Текст книги "Лебеди остаются на Урале"
Автор книги: Анвер Бикчентаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)
– Что-то голова разболелась, – коротко ответила Зифа, торопясь уйти, чтобы избавиться от дальнейших расспросов. Не могла же она рассказать им о том, что Буран пренебрег ею. До сих пор еще пылали щеки от стыда. Она боялась смотреть людям в глаза. Вдруг узнают, что произошло там, на празднике? И все-таки Зифа не могла ругать Бурана. Она укоряла только себя за безрассудство, за бесстыдство, за глупость, за любовь к Бурану.
Мужчины, здороваясь с девушкой, ласково шутили, все они большие охотники до шуток… Внимание красавицы каждому лестно – и совсем юному, как весенний цветок, и дряхлому, как старая мечеть. Правда, надо отдать им должное: если бы она захотела, то любой с радостью подвез бы ее до самого аула.
На развилке дорог она встретила Закира. Как занятой человек, он всегда опаздывал. Увидев Зифу, он остановил свою гнедую кобылу.
– Не ошиблась ли, девушка, направлением? – любезно спросил он.
– Нет, Закир-бабай.
– Тогда почему убежала с праздника?
Зифа смущенно пояснила:
– Нездоровится мне что-то.
– Пойди отдохни и возвращайся. Если бы я не был в седле, то подвез бы тебя до самого крыльца.
– Зачем? Я и сама дойду!
Закир ударил каблуками по бокам гнедой, и она рванулась вперед, подняв облако пыли.
– Нет, наши парни не умеют ценить красоту, – бормотал он. – Будь мне двадцать лет, разве я позволил бы ей уйти с праздника? Эх, парни, парни!
Дойдя до говорливого ручейка, Зифа опустилась на землю. Вот и сиди здесь, вместо того чтобы повеселиться! Помимо ее воли из глаз брызнули слезы.
Но в таком возрасте печаль не бывает продолжительной. Взглянув на головастые ракиты, распустившиеся над ручьем, она перестала всхлипывать. Ей вдруг показалось, что ракиты с укоризной покачивали вершинами, как будто говорили: «Слабая и смешная ты, Зифа!»
Она закинула на спину косы и подняла к небу заплаканные глаза. Тихо шелестели серебристые листья ракит, весело журчал неугомонный ручеек, вразнобой, точно желая перекричать друг друга, звенели кузнечики, а с места празднества доносился далекий и неясный гул.
Ну можно ли в такой день ей, молодой и сильной, плакать! Зифа наклонилась над холодным ручьем и осторожно, чтобы не намочить волосы, сполоснула лицо. Взглянув в маленькое круглое зеркальце, которое всегда носила в кармане фартука, она улыбнулась и встряхнула головой, точно освобождаясь от навязчивых мыслей.
Поплакала – и хватит!
Перепрыгнув через ручеек, вошла в редкий лес. И тут, на опушке, Зифа наткнулась на Камилю, сидевшую на траве у самой тропинки. Она показалась Зифе такой усталой.
– Ты ли это?
Крепко обнялись, как это бывало прежде, пристально взглянули друг на друга и улыбнулись. Зифа – доброй, радостной улыбкой, Камиля – грустной, виноватой.
– Мы ждали, что приедешь. Хадича-апай[13]13
Апай – тетка.
[Закрыть] говорила всем, что от тебя есть весточка. Она ведь все новости раньше других знает! Обрадовалась, конечно, так долго не виделись. Когда же ты приехала?
Камиля выронила ландыш, что держала в руке. Сделала нерешительное движение, чтобы поднять его, и раздумала.
– Ехали целый день, ночь. Сама знаешь, какие дороги в горах.
– Конечно, утомилась. Не до сабантуя?
– Устала. Так устала…
– Расскажи, как ты живешь? С тех пор как ты уехала, я не знала, что и думать…
Камиля замахала руками, отгоняя пчелу, кружившую над головой.
– Не размахивай руками, и она не тронет тебя, – посоветовала Зифа.
Пчела, пожужжав, улетела. Со стороны Девичьей горы доносился гул.
Радость от встречи с подругой сменилась жалостью к ней.
– Живу я хорошо… Хамит любит меня и боится потерять. Я как-то сказала ему шутя: «Вот так и знай – уйду от тебя. Вернешься домой, а меня уже не будет!» Он испугался и обещал исправиться… Нет, мы хорошо живем!
В душу Зифы закралось сомнение: как же так, говорит – счастлива и собирается уйти от любимого?
– А что плохого сделал Хамит, что ему надо исправляться?
Вместо ответа Камиля разрыдалась. Зифа, как и в былое время, ласково стала утешать ее:
– Если не хочешь рассказывать, не надо. Я не знала…
Вытирая слезы подруги, она подумала: «Нет, от счастья так не плачут!»
– Это я так, – оправдывалась Камиля. – После дороги я совсем не спала. Пойду домой, прилягу.
Но не ушла.
– Буран не женился еще?
Сердце Зифы заколотилось, стало трудно дышать. В душе ее родился страх. После того как Камиля обманула Бурана, он принадлежит ей, Зифе. И она никому не отдаст своего любимого! Никому в жизни не уступит! Разве она, Зифа, не достойна его любви? Разве она нехороша?
– Я пойду! – заторопилась Камиля.
Зифа не стала ее удерживать. Проводив подругу глазами, она торопливо зашагала обратно. А выйдя в поле, побежала…
И вот она снова среди подруг на празднике, Магира смеется, а Зифа ее просит:
– Не говори никому, что я уходила.
Магира весело подмигивает:
– Не бойся, никто не узнает об этом.
Девушки ходят от одного круга к другому. Они посмеиваются над женщинами, собравшимися вокруг самовара, над борцом, аккуратно укладывающим на телегу свои призы: вышитые полотенца, новые сапоги, сукно и ситец.
Сколько веселья вокруг! Женщины и девушки в разноцветных платьях, в ушах у них серьги, на груди позванивают блестящие монеты. А какая нарядная Магира! На сатиновом бордовом платье две оборки. Маленький стоячий воротник скрывает шею, узкие рукава окантованы яркой каймой. Черный бархатный камзол, расшитый бисером. Все обращают внимание на ее красные сапожки из мягкой кожи. Магира то и дело небрежным движением плеч откидывает длинные косы на спину.
Зифу не узнать, будто ее подменили. Вот девушки подошли к толпе, собравшейся вокруг танцоров.
– Нет ли здесь Хайдара? – говорит Зифа.
Хайдара не оказалось. В кругу танцевал стройный парень в полосатых шароварах, заправленных в сапожки. Из-под жиляна[14]14
Жилян – верхняя мужская одежда.
[Закрыть] выглядывала кремовая рубашка. При каждом движении танцора развевались концы цветного пояска.
– Смотри, Магира, у него даже отвороты сапог отделаны тесьмой.
Парень исполнял воинственный танец: он то дробно притопывал ногами, то, подражая всаднику, прыгал с подогнутыми коленями, взмахивая рукой, точно подгоняя плетью коня…
По звукам гармони девушки нашли Хайдара, окруженного молодежью. Буран был здесь. Увидев его, Зифа шепнула:
– Я пойду плясать!
Она протиснулась в круг и громко засмеялась.
– У нас не так пляшут, а вот как!
Кольцо зрителей раздалось в стороны, и Зифа, склонив голову набок, пошла по кругу, глядя на окружающих смелыми, озорными глазами. Все дружно отбивали такт и задорно кричали:
– Эйдя, кызыкай, биеп кал![15]15
Гей, девушка, попляши!
[Закрыть]
Хайдара сменил кураист. Музыкант старательно выводил на своей свирели веселую плясовую. Закрыв верхнее отверстие курая губами, он то вдыхал, то выдыхал воздух, а тонкие длинные пальцы его тем временем приплясывали на боковых отверстиях тростниковой свирели. В круг ворвался Буран, сдвинул фуражку на затылок, закружил вокруг девушки. Толпа одобрительно закричала:
– Эйдя, егет, биеп кал![16]16
Гей, парень, попляши!
[Закрыть]
– Бирешма![17]17
Не поддавайся!
[Закрыть]
Зифа озорно взглянула на Бурана, пошла ему навстречу.
Парень, быстро и часто подбрасывая ноги, вприсядку отступал, заманивал ее в свои объятия.
Зифа плавно поводила плечами, часто ударяла одной ногой о другую. Толпа все прибывала. Кураиста снова сменил Хайдар. Буран не выдержал бешеного темпа, остановился. Тяжело переводя дыхание, удивленно глядел на Зифу.
А девушка продолжала танцевать. Подбежит к нему, прикроет глаза платком, потом отвернется и часто-часто затопает, громко щелкая пальцами, точно дразня и зазывая своего партнера.
Зифа летела, подгоняемая восторженными взглядами и возгласами зрителей. Она гордо несла свое ловкое тело. Короткое белое платье в синюю крапинку поднималось в вихре танца, обнажая тонко очерченные колени. Она торжествовала: Буран здесь, возле нее. Она никому не отдаст его!
Она будет плясать до тех пор, пока не подбежит Буран, не обнимет и не скажет ей: «Довольно плясать, пойдем вместе… Что останется, допляшешь на свадьбе!»
Встреча
1
Над крутым берегом, заросшим низкими ивами, кружились сотни птиц. Буран удивленно остановился, следя за тем, как отчаянно бились черные вороны с чайками. Чайки почти никогда не собираются в стаи, а тут вон их сколько! И ворон не меньше. Ударяя друг друга крыльями, они азартно галдели, суматошно кружились. Не насытившись борьбой в воздухе, спускались на на землю, чтобы продолжить схватку. Весь берег был усеян черными и белыми перьями.
«Видно, чего-то не поделили!» – подумал он.
Буран всегда купался рано утром, до работы. Он облюбовал уютный уголок на изгибе реки, возле небольшого острова. Тут и течение слабое и место глубокое. А самое главное – никто, кроме него, не бывает здесь. Он пришел сюда и на другой день после сабантуя.
В эту пору, от рассвета до восхода солнца, первыми пробуждались птицы. Буран уже подружился с ними. Как только он появлялся на берегу, быстрокрылые ласточки с веселым щебетаньем взлетали вверх, чтобы приглядеться к нему. Исполосовав небо, они снова возвращались в свои глубокие гнезда-норки и маленькими глазками следили за тем, как он барахтался в воде, то кувыркаясь, то ныряя, то вдруг уплывая за остров.
В это утро он все еще был под впечатлением своей победы на сабантуе. Теперь слава о ней пойдет по всей округе. Он понимал, что победа над лесорубом была случайной. Вряд ли ему удастся одержать верх в следующей схватке. Если бы этот лесоруб не разозлил его, напомнив о Хамите, вряд ли нашлось бы в Буране столько упорства и воли к победе. А Хамит, видимо, болтает там, в леспромхозе, о том, как он отбил у Бурана любимую девушку…
Невольно сжались пальцы в кулак.
Подойдя к самому спуску, Буран растерянно остановился: кто-то уже плескался в воде. Он огорчился. Разве мало других мест на реке?
Оглянулся. На берегу лежало женское платье. Оставалось одно – уходить поскорее. Вот не повезло!
Кому это вздумалось так рано купаться? Притаившись за ивами, он раздвинул ветки. Движения женщины ему показались удивительно знакомыми. Сделав большой круг, она повернулась лицом к берегу.
– Камиля! – вырвалось у него.
Буран с горечью подумал: «Теперь она чужая… дальше чужих!» – и хотел незаметно уйти.
Ноги не подчинились ему. И сердце, глупое, удержало. «Так долго ты не видал ее! – говорило оно. – Целых три года! Побудь еще немного, уйти всегда успеешь».
Камиля уплыла к острову, на глубокое место. Легла на спину, подняв фонтан брызг.
Буран пытался пристыдить себя: «Ты подсматриваешь за чужой женой! Это не похоже на тебя, Буран. Ты жалок и смешон!» Но в душе не было обиды.
Камиля плавала легко, по-мужски, уверенно выбрасывая вперед руки; следом за ней расходились мелкие волны. Давно ли Буран учил ее плавать! То было время, когда мальчишки и девчонки купались вместе, пока стыдливость не разогнала их.
Он искал ее на сабантуе, а встретил здесь. Как быть? Еще не поздно уйти… Но гордость встала на колени – он не ушел…
Он видел, как Камиля выходит из воды… Длинные косы упали с головы на грудь. Он подумал, что никогда не видел, как она расчесывает их. Камиля шла к берегу не торопясь. Все такая же красивая. Хамит не смог отнять у нее красоту, усмирить ее гордость.
Выйдя на берег, она встряхнула полотенце. Вспомнил – Камиля всегда боялась жучков и гусениц. Этот ее жест будто снова сблизил их. Чувство, толкнувшее Бурана на борьбу с лесорубом, заставило его выйти из засады.
Шорох напугал Камилю. Она запуталась в платье, попятилась и беспомощно засуетилась. Не то стон, не то радостный возглас застрял в ее горле.
Черт возьми, кто может остановить его! Никто!
– Не надо! – взмолилась Камиля.
Буран, силясь улыбнуться, тихо сказал:
– Не бойся, это я, Буран…
Как будто она не видела, что это он!
– Вот как встретились, Камиля!..
Она молчала. Буран схватил ее холодные, немые от растерянности руки. Камиля опустила голову.
– Взгляни на меня!
Он знал – глаза ее расскажут все… Они никогда не обманывали его.
– Ты так напугал меня. До сих пор дрожу…
Не дав договорить, Буран осторожно притянул ее к себе. В самом деле, она дрожала мелкой дрожью. Но в глазах не было испуга.
Камиля не сопротивлялась, чуть слышно попросила:
– Только не здесь.
Потом наступила тишина! Ему чудился звон колокольчиков в цветке ландыша. Отчетливо слышался тихий свист крыльев летающих над головой ласточек. Он мог бы утверждать, что уши его улавливают шорох муравья, запутавшегося в складках одежды. Еще запомнилось: в ауле жалобно промычал теленок.
Она одевалась не таясь. Его позабавила ее попытка скрыть от него прохудившиеся пятки чулок.
– Камиля! Не торопись!
Ей показалось, что он не понял того, что произошло…
– Не надо, не надо…
Она заторопилась, как в былое время. Теперь перед ним стояла собранная, гордая женщина, маня своей недоступностью, строгостью. Неужели он опять потеряет ее?
– Завтра снова здесь, между рассветом и восходом! Придешь?
– Не знаю…
В ней боролись противоречивые чувства. Надо поскорее уходить. Уже проснулся аул. Их могут увидеть вместе.
Она ушла через поле, ступая по полевым цветам. Так ни разу и не оглянулась…
2
Этот день был самым длинным в жизни Бурана. Парень не знал, как скоротать время. С ожесточением бил он молотом, но и этот тяжкий и радостный прежде труд не приносил успокоения.
– Не понимаю, парень, что с тобой приключилось? – который раз допытывался Галлям. – Не пчела ли тебя ужалила? За все хватаешься и ничего толком не делаешь. Тебе самому теперь помощник нужен. Смотри, забыл положить в горн уголь, пособи мне… В тебе, парень, черт сидит! Вот что! Послушай моего совета, пойди к вдове Хадиче, она знает средство от пчелиных укусов и от кое-чего другого…
Кузнец хохотал до тех пор, пока смех его не перешел в кашель.
Совсем некстати пришел Ясави. Он придирчиво осмотрел отремонтированные жнейки и остался доволен.
– Вижу, ты освоился тут. Только недолго тебе тут оставаться, – сказал он Бурану.
– Как это так? – вскипел Галлям. – Я не останусь без помощника. Вон сколько заказов навалили! Надо сначала спросить меня, согласен ли я.
– Из Уфы прислали бумажку, что нам выделяют грузовую машину, и я сразу подумал про тебя, Буран. Ты ведь хотел стать шофером.
Буран промолчал. Это задело председателя.
– Так, значит, я ошибся? Тебе не хочется садиться за руль?
– Ошибки тут нет…
– Что с ним? – Ясави обернулся к Галляму.
– Да вот я советовал ему сходить к вдове Хадиче…
Ясави усмехнулся и вышел из кузницы. За ним последовал Галлям, рассказывая что-то о своей жене.
Под вечер в кузницу заглянул отец.
– Некогда нам с тобой и словом перекинуться, – начал он, поудобнее усаживаясь возле сына.
– Разговаривать лучше дома, – перебил его Буран. – Успеем наговориться вечером…
Отец, обидевшись, ушел.
«Чего я на него накинулся? – пожалел Буран, но не окликнул отца. – В самом деле, я прихожу домой, когда он уходит, он возвращается – меня нет».
…Камиля не пришла и на следующее и на третье утро.
Буран стал искать встречи с ней. Он подкараулил ее вечером возле колодца. Для отвода глаз попросил напиться; спугнув крикливых гусей, нагнулся над ведром. Она подумала: «Можно протянуть руку и потрепать его за уши».
– Напился? Уходи, Буран, – сказала сурово.
– Буду пить до тех пор, пока не дашь слово, что придешь.
– Я брошу ведро, – пригрозила Камиля.
– Нет, ты этого не сделаешь.
– Уходи, Буран. Вон в конце улицы идет Галлям.
– Он не дойдет сюда, повернет к лавке.
– За нами наблюдает старуха Мунавара.
– Она слепа и ничего не видит.
– А если увидит Хадича? Она насплетничает всем.
– Я окачу ее из ведра.
– Зачем нам встречаться? – уже умоляла Камиля.
– Об этом скажу тебе, когда придешь.
Как только Буран подошел к колодцу, Камиля поняла, что он не уйдет, не взяв с нее слова. Но ведь она твердо решила – аллах свидетель тому – не встречаться больше с ним.
– Ты совсем не думаешь обо мне!
– Я думаю о тебе все время.
– Пусть будет по-твоему, приду.
Он все еще не уходил.
– Иди же, иди!
Теперь он сам напоминал одну из тех суетливых птиц, которые бились над яром в то утро, когда он встретил Камилю. Перестав ходить по берегу взад-вперед, он присел на пенек. Да разве усидишь!
Деревня укладывалась спать. Неугомонная Хадича громко созывала домой своих безнадзорных малышей. С нижней улицы донеслась трель гармони и осеклась. Нет, это не Хайдарова тальянка. Мимо проскакал небольшой табун лошадей: мальчишки отправились в ночное. Интересно, куда они поехали, на заливные луга или к озеру?
На околице, возле коровника, свирепо замычал бык. Не Галлямов ли это бык носился по аулу, круша все на своем пути?
Потускнела гладь реки, ярче выступили на ней блики звезд. Успокоилась рыба, не слышно ни одного всплеска. Несмело заквакали лягушки.
Короткая летняя ночь принесла прохладу, звонкую тишину и покой. Что задержало Камилю?
Она появилась неожиданно.
– Ждала, пока заснет аул. Выскользнула из его объятий.
– Отпусти, Буран… Неужели ради этого хотел встретиться?
Он не сумел скрыть обиду.
– Разлюбила?
И снова, как и тогда, он явственно услышал шорох птичьих крыльев, шуршанье ночного ветра, несшего с лугов дурманящие запахи полевых цветов.
Горячими губами прикоснулся к чутким ее плечам и спросил:
– Почему не отвечала на письма? Почему не дождалась меня?
Она робко дотронулась до его волос – хотела растормошить их, как бывало раньше, до его отъезда на военную службу, да раздумала, опустила протянутую руку.
– Устала ждать. Видишь, я ничего не таю от тебя. Не знала, вернешься ли ты…
Он был благодарен – она ни разу не произнесла имени Хамита. В глазах ее – два крошечных неба со звездами, в каждом глазу – по луне.
Всматриваясь в ее лицо, он заслонил небо, и вдруг в глазах исчезли луна и звезды. Вот так же она была с другим в лунную ночь… Буран невольно отодвинулся и отвернулся.
Камиля почувствовала перемену. И на что она надеялась? Разве исповедь смягчает мужское сердце? Гордость не позволила унизиться, самой потянуться к его губам. Она потеряла его, потеряла навсегда. Не бывать тому, о чем мечталось бессонными ночами!
Молчание длилось долго…
– Мне пора, – проговорила Камиля, надеясь, что Буран задержит ее.
Глядя на ее торопливые сборы, он спросил:
– Завтра встретимся?
Она не уловила в его голосе ни тревоги, ни любви. Ничего не ответив, Камиля пошла, как и в первый раз, через поле, по весенним цветам. Он глядел вслед, не желая спорить с судьбой, чуть слышно повторяя:
– Она не моя… Она не моя…
Новая песня его была так не похожа на ту, которую он пел совсем недавно, в день своего возвращения.
Ветер надежды
1
Солнце – лучшее лекарство от всех болезней. Грешно жаловаться на боль в суставах, когда так греет солнце. Оно горячит кровь, молодит душу. Неисчислимы дары солнца!
Сбросив камзол и войлочную шляпу, Шаймурат подставил под благодатные лучи свою лысую дынеобразную голову. Хорошо!
В такой день забываются все неурядицы жизни. Старик старается не думать о тех неприятностях, которые тревожат душу, как вот эти назойливые осы, летающие над кухней. Кухней Шаймурат называет сложенную из камней под открытым небом и кое-как обмазанную красной глиной печку.
Плохо, когда захромает конь. Плохо, когда выйдет весь запас соли и из-за такой мелочи приходится ехать на базар. Но хуже всего, когда начальники не ладят меж собой.
С самого утра Шаймурат незаметно наблюдает за ними. На заре, еще до того, как задымила кухня, поспорили Казимир и Людмила. Она хотела ехать в долину, а Казимир отменил ее поездку. Разговор был короткий, но Шаймурат уловил нотки раздражения в голосе Казимира, Ученым не подобает спорить из-за мелочей, а эти неуживчивые какие-то, точно карасяйские бабы.
Вот Хамзин, тот ведет себя иначе. Солидный человек! За время работы у геологов Шаймурат изменил свое отношение к нему. Башкир, а в какие ученые выбился! До революции кому могло прийти в голову, чтобы, скажем, губернатор был из башкир, или старшим в аулах, или доктором, или адвокатом… Не было и ученых, в темноте жил народ. И теперь мало еще инженеров и докторов, поэтому Шаймурат гордился Хамзиным. Башкир, а вышел в люди.
Побольше бы таких!
Когда Казимир расспрашивает о делах, Сагит Гиззатович не торопится, отвечает с достоинством.
– На третьем участке то же самое, – докладывает он. – Все породы перемешались, такая каша.
Старик, может, и не точно понял, о чем говорили геологи. Не всегда ведь разберешь, хотя как будто и знаешь их язык. Вот уже лет тридцать он делит свой хлеб с русскими. Вместе с ними работал на рудниках, на сплаве, на строительстве Сибирской железной дороги. А ученые будто на чужом языке говорят. Каждое второе слово незнакомое! От него они ничего не скрывают, доверяют ему. При Шаймурате решаются все важные дела. Только никак он не может понять, как же это так все породы перемешались? Вчера он вслед за Хамзиным спустился в одну из ям, каких тут накопали немало, чтобы взглянуть на эти самые породы. Глина как глина. Камни как камни.
Из ямы вылез с удовольствием. Куда лучше по земле ходить.
Расстегнув ворот рубахи, он счастливо улыбается. Поистине счастлив только тот, кто не придает жизненным неурядицам большего значения, чем они того заслуживают. Только глупец омрачает свой день мелкими неприятностями, мудрый не позволяет горю садиться на свое плечо: оно не седло, и человек не лошадь.
Даже карасяевские заботы, о которых нет-нет да вспомнит старик, не портят ему настроения. Старик лениво думает: купила ли Айхылу сруб у соседей-староверов, как он советовал ей перед отъездом? Жаль, если прозевает… Шаймурат все еще не забыл обиду на председателя Ясави Хакимова. С таким начальником далеко не уедешь! Он сам не догадается позаботиться о вдове. А если ты председатель, то прежде всего помни о других, их заботы должны быть твоими заботами… На прошлой неделе, когда по делам экспедиции Шаймурат заглянул на базар, он встретил односельчан и от них услышал новость: наконец-то прикрыли лавку кривоногого Калимуллы. Говорил Шаймурат торговцу, что дождется он этого. Ну, кто оказался прав?
В лагере тишина. Землекопы встали вместе с солнцем, позавтракали и теперь работают под наблюдением Сагита Гиззатовича. Казимир с Людмилой склонились над большими картами, раскрашивают их, как школьники. Для такой работы могли бы нанять какую-нибудь девчонку.
Усмехнулся старик. От удовольствия сами собой щурятся глаза. Все блага идут от солнца. Старик медленно осматривается вокруг. На травке пасется купленный на базаре жирный баран. На столе – куча караваев. Под рукой наколотые дрова и сухой хворост. Все это продукты небесного светила. Все живое на земле – от солнца.
2
Вот уже несколько минут Шаймурату мешает философствовать человек, появившийся на тропинке. Старик наблюдает за ним. Видно, пришелец из тех, кто торопится жить, – ему до всего есть дело. Как только увидит ямы, тотчас сворачивает с тропинки. Зачем чужому человеку совать нос в дело ученых? Старик неприязненно смотрит на незнакомца. Чего он ищет в горах?
В былые времена никто, кроме охотников да разбойников, не бродил по глухим местам. Крестьянину незачем здесь ходить, у него каждый день на учете, особенно летом.
Незнакомец, видимо, заметил Шаймурата и стал карабкаться в гору. Старик не спускал с него глаз. Время теперь тревожное, всякие люди шляются вокруг. На дорогах участились неприятные происшествия. Мирному человеку хоть не выходи на дорогу. Шаймурат чувствует себя ответственным за лагерь. Кто же, кроме него, будет охранять добро, заботиться о благополучии ученых?
Наблюдая за пришельцем, Шаймурат отмечал про себя: длинный, под стать Ясави. Судя по одежде, не здешний. Видать, привычен к пешему ходу и не избалован, во какую ношу тащит. Другой бы, городской, и не поднял такой вещевой мешок. И на ногах у него не какие-нибудь ботинки, пригодные для гулянья по городским улицам, а добротные сапоги. Видно сразу, что вышел человек в долгий путь.
Незнакомец еще издали замахал рукой.
– Добрый день, старина!
Как будто обрадовался встрече. Сверлит глазами, словно насквозь видит. Наверно, из тех, кто лишнего не станет спрашивать, сам заметит.
– Здравствуй, присаживайся, коли с добром пришел.
Пришелец аккуратно поставил чемодан и сбросил на землю вещевой мешок. Попытался сесть так же, как Шаймурат, подогнув под себя ноги, но не сумел. Для этого нужна долголетняя практика.
Наклонившись к огню, закурил тонкую папироску. Не то у него туго с деньгами, не то неразборчив – все равно чем дымить.
Шаймурат терпеливо ждал, пока заговорит пришелец. Не подобает расспрашивать путника: любопытство – непростительный порок для мужчины.
– Кажется, я попал туда, куда надо, – заговорил пришелец, сняв фуражку. – Скажи, старина, это и есть столица геологической экспедиции?
– Твои глаза не обманули тебя, – подтвердил Шаймурат.
– Начальство дома?
– Какого начальника ты ищешь?
Пришелец, внимательно взглянув на старика, спокойно сказал:
– Казимира Павловича Великорецкого.
– Он сидит в палатке с главным геологом. Карты изучают. Тебе придется обождать. Начальник не любит, когда его отрывают от дела.
Как показалось старику, пришелец спрятал улыбку.
– А ты, значит, оберегаешь покой начальника, вроде как секретарь у него?
Шаймурату не понравилось сравнение. По старой привычке он настороженно относился к таким должностям, как судья, управляющий, секретарь.
– Понимай как хочешь.
– Ты всегда так строг?
Шаймурат решил напомнить пришельцу, с кем он имеет дело. Может, он не знает, куда попал, не знает, что в этом палаточном ауле обосновались ученые.
– Ученого нельзя отрывать от дела. Может, в эту минуту его одолевают большие думы? Отвлечешь – помешаешь. Если бы было просто заниматься наукой, то все бы ею занимались…
– И часто они целыми днями изучают карты?
Старик с достоинством отпарировал удар:
– Они сами над собой начальники… А ты торопишься дальше?
Это был единственный вопрос, который позволил себе задать старик.
– Мне некуда торопиться, я уже пришел на место назначения.
Хотя Шаймурат и не подавал виду, но этот человек все более и более заинтересовывал его. Кто он, этот прохожий? Уполномоченному нечего шляться среди ученых людей. Доктор, делающий уколы чабанам, которые бродят со стадами в горах, вряд ли спутал бы огонь костра чабанов с дымом кухни. На охотника тоже не похож – ружья нет. И откуда он знает, как зовут начальника?..
Пришелец, докурив дешевую папироску, поднялся.
– В какой палатке они сидят?
Старик не скрыл своего недовольства, но останавливать не стал. Там, в палатке, он обожжется, да поздно будет! Казимир сразу выгонит непрошеного гостя!
Длинный парень смело вошел в палатку. Ничего, сейчас вылетит оттуда. Но время шло, а парень все не появлялся. Что за оказия?
Почесав затылок, Шаймурат буркнул:
– Один шайтан поймет, что тут творится!
3
Казимир Павлович, замолчав на полуслове, обернулся к вошедшему.
– Что вам угодно?
Его вопрос прозвучал не очень приветливо.
– Разрешите представиться, – заговорил вошедший, – Артем Алексеевич Белов. Вот мои документы.
Внимательно прочитав удостоверение, Великорецкий, не поднимаясь, протянул руку:
– Будем знакомы. Великорецкий. Милованова, исполняющая обязанности главного геолога.
Наступила неловкая пауза. Фамилия пришельца ничего не говорила Миловановой. Не знала она и того, что написано в бумажке, которую привез Белов, и все-таки заволновалась.
Казимир Павлович не мог объяснить себе появление нового главного геолога. И как вести разговор с двумя главными геологами?
– Что ж, Людмила Михайловна, придется нам отложить…
Видимо, Великорецкий хотел остаться наедине с неожиданно нагрянувшим Беловым.
– Простите, быть может, мне заняться подготовкой будущих участков?
– Пока не стоит… А впрочем, займитесь. Потом мне покажете.
Белов с любопытством следил за тем, как Людмила Михайловна поспешно собрала карты, резко поднялась, чуть не опрокинув стол, и вышла из палатки. «По-женски показала, что недовольна моим появлением, – улыбнулся он. – Что ж, мне не привыкать. Не могу похвастаться успехом у прекрасного пола – неуклюж от рождения…»
Казимир Павлович приглядывался к человеку, с которым ему предстояло работать. С чего начать разговор?
– Значит, прибыли к нам в качестве комиссара? – улыбнулся он, приглашая Белова сесть.
– Почему же в качестве комиссара? – удивился Белов.
– В Академии наук мы называли Губкина в шутку комиссаром.
– Не слышал об этом, – сознался Белов.
Казимир Павлович не то шутя, не то всерьез продолжал:
– Если иметь в виду, что начальник экспедиции является беспартийным специалистом, или, говоря языком нынешних газет, «старым спецом», то, наверно, к нему положено приставлять комиссара? Не так ли?
Белов подумал: «Оригинальная манера разговаривать. Как тут быть? Отвечать в таком же шутливом тоне? Но ведь перед тобой сидит старый, опытный геолог, по книгам которого ты сдавал в свое время экзамены в институте. Быть может, он обижен на нашу политику по отношению к старой интеллигенции? Часто бывает – без всяких оснований обидят человека недоверием».
– Мне кажется, что экспедиции нужен главный геолог, а не комиссар, – ответил Белов.
Казимир Павлович промолчал. Он с любопытством разглядывал Белова. «Из новых, пролетарских кадров, – размышлял он. – Наш преемник. Такие, как он, понесут знамя русской науки. Только что из этого выйдет?»
– Вы давно из Москвы? Как столица наша поживает?
Белов понял, что начальник экспедиции прощупывает его, присматривается. Придется поддерживать этот ни к чему не обязывающий разговор.
– Вы, наверно, видели Качалова? – продолжал Великорецкий.
– Видел. Хороший артист. И…
Казимир Павлович развел руками.
– Всех вас научили давать самые общие оценки: отличный, хороший, так себе артист… Или так себе ученый… А нас в старое доброе время учили составлять обо всем свое собственное мнение. Для меня Качалов не просто хороший артист. Он гордость русского искусства. Качалов, Шаляпин и Горький – вот настоящие три богатыря.
Белов промолчал. К своему стыду, он всего три раза видел Качалова на сцене, а Шаляпина, который за границей, и вовсе не мог слышать.
Великорецкому, видимо, стало неловко за свою атаку. Постучав пальцами по столу, он миролюбиво спросил:
– А до нас где служили?
Пришлось коротко рассказать о себе: работал на заводе, был послан в деревню с продотрядом, потом на рабфак, институт и год работы в экспедиции, в Туркмении…
– Значит, геолог вы еще молодой.
– Да, только начинаю.
Белов говорил неторопливо, как бы взвешивая каждое свое слово. «Какой у него подбородок! – подумал Казимир Павлович. – Романисты утверждают, что такой подбородок – признак упрямства. Удивительные люди эти писатели! Силу воли ищут в форме подбородка, а ум определяют по форме лба. Чушь какая-то!»
Казимир Павлович поднял глаза.
– Вы знали, кто до сих пор был на вашем месте?
– Да.
