Текст книги "Лебеди остаются на Урале"
Автор книги: Анвер Бикчентаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)
Собрание
1
Башкиры говорят о своей весне с усмешкой: до конца апреля стоит зима, а потом все время весна, весна и весна, пока в июне не наступает знойное лето…
В благодатные весенние дни люди, живущие в долине, ходят среди цветов, жадно вдыхая воздух, наполненный ароматом ландышей и фиалок.
Одному Артему Алексеевичу не до весны. Только что он разговаривал с Алтынбаевым. Телефонный аппарат в сельсовете старый, в трубке все время что-то гудело, разговор часто прерывался. Приходилось кричать что есть силы.
Алтынбаев, выслушав рассказ Белова о телеграмме, присланной Уралнефтью и запрещавшей бурить до приезда специальной комиссии, спросил, как идут дела в экспедиции.
– Продолжаем бурить, – сказал Белов.
– Правильно делаете.
– Но мы не сможем долго устоять, если вы не поддержите нас, – сказал Белов.
– Как третья и четвертая скважины?
– Приближаемся к проектной глубине.
После длительного молчания в трубке снова раздался голос Алтынбаева:
– Вероятно, целесообразнее добурить до проектной глубины. Не останавливаться же на полпути!
– Я сам это всем доказываю.
– Продолжайте бурить. Сегодня я поговорю с Соловьевым… И вызову Пермь.
После разговора с Алтынбаевым Белов написал письмо Ивану Михайловичу Губкину. Просил приехать, а если это невозможно, то поддержать в борьбе с трестом. В действиях начальников из Перми он ощущал руку Великорецкого. Вот когда старик может взять реванш.
Нелегко было Белову просить помощи у Алтынбаева и Губкина, но в борьбе с трестом без союзников никак не обойтись.
Белов несколько дней просидел в «каменной библиотеке» – сличал характеристики скважин. Полный разнобой в кернах! И все-таки его не оставляла надежда на удачу.
За этим занятием он проглядел, как склоны Девичьей горы покрылись густой и сочной травой.
Оказывается, до самых сумерек щебечут и свистят птицы, а после заката поет соловей. Сначала неуверенно, робко, как будто пробуя голос, а потом, совсем уверившись, соловей заливается трелью, будя в сердце далекие воспоминания и тревожа его несбыточными надеждами. Соловей пел всю ночь, замолкая только на рассвете. Люди, приехавшие с Кавказа, из Сибири и с Украины, всю ночь не смыкали глаз. Соловей будто возвращал их в родные края, к первым свиданиям, мечтам юных лет. Даже Артема Алексеевича соловей заставлял порой забывать свои заботы. Стоя под деревом или лежа в густой траве, он удивлялся первобытной красе природы. То он открывал новые линии гор, то любовался быстрым бегом форелей в горной речке, то рассматривал полевые цветы, названий которых не знал.
Порой мечты увлекали его. Иногда он пытался представить, как выглядела бы тут какая-нибудь московская барышня в узкой юбке, в маленькой шляпке, едва прикрывающей макушку, и в туфлях на высоких каблуках. Получалась какая-то чепуха. Такой наряд по меньшей мере вызвал бы насмешливую улыбку.
Здесь самая простая мода: свободное платье, туфли на низких каблуках, широкополая шляпа.
Он поймал себя на мысли, что именно так одета Людмила Михайловна. Если к этой изящной простоте добавить серые глаза, всегда настороженные и готовые улыбнуться, бронзовое от загара лицо, стройное тело, которому могла бы позавидовать любая спортсменка, то вставал полный портрет девушки, которая жила и трудилась рядом, деля с ним радости ожидания и горе неудач.
В ушах слышится ее смех.
– Артем Алексеевич, можно ли при вас говорить о любви… к цветам?
Он делал притворно-грозное лицо, отвечая ей назидательным тоном:
– Только при условии, если вы выполнили дневную норму…
Он не умел говорить с ней по-другому. Впрочем, разговор с Людмилой Михайловной еще впереди. О себе, о своих чувствах он скажет ей только после победы. Как тут можно думать о себе, когда по всем швам расползается твое дело?
И тотчас же возникает сомнение: решится ли он когда-нибудь на серьезный разговор с Людмилой Михайловной?
2
У Хамзина было такое ощущение, будто он живет на вулкане, готовом извергнуть лаву. С одной стороны, Белов требовал продолжать бурение оставшихся двух скважин. Логически рассуждая, забой следовало довести до проектной глубины; но, с другой стороны, трест Уралнефть занял непримиримую позицию. Была получена вторая грозная телеграмма с требованием прекратить бурение.
В такой обстановке легко можно сломать себе шею.
Оставался единственный выход: под каким-либо предлогом добиться отъезда Белова, хотя бы дня на три. В его отсутствие можно будет прекратить бурение и начать демонтаж оборудования. Сделать то, на чем настаивает начальство…
К счастью, он вспомнил о докладной записке Белова, лежавшей без движения с конца зимы. Не попадется ли Белов на удочку?
С этими мыслями Хамзин пригласил к себе главного геолога.
Войдя в кабинет начальника, Белов бросил на подоконник полинявшую на солнце кепку и сел.
– Очень кстати, очень кстати, – торопливо заговорил Сагит Гиззатович, роясь в ящике стола. – Я перечитал сейчас вашу докладную записку, в которой вы предлагаете довести количество скважин до десяти. Что ж, в принципе я не возражаю. Готов подписать ее вместе с вами. Но я пригласил вас сейчас, чтобы со всей откровенностью высказать вам некоторые свои сомнения. Во-первых, своевременно ли ставить этот вопрос перед трестом после неудачи в опробовании первых скважин? Боюсь, что руководящие товарищи будут против нас. Во-вторых, стоит ли посылать по почте докладную записку? Не лучше ли кому-нибудь из нас поехать в трест, чтобы протолкнуть проект? Я понимаю, время горячее. Но и вопрос такой, который придется защищать в тресте с пеной у рта… Кроме того, трест забросал нас телеграммами. Надо поехать, объясниться с ними…
Белов не мог не согласиться с Хамзиным. Конечно, в такое время, когда скважины выдают только воду, вряд ли кто возьмет на себя ответственность за расширение разведочных работ. Придется доказывать, настаивать, воевать.
– Вероятно, без командировки не обойтись, – согласился Белов. – Комиссию все не присылают, и я сам думал слетать в трест.
Хамзин заходил по комнате, маневрируя в узком проходе между столом и стеною.
– Я думаю, вы лучше меня сумеете отстоять свой план. Не стану вам чинить препятствий, действуйте! Как говорится, благословляю… С какого числа оформить командировку? Лучше не откладывать дела в долгий ящик.
– А подготовка к оборудованию скважин не задержится? – с беспокойством спросил Белов.
– Положитесь на меня, на нас с Людмилой Михайловной. Надеюсь, вы не думаете, что без вас сорвется опробование? Когда речь идет о том, быть или не быть уральской нефти, каждый из нас заинтересован в успехе дела. Добиться согласия начальства на бурение новых площадей – более трудный вопрос. Кому же, как не вам, решать его?
Белов действительно оценил благородство начальника экспедиции. В такое тяжелое время Хамзин не боялся ответственности. Теперь предстояло из двух неотложных дел выбрать самое трудное – в самый неблагоприятный момент отставить планы расширения разведочного бурения. Нужно смотреть вперед. Артем Алексеевич не собирался отступать, даже если все четыре скважины окажутся сухими.
Сагит Гиззатович, незаметно наблюдавший за Беловым, остался доволен, – все шло как по маслу.
– Я вас не тороплю. Можете выехать, и после испытания третьей скважины, только имейте в виду, что к этому времени подоспеет опробование четвертой. А это важнее. Выбирайте!
Нельзя было не согласиться с доводами Хамзина.
– Видимо, все-таки придется ехать сейчас, – согласился Артем Алексеевич.
– Тогда не задерживайтесь, – посоветовал Хамзин, подавая руку. – Документы будут оформлены к утру…
3
– Ты спрашиваешь, почему на мне висят платья? Почитай, Камиля, мой дневник. Я вся тут. – И Людмила Михайловна передала толстую тетрадь Камиле.
Камиля с удивлением посмотрела на Милованову и раскрыла тетрадь.
«1 июня 1932 года.
Сегодня мне исполнилось двадцать три года. И никто не вспомнил обо мне в этот день. Может быть, задержались телеграммы? В эту глушь даже телеграммы приходят на пятый день…
2 июня.
Усилилось выделение газов на третьей буровой. Однако радости мало. Бурим, но не знаем, где достанем деньги на зарплату рабочим. Есть приказ о прекращении бурения.
3 июня.
Девчонка, не паникуй!
4 июня.
Даже Алтынбаев не сумел помочь: трест настаивает на своем.
5 июня.
Я не люблю Артема. Дура и еще раз дура.
6 июня.
Наконец-то телеграмма от дедуси и бабуси!
7 июня.
Белов накричал на меня. Ну и пусть… Корабль идет ко дну.
Хамзин толкует о том, что наше дело безнадежно. Не говорит прямо, все хитрит! Юлит! Вижу его насквозь! Ничем не лучше Казимира Павловича. Такой же.
9 июня.
Белов собирался ехать в Пермь. Не позволила, отругала. Разве можно бросить буровые? Откуда только у меня злость взялась. Удивился, нахмурился, разозлился и… послушался.
10 июня.
Вся моя нынешняя жизнь – сплошное ожидание. Жду нефти и…»
– Я никогда не буду вести дневник, – сказала в раздумье Камиля.
– Почему?
– Память хранит самое дорогое, а бумага – все без разбора…
4
Вокруг экспедиции разгорелись такие страсти, что только держись. Из Москвы, Уфы, Перми летели телеграммы. Одни распоряжения исключали другие. Не знаешь, что и делать.
Белов не поехал в Пермь. Почему передумал, непонятно. Вдруг главный геолог решил созвать рабочее собрание. Зачем? Надо узнать о его намерениях. Оплошаешь – влипнешь в неприятную историю. С ним надо держать ухо востро!
Рабочее собрание – последняя ставка Белова. Так сказать, контрудар по тресту. Опасная игра!
Размеренная жизнь Хамзина была нарушена. Даже коллекция часов и ароматный чай не приносили ему успокоения. Он с жадностью набрасывался на газеты, приходившие с большим опозданием и чуть ли не за месяц сразу: нет ли в них упоминания о делах экспедиции?
В глаза бросались набранные крупным шрифтом заголовки. На первой странице: «За 80 дней в колхозы вступило 47 000 хозяйств. Упорно выкорчевывать корни правого оппортунизма, развернуть наступление на кулака…» Он не стал читать статьи, перевернул страницу. Перед глазами замелькали другие заголовки: «После чистки уволено 17 человек». Это не то, что ищет Хамзин. Далее: «Сельмаш» вступает в число действующих заводов». Вот еще одна статья: «Закончить реализацию нового алфавита. Тот, кто не борется за латинизацию, объективно помогает классовому врагу…»
«И здесь ищут врагов, – усмехнулся он, отбрасывая в сторону газету. – «Вычищено». И это говорят о людях! Среди них, наверное, есть старые интеллигенты. И как только людям не надоедает все это печатать каждый день, а тысячам людей читать такую чепуху?!»
Чай остыл, потерял вкус. Проклятая газета, холодный шершавый лист бумаги отнял аромат у чая.
Перед глазами снова мелькают новые цепкие слова: «Миллионы рабочих – на стройки социализма», «Догнать и перегнать передовые капиталистические страны…».
Он сегодня, как никогда, скверно настроен и зол. Надо взять себя в руки. Хамзин поднимается, чтобы налить себе еще стакан чая. Напиток обжигает пальцы. Хамзин ставит стакан на газету. Серый лист продолжает вопить: «Без промаха бить по конкретным носителям ползучих темпов!», «Распутице не скажешь – без доклада не входить!», «Едоцким» настроениям вынести смертельный приговор!».
– Смертельный приговор «едоцким» настроениям! – Хамзин расхохотался.
В пустой комнате громко смеялся человек. Смеялся над людьми, коверкающими язык в газете, над собой, над своей неудачно сложившейся жизнью.
В последнее время он часто ловил себя на том, что ему хочется плюнуть и бесповоротно перейти на сторону Белова и весь остаток своих дней посвятить поискам нефти в родной Башкирии. Но тут же он говорил себе: «Сагит, не торопись!» Что будет, если нефть в Карасяе не найдут? Ведь он, как начальник экспедиции, тоже за все в ответе, и ему могут пришить вредительство.
Вот и метался Сагит Гиззатович меж двух огней: и Белова боялся прогневать и Великорецкому клялся в верности. Всю жизнь он привык быть орудием в чьих-то руках и слепо выполнять чужую волю. А теперь все надо было решать самому, и Хамзин не находил в себе нужной для этого силы.
У него было такое чувство, будто его обманули, будто он сам себя обманул: занятый чистой геологией и своей уникальной коллекцией часов, он проглядел в жизни что-то важное, без чего жизнь теряла свой смысл, становилась прозябанием…
Хамзин смотрит на часы, которые равномерно и равнодушно тикают, отсчитывая остаток жизни. И куда они торопятся?
5
Впервые в контору набилось столько народу. Когда все шло нормально, люди, работавшие на разных вахтах и в разных сменах, никогда не могли собраться вместе.
Артем Алексеевич пришел на собрание с надеждой. Он внимательно всматривался в полутемный зал, освещенный семилинейной лампой. В первых рядах – знакомые лица рабочих. Чем дальше, тем больше расплываются лица, а там, в конце зала, два темных, притихших угла.
Против него, Белова, трест, природа… Но он ведь не один! Эти люди вместе с ним занимались большим делом, он все время чувствовал их локоть, а это имеет решающее значение в бою… Он верит им. Как же иначе? Вон сидит Ага Мамед, он так же, как и Белов, мечтает найти нефть. Это дело чести для бурового мастера. Хамзин тоже головой отвечает за экспедицию.
Птица – парторг. Ему положено умирать за дело. Комиссары всегда идут впереди, навстречу опасности. Правда, Птица молодой комиссар, но зато он старый рабочий. На него можно положиться.
И Буран – сын этой земли, человек с новой душой. Неужели он не хочет добраться до нефтеносной земли? Хочет!
Белов сидит за столом рядом с Хамзиным, Ага Мамедом и Птицей. Перед ними – буровики, хмурые люди в промасленной одежде, безусые юнцы и кадровые нефтяники, старые пролетарии бакинцы и случайные люди, погнавшиеся за длинным рублем…
Из темного угла вдруг донесся хриплый голос:
– Что, хотите выкрутиться за наш счет?
– Не выйдет! Сначала рассчитайся, как положено, – откликнулись в другом углу.
Словно кто ударил бичом по глазам.
«Не поддержат, провалят, – подумал Артем. – Да и почему эти разные люди обязаны думать так же, как и я? У каждого своя голова на плечах. Свои думы, свои расчеты привели их в буровую контору».
Белов устал. Все устали, а он больше всех.
Он смотрит на Ага Мамеда, который молча разводит пальцами свисающие усы.
Птица поднимается с места, чтобы открыть собрание. И в эту минуту к Белову нагибается Хамзин и шепчет:
– Сейчас проверил два последних керна с буровой номер три. Пропали признаки нефти, как и на второй. Беда!
Нашел подходящий момент для такого сообщения! Оборвалась тонкая струнка, на которой держалась надежда.
Новыми глазами взглянул Белов на собрание. Притихший зал не сулит ничего доброго. Рабочие не поддержат. Многие недовольны им. Он заставлял их работать, ругался с ними, гонял с места на место. Был придирчив, неумолим.
Одного пригрозил выгнать с буровой, если прогуляет еще раз. Другому отказал в отпуске (какой же отдых в такую страду!). Третий явился на вахту в пьяном виде – и Белов не допустил его к работе. Четвертый вовремя не получил зарплату… У каждого найдется повод, чтобы свести счеты с главным геологом, попавшим в беду…
Даже вот с Бураном Авельбаевым было столкновение, парень ушел на буровую вопреки воле Белова.
Все припомнят теперь!
Если бы это был крепкий, спаянный коллектив! Но он не успел сложиться. Разные люди, разные языки и характеры. Птица тоже слабоват, он отличный бурильщик, но с людьми не умеет работать, немного робок. Другой комиссар нужен в такую минуту.
Когда Белов поднялся, кто-то крикнул:
– Чего там докладывать? И так все ясно!
Белов опешил. И все-таки произнес:
– Товарищи! Я должен вам все же доложить…
Ему не дали договорить. Как ни странно, вперед вышел Буран Авельбаев, человек, который больше всех был обязан Белову. Зло глядя на главного геолога, сказал:
– Не нужен нам доклад…
– Товарищ Авельбаев! – прикрикнул на него Птица.
Буран, не обращая внимания на парторга, продолжал!
– Хватит болтать! Все ясно. Правильно, товарищи?
– Правильно! – закричали в зале.
Бывают такие минуты, когда люди, обессиленные неудачей, сдаются. Бросают самое дорогое дело, соглашаются с любым обвинением, даже сами себе выносят смертный приговор… У Белова наступила именно такая минута.
Буран продолжал кричать:
– Есть предложение: доклад отменить и вынести постановление. Сразу, без обсуждения…
Зал притих. Даже два темных угла замолчали. Было слышно, как шипит фитилек лампы.
– Надо бурить! Товарищи, айда бурить! Вот и все!
Птица растерялся. Белов собрался в комок. Он как будто впервые услышал биение собственного сердца. Они правы, не надо слов! Надо действовать, не тратя ни минуты. Повернувшись к Птице, Белов сказал:
– Голосуй!
Птица пожал плечами: за что голосовать?
Отстранив председателя, Белов крикнул:
– Кто за то, чтобы «айда бурить»?
Засмеялись и подняли руки. Лес рук и громкий торжествующий смех. Белов кашлянул, чтобы скрыть волнение.
Все заторопились к выходу. В дверях образовалась пробка. Белову видны только замасленные спины рабочих. В густом облаке махорочного дыма они все кажутся похожими друг на друга. Поди теперь разберись, кто выкрикивал угрозы в начале собрания, а кто подпер его плечом, когда он пошатнулся, до конца верил в его дело, нет, в свое дело!
Белов смотрел им вслед и думал: «Когда же успел сложиться этот крепкий коллектив? Если он такое вынес, теперь ему ничего не страшно».
6
Белов не отпустил Людмилу Михайловну на собрание, и она, сидя в лаборатории, с волнением ждала, что решат рабочие.
В банке с бензином – кусок керна. Бензин слегка окрашен нефтью. Пусть чуть-чуть, но это нефть.
Не впервые Людмила Михайловна обнаруживает признаки нефти. Но Белов не решается на испытание скважины. С пятисот до шестисот двадцати метров бил газовый фонтан, тоже предвестник нефти, и все-таки Белов приказал бурить дальше.
Ниже появились доломиты с признаком нефти, голубой и темно-бурый ангидриды с известняком, подтверждавшие наличие нефти. А бурение все равно продолжалось. Оно и не прекратится, если коллектив поддержит Белова. Если же большинство выскажется против, придется выполнять приказ треста.
Когда Артем поднялся из-за стола и вышел из культбудки, где теперь временно помещалась лаборатория, Людмила Михайловна подошла к маленькому окошку, похожему на иллюминатор, и потеплевшим взглядом проводила его, такого высокого и немного неуклюжего.
Людмила Михайловна не отдавала себе отчета в том, что происходит с ней.
Когда она влюбилась в первый раз, еще подростком, любовь охватила ее, как пламя пожара. Горели щеки, сердце колотилось, она металась, теряя счет дням, и безусый паренек представлялся ей то Ленским, то Ромео.
Теперь у нее не было такой остроты чувств. Разумом, а не сердцем полюбила она Артема.
Только ли разумом? Она любила его глаза, ей было приятно, что эти глаза подолгу задерживались на ней, на ее волосах, на ее губах, шее, груди. Белов был уверен, что она не замечает его взглядов.
– Людмила Михайловна!
Она вздрогнула, услышав голос своей помощницы.
– Чего тебе?
– Сходить за керном?
– Да. Только подожди, в журнале все записала?
– Я вам уже показывала.
Людмила Михайловна не выдержала неизвестности и все-таки решила пойти на собрание… Но когда она прибежала в контору, собрание уже закончилось и все разошлись.
Вернувшись в лабораторию, она застала Белова.
Он поспешил сюда, чтобы поделиться с Людмилой Михайловной своей большой радостью, чтобы сказать ей, что они теперь не одиноки и никакому тресту их не свалить. Белов решил сразу же засучив рукава взяться за работу; ему казалось, что только так он сможет оправдать доверие рабочих. Но Людмилы Михайловны в лаборатории не оказалось. И анализ последних кернов с четвертой буровой не был готов.
Белов нетерпеливо барабанил пальцами по столу, злясь на Милованову и чувствуя, как улетучивается его хорошее настроение…
– Что ж вы молчите? – спросила Людмила Михайловна, вернувшись в лабораторию. – Провалились?
Белов резко повернул голову.
– Пока вот голова цела…
– Вы могли бы объяснить по-человечески. Мы ведь тоже не посторонние.
Белов поднялся во весь свой рост.
– Единственное, что вы умеете делать, – это волноваться. К сожалению, этого еще недостаточно для победы.
– Я всего ждала от вас, только не этого! – ответила Милованова, едва сдерживая слезы. – Даже в такой час.
Они стояли друг против друга, готовые наговорить друг другу самых резких обидных слов. Камиля смотрела на них с удивлением. Что с ними? Если люди, которых она так уважала, перестали владеть собой, значит наступил конец! Видно, зря она утешала себя надеждами на керны с четвертой.
– А вы думаете, я должен был объявить вам благодарность? – язвительно спросил Белов. – Скажите, кто отвечает за контроль над кернами? Начальник лаборатории или кто-нибудь другой?
– Я, – дрогнувшим голосом прошептала Людмила Михайловна. – Но это не дает вам права кричать на меня.
– Так слушайте же: нам срочно нужны анализы. Я вас оставил в лаборатории, а вы сбежали…
– Вы ищете в людях только плохое. Я не могла усидеть тут в полном неведении. Пошла было на собрание… Кроме того, мне не нравится ваша грубость! Мы недосыпали, недоедали – и вдруг ни за что ни про что услышали такое, чего никогда не забудешь… Чего никогда не простишь.
Голос сорвался, Людмила Михайловна отвернулась, чтобы скрыть слезы.
Артем Алексеевич замолчал. Камиля низко нагнулась над журналом, а Людмила Михайловна искала в кармане халата носовой платок. Защемило сердце. Ведь он совсем не то хотел сказать; порадовать, что рабочие поддержали их дело.
Милованова резко повернулась к Белову, и он был поражен тем, как изменилось ее лицо. Она побледнела, у губ застыла гордая складка. Будто чужой, незнакомый человек стоял перед ним.
– Я не могу больше так работать, – сказала она тихо.
Услышав такое заявление от Людмилы Михайловны, он вдруг ощутил, что может потерять ее. И в этот момент вырвалось то, о чем он долгие месяцы думал, что берег в своем сердце, как святыню.
– Понимаешь, Люда, я совсем не то хотел сказать… Если бы ты знала, как много ты для меня значишь!..
Кровь бросилась ей в лицо. Почему-то захотелось сесть. Но она переборола себя и насмешливо спросила:
– Вы всегда начинаете объяснение в любви со скандала?
– Нет. То есть это в первый раз, – растерялся Белов.
Она невольно улыбнулась.
– Я спрашиваю тебя, Люда: любишь ли ты меня? Скажи мне прямо. Впрочем, можешь не говорить, по глазам вижу, что любишь…
Милованова опустила глаза. Все произошло так неожиданно… И зачем он это говорит здесь, в лаборатории, как будто не видит, что Камиля здесь?..
Камиля тихонько вышла и прикрыла за собой дверь. Они остались вдвоем.
Он взял ее за руки, заставил поднять глаза. Лучше всего было бы помолчать, а он говорил и говорил.
– Подумай перед тем, как ответить мне, – говорил он горячо. – У меня трудный характер. Таким, как я, не легко живется. Я не боюсь борьбы и буду стоять на своем, не отступлю, если считаю, что прав. Легкая жизнь не по мне. Пойдешь ли ты со мной? Если нас еще раз постигнет неудача, меня могут посадить в тюрьму, обвинить во всех смертных грехах. Я не сулю тебе беззаботную жизнь. Решай же!
За стенами гудел ротор, культбудка содрогалась от грохота. В открытое окно ворвался ветер и разбросал бумаги на столе. Жужжала пчела, случайно залетевшая в лабораторию.
На сердце было удивительно хорошо от того, что на улице ярко светило солнце, что ветер доносил запахи ландышей и керосина. Они чувствовали себя такими молодыми и сильными. Он говорил о своей любви сурово и требовательно, зная, что она любит его, что она обязательно скажет «да».
