Текст книги "Ее крестовый поход"
Автор книги: Аннетт Мотли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 30 страниц)
Если все пойдет хорошо, возвращение должно было занять шесть недель. Общий смех, который встретил этот подарок, принес Иден облегчение и помог ей перейти к следующему, более трудному моменту расставания.
Алис была холодна и величава, ее высокомерный взгляд был безмятежен.
– Итак, Иден... Мы не были друзьями, я думаю? – Иден отдала должное ее смелости. – Но однажды, надеюсь, мы встретимся снова и, быть может, найдем пути к сердцу друг друга. Я искренне желаю вам счастливого возвращения. Да снизойдет на вас мир, к которому вы стремитесь. Ступайте с Богом.
Объятие было сильным и теплым и не оставляло сомнения в искренности ее слов. В первый раз Иден сама чуть не расплакалась.
Но она удержала слезы, когда место Алис перед ней заняла Джоанна Плантагенет. Одетая по последней моде, граничащей с непристойностью, так что ее загорелая грудь была почти полностью обнажена, она отлично осознавала эффект, который производила на каждого похотливого мужчину в толпе, окружавшей небольшую, раскрашенную в пурпурный и синий цвета галеру. Джоанна преувеличенно сильно вздохнула, так что грудь ее высоко поднялась, и, распространив в теплом воздухе аромат роз, смешанных с мускусом, наклонилась к Иден, чтобы прикоснуться к ее щекам улыбающимися губами.
– Вы не можете представить, как я завидую вам! Я не спала полночи, раздумывая, не отплыть ли и мне тайком на этом корабле. Но тогда Ричард и вовсе бросит меня на произвол судьбы и я, без сомнения, расстанусь с надеждой на будущее, равно как и со своей короной. Увы, это еще хуже, чем остаться! Обязательно напишите мне, дорогая Иден, если вам попадется какой-нибудь подходящий, не чрезмерно добропорядочный барон... выдающейся храбрости и удачи... и, ради Господа, способный понять шутку!
– Джоанна... у тебя стыда нет! – со смехом обратилась к своей золовке Беренгария, но та лишь отбросила назад свои локоны движением норовистой, породистой кобылицы. Иден была рада царящему веселью, ибо последний момент прощания был самым тяжелым из всех.
Но, как и можно было ожидать, Беренгария сама облегчила это расставание. Серые глаза королевы были совершенно сухи, когда она взяла Иден за руку и направилась вместе с ней через пристань к узкой доске, которая вела на борт переполненного суденышка. Там они повернулись друг к другу, по-прежнему держась за руки. Существовавшая между ними взаимная привязанность делала их общение легким и не оставляла места для слез.
– Смотри, как охотно я отпускаю тебя, – без малейшей дрожи произнес тихий голосок. – И все же мы не разлучаемся, ибо ты навсегда останешься в моем сердце и моих молитвах, как и я, несомненно, навсегда останусь в твоих.
– Навсегда.
– И еще молись за Ричарда, Иден. – Она вздохнула. – Он нуждается в наших молитвах. Знаю, он не был добр к тебе... – Король отказался выслушать жалобу жены против сэра Хьюго де Малфорса, сейчас его ближайшего товарища в Аскалоне. – Но будем надеяться, когда-нибудь он станет таким, как раньше... ибо за последние долгие месяцы он чрезвычайно изменился. Ему необходимо завершить задуманное, без этого в душе его правят дьяволы Плантагенетов.
– Ричард будет упомянут в моих молитвах. "Но лишь ради его королевы", – добавила она про себя.
– Тогда до свидания, Иден... до встречи в Англии.
Объятие их было крепким, но быстрым, ибо обе теперь боялись не сдержать подступавшие слезы.
– Будь счастлива в Хоукхесте. Если смогу, я постараюсь помочь тебе в этом, – пообещала Беренгария на прощание.
– Счастье мое в том, что королева Англии – моя подруга, – гордо ответила Иден.
Обе улыбнулись, и Беренгария повернула обратно.
Иден смотрела, как маленькая фигурка спускается по сходням. Затем доску убрали, и сразу же раздались крики матросов, сопровождавшие отплытие галеры. Это тоже было частью плана Беренгарии.
Стоя у деревянных поручней, Иден высоко подняла руку в ответ на прощальные приветствия с пристани, где вырос маленький живой лес из машущих ей вслед рук. Чувство нереальности охватывало ее по мере удаления от расцвеченного яркой толпой берега. Она видела, как Беренгарии подали лошадь и королева забралась в седло. Повернув коня в сторону уплывавшего судна, она приложила пальцы к губам, посылая поцелуй через сверкающую водную гладь. Затем повернулась и двинулась прочь, маленькая свита тянулась за ней, точно развевающийся разноцветный шлейф. Когда Иден потеряла их из виду, ей внезапно показалось, что жизнь ее никогда не была связана с этими берегами из синевы и золота. Страх охватил ее; она, казалось, забыла себя и свою цель. Но потом одна из совершающих паломничество женщин, немолодая и богато одетая, прикоснулась к ее руке и заговорила дружеским тоном. Страх прошел. Она снова была Иден из Хоукхеста и возвращалась домой.
Любезно повернувшись к своей спутнице, она живо поддержала начатый разговор.
Когда сине-красная галера отплыла из Яффы, два человека с мечами в руках стояли друг перед другом на горячих песках Аскалона. То были сэр Хьюго де Малфорс и Тристан де Жарнак.
Де Жарнак почти неделю терпеливо ожидал в лагере Ричарда, пока сэр Хьюго сопровождал короля в разведывательной вылазке под Бейт-Нуба. Прошел слух, что Саладин намеревается двинуться на Иерусалим и собирает войска в этом районе. Вчера король возвратился, и этим утром сэр Хьюго был уже достаточно отдохнувшим, чтобы принять вызов Тристана. Однако, если бы Ричард узнал об этом, он запретил бы поединок. Чтобы избежать этого, пришлось принять необходимые меры предосторожности.
Они встретились в пустыне, примерно в двух милях от города. При встрече они обменялись всего несколькими словами. Разговоры были оставлены четырем сопровождавшим их оруженосцам. Каждый из них хорошо понимал, что в живых останется только один. И у каждого были свои причины полагать, что это будет именно он.
Их схватка началась al'outrance[19]. Мечи были длиной в ярд, дамасской стали, причем у сэра Хьюго шире и тяжелее, чем у Тристана. Вдоль его лезвия было выгравировано имя барона, а золотая рукоятка оканчивалась изображением кабаньих голов Стакеси. На узком клинке Тристана было начертано лишь имя Христа, а отделанная серебром рукоять представляла собой простой эбеновый крест. Ни у кого из них не было щита, но оба были в шлемах и с кинжалами на поясе. Их разделяло примерно двадцать футов, когда оруженосец сэра Хьюго дал сигнал начинать.
Без суеты они двинулись навстречу друг другу, лица обоих были спокойны. Не дойдя шести-семи футов, они принялись кружить, зорко, точно ястребы, ловя малейшее движение противника. Каждый держал свой меч перед собой на уровне живота.
Внезапно Тристан прыгнул вперед, разорвав дистанцию, и нанес удар справа. Несмотря на свой вес, Хьюго быстро отставил назад правую ногу и повернулся на левой, отразив клинок резким взмахом сверху вниз. Попав по кончику меча, он чуть не вышиб его из рук Тристана. Тот, однако, сумел сохранить равновесие и, прежде чем барон вновь успел закрыться мечом, сделал выпад под его левую руку. Острие меча пробило плетеную кольчугу, брызнула кровь. Хьюго зашатался и отступил, однако удержался на ногах. Но едва Тристан бросился вперед, желая закрепить свой успех, Хьюго издал жуткий звериный рев, и его оружие прочертило дугу от неба до самой земли, сбивая противника с ног. Когда Тристан попытался подняться, на грудь ему, словно могильный камень, встала тяжелая нога барона. Он увидел, что Хьюго ухмыляется.
– Покойся в мире, монах, – произнес де Малфорс, занося свой меч и затем вонзая его в поверженного врага.
Мир завертелся, погружаясь во тьму, и в центре этого стремительного водоворота была сплошная боль.
Хьюго удовлетворенно взглянул вниз и тщательно вытер лезвие. Убрав клинок в ножны, он опустился на одно колено рядом со своим побежденным врагом.
– Не сомневайтесь, шевалье, я буду хорошо заботиться о ней, – медленно и отчетливо проговорил он. Пусть эти слова будут последними, которые тот услышит в своей жизни.
Тристан едва расслышал их, так сосредоточены были все его силы на последнем стремлении к движению, к попытке напрячь мускулы руки, чтобы дотянуться до кинжала на поясе. Нельзя было умирать теперь же, ему нужно было добраться до кинжала во что бы то ни стало.
Он почувствовал на лице теплое нездоровое дыхание Хьюго. Сейчас пришло время. Он открыл глаза. Сэр Хьюго торжествующе осклабился. Тристан встретил его взгляд, глазами изображая ненависть, унижение и поражение, в то время как рука его медленно, но неуклонно продвигалась к цели.
– Хорошо заботиться... и хорошо любить, не так, как любят монахи, – прорычал Хьюго, по-прежнему скалясь как пес.
И тогда Тристан последним, нечеловеческим усилием метнулся к нему, целясь кинжалом в широкое мускулистое горло...
Ему показалось, что плоть раздалась, впуская лезвие... и потом все исчезло... он ощутил, что падает куда-то... и продолжал... падать.
Хьюго смотрел не неподвижное тело, прижав руку к клокочущему горлу. В глазах его светилось торжество.
Позже Ричард Плантагенет с грустью оглядел принесенный ему труп.
Он вздохнул, и на лице его отразилась глубокая усталость.
– Он был храбрым рыцарем и хорошим товарищем... каковы бы ни были его прегрешения, – сказал он и заплакал. – Мне некем его заменить.
Глава 18
ХОУКХЕСТ
Леди Хоукхест сидела перед своим пустым очагом. Огонь не горел, ибо стояла середина июня. Капеллан и. бейлиф только что вышли из-за стола после совместного ужина. Разговор за трапезой шел, как обычно, о Святой Земле. Они говорили о закованных в доспехи рыцарях и дамах, закутанных в покрывала, о доблести христиан и о жестокости сарацин... и если Иден иногда замечала, что последние во многом не уступают первым, ни один рослый сакс не перечил ей в этом.
Они уже больше не говорили о Стефане. Эти двое, как и прежде, сделались ее компаньонами по вечерним застольям. Они пили вино и предавались воспоминаниям, играли в триктрак и в шашки, если у нее было подходящее настроение, спорили с одинаковым задором о религии, философии и забое свиней, прогуливались вместе по зеленым холмам за стенами поместья.
Окружавшая зелень подобно целительному бальзаму ложилась на ее усталые глаза. Казалось, она не замечала раньше, что вся Англия купается в зелени, яркой и пышной. Зелеными были полосы смешанного леса и заливные луга. Ярко-зеленый, изумрудный, малахитовый, берилловый, оливковый, морской волны и зеленого яблока – все эти оттенки были в каждой травинке и в каждом цветке. Дни напролет она думала, что должна плакать зелеными слезами, гуляя по родным землям своего владения.
Радость, которую она уже не надеялась изведать вновь, поднялась в ее душе. Сперва она связывала это со знакомым и желанным окружением, с тем, что в ее отцовском доме все осталось по-прежнему: Хэвайса как Цербер охраняла его как от друзей, так и от врагов, управляя домовладением и людьми Элеоноры с суровостью самой королевы.
Как раз Хэвайса и открыла ей причину странного удовлетворения, которое Иден ощущала вместо ожидаемого одиночества, разочарования и горечи утраты.
Возвращение домой прошло довольно гладко. Их небольшое судно оказалось крепким, а капитан опытным. Штормов было немного. Пилигримы славно проводили время, рассказывая друг другу истории об Иерусалиме и реке Иордан, откуда они везли веточки пальмы, прикрепленные к их широкополым шляпам. В Гибралтаре к ним присоединились паломники, посещавшие раку святого Иакова, которые несли на своих плащах раковины гребешка. Некоторые были обвешаны диковинными листьями и медальонами, продажей которых они намеревались компенсировать израсходованные на путешествие средства. Большинство, однако, были люди состоятельные и путешествовали лишь для спасения своей души, как та благородная дама, ставшая спутницей Иден. Проводить время в компании было приятнее: они много музицировали и пели, между тем как их маленький красивый кораблик быстро летел вперед и прибыл в гавань раньше положенного срока.
Четыре часа спустя после того, как она ступила на твердую землю, Иден слезла с седла Балана перед воротами Хоукхеста.
И какой прием ее там ожидал! Никогда еще величественная усадьба не оглашалась столь громкими взрывами смеха и плача, чередуемых с беспрестанными вопросами. Хэвайсу никак не могли уговорить отнять от лица передник, ибо она боялась, что Иден тогда может исчезнуть. Отец Себастьян не переставал славить Господа во всю мощь своего зычного голоса, а тем временем Ролло и другие слуги отмечали радостное событие единственным доступным им способом. Выпив все, что могли вместить их желудки, они слонялись по дому, вознося необузданные хвалы. Женщины, некоторые уже успевшие обзавестись детьми за время отсутствия Иден, позаботившись о том, чтобы их чада нашли надежный приют в плетеных колыбельках, с радостью присоединились к мужчинам. Сама Иден подобно королеве восседала во главе громадного дубового стола, посадив по правую руку бейлифа Уота, который весь светился от заслуженной гордости за то, как вел хозяйство на ее акрах. Слева от нее отец Себастьян громко молился то о душе Стефана, то о будущем урожае. Несколько солдат Элеоноры, не пожелавших покинуть столь гостеприимный кров, оказались превосходными певцами, к тому же имевшими кое-какие музыкальные инструменты, к коим Иден добавила свою лютню и уд, привезенный из Яффы. Громкие задорные звуки музыки пробивались через дерево и камень великолепного зала сэра Годфри, так что шум пира был теперь слышен в деревне, отстоящей на целую милю.
На следующее утро, попытавшись поднять голову с подушки, Иден неожиданно почувствовала тошноту. Хэвайса успокоила ее, заметив, что все проявили вчера некоторую неумеренность, после чего принесла ей отвар из полыни. Но когда, вставая с постели, хозяйка вновь почувствовала приступ дурноты, добрая женщина положила ей руку на поясницу, подняла одну бровь нахмурилась и сморщила нос.
– Когда у тебя были последние месячные? – без обиняков спросила она.
Встревоженная, Иден попыталась сообразить.
– Я не могу вспомнить, – сказала она. – Я даже примерно не знаю, когда они должны были начаться, Хэвайса. Столько всего случилось...
– Да уж. Потом лицо ее разгладилось, будто сняли пенку с теплого молока. – Но у тебя произошло самое счастливое событие, моя цыпочка. Бедный сэр Стефан навсегда ушел от нас, упокой Господь его душу... но оставил в тебе свое семя. Да благословенна будет святая матерь Божия!
И Хэвайса вновь закрыла лицо передником, предоставляя Иден хорошенько осознать услышанное.
Значит, она носила в себе ребенка! Подобное ей и в голову не приходило, и теперь она едва могла этому поверить. Но ребенок не мог быть от Стефана... это исключено. Мысли метались в ее голове, точно птички в клетке. Ребенок! Самое сокровенное желание ее сердца. Но чей?.. И тут пелена спала с ее сознания. Сомнений не оставалось. Она зачала на той зеленой полянке близ Дамаска...
Но лишь она одна знала, что беременна не от Стефана. Она выносит ребенка Тристана и сделает его наследником Хоукхеста. И никто, кроме ее исповедника, никогда не узнает правды. Приняв решение, она сразу же закрыла доступ другим, непрошеным мыслям, что неслись вслед, дабы мучить ее. Вспоминала о глазах Тристана, его теле, огненных поцелуях на ее губах, его коже под ее пальцами...
Она захлопнула эту дверь и сразу же заперла. Ребенок будет ее. Отца же пусть назовут другие.
Она пошевелилась на своем стуле, чуть отяжелевшая от выпитого вина, хотя ребенок представлял собой уже нечто большее, чем простое осознание его будущего появления.
Она устала сегодня, прискакав домой из Винчестера. Посетив там Элеонору, она провела с ней несколько счастливых, беззаботных дней. Каждую ночь они просиживали до рассвета, ибо королева больше не нуждалась в длительном сне и была рада выслушивать истории Иден до тех пор, пока ее гостья чуть не падала от изнеможения.
– Итак, мой золотой мальчик совсем потускнел в твоих глазах, – проворчала она, сидя очень прямо в своем резном кресле и сохраняя ясность взора, в то время как веки Иден совсем отяжелели.
– Из твоих слов выходит, что Беренгария не способна дать ему поддержку, в которой он нуждается. Каюсь, я не предвидела этого. Когда я их женила, то думала больше о его личных удовольствиях, чем о влиянии на его поступки как государственного мужа. Я полагала, что разница их характеров станет источником общей гармонии. Но вышло... что его личные удовольствия иные... чем мне хотелось бы. Не важно. Я не слишком удивлена. В каждом из моих сыновей слишком много женского начала... но, во имя дьявола, почему оба столь отъявленные тупицы, когда их женское начало идет от меня, вот этого я не могу постигнуть. – Теперь она не скрывала раздражения. – Пусть Господь отдаст Иерусалим Ричарду так скоро, как пожелает... тогда Ричард, быть может, вернется домой и займется Джоном. Сама я потеряла власть над ним. Он становится все более опасным, прядет паутины и свивает гнезда. Превознося весь мир, он стремится разрушить половину. И никто не знает которую. Кровь Агнца, подчас я думаю, что Джеффри был единственным посланным мне Богом ребенком, чьей смерти я не желала при рождении... но Бог же его и прибрал, прежде чем тот успел навредить миру, в который пришел.
Помимо остального они поговорили обо всем, что случилось с Иден со времени их последней встречи. Элеонора слушала серьезно и внимательно, часто задавая вопросы, но ни разу не высказав своего суждения. За беседой они встретили рассвет.
– Итак, колесо моей жизни сделало полный оборот, и я опять очутилась там, откуда все началось, – задумчиво проговорила Иден, в голосе ее слышалась покорность судьбе. – На этом пути я обрела дитя, и в этом счастье мое... хотя следовало бы чувствовать стыд. Я потеряла Стефана... еще до того, как он умер. Все, что я смогла узнать о любви, было лишь цепочкой находок и потерь...
Голос ее стих, она предпочла бы не распространяться об этом.
Элеонора обратила на нее взгляд, в котором раздражение смешивалось с нежностью:
– И много ли ты поняла после всего, дитя мое? Сдается мне, по отношению к тем двоим, что владели все эти долгие месяцы твоими помыслами и деяниями, – не так уж и много. Стефана, хоть и была за ним замужем, ты не знала совсем. Он лишь незнакомец, умерший в Яффе. А Тристан... хоть ты и говоришь, что познала с ним любовь... глубоко ли ты заглянула в его сердце? Ты слишком строго судила его.
Иден была уязвлена:
– Как же иначе судить убийцу? И как могла я читать в столь лживом сердце? Все кончено, ваша светлость, кончено. Прошу... не будем говорить о нем больше.
Задумавшись над содержанием письма своей невестки, Элеонора молча кивнула и поднялась с кресла, разминая затекшие мускулы спины. Затем окинула сочувственным взором свою почти заснувшую гостью.
– По поводу Стефана, – заметила она с особым тактом, – уже слишком поздно сожалеть.
И вышла из комнаты, оставив Иден размышлять над ее словами.
Иден с горечью подумала о том, что, каковы бы ни были предположения королевы, она слишком хорошо знала Тристана и не собиралась даже ради своей возлюбленной Элеоноры вновь открывать перевернутые страницы своей жизни. Королева отослала ее домой со множеством подарков, которых вполне хватило бы для того, чтобы поставить на ноги ее сына... ибо у нее будет сын.
– Но не балуй его, не держи все время рядом с собой, – с горечью предупредила мать Ричарда и Джона. – Поскорей возвращайся, – воскликнула она, когда Иден уже садилась на лошадь. – Ты приносишь мне дыхание весны... свежий острый привкус. Приезжай почаще. Я живу твоей молодостью.
– Молодостью! – поразилась Иден. – Я думала, что оставила ее за морем.
– Не тешь себя надеждой, – сухо произнесла Элеонора. – Ты оставила там лишь свою невинность. Без нее ты сможешь яснее видеть мир... и себя в нем.
Больше часа грезила она о времени, проведенном с Элеонорой, вспоминая каждый неожиданный поворот этого резкого практичного ума. Она нуждалась в Элеоноре. От нее она училась презирать слабость, что так часто бывала причиной ее жалости к себе, несмотря на зеленое лето и ожидаемого ребенка... а может быть, именно из-за них.
Снаружи птицы все еще щебетали в кронах деревьев, закрывавших восточную сторону дома, их вечерний гимн добавлялся к голосу отца Себастьяна, обучавшего пению слуг и деревенских детей у портала часовни. Иден откинулась назад, позволяя миру Хоукхеста снизойти в ее душу. Так же, как нуждалась она в дерзости Элеоноры, дабы укрепить свой дух против собственной слабости, ей нужна была эта блаженная тишина, придававшая силу другого рода, которая могла вынести все и не сломаться, чтобы, когда придет время, проложить дорогу будущему сыну и остаться ему в наследство.
Внезапно посреди покоя, в который она погрузилась под звуки музыки, до ушей ее долетел иной звук, ритм которого выбивался из мирного щебетания птиц и детского пения. Это был стук подков, клацанье железа о камень. В Хоукхест прибыл посетитель.
Иден выпрямилась, руки вцепились в подлокотники стула. Было уже довольно поздно. Никто не мог приехать в такой час, если только не с каким-то печальным известием... или со злым умыслом. Она прислушалась. Всего один всадник в тяжелых доспехах. Посланник? От кого? Она вновь откинулась на стуле, ожидая стука в дверь. Один человек не мог причинить вреда. Не так было той ужасной ночью... что была так давно, но повторения которой Иден не переставала бояться со времени своего возвращения.
Раздались удары дверного молотка. Где же Ролло? Его обязанностью было узнать, кто стучит, и потом прийти к ней за позволением впустить гостя... Вновь повторились гулкие удары.
Сердце забилось чаще. Что если Ролло отсутствовал? Говорили, что он ухаживает за какой-то деревенской девушкой... а большинство слуг все еще работали в поле, пользуясь последними лучами заходящего летнего солнца. Паника поднималась в ней, необъяснимая, полная черного ужаса. Это было глупо, она постаралась взять себя в руки. Потом она услышала, как огромные двери открываются, уловила приглушенные голоса, и кровь застучала у нее в ушах, будто стремительный ливень.
Вопреки всякому здравому смыслу, она знала, что человек, который появится на пороге, будет сэром Хьюго де Малфорсом, пришедшим требовать ее тело и земли по праву, подаренному ему королем. Она молилась, чтобы он не пережил Крестовый поход, хотя желать смерти страшный грех. Но ей можно было и не умножать свои грехи. Этот человек выжил бы при землетрясении, в пожаре, наводнении, урагане и любом другом известном бедствии. Он был неистребим, как само зло. И теперь он вернулся, намереваясь завершить ее собственное разрушение. Колесо вновь совершило оборот, и глубиной своего естества она понимала, что так оно и будет.
В страхе поднялась она, не отрывая глаз от занавешенной двери. Затем глубокий, ужасный гнев родился в ее душе, так что дрожь прекратилась и кровь замедлила свое течение. Она сделалась холодной, как мрамор. На столе, как обычно, лежал нож, которым она резала мясо. Она взяла его и спрятала в рукаве. На сей раз она не проиграет. Бог задолжал ей эту жизнь.
Не двигаясь, она ждала. Твердые шаги послышались за дверью. Занавес отодвинулся.
Нож звякнул о каменный пол, выскользнув из бессильных пальцев, когда Тристан де Жарнак тяжело шагнул в комнату. Они замерли, безмолвно глядя друг на друга через длинный обеденный стол.
Тристан сделал легкий приветственный жест:
– Миледи... мне многое надо вам сказать... если будет ваша воля выслушать.
Она не могла ответить. Его голос, его присутствие здесь совершенно раздавили ее. Дрожь началась опять.
Он прошел дальше в комнату.
– Прошу простить меня, что застал вас врасплох, – сдержанно проговорил он, – но иначе я не был уверен, что вы пожелаете принять меня.
Иден наконец обрела голос.
– Я не желала даже...
– Даже случайно увидеть меня. Я знаю это. Но есть нечто, о чем нам необходимо поговорить.
Она качнула головой. Облако боли окутывало ее.
– Между нами... ничего нет.
Тристан развязал свой темно-красный плащ и скинул его с плеч на стол. Из-под туники он достал небольшой сверток.
– От Беренгарии. Я прибыл еще и как ее посланец.
Он шагнул к ней, протянув руку. По-прежнему дрожа, она взяла письмо.
Тристан видел ее страдания.
– Сядьте, – мягко предложил он.
Она повиновалась, ибо не могла более держаться на ногах.
Он отошел и остановился перед очагом. Молча обменялись они взглядами.
Иден заметила, что он похудел, и волосы его отросли. В своей зеленой тунике он казался моложе и не походил на прежнего, закованного в броню рыцаря. Двигался он немного неестественно, как показалось Иден. В лице она уловила скрытое нетерпение, которое выдавали лишь рубиновые искорки в глазах и напряженная линия рта.
Тристан же видел лишь ее муку и ожидание. Красота Иден пронзала его, точно боль от полученной раны.
– Я знаю, что вы думаете обо мне... из-за смерти Стефана, – начал он, сразу же увидев, как глаза ее расширились. Ей выпало тяжкое испытание. – Это неправда, – спокойно произнес он. – Я не давал опиум, ставший причиной его смерти. Сделал это Хьюго де Малфорс. За это я убил его. И за вас.
Она вскрикнула, как ребенок.
Подойдя к ее стулу, он опустился на колени. Он видел, что она начала прозревать. Голос его звучал негромко и размеренно, давая ей возможность вынести услышанное.
– Барон, неизвестный рыцарям, посетил Стефана вечером накануне его последнего дня. Как вы убедились, Стефан, упокой Господь его душу, был рад этому посещению.
Из последних сил она пыталась сохранить ясную голову. Однако слова выходили торопливыми и бессвязными:
– Но ведь Стефан рассказал мне... он сказал... я была совершенно уверена...
Когда чудовищность ошибки проникла в ее сознание, она снова вскрикнула. Словно темные крылья захлопали вокруг нее, она закрыла лицо руками в попытке спрятаться от них, от Тристана, от его ужасной невиновности, от собственной отвратительной вины.
– Он рассказал мне... – беспомощно повторяла она; боль разрывала ей грудь. – Он сказал, что вы помогли ему покинуть этот мир, поступив по своему разумению. Он, конечно же, думал, что вы из сострадания позволили ему...
– Я знаю все от Беренгарии, – проговорил он учтиво. – Она передала мне все, что было сказано. Взгляните на меня, Иден.
Она была не в силах.
– Поверьте, я не стал бы везти его в такую даль, причинять такие страдания, только чтобы в конце забрать его жизнь. Он подразумевал, что я помог ему уйти из мира, доставив его в Яффу, где он встретил свой конец. Я не стал бы убивать его, Иден, даже ради вас; любовь не может зиждиться на смерти.
Устало глядя перед собой, она пыталась прогнать вновь окружившие ее видения. Теперь она наконец-то поняла все. В тот момент скорбь оказалась ей помехой. Она едва слушала, когда Стефан улыбнулся и сказал, что, по прихоти судьбы, именно Хьюго освободил его... Она думала, что речь шла о времени, когда он впервые встал в ряды защитников Креста. Но почему же, ради Господа, позднее не подумала она об этом еще раз?
Но не подумала. Осталась неизменной в своей низкой убежденности, несмотря на мольбы и даже слезы Беренгарии, презрение Джоанны, открытое неверие всех окружающих. Ее вполне устраивало считать Тристана убийцей Стефана.
Она подняла глаза и взглянула ему в лицо. Сейчас она чувствовала жгучий, мучительный стыд.
– Вы по-прежнему верите, что это моя вина, Иден?
Она отчаянно покачала головой.
– Тогда почему... как могли вы подумать такое?
Нотка боли проскользнула в его словах, и сердце ее сжалось еще сильнее, когда она поняла, как ранила его своей жестокой ошибкой. И взглянув в гордое, опечаленное, но все равно великодушное лицо, она вдруг поняла причину своего неверия и решила, что должна сказать ему об этом.
Это было нелегко.
– Я сочла возможным так думать, ибо была ранена вами, – нетвердо начала она. – Я любила вас, но любовь моя была жестоко уязвлена. Это случилось... когда вы собрались принять обеты Ордена святого Иоанна. Было такое чувство, словно вы бросили меня. Я знаю, что у меня не было этого права.
Только сейчас к ней пришло осознание того, что Беренгария и потом Элеонора поняли сразу же. То было прозрение.
– Не было права, – повторила она, – чувствовать себя так. Теперь я вижу, что даже не понимала, что со мной творится. Мне было легче видеть в вас зло... так скорее могла притупиться боль от потери. Элеонора права, я так ничего и не поняла тогда.
Тристан с трудом поднялся и осторожно прошелся по комнате.
– Вам больно! – Чувство вины вновь охватило ее.
– Меч Хьюго пронзил мне бок. Я думал, что умру, но Господь решил иначе. Благодарю его за то, что он дал мне сильное тело и крепкую броню.
Беспечность его была очень болезненна для Иден.
– А я даже ничего не знала.
– Сейчас рана почти зажила. Вам остается лишь извинить мне некоторую стесненность в движениях.
Он улыбнулся, чтобы как-то смягчить ее боль.
– Неужели Хьюго и вправду мертв? – спросила она, ошеломленная свалившимся на нее известием. – Я с трудом верю в это. Мне все еще кажется, что он должен вломиться в этот зал. – Она смущенно рассмеялась. – Я подумала... когда вы въезжали в ворота... что это Хьюго. Разве не странно? Он обещал, что придет за мной, а Ричард сказал, что я должна буду с ним обвенчаться...
– Даже Ричард не сможет поднять его теперь из могилы, – мрачно промолвил Тристан.
– Как обстоят у вас дела с королем?
Перестав расхаживать, он уселся на край стола.
– Неважно, – сознался он. – Король не выносит моего общества с тех пор, как я стал встречаться с Конрадом. И тем паче после смерти де Малфорса... что ж, Ричард был огорчен потерей своего собутыльника. Он называет меня предателем, хотя и не стремится расправиться со мной. Не думаю, однако, что он решится на это. В английском лагере многие стали думать так же, как я. – Он покосился на нее, отметив, что она слушает гораздо спокойнее, чем раньше. – Быстрое заключение мира может быть единственно достойным завершением Крестового похода, – продолжал он. – Ричард опять не сумел взять Иерусалим. Теперь город отойдет к Саладину. – Он вздохнул с глубоким сожалением. – Этот поход оказался неудачным. Потеряно так много жизней, разбито так много судеб и иллюзий. Кто из нас вернулся домой с тем, что стремился обрести?
Он увидел, как она склонила голову, и инстинктивно протянул к ней руку. Она не подняла глаз, и он продолжал:
– Великие предводители – Ричард, Филипп, Конрад – оказались несостоятельными. Ричард, все еще крутящийся вокруг Иерусалима, словно изголодавшийся пес, до сих пор верит, что может вернуть себе былую славу. Быть может, ему это удастся... ибо нет более непредсказуемого человека. – Вновь скупая улыбка осветила сгустившуюся мрачную атмосферу. – Когда наступает конец, счастлив тот, кто получает добычу: новобранец, который ограбит убитого рами, пехотинец, который выполняет приказы и молится, когда не забывает.
