вокруг…
С половины мая пышной зеленью оделись белотелые березки. Под размашистыми ударами влажного ветра глухо шумели вершины развесистых дубов. Вдоль проселочной дороги поднялась молодая поросль. В этот сумеречный час таинственно перешептывались нежные листья клена.
Белов, следовавший за Миловановой (по узкой лесной дороге два всадника не могут ехать рядом), задумался. Его совсем не удовлетворило то, что он сегодня увидел. Необходимо перестроить план поисков: отказаться от случайных, выборочных исследований всего массива и остановиться на более перспективной площади, охватив ее, как железными щупальцами, буровыми вышками. Увеличить штат и форсировать разведку. Занятый своими планами, он не замечал ничего вокруг.
Цветет черемуха. Людмила Михайловна знала: коротка эта пора. Глаза любуются пышным цветением десять зорь. Всегда у нее прощание со снежно-кудрявыми цветами черемухи вызывало тихую грусть, точно она теряла близкого человека. Наверно, такое же чувство появляется, когда ты справляешь свадьбу близкой подруги, которая куда-то должна уехать, и, может быть, навсегда…
В неглубоких овражках и ущельях, на берегах говорливых ручейков разрослись густые кусты бересклета и орешника. На веселых полянках вытянулись цепкие кусты малины, а в тенистых уголках – ежевика…
Крикливые скворцы полетели за добычей. На местах свежих вырубок обосновались маленькие козодои, у ягодных мест – глухари. В молодой дубраве поселились сойки, в березовых рощах – иволги.
Белов взглянул на Милованову. Видимо, она утомлена поездкой, едет молча, опустив поводья. О чем она грустит? Да, на душе у нее должно быть невесело. А тут еще он был с ней резок и груб, как дьявол… С женщинами, которые ему нравились, он всегда бывал резок. А эта красивая девушка, наверно, избалована вниманием окружающих. Воспользовавшись тем, что дорога раздвинулась, как только проехали лес, Белов подстегнул коня и поравнялся с Миловановой.
– Нам придется еще вернуться в долину, – сказал Белов.
Людмила Михайловна искоса взглянула на него.
– Это теперь в вашей власти.
Белов словно не заметил иронии.
– Все материалы, с которыми я успел познакомиться, настоятельным образом требуют, чтобы мы занялись именно долиной Белой.
Милованова ничего не ответила, только пожала плечами, точно говоря: «Попробуйте».
Шаймурат, заметив, что Белов нагнал «инженершу» и о чем-то разговаривает с ней, поотстал. Как воспитанный карасяевец, старик не хотел мешать молодым людям. Он не сомневался в том, что между ними может быть только интимный разговор, который не требует свидетелей.
– Эй, старина! Что же вы отстали?
Это кричал Белов.
Старик пришпорил коня.
– Правильно ли едем? Что-то, помнится, мы не здесь ехали утром? – спросила Милованова.
– Этот путь короче, – объяснил Шаймурат.
Старик не сказал, что тут и безопаснее. Нельзя доверяться ночной дороге, идущей через дремучий лес. В течение последних недель не раз его острый слух улавливал звуки выстрелов в лесу.
Усталые кони шли, понурив головы. Всадники утомились не менее коней.
– Сейчас будет ущелье. Следуйте за мной, – сказал Шаймурат, выехав вперед.
Но не успели всадники проехать и нескольких шагов, как курлыканье журавлей заставило их всех, словно по уговору, остановить коней. В вечерней тишине отчетливо были слышны трубные голоса птиц: крры, курры, куррр. Птицы кружились над ущельем, медленно взмахивая крыльями, наверно, решили остановиться здесь на ночлег.
5
Ночью разразился дождь. Крупные капли барабанили по брезенту палатки, и казалось, этому дробному стуку не будет конца. Снаружи свистел ветер, нагоняя тоску. На душе у Белова было скверно оттого, что уже неделя прошла с тех пор, как он приехал в экспедицию, а работа за это время не продвинулась ни на шаг.
Лишь один день он подарил горному плато, а потом три дня вместе с Миловановой и Шаймуратом рыскал в долине реки Белой. Он придирчиво изучал брошенные разработки, шурфы, «дудки». Белов не жалел ни себя, ни Милованову, ни Шаймурата. Старик ворчал, что, видно, шайтан вселился в молодого ученого.
Выводы напрашивались сами собой. Надо в корне перестроить весь план поисков: отказаться от случайных, выборочных исследований всего массива и остановиться на более перспективной площади, охватив ее, как железными щупальцами, буровыми вышками. Такой перспективной площадью Белов считал район Карасяя.
Если б его вольная воля, Белов завтра же вызвал бы сейсмическую группу и начал хлопотать об отторжении у земляков Шаймурата широкой полосы земли от подножия Девичьей горы до реки. Если б его воля… Но на пути к бурению стоит Великорецкий со своими утвержденными в центре планами работы экспедиции. Удастся ли его убедить отказаться от этих планов? И главное, как это сделать? Ведь и Милованова, если верить Шаймурату, пробовала уговорить начальника спуститься в долину, да у нее ничего не вышло.
Что движет Великорецким?
Иван Михайлович Губкин во время последней их беседы перед отъездом Белова из Москвы сказал о Казимире Павловиче:
«Знаю, знаю его. Упрямый старик. Перед германской войной его приглашала на работу одна иностранная компания, орудующая на Кавказе. Отказался наотрез, не пошел служить иноземцам. А жилось ему тогда, я тебе скажу, небогато, оч-чень небогато!.. И сейчас в Башкирию сам напросился, никто его не неволил. Поехать поехал, а промышленную нефть на Урале в своей последней статье ставит под сомнение. Вот тут и разберись! Человек он, несомненно, честный, и если найдет нефть, первый же ей и порадуется, но, кажется, ему все-таки больше хочется, чтобы нефть не нашлась… Есть такие ученые: выскажут сгоряча какое-нибудь мнение, а потом всю свою эрудицию, весь свой немалый опыт тратят на то, чтобы всесторонне и научно – главное, научно! – обосновать это неверное положение. Все сделают, лишь бы не признавать своей ошибки… Боюсь, что и Великорецкий на старости лет таким стал. А вообще-то человек он интересный, но трудный, оч-чень трудный!»
Пока Белов убедился в одном: не зря предостерегал его Иван Михайлович. Не один раз пробовал он заговаривать с Великорецким о перестройке всей работы экспедиции, но Казимир Павлович под разными предлогами откладывал объяснение: то ему надо было срочно поехать в город и связаться с Москвой, то он с головой погружался в изучение структурных карт, то вдруг заболевал. Экспедиция продолжала работать по-старому: рабочие под руководством Хамзина долбили бесполезные шурфы на горном плато, повернувшись спиной к нефтеносной долине…
И только несколько часов назад, поздним вечером, Белову наконец-то удалось вырвать у Казимира Павловича согласие – не на бурение, а пока лишь всего-навсего на разговор о нем. Завтра утром соберутся все геологи экспедиции и выслушают его предложения. Завтра – бой. Потому и не спится Белову.
Крупный дождь сменяется мелким. Стоит такой монотонный и долгий шорох, что кажется, будто по брезенту все время кто-то водит метлой.
Три геолога в экспедиции – и все разные. К каждому особый ключ нужен. Все они рядом, в соседних палатках, коротают ночь, но никто из них, кроме него, не лежит, наверно, сейчас с открытыми глазами.
Вот Хамзин. Замкнут и мрачноват, но дело свое знает. Тут, в горах, Хамзин сумел обнаружить и осмыслить ряд изломов пластов, говорящих о сложной геологической истории Урала. Видно, что начитан. С ним приятно поговорить на любую тему. Белов осмотрел земляные работы, которые велись под руководством Сагита Гиззатовича, – ничего не скажешь, отлично выполнены. И ему еще обидней стало, что всю свою умную энергию и все силы землекопов Хамзин, подчиняясь начальнику экспедиции, направил мимо нефти.
Белову казалось, что в Сагите Гиззатовиче зреет недовольство безрезультатными поисками и в трудную минуту он поддержит его. Кому, как не ему, геологу из башкир, уроженцу этого края, ратовать за нефть! Она преобразует весь край, даст мощный толчок индустрии его родной Башкирии.
У Белова были основания рассчитывать на поддержку Хамзина. Как-то вечером они засиделись вдвоем у костра, и Сагит Гиззатович сказал, глядя на огонь:
«Никому не завидую – ни сильным, ни красивым, а нынешней молодежи, каюсь, завидую… Если б вы только знали, как мне, представителю малого народа, удалось получить до революции образование! Сколько пришлось вынести унижений и обид… А сейчас все университетские двери распахнуты…»
Самые неясные и трудные отношения сложились с Миловановой. Во время совместных поездок в долину Белой она только добросовестно показывала ему все нефтеносные места, обнаруженные ею раньше, но о дальнейшей своей работе в экспедиции ни словом не обмолвилась. У Белова сложилось впечатление, что она ждет результатов его решительного объяснения с Великорецким. Если он добьется бурения, она, может быть, и останется, а если нет, то наверняка уедет: копать шурфы на плато и без нее тут народу хватит!
То возникшее при первом же их разговоре в палатке смутное желание, чтобы она не уезжала, за эти дни окрепло. Все дело, видимо, в том, что он думает о ней чаще, чем надо бы думать главному геологу об и. о. Белов видел, что злость ее на него не прошла, только приняла более ровный накал. Он понимал, что они слишком разные люди, и не ожидал для себя ничего хорошего в будущем. Впрочем, он и не думал пока о будущем. Желания его были самые скромные: он хотел, чтобы эта сероглазая женщина не уезжала, была рядом с ним и помогала ему искать нефть. Дальше его мечты пока не шли.
Белов перевернулся на другой бок и подумал, что для пользы дела было бы, пожалуй, лучше, чтобы Милованова все-таки уехала. Тогда у него остались бы только думки о нефти, и всякие негеологические мысли не отвлекали его от работы. Но тут же он вспомнил, как вчера утром увидел Людмилу Михайловну: на ходу расчесывая волосы, она шла от ручья с полотенцем на плече, свежая после умывания и спозаранку совсем не злая… Тогда он только усилием воли заставил себя отвести от нее глаза, а сейчас, припомнив ее всю разом – от забрызганных росою сапог до гребня в поднятой руке, – подумал умиротворенно: «Ладно, пусть мне будет тут труднее, только не надо, чтобы она уезжала».
Дальний гром отдался в горах многократным эхом. Когда гул и грохот стихли, дождевые капли еще назойливее стали долбить палатку, словно гром придал им новую силу. Белов попробовал заснуть под этот дробный перестук капель, но сон не шел к нему.
В эту ночь, накануне решительного объяснения с Великорецким, Беловым владело то тревожное, собирающее все его душевные силы в тугой кулак чувство, которое всегда приходило к нему в переломные минуты его жизни.
Именно оно, это чувство, заставило юного Артема Белова самочинно принять командование продотрядом в далекий осенний день двадцатого года. Они везли с трудом собранный хлеб к железнодорожной станции, и в мирной золотой роще, на всю жизнь запомнившейся Белову, их неожиданно обстреляли бандиты. Командир отряда был убит наповал, двух бойцов ранило, а остальные в страхе бросились прятаться в мелкий, давно не чищенный кювет.
– Куда?! – заорал Артем, дивясь человеческой глупости. – Гони лошадей! – И кинулся к первой подводе.
Может, и не совсем правильно он тогда командовал, но его почему-то все послушались, и они отбились от наседающей банды, не потеряли ни одной подводы и доставили-таки хлеб в родную голодающую Тулу.
И позже, на первом курсе института, куда он пришел с рабфака, это же суровое, требовательное чувство помогло Белову выстоять там, где другие смалодушничали. Ночи напролет просиживал он над учебником высшей математики, стараясь понять мудреные формулы. И понял, и осилил все экзамены, и стал геологом, – а многие его дружки струсили и бросили институт, не совладав с дифференциальным исчислением.
Это же самое чувство совсем недавно заставило Белова выбрать Башкирскую экспедицию, хотя он мог поехать и в другие, более спокойные места. Не было недостатка и в доброжелателях, пугающих его сложностью и запутанностью вопросов, связанных с уральской нефтью.
Тогда, в Москве, главным своим врагом он считал природу Урала. Белов готовился воевать с хитро перетасованными земными толщами. А теперь стало видно, что, прежде чем приступить к недрам, надо еще преодолеть трудно поддающиеся измерению толщи хамзинской робости, миловановской мелкотравчатой обиды, застарелого душевного ревматизма Великорецкого…
Белов лежал на узкой походной койке и думал: где тот бур, которым можно пробурить все эти пласты?
Уснул он лишь под самое утро.
6
Милованова сидела в самом темном углу палатки и, демонстративно не вмешиваясь в спор, просматривала газету, полученную, как всегда, с большим опозданием. На первой полосе беспокойный заголовок: «Санный путь рушится! Сплав в катастрофическом положении». Она, как правило, не читала передовых статей. Ей кажется, что их пишут крикливые и бездушные люди – такие, например, как Белов. Вот уже второй час с терпением, которого она в нем не подозревала, он доказывает Казимиру Павловичу, что надо начинать бурить.
Людмила Михайловна перевернула газету. «Столица Никарагуа разрушена землетрясением». «В «Востоккино» в сопровождении симфонического оркестра идет кинопьеса в шести частях «Не хочу ребенка». Во Дворце культуры – пьеса «Красный сев»… А вот объявления: «Я, Пономарев Иван Петрович, порываю связь с отцом-лишенцем П. А. Пономаревым, проживающим…», «Я, Касмынина М. В., порываю связь с мужем А. Г. Касмыниным и его отцом Касмыниным Г. И. …».
Она читала газету, но слышала все, что говорил Белов. И хотя он два раза сослался на ее изыскания, Людмила Михайловна видела его насквозь: он считает, что настоящая работа экспедиции началась только сейчас, после его приезда, а до него они тут только зря хлеб ели… Памятуя о прошлых своих разногласиях с Великорецким и не переходя целиком на его сторону, она хотела все-таки, чтобы мудрый Казимир Павлович сбил спесь с этого выскочки, показал ему его место.
С самого начала разговора Хамзин тоже не проронил ни слова. Это и понятно. Он ведь всегда говорит: «Мудрость – в молчании». Интересно, о чем он думает, слушая спор Казимира Павловича с Беловым?
Выслушав очередную тираду Великорецкого о его сомнениях по поводу уральской нефти, Белов сказал как по писаному (видно, давно уже приготовил эту фразу):
– Окончательный ответ на вопрос, есть на Урале промышленная нефть или нет, может дать только бурение.
Казимир Павлович устало вздохнул.
– Известно ли вам, дорогой коллега, что буровые работы производились в этой области давно, еще с конца минувшего века?
– В то время бурили только мелкие скважины, – живо отпарировал Белов.
Казимир Павлович снисходительно усмехнулся.
– Но Верхнечусовские Городки вынесли окончательный приговор!
Он намекал на неудачу, постигшую геологов в 1929 году в Верхнечусовских Городках. Одна из скважин, заложенная на разведку калийных солей, неожиданно для всех вскрыла нефтеносные известняки и дала фонтанирующую нефть. Но площадь, на которой была найдена нефть, не превышала тридцати гектаров, и дебит оказался так мал, что горючего не хватало на собственные нужды. Верхнечусовские Городки обманули надежды академика Губкина и принесли радость его противникам.
Людмила Михайловна затаила дыхание, ожидая, что ответит Белов на этот щекотливый вопрос.
– Нас не должна обескураживать первая неудача. Надо еще попробовать.
Ответ разочаровал Милованову. Всю эту неделю, наблюдая решительные действия Белова (про себя она их называла нахальными), Людмила Михайловна как-то незаметно сжилась с мыслью, что «выскочке» известно что-то такое об уральской нефти, чего она не знает. Она только терялась в догадках: сам он это открыл, вычитал ли где-нибудь или перед отъездом из Москвы ему шепнул заветное слово Губкин?.. То же, что он сейчас сказал, она и сама могла сказать и даже, помнится, говорила Великорецкому, отстаивая необходимость более активной разведки.
Неубедительностью такого ответа обязательно воспользуется Казимир Павлович. Так и есть!
– Значит, батенька, вы стоите за «диких кошек»? – тихо, почти ласково спросил Великорецкий.
«Дикими кошками» изыскатели называют беспорядочное бурение, поиски «на авось».
Милованова подумала: «Великорецкий – старый дуб. Крепкий дуб. Сломить или согнуть его невозможно». И ее разговоры насчет расширения разведочной площади тоже всегда кончались «дикими кошками». Посмотрим, как поведет себя сейчас ее преемник…
На миг ей показалось, что Белов сдается, загнанный в тупик Казимиром Павловичем. Он вытер платком потный лоб, сказал:
– Душно, верно, опять дождь будет… – и посмотрел на Милованову и Хамзина, не то ища у них поддержки, не то стараясь понять, какую позицию они занимают в споре.
Людмила Михайловна выдержала его взгляд, а Хамзин виновато отвел глаза. Белов усмехнулся, вспомнив свои ночные надежды на Сагита Гиззатовича. Видно, не прошла для Хамзина даром та трудная жизнь, о которой он говорил тогда у костра. Она пригнула его к земле, приучила к покорности. Хлебнул горя Сагит Гиззатович и на всю жизнь усвоил нехитрую мудрость: плетью обуха не перешибешь; хочешь иметь кусок хлеба с маслом – не перечь начальству…
Белов отодвинул папку со своими бумагами, лежавшую перед ним на столе, словно разуверился в том, что есть на свете такие бумаги, которыми можно пронять Казимира Павловича.
– Мы говорили до сих пор только как специалисты, – сказал он так, будто подумал вслух. – Попробуем теперь быть гражданами своей страны. Может, здесь мы найдем общий язык…
В экспедиции никто никогда не аргументировал свою точку зрения интересами политики. Это просто не было принято. Политика и наука существовали порознь, независимо друг от друга. Да и зачем было ссылаться на политику сегодняшнего дня, если наличие или отсутствие нефти на Урале предопределяла геологическая история?
Казимир Павлович недовольно поморщился. Хамзин неопределенно покрутил головой. А Милованова на одно мгновение позавидовала Белову. Казалось, он разбит, поражен насмерть – и вдруг наносит такой неожиданный удар! Выходит, она все-таки была права: Белов знал такое, чего она не знала. Только совсем не в геологии тут было дело!
Тихо, словно стесняясь, что приходится говорить такие общеизвестные вещи своим высокоученым слушателям, Белов спросил, имеют ли они право забывать о пятилетнем плане. Забывать о том, что у них строится пятьсот восемнадцать новых заводов и тысяч сорок машинно-тракторных станций, которые ни одного дня не могут просуществовать без горючего.
– Не мне говорить вам, что старый Баку не обеспечит нас нефтью. Какой же выход? Просить нефть у компании «Стандарт ойл»? Или у «Ройял датч шелл»? – Белов встал. – Черт возьми, геологи мы или нет? Русские мы или нет? Советские мы люди или нам наплевать на судьбу нашей страны?
«Кричит, как на митинге!» – привычно осудила Белова та, прежняя, обиженная на него Милованова, а другая, какая-то новая и незнакомая ей самой, не спускала с него удивленных глаз и думала: хотя Белов и ведет себя недопустимо грубо и невоспитанно, но в глубине души она ничуть не шокирована. Может быть, о самом наболевшем так именно и надо говорить, не заботясь о внешнем приличии? Может, она потому и не добилась здесь успеха, что слишком стеснялась возражать Казимиру Павловичу – все время видела в нем заслуженного геолога и друга своего деда? Хотела и старомодное чинопочитание соблюсти и нефть найти!
И еще она подумала: если б передовые статьи писали такие люди, как Белов, то, несмотря на обилие цифр и общеизвестных истин, читать эти статьи было бы, наверное, все-таки интересно…
Казимир Павлович развел руками.
– Вы путаете желаемое с сущим. Кому же из нас не хочется найти нефть в центре России? Но мы должны исходить из реальных возможностей, из данных науки… – Дуб еще стоял, но на этот раз он не показался Людмиле Михайловне таким уж мощным. – Вы предлагаете поломать все наши планы, перечеркнуть все, что мы успели сделать! Ни один начальник экспедиции, уверяю вас, не пойдет на это…
– Хорошо, – покладисто сказал Белов, – есть еще один выход. Раз мы не пришли к единому решению, то я согласен бурить под свою личную ответственность. Я один буду в ответе. Это вас устраивает? А экспедиция пусть продолжит изучение плато.
Вот это был удар! Людмила Михайловна честно призналась себе, что она никогда бы не додумалась до такого решения, и совсем не потому, что трусила, – просто это не пришло бы ей в голову. Ошеломленный Хамзин подался вперед, с нетерпением ожидая, что скажет Великорецкий. Людмиле Михайловне казалось, что она видит ход мыслей Казимира Павловича. Он ничем не рискует: при удаче он разделит с Беловым славу, а при неудаче все спишет на его счет – и позор и убытки в несколько миллионов рублей.
– Вообще говоря, такое решение меня устраивает, – медленно сказал Казимир Павлович, взвешивая каждое слово. – И дело тут не в ответственности. Мне просто надоели распри в экспедиции. Давайте бурить, чтобы раз и навсегда решить, есть тут нефть или нет.
