Текст книги "Лебеди остаются на Урале"

Автор книги: Анвер Бикчентаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

Парень торопливо оправдывался:

– Пробовал я с ней разговаривать. Много раз, я вам скажу. Не дает она ответа. С весны на лето откладывает, с лета на осень. Сколько же можно ждать, я вас спрашиваю? Может, я противен ей, пусть скажет.

Перебив своего подопечного, Галлям воскликнул в сердцах:

– Эй ты, жених! Надо требовать любви, а не выпрашивать. Не нравится мне твой разговор. Вот что: я начал сватать, а ты сам продолжай. Стыдно мне за тебя.

И Галлям ушел, сильно хлопнув дверью.

Наступило молчание. На лице парня появилась мрачная решимость. Зифа растерянно глядела то на него, то на мать. У нее тоскливо сжалось сердце.

– Мама, останься, – попросила она, увидев, что Айхылу собирается уйти. – Не уходи.

Айхылу осторожно прикрыла за собой дверь.

Когда они остались вдвоем, Зифа сказала:

– Хайдар, милый, хороший, ну что я тебе скажу? Ничего я не могу сказать. Знаю, многие девчата от тебя без ума… А я… Ты, Хайдар, прости меня, но я люблю отчаянных, как Буран. Такая уж я дура.

Имя Бурана нечаянно сорвалось с ее губ.

Счастливая улыбка на лице парня погасла. Зифе стало жаль Хайдара. Она улыбнулась.

– Ну, зачем ты меня торопишь? Я и сама еще не знаю, чего хочу, – пожаловалась она. – Не обижайся на меня. Мне хочется разреветься. Нельзя же заставить себя любить. Это само придет. Я так думаю, что выйду замуж в непогоду. Чтобы при этом грозы грохотали или метели крутили. Вот видишь, какая я дура. А пока нет ни гроз, ни метелей…

Зифа и в самом деле заплакала. Растерянный Хайдар подошел к ней и ласково сказал:

– Зачем ты плачешь? Ну, перестань. Я могу подождать еще год, я на тебя не в обиде. Почему не подождать? Понимаю, ты любишь смелых. Знаешь, я тоже могу быть отчаянным.

Сквозь слезы она улыбнулась.

– Вот и хорошо!

3

На току, возле веялки, работали женщины. Даже в такой пыли карасяйки оставались верны себе: на них были белые платки и модные фартуки. Чего им станет, простираешь, и снова засверкают белизной.

За целый день тяжелой работы – веялку крутили вручную – заметно поубавился смех. Женщины уже нехотя отбивались шутками, когда появился бригадир Давлет и начинал торопить их.

Наконец вдова Хадича не выдержала:

– Девчата, бросай работу! Передохнем малость.

Зифа удивленно спросила:

– А если бригадир нагрянет?

– Скажем: «Газеты коллективно читаем. В обед работали, а теперь отдыхаем».

Не успели они сесть, как появился Кабир.

– Вижу, вы не очень налегаете на веялку! – сказал он с усмешкой.

Как всегда, первой откликнулась Хадича:

– Не выбрали ли тебя председателем нашего колхоза, пока мы тут были заняты на току?

Девушки дружно рассмеялись.

– Хадича-апай, начинай! – попросила Магира.

Вдова поудобнее устроилась на куче зерна и, развернув газету, стала читать почти по складам:

– «О-пе-ра-тив-на-я свод-ка… номер три… имени индустри… имени Индустриа-ли-зи…» Фу, шайтан! Такое слово, просто не выговоришь! Ну-ка, Зифа, ты почитай.

Зифа тоже с трудом прочитала длинное слово:

– «…Индустриализирующейся Башкирии. Рапортует Бирский район. За декаду с десятого по двадцатое в колхоз имени Ин-дус-триа-ли-зи-ру-ю-щей-ся Башкирии вступило сто шестьдесят семь новых хозяйств. Общий процент коллективизации – сорок два и две десятых…»

Кабир не стал возражать против политической работы. Пусть просвещаются.

– Заладила одно и то же! – воскликнула Магира. – Почитай что-нибудь повеселее! Дай-ка я сама… «Развивать ценнейшую породу башкирской лошади… сбить рогатки косности и консерватизма…» Вот тебе и на! Лошадь – и вдруг про рога пишут! Кабир, что это такое – консерватизм? А косность?.. Вот еще: «Карлики не дадут хозяйственного эффекта». Сроду не слыхала такого.

– Это те, которые маленькие. Про колхозы пишут.

– Переверни другую страницу, – попросила вдова. – Нет ли там про судебные дела или про разводы. Люблю читать про такое!

Магира раскрыла новую страницу.

– «Для сельского хозяйства Башкирии отпущено шестьдесят два миллиона рублей…» Вот опять непонятно: «По объективным причинам». Будто газету не на родном языке напечатали! «На сдельщину, без ограничения приработка! Только кулак, лодырь, шкурник, рвач против сдельщины!..»

– Погоди, Кабир. Что же это такое? Если, скажем, я беременна, как же я на сдельщине работать буду? Если хочешь родить ребенка, без хлеба оставайся, так, что ли? Я говорю про себя, про вдову. Те, у кого есть мужья, им все равно…

Кабир, видя, что бабы начали наступление, быстро ретировался. Лучше не попадаться на язык вдовы Хадичи…

Газету, конечно, тут же забросили. Ни с того ни с сего Магира неожиданно заявила:

– Мужчины вообще ничего не понимают в женской красоте. Они, я вам скажу, проходят мимо самой лучшей…

Зифа так и не поняла, относилось это к одному Кабиру или ко всем мужчинам.

– Не себя ли имеешь в виду? – заинтересовалась Хадича.

– А хотя бы и себя, – ответила Магира. – Мне уже восемнадцать лет. Разве я не хороша собой? А никто всерьез не ухаживает.

– Мне думается, – сказала одна из девушек, – мужчины любят веселых.

– Ничего ты не понимаешь, – оборвала ее Хадича. – Возьми, к примеру, Зифу. Разве она не веселая? Поищи другую такую. А она сохнет от неразделенной любви. Не понимаю, чего она в Буране нашла? Парень как парень. Хайдар ничуть не хуже.

– Сердцу не прикажешь, – возразила Зифа.

– Извела ты Хайдара, вот что я тебе скажу, – рассердилась Хадича. – И он тоже дурак. Чтобы тебе понравиться, начал такие вещи вытворять – сказать стыдно. Позавчера взялся объезжать рыжего жеребца из табуна. Чуть шею себе не сломал. Погубишь ты его, вот чем дело кончится. Подумай об этом, девушка!

Магира поддакнула:

– Я ни за что не стала бы унижаться из-за Бурана. Он никак не может забыть Камилю.

Хадича хлопнула ладонью по лбу.

– Вы слыхали, что Камиля выгнала своего мужа?

У Зифы глаза сделались большими.

– Я тоже слыхала, да не верила.

– Чего же тут не верить? Она сама мне сказала. Говорит, извелась с ним. Смотреть на него не хочет. Одним словом, выгнала, и все. Хамит пробовал силой вломиться, так Камиля подняла шум на весь аул. Говорят, сам Ясави прибегал…

У Зифы затрепетало сердце. Если Камиля выгнала мужа, значит она по-прежнему любит Бурана.

– Я пошла, – сказала она, поднимаясь.

– Куда ты? – удивилась Магира. – Кто же за тебя веялку будет крутить?

4

Зифа чутко прислушивалась к каждому шороху. Впервые в жизни она унизилась, пригласив парня на свидание.

Ожидая Бурана, она каждую минуту готова была сорваться с места, чтобы избежать встречи с ним, и в то же время думала: «Только бы пришел…»

Она не знала, с чего начнет разговор. Ведь не прикажешь ему не любить Камилю. Не скажешь, чтобы он полюбил ее, Зифу.

Испытал ли кто-нибудь столько, сколько пережила Зифа, дожидаясь Бурана? Она не могла думать о себе без отвращения. А тут еще совсем некстати закаркал ворон.

Не искушенная в любви, доведенная до отчаяния своим безрассудным поступком, она застыла с выражением безнадежной тоски, как только услышала его шаги. Ой, как стыдно вымогать любовь!

– Здравствуй, Зифа! – поздоровался Буран так просто, будто они встретились случайно перед собранием в клубе или на улице, на виду у людей.

Она была благодарна ему за то, что он сгладил неловкость встречи. Ей хотелось спросить, что он думает о ней. Но не хватало смелости…

– Мне хотелось узнать о буровой…

Ее хитрость шита белыми нитками. От этой мысли пуще прежнего раскраснелись ее щеки. И снова Буран выручил ее – стал рассказывать:

– Я все еще у геологов работаю. Подал уже второе заявление, чтобы перевели на буровую. Да начальство никак не хочет отпускать к машинам, говорит: «Без тебя мы как без рук». Если откажут и на этот раз, уйду. Довольно с меня.

Зифе так хотелось, чтобы Буран обнял ее. «Не стану противиться, – решила, – пусть обнимает сколько хочет».

Пока Буран объяснял, что окончательное решение зависит от Артема Алексеевича и какую квалификацию можно получить на буровой, Зифа неожиданно вспомнила вдову Хадичу, рассказывавшую про свою молодость. «Никто не умеет так крепко целовать, как Галлям», – утверждала она, хотя сейчас терпеть его не могла. Буран тоже мог бы поцеловать Зифу…

А Буран, увлекшись, продолжал рассказывать о монтаже буровых вышек, о подготовке к бурению.

– Это очень интересно, – поддерживала разговор Зифа, хотя ничего не понимала в блоках, роторах, долотах.

А сама думала: «Когда он перестанет говорить о вышках? Тоже нашел о чем рассказывать!»

– С юга, – продолжал Буран, – приехали мастера. Директором конторы назначен Ага Мамед Джафар-оглы, бурильщиком на четвертой буровой будет тоже новый человек, по фамилии Птица.

Над головой опять закаркал ворон, качаясь на кривом сучке. Чтоб ему провалиться!

– В каждой бригаде будет по восемнадцать человек, – объяснял Буран тоном знатока. – Три бурильщика, три помбурильщика, три верховых. Кроме того, слесари, электрики, чернорабочие…

Неужели ему не надоест говорить об этих незнакомых ей людях? Совсем неинтересно о них слушать. Как он этого не понимает? Хоть бы обнял ее. Не дождавшись, она вдруг схватила его руку и, держа в своей, сказала:

– У тебя настоящие рабочие руки!

Как-то после районной конференции комсомола ее попытался обнять парень в красивой тюбетейке, и дело кончилось тем, что она дала ему пощечину, чтобы умел держать руки при себе. С Бураном бы она драться не стала… Буран замолчал. Только для того, чтобы нарушить тишину, Зифа спросила:

– А девушек не принимают на работу?

– Конечно, и девушек возьмут со временем. Работа найдется в конторе или в лаборатории, а на буровых женщинам нечего делать.

Отчего же медлит Буран? Может быть, он не верит, что она любит его? Не в силах унять сердцебиение, она решительно подняла на него глаза и вдруг спрятала побледневшее лицо на его груди… Что теперь будет? Глаза закрылись от страха. Стыдно, если оттолкнет. У нее подкосились ноги. Буран поддержал ее. Она услышала, как гулко бьется его сердце. Сейчас что-то должно произойти, что бывает только один раз в жизни. Сгорая от стыда, она стала развязывать поясок фартука. И белый, только что выглаженный фартук упал под ноги. Захолонуло сердце. Потемнело в глазах. Ой, что будет?

Буран, отпустив ее, поднял фартук и неумело завязал. Он очень волновался. Зифа видела, как дрожат его руки. Ошеломленная тем, что происходит, она покорно ждала.

Приблизив свое лицо к ней, Буран неожиданно поцеловал ее глаза.

– Милая, чудесная, – говорил он, – я не стою тебя. Я люблю Камилю и…

Он что-то говорил о Хайдаре, но она не стала его слушать, побежала в чащу, не замечая, как больно хлестали по лицу ветки.

Бежать, бежать, пока есть силы! А когда силы иссякли, Зифа бросилась на траву, чтобы выплакать свое первое девичье горе.

Лежала она долго. Потом прислушалась, привстала. Где-то рядом будто нехотя прокуковала кукушка. Говорят, она предсказывает долгую жизнь. Есть ли такие птицы, которые предсказывают девичье счастье? Наверно, нет таких птиц на свете.

Долина суровых нравов

1

Ага Мамед Джафар-оглы приехал в Карасяй в четверг, в сумерки. Представившись Казимиру Павловичу и другим геологам, он немедля отправился в канцелярию колхоза. На него с первого же часа навалилась тысяча дел.

Но он выбрал самое неудачное время для делового разговора. Четверг, как известно, банный день в ауле. В канцелярии сидел один сторож Закир, задержавшийся, чтобы передать сводку в районный земельный отдел. Критически оглядев посетителя, Закир строго спросил:

– Кто будешь?

– Ага Мамед Джафар-оглы, так меня звали в Баку. Приехал сюда руководить конторой «Бельская нефтеразведка». Достаточно этого или рассказать свою автобиографию?.. Где председатель?

– Его нет и не будет.

– Тысяча гроз на мою голову! – воскликнул посетитель. – Вызвать его можно?

Закир успел сообразить, что странный человек не имеет никакого отношения к их колхозу, поэтому с ним можно держаться неприступно.

– Забегай завтра, – предложил Закир.

– Твой совет не подходит, – ответил Ага Мамед. – Или вызывай председателя сюда, или и сам пойду к нему.

Закир не рассчитал, с кем он имеет дело. Не легко отделаться от такого человека.

– Ладно, схожу за председателем, – сказал Закир. – А ты подежурь за меня. Будут звонить из райзо – отвечай. Попросят сводку – передай. Бумага на столе.

Когда Закир постучал в маленькое окошко бани, Ясави, перестав хлестать себя веником, сердито крикнул:

– Ты, Закир, видно, забыл, что человека нельзя тревожить в двух случаях: когда он лежит в гробу и когда он лежит на полке бани?

– Приехал невозможно сердитый человек, – оправдывался Закир. – И слушать ничего не хочет, твердит одно: подавай сюда председателя, да и только. Советовал ему прийти завтра – не соглашается.

– Из Уфы, что ли? Может, Алтынбаев прислал? – насупился Ясави.

– Нет. Из этих, из нефтяников.

– Тогда подождет, – равнодушно сказал Ясави, берясь за веник.

«В городе не ценят баню, – рассуждал Ясави, поддавая пару. – Разве горожанин понимает толк в вениках! Какое наслаждение париться майским веником, распространяющим запах весеннего леса! Или взять, к примеру, пар. Горожанину все равно, какой пар. Ему невдомек, что только камни, раскаленные докрасна, дают сухой пар. Вот почему легко дышать в деревенских банях…»

Ясави парился долго, с наслаждением. Не успел, однако, он вернуться домой и поднести ко рту первое блюдце с чаем, как вошел незнакомец, чернолицый, с острым подбородком и с усами.

– Мир этому дому! – проговорил он, переступив порог. Ясави, не поднимаясь, пригласил гостя за стол – таков обычай.

– Присаживайся, гостем будешь. Приезжий не отказался от чая.

– Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе, – сказал он. – Познакомимся. Я со всем своим хозяйством хочу обосноваться в твоем ауле. Открываю контору. Будем соседями и, значит, друзьями. Меня зовут Ага Мамед Джафар-оглы.

– Туркмен, что ли?

– Азербайджанец. Родился в Баку. Там, на юге, в семье бедняка, не очень точно вели счет месяцам, – продолжал гость, поблагодарив за поданный стакан чая. – Обычно, припоминая день рождения сына перед свадьбой или перед военной службой, родители говорили: «Родился в год большого снега», или: «Появился на свет тогда, когда пала белая коза соседа». Выбирай себе, пожалуйста, любой год и любой месяц, если хочешь отметить день рождения. Мне понравился май, и я выбрал себе этот чудесный месяц весны…

Ясави с добродушной улыбкой слушал незнакомца, все время спрашивая себя: «Зачем он явился ко мне? Чего ему нужно?» Правила приличия не позволяли торопить гостя с объяснениями.

– Когда я выезжал из Баку, меня пугали башкирскими зимами. Их характер не изменился?

– Еще злее стали.

– Пугаешь?

– Сам увидишь.

– На Кавказе не бывал? Не приходилось? В это время у нас во всей красе стоят кипарисы и туи, благородные лавры и маслины.

Только после пятого стакана гость изложил свою просьбу:

– Прямо у тебя под носом нефть откроем. Ты меня, Ясави Хакимов, должен поддержать первое время, а потом расквитаемся. У меня будут тракторы, машины… Прижмет – обращайся ко мне по-соседски.

– Говори прямо – чего хочешь?

– Начну с конторы. У меня нет помещения. Хочу арендовать половину твоей канцелярии. Это ненадолго – до зимы, пока не отстроюсь. Если можно, продай три-четыре дома. Вначале попользуюсь и твоей кузницей. Как смотришь на это?

– Договаривай – еще чего тебе?

– Пока все, а потом видно будет. Если много попрошу, вижу – откажешь.

– Такое большое дело я один не решу, придется посоветоваться с народом.

– Советуйся, если надо. Когда дашь ответ?

– На днях.

– Ты мне точно говори. Не люблю я затягивать. Раз – и отруби!

– Заходи дня через два.

– Два много. Зайду завтра. До свидания.

«Черный человек», как в душе Ясави назвал своего гостя, оставил смутное чувство тревоги.

– Отдай им дома раскулаченных баев, – посоветовала Магира.

– Цыц, не бабье это дело! – прикрикнул Ясави на дочь. Снова взялся за чай, но в нем уж не было прежнего вкуса.

2

Отец его, Ага Джафар, говорил соседям:

– Почему мои сыновья чернее черного? Вы, наверно, думаете, что это южное солнце наложило на них несмываемый загар? Не-е-ет, не то! Может, среди вас есть такие простофили, которые хотят сказать: лица их смуглы оттого, что они выросли на морском ветру? Снова не угадали. Я вам открою тайну. Когда они еще лежали в колыбели, я искупал их в колодце с нефтью. Окунул и вытащил. И мой отец, славный Джафар, человек из достойного рабочего рода, также искупал меня в нашей бакинской нефти, чтобы я был предан ей…

Ага Джафар выразительно смеялся, и люди улыбались, не зная, верить ему или нет.

– Такой и в самом деле может искупать своих малышей, с него станется, – говорили соседи.

Ага Мамед вырос в рабочем Баку, в том районе, который народ называл «Черным городом», рядом с лесом нефтяных вышек, под копотью заводов. В детстве он бегал со своими сверстниками в бухту поглазеть на приходящие и уходящие суда.

От отца он унаследовал веселый нрав. Он не умел работать без шутки. От матери перенял ее горячность. Вспылив, мог наговорить собеседнику множество резких слов и через пять минут забывал все.

Пройдя трудный путь от бурового рабочего до мастера, в последнее время Ага Мамед участвовал в наступлении на море. По указанию Сергея Мироновича Кирова бакинцы собирались добывать нефть со дна седого Каспия.

Разговор в Бакинском городском комитете партии был коротким:

– Так вот, Ага Мамед, поедешь на Южный Урал, – сообщил ему секретарь.

– Что я там буду делать?

– То же, что и здесь, – добывать нефть.

– Так далеко от Баку?

– Да.

– Вы посылаете меня в командировку?

Товарищ из горкома мягко обнял его за плечи.

– Возможно, твоя командировка продлится всю жизнь. Это зависит от того, сколько вы найдете нефти и как подготовите кадры. Кому же, как не бакинцам, помогать в освоении новых месторождений? Мы долго ломали голову над тем, кому поручить это важное дело. Обдумав, остановились на тебе. Мы дорожим тобой, как хорошим специалистом, а в Баку ты совсем не лишний.

Помолчав, он продолжал:

– Ты любишь море, как родной его сын. В Башкирии нет моря, будешь тосковать по рокоту волн. Ты, Ага Мамед, вырос под южным солнцем, в мае ты, как и все бакинцы, любовался цветущими олеандрами. На Южном Урале растут корабельные леса, весной цветут ландыши. Прекрасные цветы, ты полюбишь их. Но это не самое главное. Главное, ты сам понимаешь, – найти нефть, башкирскую нефть.

С семьей Ага Мамед прощался дважды: первый раз – на проспекте, на берегу моря, второй раз – на вокзале. Оба раза он сказал жене:

– Жди добрых вестей. Как только забьет фонтан, дам телеграмму. Дороги не бойся, всего пять суток езды.

В Москве он встретился с академиком Губкиным. Иван Михайлович, пожелав удачи, сказал на прощание:

– Белов уверяет меня, что будет промышленная нефть. Примешь у него точки. Пока построим четыре буровых. Я сам буду следить за бурением. Трудно будет – обращайся ко мне. Мне легче протолкнуть дела через инстанции. Вам уже говорили, что придется заехать в трест, в Пермь и в Уфу? Очень хорошо. Итак, до встречи.

В тресте Ага Мамед устроил переполох. Врываясь в кабинеты начальников, он требовал станки, паровые котлы, транспорт, рабочую силу, лес, долота, бурильные трубы. Он кричал и сетовал, выпрашивал и угрожал довести до сведения Москвы, покорно выслушивал упреки и стучал кулаком по столу.

Провожая его, управляющий трестом посоветовал:

– Наряда на лес пока нет. Обратитесь в Уфу, к правительству Башкирии. Республика богата лесом. Шесть миллионов гектаров! Требуйте так, как требовали с нас. Думаю, не откажут ради нефти.

Южанин Ага Мамед умел восторгаться, но в Уфе он остался холоден ко всему, что увидел. У него была одна забота: ни на минуту он не забывал, что там, среди чилиги, в долине, отстоящей за сто километров от железной дороги, надо создавать нефтяную контору.

«В тресте тоже умники, – рассуждал он. – Легко сказать, в Башкирии шесть миллионов гектаров леса. Заходи, мол, и требуй. Попробуй-ка тут достать лес без наряда!»

Полдня он бегал из Совнаркома в трест Южураллес и обратно. Там его внимательно выслушивали и искренне сочувствовали. Все понимали, что речь идет о важном деле, но, как только доходило до практического решения вопроса, разводили руками:

– Кто же вам отпустит лес без наряда? Кому охота отвечать своей головой? Достанете наряд, тогда, пожалуйста, милости просим.

Ага Мамед не сдавался, с редким упорством объяснял, зачем он, Ага Мамед, командирован сюда из Баку. Убедившись, что ему не достать леса, он дал себе волю.

– К дьяволу! – кричал он. – Есть тут, в вашей Уфе, человек, который сумел бы мне помочь, или нет?

Холодный к его мольбам сотрудник треста, невозмутимо выслушав угрозы бурового мастера, посоветовал:

– Остается одно: зайдите к товарищу Алтынбаеву.

– Кто он, твой Алтынбаев?

– Вы охрипли, дорогой бакинец. Вам надо беречь свой, голос. Будете кричать – совсем сорвете его. Алтынбаев – секретарь обкома.

– У меня буровые, милый человек, разве можно тут не волноваться? Как у нас говорят, лопну от нетерпения! Где у вас тут обком?

Сотрудник усмехнулся.

– Обком-то рядом. Но сейчас уже поздно, вероятно, все разошлись.

– Чтоб мои невзгоды пали на тебя! Придется домой к нему поехать, – воскликнул мастер.

– Где это видано, чтобы секретаря обкома дома беспокоили?

Через полчаса бакинец уже стучался в третью квартиру на втором этаже.

– Вам кого? – спросил мастера невысокий мужчина в очках.

Ага Мамед, неодобрительно скосив глаза на фартук, повязанный поверх брюк, спросил:

– Туда ли я попал? Мне нужен секретарь обкома товарищ Алтынбаев.

– Проходите в ту дверь, – кивнул мужчина. – Вешалка налево. Вам придется немного подождать.

Оставшись один, Ага Мамед критически оглядел комнату. Обстановка так себе. Старый книжный шкаф, небольшой письменный стол.

«Странные порядки в этом доме, – подумал он. – Дверь открывает мужчина, он же возится на кухне».

В комнату вошел тот же самый мужчина, который открыл дверь мастеру. Ему, вероятно, было под пятьдесят. Глаза близорукие, тонкие губы, впалые щеки, усы. Ага Мамед считал: мужчина без усов – что бык без рогов.

– Я вас слушаю, – сказал мужчина, присаживаясь.

– Вы и будете товарищ Алтынбаев?

Хозяин утвердительно кивнул головой.

– Клянусь солнцем и луной! – воскликнул бакинец. – Секретарь – и вдруг в фартуке!

– Обед подогревал.

– Разве жены нет?

– Уехала в командировку.

– В таком доме хотя бы теще положено быть.

Алтынбаев развел руками.

– Не повезло мне. Жена без тещи попалась. Что поделаешь!

Ага Мамед протянул командировочное удостоверение.

– Пришел за лесом.

Алтынбаев, возвращая удостоверение, согласился:

– Лес теперь всем нужен. Сплавляем его в Донбасс, по Волге. И здесь много леса требуется.

Не слушая секретаря, Ага Мамед говорил:

– Да будет известно, я с утра бегаю по вашей Уфе. Плюнул себе на пятки и побежал. Носился так, словно у меня тысяча сердец. Я много говорил, да мало слушали меня. И никто мне не дал ни одного бревна. Потом ударил себя в грудь и пришел к вам. Вот такие-то дела, товарищ секретарь.

– Сколько леса нужно на первое время?

– Для начала тысяча кубометров, – осторожно сказал Ага Мамед, удрученный бесконечными отказами.

Секретарь стал подсчитывать на листке бумаги:

– Четыре вышки. Жилища надо строить? Надо. Подсобные помещения тоже нужны. Белов, когда я был у него, жаловался на мосты. Тысячи кубометров мало.

– Конечно, мало, – быстро согласился Ага Мамед, обрадованный таким оборотом дела.

– Для начала выделим вам две тысячи кубометров. Сегодня же обсудим этот вопрос на бюро. Лес получите из фонда башкирского строительства. А к этому времени оформите наряд.

– Ладно, товарищ секретарь.

– Других вопросов ко мне нет?

– Пока нет. Будут – приеду. Спасибо, товарищ Алтынбаев.

Однако, дойдя до двери, он остановился.

– Мне бы бумажку для верности.

– Значит, вам все-таки нужна бумага, а не лес?

– Клянусь солнцем и луной, – горячо оправдывался бакинец, – мне нужен лес. Но ведь в вашей Уфе мне не поверят на слово. Завтра опять придется бегать по кабинетам.

Алтынбаев сел за стол. Ага Мамед с беспокойством косился на дверь, боясь, что кухня оторвет секретаря от важного дела. Вдруг передумает? Тогда, считай, все пропало.

– Ты живи сто лет, а я – дважды по пятьдесят, – неслышно шептал он, не сводя глаз с пера секретаря обкома.

3

Сражение было подготовлено по всем правилам военного искусства. Белов усмехнулся: пригодился опыт гражданской войны.

Начал он с того, что привлек на свою сторону Милованову. Тут решающее значение сыграл разговор, который произошел между ними там, в дороге, перед тем как она решилась вернуться. Никогда не говорил он с таким жаром, как тогда.

Второй заботой было изолировать Казимира Павловича. Да, да. Без этого невозможно было покончить с «двоевластием»!

Теперь на очереди был Хамзин.

Он оказался более сложным человеком, чем предполагал Белов, скрытным и ловким. Многолетняя дружба связывала его с Великорецким. И Артем Алексеевич не знал, какую позицию займет Хамзин. А от этого зависело многое.

Надо сказать, после того как Белов вернул Милованову с полпути, отношения со всеми членами экспедиции изменились к худшему. Даже Людмила Михайловна оттолкнула его от себя, словно жалела, что согласилась вернуться. Теперь она всегда была сдержанной, недовольной. Казимир Павлович замкнулся, а Хамзин несколько раз при Белове затевал как будто безобидный и в то же время двусмысленный разговор.

– Любовь подобна лихорадке, она зажигается и гаснет без малейшего участия воли, – говорил Хамзин. – Женщин привязывают к человеку их же собственные милости… Мужчину унижает долгая осада; женщине, наоборот, она приносит славу…

Белов долго ломал голову, стараясь припомнить, где же он слышал или читал эти мудрые изречения. И наконец вспомнил. Это сказал Стендаль! И Белов сыграл злую шутку с Хамзиным. При очередной встрече как бы невзначай Белов сам начал атаку.

– Вы, Сагит Гиззатович, отлично разбираетесь в вопросах любви. Как вы думаете, любовь португальских монахинь относится к любви-страсти или к любви-влечению? Это физическая любовь или любовь-тщеславие?

Белов попал в точку. Хамзин перестал подшучивать над ним. Главный геолог придирчиво ознакомился с материалами исследования горного плато, с изысканиями Хамзина и выказал сомнение в целесообразности изучения горных районов.

– Вы идете кружным путем, – говорил он. – И без толку тратите время. Что вы скажете, если одна часть экспедиции найдет нефть, а другая зайдет в тупик? Мы своей славы не уступим, не поделимся с вами.

Белов не ограничился этим. Он торопил Москву с отправкой оборудования, вызвал буровых мастеров из Баку и Эмбы.

Генеральное сражение он приурочил к тому моменту, когда была получена телеграмма о том, что оборудование прибыло на ближайшую железнодорожную станцию.

Тут вынужден был сдаться даже Великорецкий. Правда, он предупредил Белова:

– Я оставлю за собой право обжаловать ваши действия. Всю ответственность за возможные серьезные последствия будете нести вы. Я не хочу сесть вместе с вами на скамью подсудимых…

Но и эта угроза не возымела действия на главного геолога.

«Двоевластие» кончилось, Великорецкий демонстративно устранился от дел. Он не давал никаких распоряжений, не подписывал никаких бумаг, по-видимому, в ожидании каких-то событий.

Так пришла осень.

Возвращаясь с очередной поездки на станцию, Артем Алексеевич улыбнулся:

– Счастливый победитель должен петь! А тот, кто не умеет петь, обязан уметь мечтать!

…Не было тогда ни людей, ни птиц на земле. Не румянились под солнцем красавицы березы, не гордились своими густыми вершинами златокожие сосны. Вместо деревьев высились гигантские папоротники с широкими, как у пальмы, листьями.

Кто это там показался в чаще? Нет, это не страус, хотя шея у него такая же, как у этих птиц жарких стран. А вот еще одно чудовище греется на отмели. Это ящер с длинным хвостом, массивными ногами и крошечной головой. Берег кишмя кишит чудовищами.

Соленые волны мягко ласкают берега земли и коралловые острова. В море плавают громадные рыбы. За скалами прячутся зубастые хищники, мутными глазами следя за морем и берегом.

А море синее-синее!

Так представлялось Белову далекое прошлое Бельской долины. Много миллионов лет назад здесь было Пермское море. Все эти летающие, плавающие, ползающие чудовища, древовидные папоротники и плауны уже давно похоронены под толщами земли. Из остатков когда-то живых существ и растительности образовалась нефть. И теперь задача его, геолога, найти скрытые под землей нефтяные богатства…

Белов с любопытством взглянул на своего спутника Шаймурата. Интересно, как он отнесется к рассказу о древней истории долины?

– Шаймурат! – окликнул Белов старика. – Ты знаешь, мы сейчас едем над мертвым морем.

– Над морем? – с сомнением взглянул на него старик.

– Геологи называют это море Пермским.

Старик недоверчиво покачал головой. В глазах его было осуждение. Кто дал право этому парню смеяться над седой бородой? Надо иметь уважение к летам.

– Ты смеешься над старым человеком, – ответил Шаймурат. – Это плохо. Ведь и ты состаришься когда-нибудь. Почему же море держит нас на себе и мы не проваливаемся на дно?

Однако не похоже было, чтобы Белов шутил.

– Это правда, старик, – сказал он уже серьезно. – Именно здесь, под нами, когда-то было море. Как только мы доберемся своими долотами до него, из-под земли пойдет нефть. Она будет бить фонтаном. На месте Карасяя мы построим город, железную дорогу до Уфы проложим. И тогда нам с тобой поставят памятники из бронзы. На другое не согласимся.

Белов рассмеялся, и старик усомнился в том, что геолог говорит всерьез.

Еще недавно Шаймурат был равнодушен к нефти. Считал это делом геологов. Он умел смотреть за конями, вести их по тропе. У каждого человека своя забота. После собрания, когда он выступил перед всем Карасяем, Шаймурат стал ревниво следить за работой геологов. В спорах со стариками из аула он как мог защищал своих начальников. Охочих до шуток Закира и Галляма только смешило его заступничество.

– Больше никому не рассказывай про железную дорогу, – говорил Закир. – Выдумки эти, Шаймурат, не украсят твоей бороды!

С той поры у Шаймурата появилось непреодолимое желание открыть подземный клад, спрятанный в этом самом мертвом море, о котором говорил Белов. По Шаймурата смущали частые споры между Беловым и Великорецким. Если бы дело было верным, зачем им спорить? Сомнения путали мысли Шаймурата, черной змеей вползали в душу. Вот и сейчас геолог говорит о море смеясь. Не поймешь, шутит ли он над Шаймуратом. Если бы под ними оказалось море, то разве удержались бы здесь горы и леса, аулы и поля? Шаймурат укоризненно покачал головой.

Кони идут шагом. Артему Алексеевичу снова хочется вызвать старика на разговор. Это не так-то легко: старик ограничивается односложными ответами: «да» или «нет».