Текст книги "Лебеди остаются на Урале"

Автор книги: Анвер Бикчентаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

Погоня

1

Временами Казимир Павлович терял сознание. Он как бы блуждал в густом тумане, и события, о которых он вспоминал, дробились на какие-то бесформенные куски, бессвязные обрывки. Тело металось в горячке, горло пересохло, в ушах стоял звон.

Казимиру Павловичу мерещился океан. Он хотел окунуться в холодные волны, но его не пускали чьи-то цепкие руки. Из тумана выплывало лицо Шаймурата. Обрадованный Казимир Павлович умолял отвести его на вершину горы: там снег и легче дышится.

Лицо Шаймурата исчезало, оставался только багровый брезент палатки и знойный, раскаленный воздух, как из горячей печки.

Приступ малярии повторялся через день. Один только день оставался Казимиру Павловичу для работы и для того, чтобы набраться сил для борьбы с очередным приступом.

И вот снова начинает его знобить. Хочется горячего чаю, хочется, приняв хину, закутаться в одеяло и лежать без движения, не дыша.

– Эй, кто там есть?

Голос старческий, с хрипотой, немощный.

– Чего тебе, Казимир? – спрашивает Шаймурат, просовывая голову в палатку.

– Крепкого чаю.

– С листьями смородины?

– Да, конечно. Что у нас нового?

Старик опускает глаза, внимательно разглядывает полог палатки.

– Людмила бросает нас.

– Принеси чаю и позови ее.

Давно ли он, старый человек, опытный геолог, уговаривал Людмилу Михайловну податься в дебри Южного Урала, искренне желая увлечь ее трудом искателя и исследователя? Это было всего полгода назад. И он уговаривал ее искренне, веря в успех дела. А теперь Милованова собирается бросить экспедицию, и у него нет уверенности в том, что ей следует остаться здесь, нет тех добрых и ярких слов, которыми можно было бы зажечь юную душу. Погас внутренний огонь, который освещает путь человеку. Когда же пришло это безразличие?

Казимир Павлович старается придирчиво разобраться, когда и что убило в нем веру в себя, веру в науку.

Быть может, это случилось в день приезда Белова? Или когда Москва с подозрительной быстротой дала согласие прислать буровое оборудование? Или когда перед ним сидели опытные сейсмологи, беспристрастно читая свою картограмму?

Он не может установить точную дату, когда его душу охватила апатия. Видимо, из множества сомнений и огорчений родилось безразличие.

Но он не собирается мириться с этим. В нем еще не все потухло.

Из груди вырывается стон, не хватает воздуха. «Проклятая болезнь отняла все силы! Только бы подняться на ноги, крепко встать на землю, тогда еще повоюем!»

Утром, во время завтрака, он невольно подслушал разговор землекопов. Один из них сказал: «Я думаю так, что лопатами не добраться до нефти». Другой ответил: «По-моему, тоже – не добраться». Первый продолжал: «Слыхал я, главный геолог собирается открывать буровую контору. Вот у него, чай, можно заработать!» Второй поддержал его: «Наверно, можно».

И они тоже только и смотрят, куда бы сбежать!

Казимир Павлович услышал легкие шаги Миловановой. Ему вдруг захотелось пожаловаться ей, добиться ее сочувствия.

– Можно к вам?

– Прошу.

– Я и сама, без приглашения, собиралась зайти попрощаться.

– Садитесь, – попросил Казимир Павлович. – Я рад вас видеть. С удовольствием поменялся бы с вами местами.

Ей стало жаль старого и больного человека.

– Вам следовало бы лечь в больницу, заняться лечением.

Сочувственные слова вызвали неожиданную реакцию. Нет, он не хотел быть жалким в ее глазах.

– Это все пустяки. Конечно, придется недели две поваляться в постели, но, черт возьми, рано или поздно малярия отстанет.

– Возле вас нет близкого человека. Вам следует беречь себя.

– Оставим этот разговор… Какие у вас планы? Надеюсь, вы не в обиде на меня?

– Что вы!

– Белова навязали вопреки моей воле…

– Забудем это.

– Нет, не забудем… Есть вещи, с которыми не шутят. Артем Алексеевич с жаром взялся за подготовку бурения. Сложилась редкая ситуация: под крылышком одной экспедиции мирно уживаются две. Боюсь, что мое попустительство дорого обойдется. Кроме всех доводов против бурения, которые я приводил, есть еще один очень серьезный. Везде – и в Техасе, и в Баку, и в Ираке, и в Венесуэле – нефть залегает не в таких древних структурах, как уральская.

– Вы не волнуйтесь, – мягко успокоила Людмила Михайловна. – Сами понимаете, рано или поздно все равно пришлось бы бурить. Другого способа проверки противоречивых гипотез нет. Надо смириться с тем, что делает Белов. У вас совесть чиста.

Великорецкий откинул одеяло, точно собираясь вскочить.

– А кто будет отвечать за промотанные миллионы? К ответу потянут Великорецкого. Скажут: «Кому доверили экспедицию? Тебе. Куда смотрел, у кого на поводу был? У мальчишки?!»

Миловановой не хотелось продолжать этот разговор. Она пришла прощаться.

И хотя Миловановой было приятно, что Казимир Павлович ругает крикуна и грубияна, но природная честность взяла в ней верх, и она сказала неохотно:

– Белов тоже рискует.

Упоминание о Белове взбесило старика.

– Вы думаете, я боюсь риска? Я не выношу громких и пустых слов. В Туркмении тоже были такие «смельчаки» – поторопились заложить скважины, а потом пришлось их законсервировать. А «смельчаков» будут судить!..

Людмила Михайловна не находила слов, чтобы утешить Казимира Павловича. Она сама нуждалась в утешении.

Ссора с Беловым открыла ей глаза на все. И как она раньше не разглядела, что главный геолог – просто-напросто самовлюбленный, ограниченный человек! Он даже не нашел нужным объяснить ей, зачем ему понадобилась эта нелепая контурная карта с вышками. Верно, для каких-то очередных махинаций… И кто ему дал право кричать на нее? Пожалуй, ее больше всего злило сейчас то, что она растерялась тогда, не дала ретивому крикуну достойной отповеди.

Обидно, что она так ошиблась в Белове: принимала его за человека, который призван найти нефть на Урале. Он, может быть, и найдет нефть, но она не согласна быть слепой исполнительницей чужих честолюбивых планов. И дело тут не в славе. Сначала Великорецкий, а теперь Белов, каждый по-своему, отняли у нее чувство вдохновенной радости, которое должно сопутствовать самоотверженному и тяжкому труду скитальца-геолога. Они убили ее мечту, а работать из-за одной зарплаты, как Хамзин, она не хочет.

Нет, лучше уехать!

– Прощайте, Казимир Павлович. Что передать Москве?

– Прощайте, Людмила Михайловна, – устало откинулся на подушку Великорецкий. – В Москву я подробно напишу. Пусть Шаймурат отвезет вас на станцию.

– А как же вы один останетесь? – запротестовала она.

– Ничего, Хамзин приставит ко мне кого-нибудь из рабочих. Счастливого пути!

И вот настала минута, когда все чемоданы и рюкзаки погружены в телегу. Перед палаткой стоит запряженная лошадь. Впервые Людмиле Михайловне захотелось плакать. Она отвернулась, чтобы смахнуть слезинку, застрявшую в ресницах.

Шаймурат напоследок спросил:

– С Хамзиным попрощалась?

– Да.

– Ничего не напишешь Белову?

– Нет.

– А что ему передать?

– Ничего.

Старик осуждающе покачал головой: так нельзя уезжать.

Тогда она сказала:

– Передашь, что желаю ему удачи.

2

Неожиданный отъезд Миловановой поразил Белова. «Девчонка!»

– На мой взгляд, вы поступили недальновидно, отпустив Людмилу Михайловну, – упрекнул он Хамзина. – Мне удалось отвоевать площадь для буровой конторы. Оборудование в пути. Теперь нам дорог каждый специалист.

– Насколько мне известно, Казимир Павлович удерживал ее до последней минуты, но она настояла на отъезде. Что ж тут поделаешь?

Они вдвоем вошли в палатку начальника экспедиции.

Великорецкий держался молодцом. Даже приподнялся, увидев своих коллег. Спрятав страдальческую улыбку, он сказал Белову:

– Вы совсем забросили базу экспедиции. Следовало бы побывать на местах горных разработок. Кстати, Сагит Гиззатович пополнил геологическую карту интересными находками.

Белов, к удивлению начальника экспедиции, принял близко к сердцу совсем другое – отъезд Людмилы Михайловны.

– Видно, вы недостаточно настойчиво уговаривали Милованову остаться. Мы не имеем права разбрасываться такими работниками, как она. С какими глазами мы будем требовать новые кадры в главке? Надо ее вернуть.

– Слишком поздно вы спохватились. Завтра в полдень она приедет на станцию, а через двое суток будет в Москве.

– Придется мне самому ехать за ней.

Хамзин улыбнулся.

– Вряд ли она вас послушается. Мы ее лучше знаем.

Белов вышел из палатки.

– Буран, оседлай мне свежего коня. Еду на станцию.

– Лучше ехать с утра.

– Это почему же?

– Дальняя дорога, мало ли что может случиться…

– Чепуха!

– Одному вам ехать нельзя, – насупился Буран. – Я тоже поеду.

– Это еще что за новости? – рассердился Белов. – Делай то, что приказывают. Останешься тут: Шаймурат уехал, некому ухаживать за больным… За него головой отвечаешь. Понял?

Белов больше всего боялся, что Милованова может неправильно понять его преследование. Она нужна ему как геолог, и только. И он постарается ей это объяснить…

Проскакав километров десять, он дал передышку коню. Солнце садилось, косыми лучами лаская верхушки деревьев. Птицы тихо щебетали, готовясь ко сну. Он невольно залюбовался красивой лесной опушкой.

Чем дальше он углублялся в лес, тем ближе подступали к дороге лохматые деревья. Все реже и реже встречались веселые, живописные полянки.

Он хотел представить себе лицо Миловановой, когда она увидит его. Обрадуется? Вряд ли. Удивится? Скорее всего.

Что он ей скажет? Потребует вернуться в экспедицию. Но она ведь может не послушаться. Что тогда? Он очутится в смешном положении и перед ней и перед экспедицией. Да, это, пожалуй, посложнее, чем провести еще одно собрание с крестьянами.

Впереди, на повороте дороги, Белов увидел двух людей. У одного из них ружье, у другого – винтовка. «Наверно, охотники!» – обрадовался он и натянул поводья, чтобы нагнать их: в компании веселее.

Однако, вспомнив недобрую славу о лесах, оглянулся и увидел позади себя еще двух вооруженных людей. «Странно, – забеспокоился он. – Вроде как под конвоем еду».

Теперь он почти не сомневался, что угодил к бандитам. Как быть? Без оружия бесполезно вступать в борьбу с четырьмя вооруженными людьми. И бежать уже поздно. Остается только ждать, чем все это кончится.

Его конвоиры шли некоторое время в одном направлении с Беловым, пока передние не остановились у обочины дороги. Все сомнения исчезли – влип в скверную историю!

Белов продолжал ехать. Когда поравнялся с людьми, они подняли винтовки. «Красноречивая команда», – усмехнулся он.

– Слезать, что ли? – спокойно спросил Белов.

– Сходи!

Подошли и те двое, которые шли сзади. Белов внимательно оглядел бандитов. Одежда поистрепалась, отметил он. Не легко жить в лесу. У одного прогорел рукав у костра. Вооружены чем попало: берданка, обрезы, только одна настоящая трехлинейка. Бандиты смотрели хмуро, но без злобы.

– Какой номер сапог? – спросил один, блеснув узкими глазами.

– Сорок второй, – ответил Белов. – Вообще-то говоря, я ношу сорок первый. Не было подходящего номера, пришлось намотать портянки.

– Сымай! – приказал бандит.

Подумал – снимать или нет? Все равно один конец! Но еще светилась надежда: а может, не убьют?

Сняв сапог, не удержался, чтобы не пошутить:

– Второй тоже? Не будешь примерять?

– Оружие есть?

– Вот в том-то и беда, что оставил в экспедиции.

– Выворачивай карманы!

Белов заупрямился. С какой стати? Пусть проваливаются ко всем чертям!

– У нас совести нет, – напомнил бандит. – Можем и пристрелить…

Так глупо попался! И все от излишней самоуверенности. Мало тебя, Артем, учила жизнь! Ведь Буран предупреждал, не отпускал одного.

– Брюки тоже снимать?

Бандиты промолчали. Стали о чем-то между собой советоваться. Белов уловил только одну фразу: «Чтоб не узнал рыжий…» Кто это, главарь? Видно, боятся этого рыжего и не знают, что с ним, Беловым, делать.

Бандит с маленькими глазами сказал:

– Видишь, какое дело. В лесу мы бродим давно и газет не читаем. Расскажи, что делается в мире.

Белов не поверил своим ушам. Ему приходилось беседовать с красноармейцами, строителями, со студентами, товарищами по институту. Вот уж никак не думал, что придется агитировать бандитов, да еще под дулом винтовок. Хотят получить информацию, прежде чем убить.

Нехотя – ему теперь было все равно – он сказал:

– Ну, вот что скажу я вам, граждане… Как долго вы собираетесь тут оставаться? Если ждете падения колхозов, то напрасно. Этот узел крепко завязан, на века. Вот и пошевелите мозгами, как вам быть.

Один из бандитов нетерпеливо перебил Белова:

– Как заграница думает о нас, насчет разорения зажиточных людей в России?

Белов опешил. Только сейчас у него прояснились глаза.

Бандиты видели в нем представителя Советской власти, класса, который изгнал их из родных аулов, и они ждали от него ответа. Нет, не обочина дороги разделяет его от бандитов, а настоящая граница. Он стоит перед врагами. И он должен бороться с ними единственным оружием, которое у него осталось, – словом. Надо убить у них всякую надежду на победу!

– Да, всюду старый мир катится ко всем чертям! Не верите, вот вам факты… Миллионы немцев за Тельмана. Да, да! Перед смертью дерутся между собой китайские генералы! Забурлила Испания. Король Альфонс показал пятки, еле отдышался в Париже… Кризис потрясает Великобританию. Принят закон об отмене золотого стандарта!..

Сколько времени Белов бросал им в лицо жесткие слова? Десять минут, час? Он не знает. Он убивал в них веру, которая еще теплилась, веру в международную реакцию.

– Нет, японцы застрянут в Китае, до Сибири не доберутся, – отвечал он. – Никто другой тоже не протянет вам руку. Буржуазии не до вас, ей своих забот хватает. Она катится навстречу гибели!..

Рассказ о международном положении не принес утешения бандитам. И тогда тот самый, что раздел Белова, спросил с тоской:

– А про амнистию ничего не слышно?

– Какую амнистию?

– Для нас… кто скитается в лесах.

Бандиты ищут пути для отступления. Они видят: бороться с народом бесполезно.

Внимательно выслушав его, бандиты стали совещаться. Белов ждал, чувствуя, как лесная сырость проникает сквозь портянки. Он не думал о смерти, но о нефти и Миловановой он тоже не думал. Было обидно, что не захватил нагана. И еще в нем жило странное чувство – будто все это происходит не с ним, а с кем-то другим, лишь немного ему знакомым.

– Вот что мы решили, – сказал бандит с винтовкой. – Отпускаем тебя. Поторапливайся, пока не передумали.

У Белова не шевельнулось чувства благодарности к этим людям – не от хорошей жизни они стали такими добрыми. Садясь на коня, он усмехнулся: придется догонять Милованову без сапог!

3

Шаймурат не удивился, когда узнал, что Милованова уезжает. Он это предвидел. Женщина не может надолго увлечься человеком или работой. Она сердцем решает, а мужчина – разумом. Поэтому решения мужчины более тверды и долговечны.

Старику нелегко расставаться с ней. Хороший человек, чистая душа! Но он ничем не проявляет своих чувств.

Показная радость не настоящая. Горе нельзя излить слезами. Настоящая тоска – в молчании, когда никто не знает, как изнывает твоя душа.

Старик догадывается – не по доброй воле уезжает Людмила Михайловна, но о причине отъезда не спрашивает, не положено мужчине проявлять любопытство.

С одним не согласен Шаймурат: почему одни люди становятся начальниками над другими? Став главным, человек увольняет с работы другого человека, судит его, сажает в тюрьму, даже выносит смертный приговор, точно это он дал жизнь казненному. Никто не имеет права отнимать жизнь у человека!

Людмила будет жить в городе, в высоком доме. Обзаведется семьей и забудет, что на свете живет Шаймурат… Нет, не забудет! Нельзя выбросить из памяти того, кто с тобой из одного котла ел.

Сняв буденовку и ослабив вожжи, старик предается размышлениям.

Когда тебе всего восемнадцать лет, думает он, то тридцатилетний кажется пожилым человеком. Но и в тридцать лет сердце бьется с юношеской прытью, и сумасбродная молодость твоя горделиво взирает на сорокалетних как на людей, оставивших позади самую красивую пору жизни. А что думают сорокалетние о тех, кто старше их вдвое?

Счастье не только в юности. И в восемьдесят лет человек чувствует себя счастливым, когда у него ясная голова и здоровое сердце.

Старость – это не только борода и ревматизм. Человек, дальше других прошагавший по тропинке жизни, больше других испытавший радостей и горестей, человек, давший жизнь близким, а может быть, и отнявший в бою жизнь у врага, – вот что такое старик. Старик с высоты лет спокойно взирает на суету жизни. Он умеет относиться к людям снисходительно. И Шаймурат пользуется этим своим правом.

В последнее время он так стал говорить о начальнике своем, Казимире: «Начальник – не начальник».

А Хамзиным гордится: «Ученый человек, все секреты Урала знает».

Белов смущал Шаймурата с самого появления. Но все же он раскусил главного геолога: «У него кошачья хватка, а взгляд беркута!»

В устах Шаймурата это высшая похвала.

К Миловановой старик относился как к внучке. Кто припрятывал вкусный кусок для нее? Кто кормил медом, присланным из Карасяя? Кто незаметно опускал полог палатки, чтобы ее не ели комары? Доброе дело надо совершать незаметно!..

Когда перед Шаймуратом появился Белов на коне, старик не удивился. Как будто он ожидал его.

Он молча слушал разговор двух геологов.

– Доброе утро, беглецы! – вот что сказал Белов.

Шаймурат кивнул головой, а Людмила удивилась:

– Как вы тут оказались?

– Я за вами!

Она отвернулась.

– Я уже попрощалась со всеми… Меня отпустил Казимир Павлович.

– Но у вас нет разрешения главного геолога!

– Не могла же я ожидать вашего возвращения.

После этой перепалки Белов крикнул:

– Шаймурат, поворачивай оглобли!

– Нет, Шаймурат, поезжай дальше! – потребовала Людмила Михайловна.

Старик не торопился выполнять их приказания. На одной лошади нельзя одновременно ехать в разных направлениях. Он был уверен, что рано или поздно они найдут общую команду, и его не огорчал спор между ними: молодые всегда договорятся. Такой, как Белов, не отступит, а женщина должна уступить!

– Что я сказал тебе, Шаймурат? – рассердился Белов.

– Мы поедем на станцию, – возразила Людмила Михайловна, забирая вожжи в свои руки. – Только на станцию, и больше никуда.

Белов поставил коня поперек дороги. В доброе старое время так поступали, когда встречали достойных противников. Молодец Артем!

Шаймурат удивился, почему Белов сидит на коне. С женщиной лучше разговаривать, стоя рядом, глядя ей в глаза. Через глаза можно увидеть женскую душу… И вдруг ахнул: главный геолог был без сапог! Странное дело. Может быть, так торопился, что не успел обуться?

Увидев, что спор затянулся, Шаймурат спрыгнул с телеги и отпустил чересседельник. Конь не должен страдать оттого, что люди не могут договориться.

Белов тоже сошел с коня.

– Обиделись? Простите, но я вам прямо скажу: вы поступили как институтка. Взяли и бросили экспедицию из-за пустяка. Я наговорил тогда много лишнего, каюсь, но нельзя же из-за моего головотяпства кидаться в панику. Неужели вы не понимаете значения того, что мы тут с вами делаем?

Он так пробирал Людмилу, что она, бедная, слова вставить не могла. Кричал на нее, как не всякий кричит… на свою жену, а потом, когда немного успокоился, все поминал какого-то Губкина и Казимира, начальника.

«В доброе старое время, когда встречались девушка с парнем, не было никакого крика, – размышлял Шаймурат. – Говорили про цветы, про птиц, пели песни. Вели себя как люди. У образованных все иначе. Не умеют ласково говорить…»

Старик обиделся на них и, бросив телегу, пешком зашагал обратно. Он не хочет иметь дело с сумасшедшими!

Шел и сердился на себя. «К ученым потянуло тебя, старого. Нет лучше простых людей! И чтобы ноги твоей больше не было в этой самой экспедиции…»

Пройдя несколько верст, Шаймурат обернулся, услышав позади стук телеги и конский топот. Людмила хмуро правила конем, а Белов весело подмигивал старику.

– Что же ты, Шаймурат, бросил коня? – мягко спросила Людмила.

«Зачем же ты, моя милая, три часа канителилась, если знала, что все равно вернешься в экспедицию? – подумал он. И сам же ответил: – Если бы женщина походила на мужчину, ее звали бы мужчиной».

Ничем не проявляя своего отношения к происшедшему, он деловито заметил:

– Перед тем как браться за вожжи, следует проверить сбрую. Дай-ка затяну чересседельник…

Выйду замуж в непогоду

1

Хайдар все подгонял и подгонял лошадей, а сноровистые вязальщицы снопов шли за ним по пятам. Он должен выдержать соревнование с этими разъярившимися женщинами. Тем более что среди них и Зифа. Ничего не поделаешь, старайся, парень!

При каждом повороте в конце поля он оглядывался на Зифу, и невольно на память приходило сравнение с птицей. Кто не видел, как взлетают журавли.? Журавль не сразу взлетает, как тысячи других птиц, он сначала пробежит, вытянув шею, чтобы набрать скорость, и только после этого раскроет свои большие крылья.

Зифа была похожа на журавля, набирающего скорость.

Ранним утром она еще находила время взглянуть на дорогу, по которой сновали машины, проходили нефтяники. Собственно говоря, ее интересовал только один нефтяник, Буран, и она ждала его. Встретив Зифу, он обязательно заговаривал с ней. И на этот раз он что-нибудь скажет, не важно что.

Увлекшись работой, она перестала думать даже о Буране. Кроме толстых, пузатых снопов, девушка уже ничего не видела. Она умела увлекаться.

Руки машинально брали заранее сделанное свясло. Охапку скошенной ржи девушка прижимала коленом к земле, связывала сноп и перебегала к следующей кучке ржи, чтобы повторить то же движение. Жаль, что нет Бурана. Посмотрел бы, как Зифа умеет работать.

«Не беда, – утешала она себя, – не увидит, так все равно узнает, услышит от других».

Мать Зифы Айхылу выполняла более легкую работу. Годы не те. Она ставила снопы, связанные дочерью, в крестцы; девять снопов в кучу и десятый сверху, как навес.

В свое время не было в Карасяе никого, кто так быстро и умело вязал бы снопы, как Айхылу. Поверьте, не было.

Часа через два мать с дочерью далеко ушли вперед от своих соседок, Танхылу и Назифы, тоже опытных вязальщиц. На этом, казалось, можно было бы и успокоиться, но что-то необыкновенное делалось сегодня с дочерью. Она не оглядывалась ни на мать, ни на соседок, не глядела даже на солнце, которое припекало все сильнее и сильнее. Ее белый платок, завязанный на затылке, мелькал в море хлеба, как чайка среди прибрежных камышей.

Зифа потеряла счет минутам и снопам. Неистовая сила носила ее по полю. Пот, стекая с висков, разъедал глаза. Но руки не чувствовали усталости, поясница не ощущала боли.

Десять секунд нужно, чтобы связать сноп. Сколько же получается снопов за один час? А за весь день? Некогда считать. Чем больше, тем лучше.

Перерыв на обед сделали, лишь когда зной стал нестерпимым, от жары захватывало дыхание. Выпив один за другим три стакана холодного айрана, Зифа сразу заснула в тени крестца.

Айхылу не спала. Каждый раз, когда дочь озабоченно поднимала голову, мать мягко успокаивала ее:

– Поспи еще малость. Мы связали много, почти две нормы.

После обеда Зифа снова по-журавлиному носилась по полю, налетая на работу. Мать с трудом поспевала за ней.

Лобогрейка, стуча прикованными крыльями, кружила вокруг поля. Хайдар не первый год косил и должен сознаться, что никогда еще не видел такой азартной работы. Словно бес вселился в этих женщин!

В глубине души он гордился Зифой. Ему приятно было, что любимая старается ради него.

– Эй, Зифа, не торопись! – кричит он, придерживая лошадей. – Загонишь меня и бедных лошадок.

В ответ Зифа только махнула рукой, будто говоря: знай, мол, поторапливайся, иначе на пятки наступим. Вот будет смеху!

Солнце, как назло, не торопилось садиться. Постепенно росла неприязнь к нему. Какое же медлительное это солнце! Ему легко пройтись по небу. Небось у него поясница не болит и пот с него не льет в три ручья.

Руки покрылись царапинами, во рту пересохло. Теперь нет той легкости и грации в движениях Зифы, что были с утра. Солнце, пожалей девушку!

Первой сдалась Айхылу. Развязав фартук и стряхнув пыль, она сказала:

– Больше не могу и шагу ступить!

Пришло время и для Зифы. Выпрямилась, чтобы взглянуть вперед. Море ржи! Оно и рокочет, как настоящее море, издалека доносится стук лобогреек, где-то глухо ворчит трактор. «Наверно, у нефтяников», – подумала девушка, медленно опускаясь на землю.

Приятно лежать, растянувшись на еще не остывшей земле. Вот так, не шелохнувшись, лежать бы до утра, глядя в ночное небо. Она расстегнула платье, чтобы ощутить прохладу вечера.

Айхылу пошла за бригадиром. Лобогрейка перестала шуметь, постепенно затихало поле-море.

Недалеко от Зифы разговаривали женщины. Она узнала их по голосам. Неторопливый женский разговор вели матери двух парней – Бурана и Хайдара, двух близких ей людей. О чем же могут говорить матери? Конечно, о своих сыновьях и будущих невестках.

– Мой не торопится жениться, – вздохнула Танхылу. – И сватов присылали, и сама не раз говорила с ним, и отец намекал…

– А мой не чает души в Зифе… – говорила Назифа.

Зифе приятен этот разговор, пусть он продолжается хоть до утра!

Приближающиеся голоса прервали беседу женщин. Зифа узнала голос Ясави, с ним бригадир Давлет и Хайдар. Они считали снопы.

– Сто сорок пять крестцов, – сказал Ясави.

– С тем вон сто сорок шесть, – поправил Хайдар.

– Пусть будет по-твоему. Сто сорок шесть, сорок семь, сорок… Айхылу, а где твоя дочь?

– Тут где-то. Позвать ее?

– Ладно, обойдемся и без нее. Сто сорок восемь…

Голоса удалились. За Ясави ушли и старые женщины. Кругом все стихло. На землю опускалась короткая летняя ночь.

Зифа не торопилась домой, надеясь, что нефтяники и с ними Буран нагонят ее. Она сама скажет о снопах, если он не догадается спросить.

Возле мельницы, на небольшой речке, впадающей в Белую недалеко от аула, ее нагнал запыхавшийся Хайдар.

– Искал, искал тебя в поле, не нашел. Думаю: не может быть, чтобы так скоро ушла домой, – говорил он, шагая с ней рядом. – А здорово ты сегодня работала. Знаешь, сколько снопов связала?

Она лукаво улыбнулась.

– Сколько насчитали?

– Две тысячи шестьсот сорок!

– Это на двоих! Нас было двое: я и мама.

– Все равно много, – сказал он. – Я понимаю, ради кого ты старалась… Спасибо. Вот решил с тобой поговорить…

Зифа, бросив на него настороженный взгляд, торопливо сказала:

– Взгляни на дорогу! Опять едут!

Хайдар, недовольный тем, что она, как всегда, уклоняется от разговора, проследил за ее взглядом. В самом деле, по дороге из города шли тракторы, волоча за собой прицепы. На прицепах стояли громадные станки.

– Ну, что там такое? Не видела тракторов, что ли?

– Понимаешь, у меня такое чувство, будто в моей жизни все должно перевернуться. Глупо, правда?

– Почему же глупо? Кто знает, может, все пойдем к ним работать. Вон сколько людей понабрали в контору.

В это время совсем некстати их нагнали женщины. Они уже прослышали про успехи Зифы и стали с пристрастием допрашивать девушку, успевай только отвечать: сколько снопов, связала, во сколько начала? Неужели заранее приготовила свясла?

Опять упустил удобный случай! Хайдар с грустью посмотрел вслед удалявшейся девушке. Но он все равно заставит ее сказать, любит она его или нет. Наверно, любит!

Все-таки оглянулась. Помахала рукой, это ему. Не позабыла бы смазать царапины сливочным маслом. Опять оглянулась – значит, любит.

2

Перед деревенской портнихой встали новые затруднения. До сих пор она угождала неприхотливым вкусам местных модниц. После приезда нефтяников вкусы изменились. Теперь подавай девушкам городские платья! Не так-то легко их шить без сноровки.

Зифе хочется точно такое же платье, какое носит их квартирантка Людмила Михайловна. На примерке дочь спросила:

– А как с рукавами быть?

У квартирантки, по мнению Айхылу, они очень коротки. Короче короткого. А все остальное будет как у нее: пышная юбка и кофточка с оборками.

– И шею не надо открывать, – посоветовала Айхылу. – Стыдно людям показаться с таким вырезом.

Победило в конце концов карасяйское целомудрие. Решили прикрыть шею от нескромных взглядов. Услышав во дворе мужские голоса, мать и дочь юркнули за занавеску. Но гости что-то медлили.

– Войдите, – пригласила Айхылу, открывая дверь.

Вошел кузнец Галлям, за ним смущенный Хайдар.

– Добрый вечер! – приветствовал Галлям с учтивостью, на какую только был способен.

Айхылу улыбнулась.

– Присаживайтесь. Только я не шью для мужчин.

Все знали, что портниха любит добрую шутку. Галлям не откликнулся, у него сегодня важная миссия. Кашлянув для порядка, он проговорил:

– Нас интересует не женское платье. Мы пришли с более серьезным делом.

Зифа поднялась со стула.

– Ты, Зифа, погоди, – остановил ее кузнец. – Дело, как мне думается, касается тебя.

Девушка пошутила:

– Я не привыкла решать серьезные дела.

Галлям не обратил внимания на ее слова. Увидев, что она покорно села на свое место, он опять кашлянул, не зная, как приступить к делу.

«Чего они тянут? – думала Зифа. – Сказали бы прямо, зачем пришли. Почему так радостно улыбается Хайдар?» И вдруг промелькнула догадка: «Не сватать ли пришел Галлям?» Зифа покраснела до ушей.

Кузнец, еще раз откашлявшись, промолвил:

– Вы знаете, что я недолюбливаю вашего брата, то есть женщин. – Передохнув после такого ответственного заявления, которое, как казалось ему, должно было сделать значительнее все, что он скажет далее, Галлям продолжал: – В данном случае сделал исключение, хотя и не без сомнений. Хайдар, которого я очень уважаю, пристал ко мне. Говорит: «Сосватай мне Зифу». Я ему отвечаю: «Можно. Отчего же нельзя? Но с одним условием: на свадьбе угостишь как следует». Согласился парень. Выходит, мы пришли, Айхылу, за твоей дочерью. Отчего краснеешь, красавица? – спросил он Зифу и, не дождавшись ответа, добавил: – Понимаю, приятно. Не буду хвалить парня. Единственный недостаток – робок. Я ему так и говорю: «Из тебя гармонист случайно получился. Девушки любят таких, кто способен их выкрасть». Правда, Айхылу?

– Постыдись, Галлям! Чего ты распустил язык при девочке? – взмолилась Айхылу.

Галлям обиделся:

– Такой уж, какой есть. Чего тут канитель разводить? У тебя дочь, у меня парень. – Повернулся к Хайдару: – Ну, чего молчишь? Скажи что-нибудь.

Собравшись с духом, Хайдар сказал:

– Вы, Айхылу-енгяй, знаете меня. Изба у меня есть. Не новая, правда, но на наш век хватит. Крышу перекрою осенью. Есть корова с телкой, пять овец. Завел уток городской породы. У матери характер спокойный, лишнего слова не скажет. И опять-таки сестер у меня нет, некому будет обижать жену. Хозяйкой будет.

Портниха взглянула на смутившуюся дочь.

– Что может сказать мать? Ты мне, Хайдар, нравишься. Однако не меня надо спрашивать.