Текст книги "Ее крестовый поход"
Автор книги: Аннетт Мотли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 30 страниц)
Почти сразу же как она отметила этот факт, люди Исаака, стоявшие в первых рядах, начали валиться с ног на землю, крича в страшной агонии, когда зазубренные арбалетные стрелы пробивали им ребра. Английские арбалетчики открыли огонь сразу же как подошли на достаточную дистанцию. И эта дистанция, как поняла Иден, была гораздо больше, чем у легких луков солдат Исаака. Сей очевидный факт вселил в нее большую надежду, чем можно было предположить. Она начала лихорадочно спускаться по неровному и обрывистому утесу. Если англичане выиграют первую стычку – а дьявольские арбалеты могли оказать им такую услугу – и если ей удастся оказаться на берегу в нужный момент... тогда появлялся шанс добраться до одной из лодок и попасть на королевскую галеру.
Но гораздо более вероятно было, что ее собьет с утеса какая-нибудь стрела – английская или киприотская, – но она не думала об этом. Она сосредоточила все внимание на спуске, чувствуя каждую трещинку и ложбинку скалы, и изредка бросала испуганный взгляд на то, что происходило внизу.
Атакующие высадились из своих лодок и устремились вперед с мечами в руках. Сам Ричард, с искаженным от ярости лицом, был их предводителем. Они легко разделывались с великолепным укреплением, десятками перелезали через него, пока арбалетчики перезаряжали свое оружие под прикрытием длинных щитов. Киприоты, которые отважились встать на защиту дела рук своих, вскоре лежали мертвыми – глотки их были перерезаны безжалостными захватчиками.
Битва продолжалась – это были пока отдельные стычки, но Иден не приходилось раньше видеть ничего подобного. Ужас ее был так велик, что ей и в голову не приходило, что битва может докатиться до нее. Она не сомневалась, что если даст волю страху и состраданию, то неминуемо погибнет.
Прильнув к скале, она позабыла даже о молитве, глядя на то, как внизу гибнут люди. Киприоты утратили боевой дух, и оборона их развалилась, несмотря на страстные призывы Исаака к сопротивлению.
Сейчас она находилась всего в тридцати футах над ними и не собиралась опускаться ниже. Она уже могла различать знакомые лица среди дерущихся, прежде всего самого Ричарда, наносившего могучие удары своим страшным мечом. Лицо его было перекошено, зубы оскалены, он упивался вкусом битвы. Иден видела, как он убил четверых киприотов за столько же минут. Трое умерли от меча – двое несчастных поражены в грудь, один в живот. Четвертый лишился головы в один ослепительный миг, не успев осознать своей потери, – так быстро взмахнул Львиное Сердце боевым топором. Иден не могла больше смотреть на него. Хотя она и знала, что резня, невольной свидетельницей которой она сейчас являлась, имела своей целью спасение несчастных людей, что-то изменилось в ее восприятии героев и их деяний. Теперь она увидела героев, но эти герои были не такими, как Иден представлялось раньше.
Вдруг до ее ушей донесся дикий рев. Она повернулась и вновь отыскала взглядом Ричарда – шлем его был разрублен, а сам он упал на колени под яростным натиском турецкого капитана. Его меч, отведенный для удара, уже не мог отразить занесенного сверкавшего полумесяца турецкой скимитары.
Вдруг словно яркая вспышка промелькнула между сражавшимися. Быстрая фигура метнулась из-под ног, и король, невредимый, упал навзничь в тот момент, когда кинжал вонзился турку в горло. Скимитара опустилась, отклонившись от выбранного пути, и потерявший силу удар пришелся в плечо спасителю. Иден жалобно вскрикнула, когда Тристан де Жарнак покачнулся и зажал рукой рану, из которой хлынула кровь.
Тотчас его окружили лейтенанты, возникнув ниоткуда, подобно своему командиру. Уилл Баррет прикрыл один фланг, неизвестный Иден рыцарь – другой, а дородный Джон де Валфран защищал де Жарнака со спины. По меньшей мере десять человек бросились к королю, который взревел еще яростнее, поскольку ненавидел быть побежденным – ведь это случалось крайне редко. Иден услышала, как он прокричал, обращаясь к де Жарнаку, слова благодарности, после чего раскрутил над головой свой страшный топор и снова кинулся в водоворот битвы.
Уилл Баррет привязал левую руку де Жарнака к его торсу, и тот продолжал сражаться – рука, державшая клинок, осталась неповрежденной. Не было заметно, что он обращает внимание на боль. Тем не менее Иден не могла смотреть на его искаженное лицо. Чужую боль труднее переносить, когда знаешь человека, который страдает. Она укоряла себя за то, что была не очень любезна с ним раньше, молилась, чтобы он не погиб из-за своей безрассудной отвага. Ей хотелось сейчас прикоснуться к нему.
Но смерть уже большей частью собрала свою дань. Солдаты Исаака отступили, их боевой дух был сломлен. Они выстрелили последний раз из луков, уже от подножия утеса, однако английская броня была крепка, и крестоносцы выдергивали стрелы из своих доспехов, как колючки шиповника. Кое-где бойцы еще сходились врукопашную, жестокие, калечащие удары наносились чаще всего по руке, державшей клинок, чтобы одним разом лишить противника средств и тяги к жизни. Почти весь берег стал кровавой ареной, где лежали мертвецы и тяжелораненые с разрубленной плотью и торчавшими наружу костями. Кровь. Сверкавшая на песке под солнцем кровь, вместе с которой вытекала жизнь, – это, как поняла или, скорее, ощутила Иден, зрелище, которое теперь будет все время преследовать ее. Как во сне, она заметила тяжелую арбалетную стрелу, глубоко вонзившуюся в утес около ее локтя.
Она почти позабыла о собственной безопасности. Как будто она была невидимой здесь, наверху, цеплявшаяся за шершавый камень в ожидании, когда все кончится. К ужасу Иден, несколько солдат Исаака смотрели прямо на нее. Они размахивали руками и кричали что-то непонятное. Было, однако, ясно, что они имели добрые намерения. Двое начали карабкаться на скалу. Остальные присоединились к общей массе отступавших, которые поднимались к городу всеми возможными тропками. Те, которые пошли по дороге, достигли вершины утеса раньше, чем двое других успели добраться до нее. Сомнений в том, что она будет спасена помимо ее воли, не оставалось.
Закрыв глаза, она застонала. Можно было попытаться позвать де Жарнака или Уилла Баррета, но как докричаться до них в общем шуме, сопровождавшем отступление целого войска? Она подумала об этом слишком поздно. Иден позволила солдатам захватить ее, не произнося при этом ни единого слова. Она не сопротивлялась, когда ее втянули обратно на дорогу, а один из них сорвал с нее капюшон и покрывало, озадаченный ручейками краски, стекавшей по щекам. Она лишь наклонила голову и заплакала. Еще никогда ей не было так грустно и обидно, и никогда она не чувствовала себя такой одинокой. Сейчас они могли сделать с ней все, что им захочется.
Пока Иден стояла на дороге, окруженная недоумевавшими киприотами, снизу подоспел еще один отряд, солдаты которого громко выкрикнули имя Исаака. Сам император следовал за ними по пятам, его великолепие потускнело, так же, как и его запятнанный кровью клинок. Завидев маленькую группу, он немедля натянул поводья. Коротко взглянув на Иден, он отдал приказ одному из всадников. Тот быстро спешился и, бесцеремонно схватив ее, взвалил поперек спины лошади, после чего вскочил в седло позади нее. Последовало еще несколько коротких приказов, и маленький отряд помчался дальше. Исаак отступал и не преминул захватить с собой свою пленницу, если уж у нее хватило ума повстречаться с ним на дороге.
Победившие крестоносцы не преследовали врага, их все еще сдерживал на берегу последний отряд киприотского гарнизона, прикрывавший отступление императора.
Они так быстро пронеслись по улицам Лимассола, что Иден при всем желании не могла составить впечатления о столице. Путешествие было коротким и стремительным, целью его была деревенька Кайлами на виноградных склонах горы Трудос, в пяти милях от города.
Похоже было, что Исаак заранее подготовился к отступлению, так как к их приезду лагерь посреди виноградников был уже разбит. Войска приветствовали императора. Жители Кайлами, которые безучастно наблюдали, как солдаты разграбляли запасы их продовольствия, насиловали их дочерей, топтали посевы их винограда, не присоединились к приветствиям.
На склоне горы было так тихо и тепло, что это опровергало саму возможность войны и крови. Иден, отрешенную и оцепеневшую, отвели в шатер императора. Если бы она могла воспринять окружающее, то несомненно была бы потрясена увиденным. Шатер изнутри походил на шелковое золотое поле, усеянное цветами и порхающими птицами, сверкавшими всевозможными красками. Ее провели внутрь с такими церемониями, как в дворцовые покои, и действительно, если судить по обстановке, походный шатер мало чем уступал дворцу. Он был разделен на три обособленных помещения; главная комната казалась сказочной пещерой со стенами из драгоценных камней, в глазах рябило от обилия ярких подушек и ковров. Иден оставили там одну, хотя она, конечно, догадывалась, что снаружи поставлена охрана. Она прилегла на пуховые подушки и уставилась в пространство, в ее сознании все еще мелькали видения битвы.
Неожиданно выяснилось, что у нее есть компания. Из-за стоявшего в углу стола на нее серьезно смотрели два блестящих глаза, полускрытых черными кудрями. Это был маленький музыкант Исаака. Он нерешительно улыбнулся. Сделав над собой усилие, она улыбнулась в ответ и протянула ему руку. Мальчику было не больше десяти лет. К счастью, он находился в безопасности во время сражения. Когда Иден пришла в себя настолько, что стала осознавать свою относительную безопасность в настоящий момент, она велела мальчику принести воды, чтобы смыть остатки своего маскарада. Как выяснилось, его звали Спиридон.
Обмен именами был единственным удачным опытом общения, мальчик, похоже, не понимал немногие известные Иден греческие слова. Зато он мог играть на лире, чтобы развеять ее печаль, что он и сделал. Иден пришлась по душе его игра и тихое пение, отвлекавшие от шумной суеты снаружи, которой сопровождались приготовления Исаака к завтрашней решающей битве с Львиным Сердцем. По этому случаю он направил английскому королю послание, чтобы тот не слишком преувеличивал значимость своей ничтожной победы при высадке.
Спиридон исполнил несколько томных кипрских любовных песен, на что Иден ответила, все более уверенно аккомпанируя себе на лире, несколькими балладами Кретьена де Труа, хорошо известными везде, где побывали крестоносцы. Они приятно, спокойно проводили время. Однако вскоре все кончилось. Остался только страх.
Когда солнце, приобретя тревожный темно-красный оттенок, стало заходить за гребень горы и последние его лучи окрасили кровью стены шатра, внутрь быстро вошел Исаак Комнин. Он выглядел весьма довольным собой, и, похоже, его вполне устраивала зловещая естественная подсветка. Он погладил Спиро сначала по голове, а затем по нежной щеке. Ребенок улыбнулся в ответ столь же эмоционально, как только что исполнял любовные песни. Иден почувствовала вполне понятное отвращение.
– Можешь еще поиграть для нас, Спиро, пока мы будем закусывать, – разрешил император, с улыбкой глядя на свою дважды пойманную пленницу. Она ожидала вспышек гнева и была немало удивлена.
Вереница слуг, черных и белых, появилась с блюдами изысканно приготовленных даров острова. Иден не хотелось есть, но Исаак обнаружил недюжинный аппетит. Он не производил впечатления человека, потерпевшего поражение. Поглядывавшие на Иден поверх кубка глаза влажно блестели. Утолив один голод, он незамедлительно начал испытывать другой. Кроме того, он хотел получить плату за подаренные изумруды. Своим подарком он рассчитывал добиться наконец ее благосклонности. Если бы удалось овладеть Иден до начала битвы, он сражался бы как бешеный волк. Быстро поднявшись и подойдя к ней, он опустился рядом на подушки. Затем сделал знак Спиро подлить еще вина.
Край его лиловой мантии накрыл одежду Иден, блестящие глаза пожирали ее. Иден осторожно поджала под себя ноги и села очень прямо. Итак, час расплаты пробил. Она устало подумала, что хорошо бы сейчас иметь какое-нибудь оружие – скажем, кинжал или острый нож. Она еле пригубливала вино, в то время как Исаак пил много и с удовольствием. Иден с надеждой взглянула на кувшин с вином. Может быть, ее спасение в нем? Исаак поощрительно улыбнулся ей. Она вела себя слишком тихо, он не любил молчаливых женщин.
– Поговорите со мной, леди, – потребовал он. – Расскажите мне о своей холодной северной стране, где, как говорят, люди одеваются в шкуры и ходят босиком, совершая пешком большие переходы подобно пилигримам.
Она решила подчиниться. Возможно, пока они будут разговаривать, он будет поменьше думать о том, как получить желанное удовольствие.
– Не совсем так, ваше высочество, – произнесла она с показной заинтересованностью, – мы действительно носим шкуры, но только это прекрасно выделанные меха. Наша обувь сделана из превосходной кожи, а ездим мы на таких же хороших лошадях, как и ваши.
– Лошади! – Она задела за живое гордость Исаака. – Вы видели моего гнедого? Он великолепен, не правда ли? Его привезли из Франции, хотя на самом деле он арабских кровей. Его назвали Фовель, потому что он был диким и неукротимым. Мне нравилось это. Гораздо приятнее подчинить себе лошадь, которая поначалу бросает тебе вызов... – Он продолжил свою мысль, однако по глазам было ясно, на что он намекает. Он предупреждал ее, но делал это с юмором и, слава Богу, не был слишком развязен.
Она наполнила его опустевший кубок; он выпил, привычно смакуя, принюхиваясь к терпкому фруктовому запаху вина, которое попало к нему из Франции тем же путем, что и Фовель.
Император пододвинулся ближе и провозгласил тост.
– За вашу несравненную красоту, – объявил он, осушая свой кубок.
При других обстоятельствах утонченная любезность императора могла бы немного развлечь Иден.
– Выпейте, миледи, вам надо подкрепиться. – Он вновь наполнил свой кубок и протянул ей другой. Иден взяла предложенный бокал, лихорадочно пытаясь сообразить, как можно сдержать растущее в нем и отчетливо читаемое любострастие. Она успела лишь один раз пригубить вино из серебряного кубка, затем он вылетел из ее руки. Император навалился на нее. Его полные губы устремились к ее устам, горячие руки жадно обследовали местонахождение подаренных им изумрудов. Она словно со стороны наблюдала, как темно-красное вино впитывается в роскошный ковер... подобно крови, уходившей в песок. Голова ее кружилась, все плыло перед глазами. И невозможно было понять, радоваться или огорчаться тому, что сознание вот-вот покинет ее.
Исаак только начал ее раздевать, как вдруг заметил некую вялость.
– Леди! – Он грубо встряхнул ее.
Мир завертелся, пронизанный последними солнечными лучами шатер превратился в преисподнюю, в чудовищную утробу, во внутренность некоего экзотического фрукта из плоти и крови. Иден застонала.
Император мягко уложил ее на подушки.
– В тебе есть отвага, леди. Твоя попытка бежать была смелым предприятием. Но не стоит слишком горевать из-за неудачи. – К этому моменту он все уже взвесил. Конечно, она была прелестна, но Исаак слишком хорошо знал себя и не сомневался, что в дальнейшем не сможет удовлетворяться ее обществом.
– Возможно, – начал он, дразня ложными надеждами, – возможно, после следующего сражения... последнего сражения... я предложу тебя и остальных в качестве выкупа.
Волна надежды поднялась в ней, такая мощная, что Иден чуть не потеряла сознание. Исаак заметил перемену в ее лице.
Он наклонился над ней, тело его трепетало от желания. Он тесно прижался к ней. Под его весом они глубоко погрузились в мягкие подушки. Страх покинул ее. Он не убьет ее и не причинит ей боли. Она не могла помешать ему сделать то, что он хочет, но она не обязана как-то отвечать ему. Он был ей отвратителен, его грязная плоть, его чувственность, слюнявый рот, толстые и нетерпеливые пальцы, – но Исаак не был Хьюго де Малфорсом. Он не желал ее уничтожения, порабощения ее души и тела. Она могла и должна была вытерпеть это.
Она превратилась в куклу, в бесчувственное существо, тело ее стало складом ненужных вещей. Она постаралась закрыть доступ в свое сознание его интимным ласкам. Ей казалось, что в каждый следующий миг она попытается вскочить, закричать или ее стошнит от отвращения, но ничего подобного не происходило. Она лежала как труп... пусть он получает удовольствие, если сможет.
К его непреодолимому огорчению, Исаак не мог. На этот раз он не чувствовал себя импотентом, напротив, похоть бушевала внутри него, как посаженный в клетку дикий зверь. Но в своей жизни он привык от всего получать удовольствие. И его утонченную натуру коробило сознание того, что он должен взять женщину, превратившуюся в неодушевленный предмет. Женщину, которая сопротивляется, – да, которая лягается и царапается – да, женщину, которая отвечает высокомерным презрением и которую надо объезжать, как Фовеля, – да, да. Но не такую. Такую – никогда.
Теперь он должен был набраться терпения. Он поднялся. Лучше сделать небольшую передышку. Он вновь потянулся к кувшину и налил ей вина. Она улыбнулась и поднесла кубок к губам. Когда он наполнил свой, то отвернулся, и тогда Иден вылила бургундское вино на ковер позади кучи подушек. Так продолжалось довольно долго. В промежутках между наполнением кубков Иден терпеливо сносила знаки внимания. Если же Исаак забывал подливать вино, она делала это сама.
Постепенно вино стало оказывать свое действие. С медлительностью, которая выводила Иден из себя, Исаак потягивал вино. Отбросив свое отвращение, она начала изображать опьянение, слегка наклоняясь к Исааку и вновь откидываясь назад. Теперь только она распоряжалась кувшином. Он пил, как жадный ребенок. Позади намокал ковер.
С коротким смешком она повалилась на подушки. Когда Исаак, блестя глазами, последовал за ней, Иден быстро откатилась в сторону и, чтобы остановить его дальнейшее посягательство, мягко пропела:
—Так будет гораздо лучше. – После чего грациозно отбросила густые черные волосы императора. Ярко-красные губы дрогнули и раздвинулись в усмешке. Когда она наклонилась, он потянулся к ее губам, стянул рубашку и поймал сосок своим открытым ртом. Рот его так и остался открытым, когда он в упоении откинулся на подушки. Иден промурлыкала что-то неразборчивое и отодвинулась подальше от его все еще жадных объятий.
– Попозже, ваше величество... пусть это произойдет чуть погодя – у нас вся ночь впереди, – прошептала она, чувствуя себя сродни Далиле. Потом она взяла оставленную Спиро лиру и устроила целый концерт из своего нового репертуара, пока опьяневший монарх медленно отходил ко сну. Обрадованная и слегка удивлённая своим успехом, она накрыла спящего Исаака мягким ковром и стала обдумывать свой следующий шаг. Маловероятно, что ей удастся ускользнуть от охраны императора, но даже если это случится, вряд ли она сумеет найти в незнакомой местности дорогу к английскому лагерю. Единственным разумным поступком было последовать примеру Исаака, хотя Иден не могла предположить, как он будет настроен поутру. Так что, не без некоторого удовольствия от необычности ситуации, она устроилась на подушках неподалеку от ее пока не состоявшегося любовника и закрыла глаза.
Сон ее был безмятежным, лишенным сновидений и очень коротким. Незадолго до рассвета он был грубо прерван. Один из стражников тряс Иден за плечо и что-то бормотал по-гречески. Рядом Исаак торопливо совещался о чем-то с другим, в интонациях его голоса явственно слышалась тревога, гнев и самоуничижение. Он вскочил и с проклятиями стукнул себя по лбу.
– Что происходит? – спросила Иден, наконец осознав, что снаружи шатра творится невообразимая суета.
Исаак сверкнул глазами:
– Твой король подходит, во что! С утра пораньше! Это не по-рыцарски, да и вообще неслыханно – так поступать с противником, который предлагает дать сражение в более подходящее время.
Иден подмывало расхохотаться – настолько искренне император верил в справедливость своих абсурдных упреков. Человек, так немилосердно обошедшийся с несчастными жертвами кораблекрушения у его берегов, был задет тем, что его враг появился немного раньше, чем он предполагал.
Исаак визгливо выкрикивал команды. Принесли его кольчугу. Иден тем временем прислушивалась к конскому топоту и крикам вокруг шатра – на греческом, киприотском и языческом мавританском наречиях – и вознесла хвалу Господу на языке, который неизменно был понятен Ему.
Не обращая внимания на присутствие Иден, император яростно сорвал с себя широкий лиловый кафтан. Оруженосец подал длинную шелковую рубаху, и Исаак быстро влез в нее. В этот момент в шатер ввалился потный и запыленный гонец и, упав на колени, сбивчиво затараторил. Иден разобрала слова "Кер де Лион". Значит, Ричард был совсем рядом. Насколько близко, стало ясно, когда Исаак, в глазах которого застыли унижение и страх, бросил короткий прощальный взгляд на остатки одежды и сбрую и, выкрикнув отчаянный призыв, стрелой вылетел из шатра.
Сопровождаемая гонцом и стражниками, Иден удостоилась быть свидетельницей весьма необычного зрелища, как император одним махом вскочил на ожидавшего Фовеля и сломя голову помчался прочь из лагеря. При этом его голая задница под задравшейся рубахой беспомощно подскакивала, ударяясь о жесткую обшивку седла. Лицо Иден покраснело, и она дала волю душившему ее хохоту, который начал накапливаться в ней с тех пор, как состоялось ее знакомство с Исааком Комнином.
Личная стража императора с гневным неодобрением посмотрела на вверенную их попечению пленницу, но через мгновение их строгие лица тоже исказило веселье.
– Он нельзя идти в тюрьму, – объяснил озабоченный гонец, явно гордившийся своим французским.
– Нет, разумеется, нет, – согласилась Иден, совладав с разбиравшим ее смехом. – Этого никогда с ним не случится.
Сразу после этих слов всем стало уже не до смеха, потому что следом за спешно отбывшим Исааком через палатки с ревом прорвался Ричард Плантагенет. Он жаждал возмездия и получал его везде, где мог найти, кроша плоть и кости воинства Исаака направо и налево за все оскорбления и страдания, причиненные его сестре и нареченной жене.
Исаак недооценил Ричарда, а также переоценил степень своего влияния на Кипре. Он был алчным и несправедливым правителем, и у островитян не было желания умирать за него. Напротив, они охотно сообщали разведчикам Ричарда о передвижениях своего тирана и о местонахождении его лагеря. Поэтому в то время, как Исаак поддался убаюкиванию Иден, а его стража клевала носом на своих постах, лагерь тихо окружила армия крестоносцев.
Те из военачальников Исаака, которые не успели вслед за ним ускользнуть, попытались оказать сопротивление появившемуся врагу, и многие погибли прежде, чем завершился короткий бой. Иден, которая почти во всей полноте ощутила мерзость кровавой бойни еще в Лимассоле, укрылась в золотом шатре, где ее немилосердно рвало. Причиной этого была скорее бессмысленность происходившего, чем лившаяся вокруг кровь.
Неожиданно на глаза ей попалась маленькая фигурка Спиро, который, пытаясь взмахнуть огромным двуручным мечом, устремился к могучему английскому воину, схватившемуся с одним из императорских гвардейцев.
Позабыв о собственной безопасности, Иден рванулась вперед, выкрикивая его имя, и, ухватив мальчика за край туники, увлекла его в сторону шелкового шатра.
– Маленький дурак! Эта забава не для тебя! – резко сказала она, вырвав у него меч и бросив оружие внутрь шатра. Позади нее послышались шаги.
– Редкое зрелище – леди приходит на помощь смельчаку. Доброе утро, леди Иден. Я весьма рад найти вас целой и невредимой.
Она резко обернулась, мгновенно поняв, кто к ней обращается. Только один голос мог звучать так дьявольски невозмутимо.
Она засмущалась, почувствовав, как забилось ее сердце, и постаралась усмирить его ритм демонстративным самообладанием.
– Сэр де Жарнак! Приветствую вас. Но прошу не препятствовать сейчас моей попытке объяснить этому мальчишке разницу между храбростью и глупостью. Ребенок, который поднимает меч мужчины, может ждать лишь смерти, а не славы.
Иден старалась, чтобы ее голос звучал спокойно и уверенно. Она не простила бы себе, если бы громадное облегчение, охватившее ее, бросилось в глаза.
Но, так или иначе, именно это она и чувствовала. И еще с трудом сдерживаемое желание рассмеяться. Она втянула Спиро в шатер и знаком предложила ему сесть и вести себя спокойно. Надувшись и подозрительно поглядывая на вновь прибывшего, холодное превосходство которого было сразу заметно, тот нехотя подчинился. Де Жарнак стоял в освещенном солнцем проеме, рассветные лучи ярко сверкали на его длинной серебристой кольчуге и багровели на испачканном кровью плаще. Иден непроизвольно задержала взгляд на его левом плече, где туника почернела от крови.
Заметив направление ее взгляда, он слегка улыбнулся:
– Всего лишь небольшой порез. Он быстро заживет. А остальная кровь – киприотов.
– Я знаю... я видела, – произнесла она, побуждаемая не совсем понятными мотивами. Она словно хотела добиться некоего равенства с ним – ведь она тоже была частью этой битвы, этой раны.
Но он, конечно, не понял ее и нетерпеливо сдвинул брови.
– Мне удалось бежать из крепости Лимассол, – начала она. То, как его брови сначала нахмурились еще больше, а затем недоверчиво поднялись, вызвало у Иден определенное удовлетворение. Она поспешно пересказала свои приключения, опустив, поскольку это было не его дело, упоминания о домогательствах императора Кипра.
– Кровь Христова, миледи Хоукхест, у вас замечательно неукротимый характер, – сообщил он ей под конец, рассматривая ее так, словно столкнулся с какой-то неведомой доселе формой жизни. – И счастливая способность к выживанию в самых необычных обстоятельствах.
Затем невыносимый рыцарь отвернулся от нее и обратился к явно заинтересованному Спиро. Он заговорил на чистом греческом, и Иден ощутила легкий укол зависти, наблюдая, как глаза мальчика восторженно округлились.
– Я приказал ему не рисковать понапрасну... как вы, без сомнения, хотели посоветовать мне, хотя сами и не следуете этому правилу. – В его голосе не было особой сердечности. Если она надеялась услышать поздравления своей удаче и предприимчивости, то от Тристана де Жарнака их долго пришлось бы дожидаться.
– Способный мальчик, – продолжал он, не замечая ее пылавшего взгляда. – Жаль, что ему выпало стать маленьким любимцем императора. Надеюсь, это не испортило его отношения к жизни.
Он начал, как ему было велено, проводить быстрый осмотр обстановки императорской резиденции. Ричард любил трофеи.
Иден заметила, как Спиро улыбнулся Тристану чересчур льстивой, сладкой улыбкой, и поняла истинный смысл его слов. В памяти всплыли чувственные ласки Исаака, адресованные мальчику. Эта часть человеческих взаимоотношений была до сих пор скрыта от нее. Она знала о существовании любви между мужчиной и мужчиной, более того, знала, что некоторые греческие философы считали это высшей формой любви, но теперь это впервые коснулось ее, пусть косвенно, и оставило темный след в ее сознании.
– Мы должны забрать его отсюда... он может занять место среди слуг короля. Он симпатичный мальчик, а милорд Ричард любит музыку...
Тристан, оценивавший стоимость одной из шкатулок с драгоценностями Исаака, издал короткий смешок.
– Думаю, не стоит. Он станет только... – Он не договорил и улыбнулся: – Но нам, безусловно, следует отправляться. Вас нужно препроводить в Лимассол, где вы найдете крепость в более дружеских руках.
– Принцесса Беренгария и королева Сицилийская... они в безопасности? – Иден стало стыдно, что она не задала этого вопроса раньше.
– В полной безопасности и очень рады оказаться на твердой земле. Думаю, принцессе Беренгарии придется отрастить крылья, если она собирается с нами в Иерусалим, ибо она поклялась никогда больше не ступать на палубу корабля.
– Я почти готова сделать то же самое, – сказала Иден, вспоминая, каким образом она оказалась на Кипре.
Его лицо потемнело.
– Это неудивительно, миледи. Вам пришлось многое пережить. Сомневаюсь, что память об этих событиях быстро сотрется. – Он посмотрел ей прямо в глаза: – Скажите, миледи... за время вашего заточения этот самозваный император не пытался... как-то повредить вам?
Она ответила ему таким же прямым взглядом:
– Наоборот, он хорошо ко мне относился. Он не применял ко мне силу... если вы это хотели знать, сэр рыцарь.
Он энергично кивнул, явно удовлетворенный. Иден не было известно, что со времени их последней встречи Тристан многое узнал о ней, включая мучительное пребывание в руках сэра Хьюго де Малфорса. Принцесса поведала эту историю королю, а Ричард поделился услышанным со своим лучшим командиром одной бессонной ночью близ Родоса между приступами морской болезни – мучительного недуга, которым он страдал так же, как и его возлюбленная невеста. Тристан опечалился при мысли о том, что такая дивная красота досталась волку. Позднее, когда он еще раз переосмысливал этот эпизод, он начал восхищаться девушкой, которая так находчиво обратила несчастье в свою пользу и отправилась на поиски справедливости. Но при этом он не одобрял тех, кто благословил и даже подтолкнул ее на этот шаг и кому следовало бы получше взвешивать степень своей ответственности.
Теперь, найдя ее спокойной и хладнокровной в самой горячей точке битвы, он ощутил, как сердце его забилось сильнее. Когда-то другая женщина была столь же отважна... Иден заметила, как его глаза на секунду расширились, как будто его потревожила забытая рана, но потом лицо его вновь стало непроницаемым.
– Похоже, что Комнин очень торопился, – сказал он, бесцеремонно погружаясь в мягкие подушки, чтобы затем вынырнуть с расшитым золотом императорским штандартом, который был небрежно брошен среди другой обстановки его прежним владельцем. – Ричарду это доставит большое удовольствие.
– Весь остров доставит ему удовольствие. Исаак очень богат, – сухо заметила Иден, все еще не сумевшая привыкнуть к древней и, вероятно, доблестной традиции мародерства. Сейчас она совершенно забыла о происхождении собственных изумрудов.
– А будет ли король завоевывать Кипр? – продолжала она. Если да, то сколько времени уйдет на это? И как скоро смогут они отплыть наконец в Иерусалим?
– Я допускаю такую возможность, – кивнул Тристан. – Что в этом плохого? Он не будет худшим правителем, чем император. Да, Ричард берет себе все, что может, но ему нужны только деньги, а не кровь. А Комнин, насколько я слышал, высасывал из своих подданных последние соки. Мы заберем то, что принадлежало ему, но не будем лишать их средств к существованию.
