Текст книги "Лебеди остаются на Урале"
Автор книги: Анвер Бикчентаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)
Приподняв ноги мальчика, проверил пеленки – сухие. Покачал люльку, но ребенок не переставал плакать.
– Ну и черт с тобой! – рассердился Буран. – Поревешь, поревешь и уснешь.
Повалившись в постель, он попытался заснуть. Да разве уснешь, когда такой крик в избе?
С неприязнью подумал о жене: «Не обошлись бы там без нее! Подумаешь, какое важное колесо! Нет чтобы о муже подумать, – ведь двое суток на ногах, подбросила этого пискуна, и он разоряется среди ночи, будто ему на ноги наступили».
Этот чужой ребенок всегда портил ему настроение, хотя Буран и старался привыкнуть к нему. Всегда Салават стоял между ним и Камилей. И так будет всегда… Камиля никогда не будет принадлежать ему полностью, всегда будет делить себя между ним и сыном.
– Да замолчишь ты или нет?
Грозный окрик подействовал на какое-то мгновение, но через минуту ребенок заорал пуще прежнего.
– Сдох бы ты, что ли!
В Буране закипела ярость. Этот сосунок смеет ему мешать спать! У него осталось только два часа для сна.
Вскочив на ноги, Буран склонился над колыбелью с искаженным от ярости лицом.
– Молчать!
Вся боль, накопившаяся в нем в течение этих недель, вырвалась наружу. В сердце бушевала ярость, дремавшая до этого в каком-то уголке.
Подняв мальчика, затряс его. Закатившиеся глаза, посиневший рот… брови Хамита, губы его! Фу, какой противный!
– Теперь узнаешь! – бормотал Буран, неумело заворачивая ребенка в пеленки. – Отнесу к матери, можешь там визжать!
Сказано – сделано. Он выскочил из дому, держа в руках истошно кричавшего ребенка. Пеленки развевались на ветру. Сейчас он бросит этого крикуна и скажет Камиле:
– Не оставляй своего сосунка, иначе не ручаюсь за себя!
Черные тучи закрыли небо. И вдруг извилистыми тропками пробежала молния. «Как лестница вокруг вышки, – подумалось ему. – Надо торопиться!»
Бежали двое мужчин, несогласных между собой. Их с полным правом можно было назвать соперниками. Нет мира между ними!
Буран споткнулся, чуть не выронив ребенка.
– Ага, не хочешь умирать! – с ненавистью прошипел он. – Ишь как вцепился в меня?
Вот яр, сейчас надо свернуть налево и идти по тропе вдоль траншеи водопровода.
Из-за Девичьей горы выползали темные тучи, сотрясая воздух раскатами грома. Зачастили молнии, осветив силуэты горных вершин, темные пятна пещер и грозные взлеты крутых скал.
Совсем недалеко, ослепив Бурана, ударила молния. Почудился шорох огня, и вслед за ним с грохотом раскололось одинокое дерево, росшее в нескольких десятках шагов от Бурана. По стволу его забегали языки пламени.
– Вот видишь, из-за тебя приходится бежать в такую непогоду.
Смерть прошла рядом, обдав Бурана своим горячим дыханием. Невольно подкосились ноги. Буран сел на землю, прижимая мальчика к груди. «Придется переждать, – говорил он Салавату. – Не следует играть с молнией. Мы с тобой одни в открытом поле…»
Внезапно Бурана охватил страх – не за себя, а за ребенка. Он вскочил. Теперь у него была только одна мысль – укрыться! Поскорее вернуться домой!
И два соперника, один из которых нес на руках другого, побежали в аул.
Ребенок перестал плакать. Он трепетал при каждом раскате грома.
Скорее бы домой!
Ноги скользили, колотилось сердце. А над головой бушевало небо, посылая на землю то огонь, то воду.
Открытая дверь ударяла о косяк, при каждом порыве ветра. Буран плотно закрыл ее и, бережно уложив сына в люльку, разыскал сухие пеленки. Его мучила одна мысль: теперь Салават обязательно заболеет.
– Вот видишь, сынок, как нехорошо ссориться…
И он заплакал скупыми мужскими слезами, и в этих слезах вылилась боль неудач и страданий. А мальчик смотрел на него осуждающе, совсем как взрослый.
3
Милованова сидела за столом, перелистывая коллекторский журнал. Услышав шаги в сенях, она пересела к микроскопу, чтобы вошедший не заметил ее волнения.
– Все смотришь? – спросил Шаймурат, переступив порог.
– Все смотрю…
Милованова улыбнулась. Опять старик начнет расспрашивать: «Правильно ли, что по этим камням историю земли читают? Верно ли, что в Баймаке начали строить новый завод, а под Уфой – другой?»
У Шаймурата резко очерченное лицо: широкий, приплюснутый нос, полукруглая седая борода, глаза прикрыты морщинистыми веками. Присев на край табуретки, он маленькими, как у женщины, руками стал плести кнут из мочала. Сплетет и подарит какому-нибудь деревенскому мальчишке.
Миловановой не мешает шорох мочала. Неожиданно старик спросил:
– Людмилка! Ты все споришь и споришь со всеми. А права ли ты сама?
Людмила Михайловна с испугом взглянула на Шаймурата. Он сидел в прежней позе, ловкими пальцами сплетая мягкие, податливые ленты мочала. В глазах старика застыла веселая искорка, в них были вызов и ожидание.
– Думаю, что права.
– Нет, не права! – настаивает Шаймурат. – Зря ты обижаешь главного геолога!
– Такого обидишь!
– А ты, Людмила, обижаешь… Свадьбу надо отпраздновать…
Не первый раз старик затевает этот разговор. Он по-своему смотрит на человеческие отношения…
– Хватит об этом!
Шаймурат не настаивает. Он сказал то, что хотел. Остальное не его дело.
Немного погодя пришла Камиля, а потом и Белов. Снова все будут сидеть до утра. Долото идет по нефтеносному горизонту, важно не упустить наиболее благоприятный момент для опробования.
Дали пробу с глубины шестисот восьмидесяти метров. Опять известняки с твердыми доломитами.
Перед рассветом поступила еще одна проба.
В этот предутренний час все напряженно работают в «каменной библиотеке». Людмила Михайловна с Камилей окружены колбами и кернами; они опробуют породы кислотой. Изредка с тревогой, не отрываясь от работы, они поглядывают на Белова.
Артем Алексеевич напряженно смотрит в микроскоп. Перед его глазами мелькают тончайшие шлифы. Для него сейчас самое главное – обнаружить признаки нефти в породе.
В окно заглядывает летний рассвет, но никто не замечает наступления утра. Электрическая лампа по-прежнему горит над столом.
Только когда раздался сильный стук в дверь, все подняли недовольные лица. Артем Алексеевич глухо сказал:
– Скажите – меня нет.
Камиля открыла наружную дверь. Перед ней стоял смущенный Буран.
– Вот возьми молоко и хлеб, ты, наверно, проголодалась. Сын спит. Я его накормил и оставил у соседки.
Она прильнула к нему.
– Спасибо, Буран.
Когда она вернулась, то увидела, что Белов и Милованова, стоя близко друг к другу, радостно улыбались. Неужели они смеются над ней? Камиля смущенно осмотрела себя, поправила фартук и платок на голове. Заметив ее смущение, Людмила Михайловна сказала:
– Недаром мы, Камиля, трудились эту ночь.
Она протянула кусок керна с черными маслянистыми пятнами.
Если бы не было Белова, Камиля обязательно бросилась бы на шею Людмиле Михайловне.
– Отдаю команду на опробование, – сказал Белов, обращаясь к девушкам.
Людмила Михайловна подняла глаза на окно. Золотое марево застыло над холмами. Легкие облака кудрявились над рощей стройных берез. Вкрадчиво щебетали птицы, зеленая гладь Белой была совсем спокойной, как будто река еще спала.
4
Всю эту неделю Белов говорил себе: «Держись, Артем, до конца. Трудно тебе, но другого выбора нет. Если хочешь победить – побори свое нетерпение, наберись выдержки».
Сначала его торопил Хамзин.
– По-моему, уже пора опробовать скважину, – говорил он. – Подписать приказ?
Белов отказывался:
– Рано, подождем еще немного.
Поддался слабости даже опытный Ага Мамед.
– Газ был? Был! – шумел он. – Керны выносят капли нефти? Выносят! Мне Людмила Михайловна сама показывала… Чего ждешь? Моему терпению пришел конец.
Одна Людмила Михайловна не давала никаких советов. Ведь скважина еще не дошла до проектной глубины в семьсот метров. Надо пройти всю артинскую породу, а потом уже опробовать.
Сегодня утром, забросив железную руду, уголь, строительные площадки, даже Черниковский комбинат, в Карасяй на опробование четвертой скважины приехал Алтынбаев. Белову казалось, что на нефть сейчас секретарь особенно не надеется, а хочет на месте присмотреться к ним, чтобы решить, можно ли доверить им новые миллионы на поиски башкирской нефти, если и последняя скважина в Карасяе окажется «сухой».
Алтынбаев не стал заниматься станками, насосами и всем тем, что превыше всего ставил Ага Мамед. Не привлекли его внимания и керны в «каменной библиотеке». Он разговаривал с рабочими, ходил по домам, где они жили, пообедал в столовой и «на третье блюдо» попросил к себе заведующего. Очевидцы утверждали, что Алтынбаев не кричал на заведующего, не топал на него ногами, но после его ухода тот долго вытирал потное лицо рукавом халата. Среди нефтяников прошел слух, будто секретарь на вечные времена отменил надоевшую всем перловую кашу…
А сейчас Алтынбаев заперся с Хамзиным в его кабинете, и вот уже больше часа оттуда раздается ровный глуховатый голос секретаря и вкрадчивый – Сагита Гиззатовича. Они говорят на родном языке. Через тонкую фанерную перегородку Белову слышно, как Алтынбаев часто повторяет одно и то же слово – Башкортостан.
Похоже на то, что Алтынбаев развивает в Сагите Гиззатовиче патриотическое самосознание! Что ж, можно, пожалуй, и с этого конца взяться за Хамзина, пристыдить его за холодок в работе…
Белову вспомнилось, что Алтынбаев совершенно по-разному разговаривает с разными людьми. Не потому ли он избегает трибуны? Он предпочитает говорить так, чтобы можно было заглянуть человеку в глаза. Не прошел секретарь и мимо старика Шаймурата – поведал ему такие вещи о карасяевцах, что тот только кряхтел от удовольствия.
С Беловым секретарь еще не говорил, скорей всего приберегал этот разговор напоследок.
Когда Алтынбаев с Хамзиным вышли из-за перегородки, вид у Сагита Гиззатовича был расстроенный, словно он только что узнал о себе что-то такое, чего и сам не подозревал. Кажется, Алтынбаев сказал начальнику экспедиции именно то, что давно уже хотел высказать ему Белов. Что ж, Артем Алексеевич был только рад, что его опередили в этом щекотливом деле…
– Ну, инженер, пришел твой черед, – сказал секретарь Белову, – докладывай, почему плохо нефть ищешь!..
5
Людмила Михайловна села на скамью. Отсюда ей видна нижняя окраина Карасяя, минарет мечети без полумесяца, два колодезных журавля, зеленые крыши домов. Солнце только что вынырнуло из-за Девичьей горы. Три облачка, похожие на небольшие островки, пролетая над Девичьей горой, на миг закрыли багряный диск солнца. Но солнце растопило облачка, они рассыпались пенистыми клубками и, как стая гусей, поплыли по небу.
В это время на улице показался Ага Мамед. Он шел быстро, не тая от встречных счастливую улыбку. Остановившись посередине улицы и заметив бурильщика Птицу, он крикнул:
– Доброе утро! Вижу, ты в полной боевой готовности!
– Здравствуй…
Подойдя поближе, Ага Мамед пристально взглянул на бурильщика и спросил:
– Почему не побрился, матушка-душа?
– Только вчера брился.
Ага Мамед укоризненно покачал головой:
– Не куда-нибудь, а на испытание буровой идешь…
Увидев Людмилу Михайловну, Ага Мамед напустился и на нее:
– Да снизойдет к тебе долголетие… Нарядиться как на праздник, привести себя в полный порядок. Товарищ Птица, тебе тоже поблажки не будет, доставай зеркало и бритву.
Погладив рукой щеку, Ага Мамед проговорил:
– Кто-то был, кого-то не было. В прекрасном Баку жил-был ключник первой руки Ага Мамед. Тогда мы долбили землю, а не бурили. Ударным назывался этот способ. Работал я у знаменитого в Баку мастера Ага Дадаш Гусейн-оглы. Ты видел Каспий? То-то! Мы пускали первую буровую у самого моря. Все вахты собрались, куда там до отдыха, пусть твои глаза лопнут от зависти! Смотрим – легковая машина прикатила. Вышел из нее мужчина небольшого роста, с тебя, не больше, в черном пальто, фуражка на голове кожаная, и идет прямо к нам, на буровую. Поздоровался со всеми, геологу и мастеру руки пожал, знаком был, верно, с ними. Вдруг я слышу, матушка-душа, приезжий спрашивает: «Где же твой ключник первой руки Ага Мамед?»
Думаю: «Зачем я ему понадобился?»
Ребята расступились. Приезжий подошел ко мне и говорит: «А я-то представлял вас такой громадиной». Поднял руку над кожаной фуражкой – показывает, каким он меня представлял. И вдруг сделал серьезное лицо: «Почему небритый?»
Я не успел ответить, а он и говорит: «Первую вышку у моря ставим!. Праздник для всего Баку. Вся страна на вас смотрит, а вы будто не чувствуете праздника… Вот не ожидал!» Он сказал это с улыбкой, но мне от этого не стало легче…
Потом, когда этот человек уехал, я спрашиваю у бурового мастера: «Кто это был?» А он мне отвечает: «Сергей Миронович Киров!»
Вот как бывало в старое доброе время… С неба упало три яблока: одно – тебе, другое – мне, третье – тому, кто это рассказал…
6
Тишина объяла красавицу Белую, тишина залегла меж синими хребтами. Буровая затаилась. Люди переговаривались негромко, озабоченно…
Теперь весть об опробовании не собрала праздной толпы – былой интерес пропал. Привыкли к неудачам.
Ранним утром на буровую прибыли лишь Алтынбаев, Белов, Милованова и Хамзин.
Буровики по приказу Ага Мамеда спустили в скважину тридцать килограммов тола. Подземный взрыв должен открыть проход для нефти. Пока спускали взрывчатку и готовились к взрыву, прошло около часа.
Взрыв ощутили по сильному выбросу воды, но вскоре вода перестала фонтанировать.
– Приготовиться к свабированию.
Снова начался утомительный подсчет:
– Один… два… три…
Хамзин рассказывал Алтынбаеву:
– Англичане говорят: нефть – это взрывчатый материал. Кто-кто, а англичане знают, что такое нефть. Подсчитано, что во время войны половину поставок на фронт составляют нефтепродукты…
Ага Мамед продолжал считать:
– Пятьдесят один… пятьдесят два… пятьдесят три…
Белов стоит около самой скважины. После каждого сваба появляется вода, медленно вытекая из устья скважины. Неужели снова неудача?
Милованова и Камиля молчат. На их лицах – страдание. Значит, нефти не будет…
Хамзин часто спускается с площадки, чтобы закурить. Он тоже нервничает.
Ага Мамед монотонно считает:
– Шестьдесят шесть… шестьдесят семь… шестьдесят восемь…
И вдруг с глухим гулом из скважины вырвался черный фонтан. Люди едва успели отбежать. Фонтан взлетел выше, а через какую-нибудь минуту достиг полукилометровой высоты.
Громадный нефтяной столб, как смерч, взметнувшийся к облакам, ослепительно сверкал радугой в лучах багряного восхода.
Милованова сквозь слезы – она плакала от радости – видит, как рабочие во главе с Беловым и Ага Мамедом бросились к скважине, чтобы закрыть стальным колпаком разбушевавшуюся стихию. Другая группа рабочих самоотверженно борется с потоком нефти, пытаясь направить его в сторону земляных амбаров.
Фонтан рос, как великан в сказке. Он был так высок, что казалось, с пренебрежением глядит сверху вниз на гордую вершину Девичьей горы.
Из Карасяя бежали мужчины и женщины, дети и подростки, у многих в руках были чайники, кумганы и бутылки. Только один человек стоял молча и неподвижно – Хамзин. Казалось, он окаменел…
7
Алтынбаев бросил лопату. С трудом разогнулся. Руки – как тряпки. Кажется, будто они вот-вот отвалятся.
Только теперь он огляделся вокруг. Удивительная картина, которую он увидел, запомнилась ему на всю жизнь. Все пространство вокруг вышки напоминало муравейник. Люди, черные, как черти, воздвигали земляной вал вокруг озера нефти.
Еще год назад они воевали между собой из-за сотни десятин земли, а теперь дружно работали плечом к плечу. Земля уже не разделяла, а объединяла их.
А фонтан все рос и рос. Казалось, что черные брызги запятнали облака. Земля протянула руку небу!
– Эй, секретарь! – крикнул Шаймурат. – На свой костюм посмотри!
Алтынбаев, взглянув на свой новый костюм, ахнул. Он ничем не отличался от рабочей одежды буровиков. Маслянистые капли, комки грязи украшали его. А шляпа во что превратилась!
Усмехнулся: попадет от жены!
За ночь соорудили высокий вал. Амбары заполнились нефтью.
– Доброе утро! – сказала Людмила Михайловна, подойдя к секретарю обкома.
Белов протянул руку Алтынбаеву, отвернулся. Он едва стоял от усталости. Слезы навернулись ему на глаза.
– Ну ничего. Зато какая победа!
Белов махнул рукой, будто был недоволен.
Хамзин тоже горячо трудился. Он распоряжался крестьянами, насыпавшими земляной вал.
Галлям остановил Алтынбаева:
– Прекратится этот фонтан или нет?
– Ага Мамед старается прикрыть устье скважины. Но фонтан отшвыривает все заслонки. В конце концов все-таки закроют…
Вдова Хадича стояла в стороне с кумганом.
– Воду, что ли, принесла?
Галлям объявил:
– За нефтью прибежала, боялась, что не достанется ей.
– Разве я одна? – рассердилась вдова. – Вон, погляди, сколько людей принесли с собой бидоны и кувшины.
Старик Закир сидел на валу, опустив ноги в нефтяное озеро.
– Нефть, говорят, от ревматизма помогает…
Алтынбаев не скрывал своей радости. Теперь с полным основанием можно считать, что Башкирия из аграрной республики превращается в индустриальную. В Карасяе – нефть, в Баймаке – медь, в Зауралье – золото, а Куюргазах – бурый уголь; и еще не разведаны хребты Южного Урала, вся равнинная часть республики, Уфимское плато.
Его отвлекли отчаянные крики женщин:
– Хайдар тонет! Хайдар!
Алтынбаев бросился к земляным амбарам, наполненным нефтью. Он увидел, что мужчины уже вытащили парня из нефтяного озерка.
– Как он туда попал? – спросил Алтынбаев.
– Наверно, устал… Целую ночь трудился…
Хайдара окатили водой из шланга.
В это время Алтынбаева окликнул Ясави Хакимов:
– Тагир, посиди со мной. Ты, наверно, тоже устал.
– Еще как!
– А почему же ходишь?
– Я не умею радоваться сидя.
– Ну, садись, садись…
Сотни людей, работавших всю ночь, наконец свободно передохнули: фонтан удалось заглушить. У подошвы Девичьей горы образовалось несколько нефтяных озер.
Усталые люди сидели и полулежали, еще не остывшие, взволнованные борьбой. Алтынбаеву это напомнило военный лагерь после ожесточенной битвы. Для большего сходства не хватало только дыма костров. Хотелось курить, да нельзя, можно поджечь нефть.
Красноармейцы, вместе с которыми защищал молодую республику и Тагир Алтынбаев, не рассчитывали так быстро поднять разрушенное хозяйство страны. Думалось, что только их дети, а может быть, даже и внуки, только через десятки лет смогут зажить светлой, обеспеченной жизнью. Самоотверженные борцы, они чувствовали себя пахарями новой жизни, но не надеялись еще тогда сами собрать урожай с засеянных ими полей. И они ошиблись. Тагир Алтынович участвует в сборе урожая…
Наверно, душа Ясави в эту минуту тоже ликовала, иначе он не заговорил бы так взволнованно:
– Прошлой весной мы мечтали: у Девичьей горы целину поднимем да в низине, у излучины реки, сады разобьем. О полях гречихи, о тракторах, лобогрейках, маслозаводе и лесопилке мечтали. Одним словом, обо всем, о чем может мечтать колхозник. Нет, ты не перебивай меня. Ты думаешь, я буду жаловаться? Ты, наверно, вспомнил, как я с тобой спорил о земле? Да, я крестьянин, я люблю землю. Но то, что я увидел за этот год, заставило меня много передумать. И я хочу тебе вот что сказать: не мне, старому чапаевцу, бороться против новой жизни. Умирает аул Карасяй. Я не знаю, будет ли он городом или рабочим поселком, но я твердо знаю: Карасяй не останется прежним.
Мужчина родится в юрте, а сражается в поле
1
Ранним утром Танхылу подошла к колодцу, чтобы набрать чистой воды. Позже вода уже была мутная, народу теперь в Карасяе вон сколько.
Не успела она вытащить ведро, как в конце улицы заурчала машина. Танхылу закрыла воду шалью, тяжело груженная машина подняла за собой тучу пыли.
За первой машиной показалась вторая, третья…
Старая женщина глядела на них без радости. Не стало, покоя от чужих людей, от шума машин, от грохота станков. Куда делась ласковая тишина карасяевских уличек, изредка нарушаемая мычанием коров, петушиным криком да лаем собак?
Ни днем, ни ночью не переставая гудит земля. В старых книгах писали, что перед концом света вот так же будет стонать земля…
Долго стояла Танхылу, прикрыв шалью ведро, а машины все шли и шли, вызывая в душе тяжелые предчувствия.
Душно стало в родном ауле. Не хватает даже свежего воздуха. Ветер приносил со стороны промысла тяжелый запах тухлых яиц. Говорят, вместе с нефтью поднимается серный газ…
Хотя в Карасяй провели водопровод, Танхылу не пользуется им. Все карасяевцы держатся за свои колодцы. Но и в колодце не всегда наберешь чистой воды – шоферы черпают из них воду грязными ведрами.
Но самое страшное – это нашествие чужих людей. В старых книгах тоже пишут об этом. Перед концом света будто бы соберутся многоязычные народы в одно место, чтобы жить, не понимая друг друга…
Чужие люди принесли чужие слова и чужие песни.
По праздникам не выйдешь на улицу, стыдно смотреть на женщин, которые носят юбки выше колен.
Красота женщины в ее скромности.
Аллах свидетель, продавщица в лавке даже курит… Если женщина курит, носит брюки, что остается в ней от святости и чистоты матери?
Машины проехали, и Танхылу опустила в колодец второе ведро. Взглянула вниз, в полное ведро, и, как в зеркале, увидела свое лицо. Поправила платок. Она повязывает его так, чтобы скрыть от чужих людей даже уши.
И тут ее перехватила вдова Хадича.
– Слыхала, жена Галляма в колхоз вступила? – затараторила она. – Знаешь, что Хамит скрылся? Говорят, убежал из-за старых грехов. Помнишь, два года назад они устроили самосуд? Кто-то, видишь, донес… Ходила за сахаром, привезли в лавку…
Танхылу не знала, как избавиться от Хадичи. За несколько минут она сообщила столько новостей, сколько не успевает сообщить за все утро «черная тарелка» радио.
– Твоя невестка посылает Бурана учиться, одна хочет остаться. Тут немало чужих мужчин на нее заглядывается…
Это задело Танхылу. Она уже давно не питает обиды на Камилю. Хорошей женой оказалась: сын ходит в чистой рубахе, счастливый такой, и внука дружно растят. Хадича по старой привычке чернит невестку…
– Хадича, перестань! – отрезала Танхылу. – Ты не смей наговаривать на Камилю. Не она посылает сына на курсы, а контора.
Вдова сразу начала юлить:
– Я не знала этого… А все же присматривай за Камилей. Сама знаешь, как бывает с красавицами…
Танхылу идет домой, легко балансируя коромыслом.
Женщину никогда не укараулишь, если в ней бес завелся. Она похожа на крепость, которую сдают сами защитники.
Открывая калитку, решила: «Все-таки зайду к невестке. Может, помочь ей надо. Нелегко справляться со службой и домом».
2
Забежав домой, Зифа взволнованно сказала:
– Уехал.
– Кто? – заинтересовалась Айхылу.
– Буран уехал на курсы, На полгода, в Баку…
У матери защемило сердце: никак не может Зифа забыть Бурана. Так уж устроено сердце женщины. Мать ничем не может помочь ей, тут все бессильны. И Айхылу в молодости так же страдала из-за Ясави, а женился он на подруге Айхылу…
– Разве мало хороших парней в Карасяе? – мягко сказала мать, положив руку на голову дочери.
– Таких, как Буран, нет.
– Ты должна забыть его. Он ведь любит Камилю.
Зифа, закрыв лицо руками, разрыдалась.
– Не надо, дочка, не надо.
Сквозь рыдания Зифа говорила:
– Не говори мне о Камиле… Она обманула его, а потом приласкала… Еще говорила про арабов, которые умирают из-за любви!
– По тебе сохнет хороший парень, Хайдар.
– Мама, отпусти меня в город. Я тоже буду учиться на каких-нибудь курсах. Вот увидишь, выучусь. Буду стараться, спать не буду, все время буду сидеть за книгами. И геологию выучу и русский язык, не хуже Камили.
У каждого человека бывают минуты, когда кажется, будто сердце разрывается на части. Такое ощущение было у Айхылу. Прислонившись к печке, она заплакала горькими вдовьими слезами.
Услышав скрип ворот, мать и дочь вытерли слезы. Кто-то шел к ним.
Пришла Камиля.
– Здравствуйте! – произнесла она приветливо.
Айхылу засуетилась:
– Давно не была у нас, садись. Как сын?
Камиля, ответив старой женщине, ласково сказала Зифе:
– Я за тобой пришла. Наши уезжают, Артем Алексеевич и Людмила Михайловна. Хамзин и Ага остаются. Хайдар тоже уезжает вместе с ними в новую экспедицию. Пойдем их провожать?
Айхылу обрадовалась: «Пусть идут, на людях Зифе будет легче, с Хайдаром увидится».
3
…В это ясное сентябрьское утро каждый был занят своим делом. Ясави распоряжался уборкой богатого урожая. Закир, заменяя его в канцелярии, важно разговаривал по телефону с районом. Его жена, Танхылу, стирала белье на Белой. Не по ошибке ли прихватила она и детские пеленки? Нет, не зря в Карасяе говорят: «Сын – кусок сахара, а внук – конфетка».
Кузнец Галлям бил тяжелым молотом, работая без помощника. Звон металла плыл над аулом.
Две подружки, Камиля и Зифа, должны были пройти всю улицу, чтобы попасть в новую контору нефтяников.
– Мой сын уже начал сидеть, – сообщила Камиля Зифе приятную весть.
Зифа думала о своем. Пока Хайдар был в ауле, она не хотела о нем даже думать. Свыклась с мыслью, что он всегда будет любить ее, и эта уверенность позволяла пренебрегать парнем, свысока относиться к нему.
Решение Хайдара уехать в экспедицию поразило ее. Он даже не посоветовался с ней. Зачем же она бежит на проводы как сумасшедшая?
Две подружки, как в хорошее прежнее время, рука об руку шли по улице, привлекая к себе внимание встречных. Наверно, все думали про них: «Какие веселые! Какие красивые!»
Зифа весело улыбалась встречным, а Камиля, как всегда, глядела сдержанно и уверенно. Ее серые глаза не каждого одаривали ласковым взглядом.
Прошли ученики, громко поздоровавшись с девушками. С крыши недостроенного клуба их окликнул парень, подпоясанный брезентовым фартуком.
Зифа спросила:
– Говорят, наш аул теперь будет называться рабочим поселком?
Камиля покачала головой.
– Пока одни разговоры. Да какой же это поселок, если людям приходится жить в землянках? Новых домов – раз, два и обчелся. Пока не проведут железную дорогу, трудно будет со строительством и со снабжением. Так говорит директор треста Ага Мамед.
В самом деле, пока что нефтяники занимаются тем, что перевозят старые дома из окрестных сел. Только пекарню, небольшой клуб, общежитие для девушек построили заново. Всюду разворотили улицы. Навезли камней…
В центре аула на двух столбах висят лампы, но электрический свет еще не горит… Зифе такой Карасяй больше нравится. Она любит людей, шум, грохот машин, толчею на улице, даже чужие песни. Особенно комсомольские!
На окраине аула построили новую вышку. Ближе к Девичьей горе строят еще три. А старые скважины уже дают нефть. Возле них днем и ночью без перерыва наклоняются и выпрямляются белые качалки-лебеди.
Когда девушки подошли к конторе, Шаймурат укладывал на телеги всякий нужный в дороге скарб: котлы, тарелки, веревки, мешки… Ему помогали студенты-практиканты, приехавшие с Кавказа. Хайдар седлал лошадей. Он не заметил Зифу или сделал вид, что не заметил.
Шаймурат приветливо помахал рукой.
– Уезжаем. Далеко, километров за двести на запад. Вот видите, мне не сидится на месте, я теперь сделался открывателем нефти. Про таких, как я, говорят: «Мужчина родится в юрте, а сражается в поле».
Зифа не знала, подойти к Хайдару или нет. Ей захотелось убежать.
– А ты знаешь, Буран уехал на Кавказ, – сообщила Камиля.
Она была счастлива и не могла представить себе, чтобы другие не разделяли ее радость.
Зифа думала о своем. Почему она не замечала раньше, что Хайдар такой гордый? Почему она высмеивала подруг, которые говорили: «Если на то пошло, то Хайдар самый красивый парень в Карасяе. Смотри, какая смуглая у него кожа, а глаза какие черные, а нос прямой и тонкий, как кинжал»?
Хайдар, оседлав коней, ушел в контору.
– Не скучайте без нас, девушки, – продолжал Шаймурат. – Как только нападем на след нефти, телеграмму пришлем: мол, приезжайте.
Из конторы вышли отъезжающие и провожающие. Милованова, одетая по-дорожному, подошла к своему коню. Белов помог ей сесть в седло, что-то сказал, и они рассмеялись. Вслед за ними засмеялись Ага Мамед и Хамзин.
– Так что развертывайтесь, – продолжал, видимо, прерванный разговор Белов. – Особенно внимательно наблюдайте за седьмой и девятой буровыми. Надо проследить, в каком направлении тянется рифовый массив… Еще вот что: поддерживайте связь с Алтынбаевым. Пусть он продвигает вопрос о строительстве железной дороги. Подскажите ему – надо строительство объявить народным.
Милованова нетерпеливо сказала:
– Пора ехать, уже девятый час… Они сами с усами, теперь их заботы уже не касаются тебя.
– Как бы не так! – засмеялся Белов. – Я от них не отстану, семь шкур спущу, если упустят рифовые массивы!
Увидев Камилю и Зифу, Людмила Михайловна подъехала к ним.
– Дайте-ка я вас поцелую, девушки!
Хамзин спросил у Белова:
– Оружие не забыли?
Белов махнул рукой.
– Зачем? Бандитов уже давно переловили… Ну, едем, что ли?
Уже сидя в седле, Белов крикнул Ага Мамеду:
– Да, вспомнил! Не забудьте запросить разнарядку в нефтяные институты. Надо послать побольше башкир на учебу. Человек десять в Баку и столько же в Москву, в институт имени Губкина… Одного Хамзина мало для «Второго Баку»!
…Произнесены последние напутственные слова, и отряд тронулся в путь. Провожающие тесной кучкой столпились у крыльца конторы.
Хайдар только издали помахал рукой.
Зифа изо всех сил сдерживала себя. Неужели вот так и уедет? Ничего не скажет ей на прощанье? Нет, ничего не сказал, даже не оглянулся, погнал свою лошадь вперед. Камиле показалось – дрогнули губы Зифы. Она поднесла уголок платка к глазам.
Вслед за всадниками затарахтели телеги, увозя экспедицию, возглавляемую Беловым, на запад Башкирии. Экспедиция отправлялась на поиски большой нефти, о которой говорил Иван Михайлович Губкин.
Хайдар не оглянулся, даже не взглянул в последний раз на Карасяй. Провожающие все еще стоят, хотя уже трудно различить лица людей, только по одежде можно узнать их.
Они едут мимо Девичьей горы. Зифа следит за Хайдаром. Как в детстве, она загадала: если Хайдар не повернет лошадь вон там, около одинокой сосны, то он уже не любит ее.
Всадники приближаются к одинокой сосне, но Хайдар не оглядывается.
Зифа еще раз сказала себе: если Хайдар не оглянется на Карасяй и после Девичьей горы, то он никогда уже не вернется к ней. Есть такая верная карасяевская примета…
Шаймурат, ведущий новый караван, занят своими мыслями. Его забота – дорога. Не в первый и не в сотый раз выходит он в путь. Вся его жизнь прошла в скитаниях. «Мой народ всегда связывал свою судьбу с дорогами», – думает он, вспоминая, что в старое время роды и племена башкир назывались в зависимости от того, какая дорога пролегала поблизости. Были башкиры Сибирской дороги, Казанской, Ногайской. А теперь у них одна дорога со всеми. Вон впереди едет молодой геолог Белов. За ним – Шаймурат. Позади на телеге едет азербайджанец-студент. По этой дороге поедут крестьяне, живущие в окрестных украинских, татарских, латышских, чувашских, марийских селах. Дорога для всех одна. Вокруг стоят высокие горы, таящие в себе несметные богатства. Справа и слева раскинулись плодородные поля. Над головой – безоблачное небо. А впереди – солнце, жизнь.
