Текст книги "Свинцовый закат"

Автор книги: Антонина Ванина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 29 страниц)

– Как эта жидкость, прозрачная и чистая, превращается в кровь, так и ты погибнешь, если нарушишь словом или деянием свою присягу держать в тайне секреты Ордена.

Когда то ли напутствие, то ли угроза была произнесена, бородатый служитель в алом призвал присутствующих к «мистическому обходу на пути света». Все участники церемонии три раза обошли зал, следуя за человеком со светильником, а после он объявил:

– Обратный мистический обход завершен. Это символ угасающего света. А теперь поклонимся Владыке Вселенной!

Все присутствующие обратили взор к занавеси за двумя колонами, и женщина с чашей подала Тому знак, сделать то же самое.

– Ты свят, Владыка Вселенной, – раздалось со всех сторон, – не сотворенный природой, необъятный и могучий, ты свят, Владыка света и тьмы!

Занавесь качнулась, будто Владыка и вправду скрывался за ней и подавал знак своим адептам, что они услышаны.

Подойдя к импровизированному алтарю, где стояла чаша с вином и зажженная красная свеча, а рядом лежала роза с кусом хлеба, служитель в алом объявил:

– Нам остается лишь причаститься в безмолвии мистической трапезы четырех стихий. – Взяв со стола розу, он сказал, – Приглашаю вас вдохнуть аромат этой розы, символ Воздуха. – После он простер ладонь над красной свечой и произнес, – Ощутите тепло священного Огня. – Затем он обмакнул кусок хлеба в плошке и изрёк, – Вкусите хлеб и соль, формы Земли. И, наконец, испейте вина, освещенного стихией воды. – Вытянув в руках чашу, он начертил ею в воздухе крест, после чего сделал глоток и опустил чашу на стол.

А после к алтарю по очереди подходили прочие служители и в точности повторяли все его действия с розой, свечой, хлебом и вином. Когда Том взял чашу, то невольно подумал, что участвует в театрализованной пародии на таинство, от чего дыхание перехватило, но ненадолго. Приняв из его рук чашу с вином, служитель со светильником осушил её одним глотком и провозгласил:

– Свершилось!

– Да обретем мы в этом причастии, – подхватил служитель в алом, – опору в наших поисках камня философов – истинной мудрости и совершенного счастья.

На этом церемония посвящения для Томаса Фрэнсиса Вильерса, брата Cognosce te Ipsum, была закончена. Его вывели за дверь и перепоручили тому, кто всё это время охранял зал – мужчине в черной мантии с эмблемой глаза на груди. Он встречал Тома перед началом церемонии, он же и выпроводил его одного из квартиры.

Бредя по ночному городу, Том все не мог перестать думать о Флоренс. Почему она осталась с остальными служителями? Неужели у церемонии посвящения есть и тайная часть, и она сейчас в ней участвует?

Придя домой, он долго не мог уснуть, прокручивая в голове все, что произошло с ним за последние несколько часов. Внутри разливалось ликование и странное волнение. Стать членом тайного общества, да ещё изучающего тайные науки – такой шанс выпадает редкому человеку на Земле. Когда служители скрестили над его головой меч и два скипетра, он явственно ощутил нечто небывалое и непостижимое – энергию не этого мира. После такого невозможно не поверить, что Орден не обладает сокрытыми знаниями, которым обещает обучить.

24

Сама того не подозревая, Семпрония вновь завладела мыслями полковника. Он с любопытством взирал, как она вышла из кэба и принялась петлять по закоулкам Ист-Энда, совсем не замечая, что за ней уже следят. Полковник терялся в догадках, что же заставило блистательную Семпронию посетить этот район бедняков, самое дно города. Наблюдая за маршрутом женщины издалека, он незаметно шёл следом, пока изысканно одетая дама не юркнула в мрачный и на вид заброшенный дом.

Гадая, кому в этом районе могла нанести визит Семпрония, полковник принялся обходить фасад здания, поочередно заглядывая в каждое окно. Делал он это не таясь, но малочисленных прохожих его занятие мало интересовало.

В первой осмотренной квартире оказалось пусто во всех смыслах – ни людей, ни мебели. В следующем окне полковник увидел пятерых разновозрастных детей, что ютились в небольшой комнатке, а в третьей квартире полковник встретился взглядом с хмурым и явно не совсем трезвым типом. Поспешив отпрянуть от окна, через считанные секунды полковник услышал за спиной лязг открывающейся рамы.

– Чего вам надо, мистер? – недовольно поинтересовался мужчина, высунувшись из окна.

– Извините, моя младшая сестра недавно поселилась в этом доме, – принялся сочинять правдоподобную историю полковник, – Я приехал её навестить, но, вот незадача, понятие не имею, в какую квартиру она вселилась. Может вам известно?

– Ничего такого не знаю. Идите-ка отсюда!

И полковник пошел. Завернув за угол, он принялся за своё занятие дальше, и удача улыбнулась ему через три окна. Семпрония стояла посреди полупустой комнаты и выглядела крайне растерянной и полной нерешимости, что было крайне не характерно для такой самоуверенной и дерзкой женщины.

Украдкой посматривая на происходящее в комнате через угол окна, полковник то и дело оглядывался по сторонам, но на его счастье прохожих в этом полузаброшенном месте не было вовсе.

В комнату вошел молодой человек, и Семпрония тут же повернулась навстречу к нему. Он был худ и выглядел уставшим, но при этом не забыл гладко выбриться, явно только из-за визита своей гостьи. Это был один из тех бедняков, что обитают только в Ист-Энде, но что-то в его виде подсказывало, таким этот парень был не всегда.

Его подобострастный взгляд застыл на Семпронии. Словно завороженный, он принялся расстегивать рубашку, а женщина, не менее очарованная его взором, в нетерпении провела ладонью по обнаженной юношеской груди. Когда Семпрония увлекла его на продавленную тахту, а в руке её блеснула опасная бритва, полковник сразу же понял что произойдет дальше.

Струйка крови норовила стечь по коже меж выпирающих ребер и испачкать постель, но губы Семпронии не упустили беглянку. Молодой человек закрыл глаза и откинулся на подушку, отдавая себя во власть нависшей над ним женщины, что насыщала свои растраченные силы.

От увиденного у полковника защемило в сердце, и он отпрянул от окна. Слишком явственно он представил, что сейчас испытывает Семпрония, и слишком отчетливо припомнил, сколько времени лишен подобного. Уже много лет полковник принимал кровь только под присмотром штатного медика Общества, а всё потому, что предусмотрительные карьеристы решили, что служащему Общества не пристало скрываться от чужих глаз с полными сил молоденькими барышнями и пить их кровь, пока по ночному городу разгуливают десятки белых кровопийц, что хватают за горло первого попавшегося прохожего. Почему-то некоторым служащим казалось, что однажды полковник может начать делать то же самое, но умело скроет свои преступления, злоупотребив своим служебным положением. Сколько бы полковник не возражал и не объяснял, что он не душегуб, а путь был один – к аппарату для переливания крови в доме Джона Рассела.

Через двадцать минут Семпрония покинула убогое здание, и полковник не мог не обратить к ней едкое замечание:

– Я слышал, что римляне предпочитали кровь гладиаторов. Ваш дражайший избранник не очень-то на него похож.

– Бог мой! – обернувшись, воскликнула женщина и тут же задохнулась от негодования, – вы шпионите за мной?! Какая мерзость. Никогда бы не подумала, что дворянин позволит себе опуститься до такого.

Укор прозвучал подобно приговору, и полковнику это крайне не понравилось.

– Семпрония, – продолжил он, сменив тон на более серьезный и суровый, – мне очень жаль, что наше с вами положение постоянно толкает нас на конфликт. Поверьте, будь я свободен от служебных обязательств, я бы вам и слова не сказал.

– Не надо прикрываться вашим Обществом с дурацким названием! Никакая забота о спокойствии тысяч горожан не дает вам право унижать меня одну. Кто я, по-вашему, злодейка и мучительница?!

– Может мне стоит зайти в дом и спросить об этом вашего гладиатора?

– Не смейте! Это вас совершенно не касается!

Вокруг всё было спокойно – никто не кинулся к окнам смотреть на намечающийся скандал, а редкие прохожие продолжали идти своей дорогой. Для Ист-Энда крики и публичные ссоры издавна были слишком будничными и привычными событиями, чтобы обращать на них внимание. И чтобы намечающаяся перепалка не переросла в нечто исключительное, полковник поспешил отвести Семпронию в сторону Сити, подальше от неблагополучного места. Легкая прогулка действительно успокоила женщину, остудив её пыл.

– Простите, Семпрония, я вовсе не намеревался вас обидеть.

– Но обидели, – капризно заметила она.

– Поймите и вы меня. За годы службы я повидал немало кровожадных тварей, позорящих весь наш вечноживущий род. Все они поначалу тоже казались приличными леди и джентльменами.

– А я, значит, тоже кажусь? – оскорбилась Семпрония.

– Все зависит от того, как вы обходитесь с тем юношей.

Женщина остановилась, чтобы посмотреть полковнику в глаза, и, кажется, увиденное, смягчило её нрав.

– Хорошо, я расскажу вам все, – сдалась Семпрония. – месяц назад я случайно забрела в это место.

– Совсем случайно?

– Я ещё плохо знала город, – с нажимом произнесла Семпрония, – потому и заплутала в этих жутких закоулках. Когда я проходила мимо того самого дома, что-то заставило меня остановиться – наверное, шестое чувство. Оно-то и велело меня зайти в то убогое здание, просто втянуло внутрь. Пока я шла по пустому затхлому коридору, то всё время глупо оглядывалась по сторонам, а когда опомнилась, то захотела бежать прочь из грязной развалины, но не смогла пройти мимо одной из дверей. Я словно впала в ступор, не в силах двинуться с места, и только стояла и бестолково смотрела на неё. Клянусь, я не знаю, зачем решила постучать – рука будто сама, не повинуясь моему разуму, толкнула дверь. И она отворилась, представляете? Какой был жуткий скрип, словно тебе выскребают всё нутро! И вот, дверь полностью распахнулась, и я увидела прелестного юношу. Он лежал на продавленной койке с закрытыми глазами, бледный и худой, трогательный в своей изможденности и такой красивый. Его правая рука безвольно свешивалась, а из запястья струилась кровь…

– Кровь? Стало быть, вы увидели самоубийцу?

– Да, я, сама того не осознавая, почувствовала его живую кровь и пришла на её зов. Ещё никогда моя чувствительность так не обострялась. Когда я переступила через порог навстречу умирающему юноше, то его кровь, словно ощутила моё присутствие и ручейком потекла к двери и чуть не запачкала подол моего платья. Я обошла пятно и приблизилась к кровати, а потом долго, словно в отупении, смотрела на юношу, на его рану и не могла сообразить, что же делать. Но идея всё же пришла мне в голову, и я стянула с шеи шарфик и перетянула им руку выше раны, туго, как только смогла.

– Так вы решили вернуть его с того света? Надо же…

– Вы издеваетесь?! – вспыхнула Семпрония. – Или в правду думаете, будто я не знаю, что делать, если человек истекает кровью, которая мне совсем не нужна? Я всегда пугаюсь в такие моменты. Смерть близка, а я не хочу с неё встречаться, пусть и идет она не за мной.

– Значит, вы бескорыстно принялись спасать юного самоубийцу?

– Не совсем, – тихо произнесла она. – Вы должны понять, я не так давно в вашем городе и у меня слишком мало связей…

– Я понимаю, Семпрония, прекрасно понимаю.

– Я не знала, чем обработать рану. А кровь все сочилась и сочилась. Я не удержалась и приникла к порезу, сначала губами, а потом… А он чувственно застонал, как от сладкой боли. Я слишком безрассудно увлеклась и не заметила, что мой нежный мальчик уже открыл глаза и наблюдает за мной. Его взгляд был так пуст, а голос слишком бесстрастен. Он думал, что уже мертв, а я падший ангел, что пришел за ним, и будет отныне терзать его тело и лелеять взор своей красотой. – Семпрония мечтательно улыбнулась, вспоминая пережитый момент, и продолжила свой рассказ. – Он нес такой вздор, но меня это только растрогало. Я не хотела его обманывать, и сказала, что он жив, и я никакой не ангел, но готова им стать, только если мой юноша захочет жить дальше.

– И что же он решил? Зачем он вообще перерезал себе вены?

– О, это печальная история, как и все подобные истории. Энгус – непризнанный художник. Три года, что он живет в Лондоне, вынудили Энгуса окончательно пасть духом и разувериться в своем таланте. В Белфасте ему пророчили великое будущее, но здесь он стал никому не нужным ирландцем. Галереи и перекупщики его игнорируют. Но его картины божественны – красивый человек не может рисовать посредственно. Прерафаэлитство меркнет рядом с его полотнами. Знаете, он хочет нарисовать и меня.

– Будьте осторожны, Семпрония, – предостерег полковник. – Вдруг через двести лет критики признают живопись вашего Энгуса, а ваше лицо подобно Джоконде будет неустанно взирать на посетителей галереи Тейт. А потом люди на улицах будут на вас странно поглядывать, а особо смелые станут спрашивать, не праправнучка ли вы той натурщицы, что позировала великому Энгусу.

– Сколько желчи, граф. Вам не идет.

– Но признайте, отчасти такая опасность может стать реальной. И все же, что Энгус сказал на ваше увлечение его кровью? Вернее, что вы ему наплели в ответ?

– Какой же вы… – Женщина хотела было возмутиться, но тут же ответила, – Я сказала ему, что неизлечимо больна и, чтобы вернуть силы, подточенные недугом, вынуждена время от времени пить кровь. Услышав его грустную историю, я предложила ему помощь, если и он дальше готов помогать мне.

– И он, конечно же, согласился.

– Согласился, но не так охотно. Энгус не хотел принимать от меня денег, говоря, что он и сам готов отдать всё, лишь бы я просто была рядом, чтобы любоваться на меня и писать мои портреты. Ему было стыдно признаться, но я ведь явственно это почувствовала – он ничего не ел уже несколько дней. Я сломила его упрямство, пригрозив, что больше не приду к нему, если он и дальше будет отказываться от моей помощи. Теперь я оставляю ему достаточно денег, чтобы он смог заплатить за ту, с позволения сказать, квартиру и отложить на пропитание. Но он всё тратит на холсты и краски – жажда прекрасного в нём сильнее инстинкта самосохранения. Я знаю, у таких людей не получается жить долго, их слишком рано призывает к себе провидение. Но перед этим, словно слыша её поступь, они успевают создать свои главные шедевры, что обессмертят их имена в вечности.

– А сочувствие вам Энгус не высказывал? – поинтересовался полковник.

– Сочувствие в чём?

– В вашей неизлечимой болезни.

– Нет. А что?

– Ничего хорошего. Ваш Энгус законченный эгоист, которого не беспокоит ничего кроме собственной не признанности.

– Я знала немало творческих людей, и вам их не понять, – категорично заявила Семпрония.

– Почему бы вам не вытащить вашего талантливого Эгнуса из нищеты в Брук-Грин?

– Я не могу, – тут же ответила она.

– Неужели?

– Если бы вы знали, – вздохнула Семпрония, – скольких художников, писателей и актеров я встречала за свою долгую жизнь. Стоило им только искупаться в волнах успеха и достатка, они переставали быть прежними, и вскоре переставали творить по-настоящему, как в последний раз, будто и не было никакого дара свыше. Сытость и пресыщение убивает талант, уж поверьте, я видела это не раз.

– Нет, – усмехнулся полковник, – все-таки эгоистка – это вы.

– Я ещё раз повторяю, вам этого не понять.

– Это уж точно. По мне так лучше быть бездарным, но сытым.

– Вы не знаете ничего о предназначении художника.

Полковник действительно не знал, но знал другое, не менее важное:

– Долго ли Энгусу быть художником, после ваших визитов, Семпрония? Лет через шесть, если не раньше, он умрет, а вы будете и дальше любоваться его картинами?

– Он все равно умрет, рано или поздно, – без горечи в голосе констатировала она. – Это участь любого смертного.

– Какое похвально смирение. Может, воспользуемся услугами Метрополитена? – предложил полковник, как только они приблизились к станции.

– Ни за что! – чуть ли не вскрикнула Семпрония.

– Тише, тише. Не думал, что вы так боитесь современных достижений градостроительства?

– Не говорите глупостей. Наверняка вы прекрасно знаете, чего я боюсь.

Полковник припомнил слухи о похищении Семпронии белыми кровопийцами и примирительно произнёс:

– Уверяю вас, подземные жители по рельсам не разгуливают и в вагоны не заходят. Уж Общество об этом заботится.

– Ни за что, – вновь повторила женщина, но уже куда более твердо и спокойно. – Тем более я никуда с вами не поеду, пока не скажете зачем.

– Хорошо, – сдался полковник, останавливая кэб, – я скажу, но только по пути в Брук-Грин. Вы ведь не против вернуться домой?

Семпрония позволила подать себе руку и с показной неохотой села в кэб. Когда они минули Стрэнд, она, наконец, спросила:

– Так что вы опять от меня хотите?

– Меня по-прежнему интересует миссис Эмери, которая считает себя мисс Фарр.

– Ох уж этот мужской шовинизм… Всё вам не дает покоя женская свобода? Если мисс Фарр не считает себя замужней женщиной, то в этом вина исключительна мистера Эмери, кем бы и где бы он ни был.

– Даже не буду пытаться с вами спорить.

– Вот и не надо. Все равно я окажусь права. Так что же вы пристали к этой несчастной актрисе?

– А она несчастна?

– Это очевидно, раз вы уделяете ей столько внимания.

– Хорошо, вы меня раскусили. Я был бы рад, если вы по-соседски наведаетесь к ней в гости.

– Это ещё зачем? – возмущенно вопросила Семпрония.

– Всё за тем же. Мой протеже не справился с поставленной задачей.

– И что это за задача?

– Найти у Эмери определенные документы и скопировать их.

Глаза Семпронии в ужасе расширились, и с минуту она не могла вымолвить и слова.

– Я не требую от вас ничего воровать, что вы, – начал заверять её полковник, видя, как шокировал своими словами женщину. – Я даже не прошу вас копаться в чужих вещах. Ведь вы наверняка искусны в хранении всяческих тайн и знаете множество приёмов по сокрытию важных вещей. Просто осмотритесь и скажите мне, где в квартире Эмери может быть тайник.

– Да вы просто чудовище! – наконец, вымолвила Семпрония, обретя дар речи. – А почему бы мне просто не прийти к Флоренс и не сказать, какое злодейство вы против неё замышляете?

Полковник только пожал плечами.

– А почему бы и мне не съездить к сэру Джеймсу и не отвести его в Ист-Энд, посмотреть до какого жалкого состояния вы довели своего дарителя крови.

– Что! – вознегодовала Семпрония. – Да как вы смеете?! Такая наглая ложь!

– Конечно, наглая, – спокойно согласился с ней полковник. – Но поставьте себя на мое место. Ничего другого мне больше не остается, кроме как безбожно врать. Так вы едете к Эмери?

– Какая низость, просить подобное!

– Если бы не подначальный мне олух, который ничего не может найти сам, я бы в жизни не обратился к вам. Мне очень жаль, что приходится это делать. Но вы же понимаете, я подневольный человек, у которого есть руководитель, и чьи поручения я вынужден исполнять.

– Хотите переложить всю ответственность на вашего рыцаря? А он, наверное, считает, что скинул это гнусное задание на вас, и сам чист – так вы оба и живете, в полном ощущении собственное безвинности. А меня, тем не менее, толкаете в грязь!

– Такова жизнь, Семпрония. Вам ли не знать, как сурова она порой бывает.

Немного успокоившись, она задала вопрос по существу:

– Если я соглашусь, вы отстанете от меня?

– Ну, я же не раздаю индульгенции. Если с вашей подсказки мы найдем, что искали, то от Эмери нам больше ничего не будет нужно. И от вас тоже.

– Тогда везите, – произнесла Семпрония, гордо вздернув подбородок, – и поскорее.

25

Полковник Кристиан смиренно сидел в кресле, пока доктор Рассел суетился над аппаратом для переливания крови.

– Полковник, – обратился он к мужчине, – я, конечно, понимаю, что актерское ремесло вам чуждо, но не могли бы вы изобразить перед донором свой нездоровый вид. Поймите, люди думают, что отдают свою кровь человеку, как минимум, умирающему. А тут вы – полный сил и жизни.

– Послушайте, Рассел, я не комедиант, это вы правильно подметили. А вашим донорам, на самом деле, все равно, кому отдать кровь, лишь бы вы им заплатили. Их даже не заботит, что обычный получатель крови может отойти в мир иной от такой процедуры.

– Вот именно, полковник, вот именно. В медицине переливание прописывают только в крайнем случае, когда терять уже нечего. А вы бы сделали перед донором скорбное лицо, будто готовитесь к последнему дню жизни.

Но полковник лишь откинулся на спинку кресла и, вздохнув, произнёс:

– Как же хорошо было раньше.

– Чем же?

– В любой цирюльне можно было купить кровь.

Рассел озадаченно уставился на полковника:

– Как это?

– Тогда брадобреи пускали кровь всем желающим как средство от всех болезней. Вы же врач, неужели не слышали о флеботомии?

Рассел, конечно же, слышал, даже знавал старших коллег, которые время от времени прописывали её своим пациентам. Он намеревался и дальше расспросить полковника о цирюльнях былых времен, но тут в комнату вошел полноватый мужчина средних лет, явный житель лондонских низов. На полковника он глянул только раз и тут же спросил у Рассела, сколько ему заплатят. Удовлетворившись ответом, он тут же сел в соседнее кресло и закатал рукав. Рассел принялся за работу, и после нехитрых манипуляций с иглами, трубками и поршневым аппаратом, кровь смертного потекла в вену вечноживущего к взаимному удовольствию обоих. Когда процедура подошла к концу, донор получил свой гонорар, а полковник – заряд жизненных сил на ближайшие две недели.

Заплатив мужчине обещанное, Рассел поспешил выпроводить его. Закрыв дверь поплотнее, он тут же спросил полковника:

– То есть, раньше вечноживущие могли так запросто прийти к цирюльне и им продавали кровь?

– И даже не спрашивали зачем, – кивнул полковник. – А главное, никогда не отказывали. Представляете, какая выгода для цирюльника – выпустить одному кровь и получить за это деньги, потом эту же кровь продать другому. Двойная выгода.

– Разве такая кровь не… – замялся Рассел, подбирая слово поудачнее, – дурная? Её же забирали от больных людей.

– Покинувшего нас господина, тоже нельзя назвать эталоном здоровья, – немного ехидно заметил полковник. – Все люди чем-нибудь да больны, тем более после кровопускания.

– Что вы имеете в виду?

Мужчина загадочно улыбнулся:

– От излишней кровопотери можно умереть, вам ли это не знать? Лично у меня чувство меры никогда не давало сбоя, но глядя на ваших коллег порой задумываешься, кто из нас больший кровопийца – я или они? А главное, кто страшней? Разве вам не доводилась слышать такое выражение, что люди умирают не от болезней, а от лечения?

Рассел решил вступиться за честь старших коллег, хотя сам и не был согласен с устаревшими методами лечения:

– Но ведь в отдельных случаях флеботомия действительно помогала.

– Эх, Рассел, сколько я живу на свете, а эскулапы из века в век прописывают кровопускание как панацею от всех болезней. И из века в век я что-то не наблюдаю поголовного исцеления человечества.

– Я в корне не согласен с вами, – признался доктор Рассел. – Ничто не происходит без причины.

– Это точно.

– Если флеботомия существует не одно столетие, значит, всё это время она показывала положительные результаты, превосходящие побочный эффект.

– Нет, Рассел, причина не в этом, – серьезно произнёс полковник. – Когда умирающему по пять раз пускают кровь, это только приближает его час смерти, а не исцеляет. Но вы правы, если кровь пускают, выходит, от этого определенно есть польза. Другой вопрос – для кого? Для больного кожной сыпью, что лишился двух пинт крови в цирюльне? Для брадобрея, что получит плату за мастерское рассечение сосуда? Или для кровопийц, которые могут почувствовать себе беззаботными горожанами и на заднем дворе цирюльни прикупить себе провизию почти как на рынке?

Расселу представилась картина, как беззаботные горожане входят в цирюльню на оздоровительную процедуру, а у черного входа уже толпятся вечноживущие в ожидании, когда брадобрей вынесет в чаше только что выпущенную порцию крови. В холода, наверное, от неё шел пар, и вечноживущие торопились уплатить цену, а самые нетерпеливые и вовсе осушали чашу на глазах у цирюльника.

– Но это же не реалистично, – отбросив собственные фантазии, запротестовал доктор.

– Я понимаю, вам нелегко поверить. Но, все-таки, флеботомия бесполезна в лечении и очень полезна в пропитании. Если вас это утешит, то скажу, что не знал ни одного доктора, приторговывающего выпущенной кровью – это была ниша брадобреев. Ваши коллеги всегда искренне верили в свои методы лечения, а кто не верил в пользу кровопускания, тот лишался права медицинской практики как злостный вредитель и непрофессионал своего дела.

– По-вашему, цирюльники обогащались, а медики в это время заблуждались? – оскорбленно произнёс Рассел. – А что в это время делали больные? Вы хоть представляете, как тяжело иных уговорить на кровопускание даже в наши дни?

– А нужно ли оно, Рассел? Я уверен, что нет, ибо смертным от неё нет никакого проку. Но, пока есть польза для меня, я не буду протестовать. И другие кровопийцы тоже не станут. И мы всегда будем поддерживать простых смертных, которые искренне верят в исцеление от чего бы то ни было, стоит только выпустить дурную кровь из больного места. – И полковник цинично добавил. – Пока есть спрос, будет и предложение. Но при монастырях дело обстояло куда лучше.

– При чем тут монастыри? – нахмурился доктор.

– Как же, вы и об этом не слышали? Вы меня удивляете, Рассел. Флеботомия стара как мир, а вы, медик, даже не знаете, кто ввел её в моду.

– Но почему монахи? Какая связь?

– Очень простая. Сначала они пускали кровь сами себе, чтобы с ней уходили и греховные помыслы – так это у них называлось. А потом монахи начали предлагать очиститься от грехов и дурной крови мирянам из ближайших поселений.

– Стало быть, ещё одно суеверие пошло от церковников, – заключил Рассел. – Я даже не удивлен.

– Вы совсем меня не слышите, – покачал головой полковник. – Это не суеверие, а грубый расчет. Всю выкачанную кровь монастыри продавали, да в таких количествах, что никакой цирюльне и не снилось.

Теперь Рассел силился представить, как в глухую уединенную провинцию из ближайшей округи стекаются кровопийцы. Вот они идут к стенам монастыря, монахи рассаживают их в трапезной и, благословив, подают кубки с собственной кровью. А после кровавого пиршества казна монастыря значительно пополняется…

– Какая ерунда…

– В этом нет ничего странного, – возразил полковник. – Вы подумайте, на что жить замкнутому сообществу из десятка человек, если целыми днями они только и делают, что молятся, проводят службы и снова молятся. Если вам скажут о монастырских землях, можете рассмеяться этому простаку в лицо. Не земли были основным доходом монастырей. Представьте, сколько вечноживущих может ублажить один монах двумя пинтами своей крови? Пятерых на две недели. А сколько он с этого выручит? Правда, торжество кровопийства чуть было не закончилось, когда монахам запретили пускать себе кровь чаще десяти раз в год.

– Но ведь и это слишком много.

– А представьте, сколько было до. А ещё представьте опустевшую монастырскую казну. Но монахи всегда были людьми образованными и находчивыми. После запрета они тут же принялись зазывать к себе мирян из ближайших деревень и пускали кровь уже им. А те охотно раз в месяц шли в монастыри на эту, как им казалось, оздоровительную процедуру, ведь монахи в отличие от цирюльников денег за неё не брали. В монастырях даже было определенное время для кровавых заготовок, оно так и называлось «днями запаса крови». Пускать её начинали вечером, поближе к тёмному времени суток, так что, делайте выводы. Наверное, не только вечноживущие вроде меня захаживали в монастыри ночью на свеженькое.

Рассел понял, кого полковник имеет в виду и представил, как под покровом ночи из пещер и подземелий поднимаются белые кровопийцы и шествуют к монастырю. В полумраке монастырских коридоров, щурясь от тусклых огоньков свечей, они входят в трапезную, а аббат протягивает им чашу и в духе Евангелия торжественно произносит: «Пейте из неё все, ибо это – кровь моя, для многих изливаемая».

– И всё-таки, не укладывается в голове… – признался доктор.

– Что именно, Рассел? Мы, кровопийцы, стары как мир. Кровопускание как массовая процедура известна с незапамятных времен. Делайте выводы.

– Выходит, кровопускание со времен средневековья мало того, что бесполезная и опасная процедура, так ещё и придумана для нужд кровопийц? Это просто непостижимо! Как вообще можно было убедить богобоязненных людей на кровопускание, если в Библии сказано, что душа тела растворена в крови? Разве они не понимали, что отдают свои души на прокорм другим.

– Полно вам, Рассел. Если одна белянка смогла убедить египтолога, а может даже и ни одного, что она богиня Меритсегер, то что и говорить о жаждущих, но приличных кровопийцах, что брезгуют опуститься до убийства, но слишком находчивы, чтобы не обдурить бедных монахов. Да, выдумка не самая изощренная, но как подействовала! И сколько лет механизм отлажено работал, пока медики не стали говорить о замкнутой кровеносной системе и опасности кровопотери. Сейчас все меняется. Вот появилась гемотрансфузия, чем я цинично с вашей помощью и пользуюсь. Может когда-нибудь ваши будущие коллеги научатся переливать кровь от человека к человеку без летального исхода, вот тогда-то, будьте уверены, кровь станут переливать много и часто. Может даже, на манер пастеризованного молока, научатся сохранять её вне организма долгое время, чтобы потом опять перелить нуждающимся. А нуждающиеся будут всегда. Это вечная история.

– А вы сами покупали кровь монахов?

– Поверьте, Рассел, – дерзко улыбнулся полковник передернув усами, – стань передо мной такой выбор, я бы предпочел наведаться в женский монастырь.

В голове доктора Рассела возник вопрос, который он не решился озвучить. И все же ему было интересно, что для кровопийцы приятнее: пить выпущенную кровь из чаши, или же делать то же самое, но наедине со своим дарителем – приникая к кровоточащей ране, втягивать совсем теплую, ещё не свернувшуюся жидкость?

– Не сердитесь на монахов, Рассел, – отвлёк его от раздумий полковник, – помимо извлечения прибыли, они делали полезное дело.

– И какое?

– Насыщали нуждающихся. Не у каждого кровопийцы есть свой постоянный даритель, это слишком большая роскошь, и я имею в виду совсем не деньги.

– А что тогда?

– Личные отношения. Порой бывает тяжело объяснить дарителю, что он или она для тебя самое дорогое существо на свете, что без неё жизнь совсем не жизнь, а тусклое существование.

– А о том, что даритель проживет с вами не больше десяти лет, вы не говорите? – не скрывая ехидства, поинтересовался Рассел, но полковник только внимательно посмотрел на доктора, а после серьёзно ответил: