Текст книги "Ее крестовый поход"
Автор книги: Аннетт Мотли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 30 страниц)
Ричард только что-то проворчал, взвешивая в руке широкий клинок. Он взглянул на девушку с подозрением. Но нет, это только женская глупость. Де Жарнак подождет – Ричард никогда не забывал о возмездии тем, кто осмеливался ему перечить. Вложив меч в ножны, он потребовал доспехи и коня. Он отправлялся навестить больного. Надо посмотреть, удастся ли вдолбить хоть немного здравого смысла в протухшую лысую башку этого одноглазого стервятника Филиппа.
Тристан, прищурившись, проводил взглядом своего господина.
– Какая муха его укусила? – поинтересовался он. Когда Ричард гневался, он был склонен к необдуманным действиям, что было особенно опасно, пока существует договор.
– Это Леопольд Австрийский, – со вздохом ответила Беренгария. – Герцог Австрийский водрузил свои знамена на крепостной стене рядом со знаменами Ричарда и короля Филиппа, словно претендуя на равную долю в победе. Ричард впал в ярость, ибо Леопольд, который командует лишь несколькими германскими отрядами, не может считаться победителем наравне с другими, чье участие неизмеримо больше. Знамя было сорвано кем-то из людей Ричарда, и герцог в знак протеста покидает Акру.
Иден подумала, что такая реакция вполне в духе Ричарда.
Ситуация еще больше прояснилась, когда Тристан добавил:
– Равная доля в победе означает равную долю в добыче. Ни милорд Ричард, ни король Филипп не могут на это согласиться. – Он резко провел рукой, взъерошив волосы. – Но почему, ради всего святого, король не может уладить такие вопросы за столом переговоров? Зачем ему наживать еще одного врага?
– Леопольд Австрийский не обладает могуществом вне пределов своих земель, – нерешительно предположила Беренгария. – Здесь он не сможет причинить Ричарду зло, – Вдруг голос ее изменился, сделавшись более серьезным: – Скажите, сэр Тристан... что касается грабежей...
– Да, ваша светлость? – Этот вопрос требовал немедленного решения, хотя теперь ему было так приятно любоваться игрой света на золотых волосах Иден.
Беренгария все еще колебалась, но затем спросила:
– Не могу ли я отдать вам приказ остановить их? Я не хочу, чтобы на наши руки пала кровь христиан.
Тристан почувствовал растущее уважение к этой маленькой, хрупкой женщине. Он мягко проговорил:
– Если я ослушаюсь своего повелителя, меня вздернут рядом с теми, кого повесил я сам... но, вероятно, кое-что я смогу сделать... Мне поручено наблюдать за восстановлением города, и я могу отрядить для этого столько людей, сколько сочту нужным. Я отдам приказ, чтобы все, замеченные в грабеже, силой направлялись в мое распоряжение.
– Отлично, сэр Тристан. Сам Ричард поблагодарил бы меня, будь он сегодня в ладу с самим собой.
Беренгарии кажется, что муж ее подвержен болезненным приступам, подумала Иден. Она не видит или не хочет видеть то зло, которое присуще ему. Но кто из нас видит дурное в любимых людях?
Неожиданно ей пришло на ум, что она сама может оказаться в неловком положении перед Тристаном. Ей не хотелось задерживать его, но она чувствовала бы себя свободнее, если бы он узнал об утреннем происшествии.
Когда она рассказала ему о случившемся, то, как и ожидала, увидела гнев в его глазах. Однако не в свой адрес.
– Вам следовало взять побольше охраны, – просто заметил он. И потом продолжил более жестко: – Мы многим обязаны маркизу Монферратскому. Похоже, он единственный человек, который беспокоится о том, как проходит это беспутное освобождение. Прошу прощения, ваша светлость, – добавил он, обращаясь к Беренгарии, закусившей губу, – но как вы сами заметили... милорд Ричард теперь не в себе.
Перед тем как уйти, он помедлил, прикоснувшись губами к мягкой золотистой коже руки Иден. Кажется, она с честью выдержала очередное неприятное испытание, выпавшее на ее долю, и он в душе восхитился ее смелостью. Иден отняла руку и, глядя ему вслед, удерживала ее на весу другой рукой, словно голубку у своей груди. Она видела, что он не поцеловал руки леди Алис, встретившейся ему под сводами колонн и теперь вступавшей на залитые солнцем каменные плиты дворика.
– Как жаль, что ты опоздала, ma cherè[11], – невинно проговорила королева. – Ты тоже могла бы побеседовать с шевалье. – Затем глубокомысленно добавила: – В следующий раз, когда тебе представится такая возможность... тебе также, Иден... я думаю, будет разумно предупредить его... разумеется, очень ненавязчиво. Его будущее может быть самым блестящим, его слава не уступает ничьей среди равных. Не следует допускать, чтобы он лишился своего счастья из-за ненужной гордости, которая вовсе не была бы унижена, подними он меч.
– Будь это перчатка, он не замедлил бы поднять ее. – Иден вновь бросилась на защиту Тристана.
Королева успокаивающе коснулась ее руки.
– Я знаю, дорогая моя подруга, знаю. И поэтому-то я боюсь за него. Однажды... может случиться, что у Ричарда окажется под рукой перчатка.
Несмотря на угрозы Ричарда, Филипп Август все же покинул Акру. Здоровье его серьезно пошатнулось, да и дома, во Франции, ему предстояло немало дел. Для него важнее было сохранить в целости свою часть фландрского наследства в Артуа, чем снискать себе сомнительную славу удачливого крестоносца.
Филипп двинулся в направлении Тира, прихватив с собой маркиза Монферратского, которому, к ярости Ричарда, он передал часть своей добычи из Акры, дабы помочь в борьбе за Иерусалим. Конрада же мало прельщало оставаться в лагере, где командовал Ричард. Что же до совещания государей относительно будущего оспаривания короны, то его это не особенно волновало. Если корону отдадут Ги, он просто выждет время и отберет ее. А сейчас он был рад вновь увидеть свой прекрасный город и провести немного времени со своей маленькой желанной женушкой.
В славном городе Шефар-эм, неподалеку от бухты Хайфы, разгромленный Саладин вкушал покой и отдых в зале дивана. Его воинственный брат Аль-Адил разделял с ним это мужское уединение. Они разговаривали об охоте, соколиной потехе и о великолепных лошадях, многие породы которых были им известны. Но об осаде, тяжким гнетом лежавшей на их сердцах, не сказали они ни слова. Наконец широкоплечий воин поднялся. Он с любовью посмотрел на хрупкую фигуру на подушках, чьи черные волосы и борода были в легком беспорядке из-за недомогания. Он заметил скуку в темных глазах султана и подумал, что обязан немедленно послать за выдающимся еврейским лекарем Мозесом бен Маймоном в Каир. Известный с некоторых пор как Маймонид, этот великий ученый был схвачен и насильно обращен в ислам приверженцами Саладина, однако не затаил злобу на султана за подобное деяние и неоднократно бывал очарован его интеллектом и любознательностью. Они стали близкими друзьями, и Маймонид часто давал Юсуфу прекрасные советы по сохранению здоровья. Не многие, отметил Аль-Адил, способны внушить любовь своим врагам. Воистину Аллах снабдил брата многими хорошими качествами, и Юсуф отвечал на это преданной службой.
Но теперь, вместо того чтобы, вознаградить Юсуфа по заслугам, Аллах отвернулся от него и отдал победу крестоносцам.
– Мы не побеждены, брат мой, – пробормотал он, коснувшись хрупкого плеча под белой джеллабой. Это все, что он смог сказать в утешение.
Юсуф Ибн Аюб эль Салах-эд-Дин быстро накрыл ладонь брата своей.
– Аллах покарает их своей мощью, – процитировал он, обретая надежду, как всегда, в обращении Бога к пророку Мохаммеду. Но сейчас надежды он почти не ощущал. В первый раз в жизни он испытывал унижение разгромленного полководца. Он, который за пятнадцать лет не проиграл ни одного сражения, был разбит королем Англии, равным по возрасту многим его сыновьям.
Не в силах обрести утешение, Саладин попрощался с Аль-Адилом и послал за приспособлениями для письма. Он собирался написать Аль-Хатун, изысканной владычице, что правила в их дворце в саду мира – Дамаске. Ее любовь служила для него талисманом: когда бы он ни подумал о ней, это всегда доставляло ему радость. Они не виделись уже очень давно. Если бы только ощутить прохладу ее рук, услышать ее тихий голос, он, без сомнения, прогнал бы прочь дурацкий недуг.
Но это было невозможно, и ему приходилось искать утешение в переписке.
"Возлюбленная Госпожа Луны, – писал он, – я нахожусь здесь, в Шефар-эме, ибо не могу больше оставаться в виду несчастного города, для которого, увы, уже не могу ничего сделать. Акра явилась карой Аллаха его слуге, и боль еще не утихла. Эль Малик Рик, король Английский, силой склонил нас к позорному договору, отвергнуть который, вопреки своему желанию, я не мог, поскольку утвердил его мой слуга Каракуш, бывший в безвыходном положении. По договору от меня требуют сумму в двести тысяч динар, которой я не обладаю. Мне предоставлен срок в три месяца, чтобы собрать деньги и находящихся в моих землях пленников-христиан, общим числом в шестнадцать тысяч. Часть денег была выплачена мною, но Эль Малик Рик уже обвиняет меня в нарушении договора. Дело в следующем: не имея возможности отыскать следов ста высокородных пленников, потребованных от меня особо, я отослал тех, которых мы сумели найти, вместе с несколькими храбрыми эмирами, добровольно согласившимися стать заложниками до возвращения остальных. Теперь Эль Малик Рик отказывается освободить плененный гарнизон Акры, заявляя, что я нарушил клятву, не вернув ему сто его рыцарей! Я надеялся встретить в этом человеке большее благородство, в сущности, именно он оказался клятвопреступником.
Все же нам придется соглашаться с ним, ибо в христианском лагере нет никого, кто мог бы его разубедить. Король Французский отбыл, и вместе с ним гордый маркиз, хотя есть сведения, что борьба за Иерусалим продолжается. Пусть же она длится подольше, ибо в их соперничестве заключена наша сила.
Однако я опасаюсь, что всему может прийти конец, когда этот молодой маркиз вступит в свои права. Он обладает силой и имеет цель, и число его приверженцев растет с каждым днем. Поистине, о сердце, бьющееся внутри моего сердца, для нас было бы большой удачей, если бы этот Конрад Монферратский умер молодым.
Прости меня, возлюбленная, что посылаю в твой мирный чертог известия о раздорах. Посреди несчастий я черпаю силы в сладких думах о тебе, твоей красоте и красоте вокруг тебя, так же надежно укрытой за нашими стенами из цветов, как ты надежно укрыта за бастионами моей любви. Я страстно жажду вернуться к тебе, о свет моих очей. Душа моя стремится к тебе, тело мое помнит тебя. Дни в пустыне подобны пыли, пока не могу я прийти к тебе..."
В королевском дворце, некогда принадлежавшем Ги де Лузиньяну, Ричард Английский давал пир в честь этого обездоленного монарха. Трапеза завершилась, и Ричард вместе со своей королевой, ее приближенными дамами и несколькими избранными друзьями удалился в более уединенные покои, чем пиршественный зал.
Они разделились на небольшие группки. Ричард вместе с Ги пил вино и мелодично наигрывал на лютне, что было его любимым развлечением в свободное время. Беренгария занималась вышиванием, сидя между Джоанной и Алис, а последняя бросала частые беспокойные взгляды на куполообразную оконную нишу, где расположились Иден и Тристан де Жарнак, вновь снискавший милость короля благодаря стараниям, приложенным при восстановлении города. Как часто случалось во время затишья, пока христианские послы перемещались между Акрой и Шефар-эмом, разговор повернул к досаждавшей всем проблеме Иерусалима. Скучавшие леди попытались уговорить Ричарда спеть, что удавалось ему с исключительным артистизмом, но он и Ги вцепились в Иерусалим, словно в старую кость, на которой уже давным-давно не было ни мяса, ни мозга.
Беседуя вполголоса, склонившись друг к дружке гораздо ближе, чем хотелось бы леди Алис, Иден и Тристан обсуждали возможные причины отсутствия Стефана в первой партии вернувшихся пленников.
– Он оказался слишком далеко. Возможно, сообщение еще не дошло до Ибн Зайдуна. Я предупреждал, что не следует ожидать его возвращения так скоро. – Он не мог спокойно видеть ее горькое разочарование, когда она пересчитывала и расспрашивала каждого прибывающего в лагерь. Никто не видел Стефана и даже не слышал о его судьбе. Он был гораздо дальше, чем пришлось оказаться любому из этих людей. Тристан видел, как ее надежда вспыхивает вновь, но не подогревал и не остужал ее.
– Вы уверены, что послание дойдет? – спросила она, как спрашивала уже не раз.
Он взял ее руки и крепко сжал, как будто причиняемая боль могла помочь ей лучше осознать обстоятельства.
– Его имя сообщили Саладину, а он человек чести и дал клятву вернуть всех поименованных.
Она не пыталась высвободить руки, глаза были полны беспокойства. Перемены в ее настроении терзали его сердце, теперь к этому добавились и его собственные болезненные фантазии. Иногда он постыдно желал, чтобы сарацинские гонцы принесли весть о смерти Стефана, как доставляли они известия о других. Возможно, с учетом того, что он уже знал о де ля Фалезе, это будет лучший выход... как для Иден, так и для него самого...
Ибо теперь он признался себе, что любит ее. Сладкий огонь бежал по его венам, когда он сидел так близко к ней и сжимал напряженную маленькую руку. Но ее мысли блуждали очень далеко.
После короткой откровенной беседы с молодым Джоном из Кобдена он не раз спрашивал себя, стоит ли рассказать ей то, что тот говорил о ее муже. С тех пор он много раз виделся с ней, но не мог найти в себе силы причинить ей боль и отогнать прочь мучительное ожидание. Пожалуй, и нужды в этом не было – хватало того, что она в безопасности, среди друзей, и он может встречаться с ней, когда представляется случай. Как и она, он предпочитал дожидаться развязки. И потом, кто он такой, чтобы вмешиваться в ее жизнь, когда Бог сам расставит все по своим местам.
– Я знаю, что вы правы, но все же... если бы я могла быть уверена...
Ее глаза были обращены к нему с мольбой, полные страдания от неизвестности, от бесконечного ожидания, от недостатка веры. Его охватило непреодолимое желание сказать ей о своих страданиях, признаться в любви и быть проклятым, выслушать ее обвинения, вызвать гнев и разочарование и, возможно, дать каждому из них долгожданное облегчение.
К счастью, Ричард уберег его от подобного безрассудства.
– Что скажешь ты, де Жарнак? У тебя свой взгляд на вещи. Как нам поступить с тираном Тира? – Вино сделало его дружелюбным.
Тристан, как и все остальные, устал от этого бесконечного вопроса. Еще больше он устал от нелепых и эгоистичных ответов Ричарда и его льстивых баронов по этому поводу. Он выступил из ниши, отблески пламени свечей играли на рубиновом бархате его колета и вспыхивали на богато украшенной рукоятке смертоносного кинжала у пояса.
Иден, почувствовав необычность ситуации, перехватила испуганный взгляд королевы.
– Так, как и подобает вам, мой сюзерен, – начал Тристан с грубой прямотой. – Я разрешил бы спор путем компромисса.
Не обращая внимания на изменившееся лицо Ричарда, он обратился к Ги де Лузиньяну, который нервно пощипывал свою жидкую бородку:
– Прошу простить, милорд, но позволю себе заметить, что вы уже не молоды. Ваша жена и отпрыски безвозвратно потеряны во время чумы... и все мы скорбим об этом...
Печальная тень промелькнула по покрытому морщинами лицу де Лузиньяна. Тристан чуть помедлил, а затем продолжал:
– Я нисколько не сомневаюсь, что трон Иерусалима по праву принадлежит вам... и должен оставаться за вами до самой вашей смерти. Однако унаследовать этот трон... тоже без сомнения... следует Изабелле Тирской. Поэтому я полагаю наиболее справедливым, чтобы вы, сэр, правили до конца дней своих, а после вашей смерти трон перешел бы к Изабелле и ее наследникам.
Он ожидал протеста и возмущенного рева Ричарда, который перекрыл все остальные голоса:
– Разрази тебя гром! То, что ты говоришь, – измена. Или помешательство! Ты отдал бы трон Конраду и его отродью?
– Отдал бы. Это, по-моему, единственная возможность положить конец междоусобице. Не хотим же мы гражданской войны в Иерусалиме? А именно это и случится, если мы не уступим.
Де Лузиньян, чуть было не лишенный королевства, возвысил голос:
– Из ваших речей вполне явственно вытекает одно, сеньор де Жарнак. Ваш план – открытое предложение Монферрату забрать все, корону и доходы, когда ему заблагорассудится... просто убив меня!
– Если вы боитесь этого – отдайте Монферрату половину доходов при жизни, – предложил Тристан. Достаточно богатый Конрад, скорее всего, с удовольствием подождал бы смерти Ги.
Иден, которая с ужасом слушала, как Тристан, несмотря на все старания королевы и ее самой, не говоря уж о леди Алис, швырнул в лицо королю вновь обретенную дружбу, не могла, однако, не согласиться с его доводами.
К всеобщему удивлению, неожиданно прогремел хохот Ричарда:
– Вне всякого сомнения, вы правы, Ги, mon chevalier. Но стоит чуть-чуть подумать – и найдется выход! Он смотрит прямо на вас!
Тристан почувствовал скрытую угрозу.
– Сдается мне, что наш друг, корыстный маркиз, будет очень рад принять такие условия владения... что ни говори, они очень щедры. – Тут он неприятно улыбнулся Тристану. – Мы же, в свою очередь, можем получить немалую выгоду в связи с отводом войск и прочее. А что касается убийства, ну что ж... Двое могут замышлять убийство, но лишь один успевает первым. Подошлем к нему ассасинов – говорят, они никогда не подводят.
– Ассасинов? – переспросила королева, очарованная звучанием иноземного слова.
Ей ответил Тристан:
– Правильнее говорить хашашины, поедатели гашиша. Это члены секты религиозных фанатиков, обитающие в горах Ансарийя на севере Сирии. Ими правит Рашид-эд-Дин Синан, известный христианам как Горный Старец. Он пребывает в неприступной крепости Аламут, взять которую штурмом не удалось даже Саладину. Синан может требовать абсолютного повиновения своих последователей в любом деле. Их религия зиждется на несокрушимой убежденности в том, что вкусить наслаждения рая можно лишь через смерть на службе Аллаху. Поэтому они покидают крепость, предварительно приведя себя в экстаз наркотиком, называемым гашиш, который дает им нечеловеческую храбрость, и отправляются выслеживать и убивать любого, на кого укажет вождь. При этом они не оставляют следов. Хашашины накопили огромное богатство и мощь, под стать своей славе. Их ненавидят и боятся... и используют... как христиане, так и мусульмане. Они не хранят преданности никому и убивают для тех, кто им платит.
– Именно так, – удовлетворенно промурлыкал Ричард, игнорируя женский испуг. Он хлопнул Ги по хилому плечу: – Что скажете, король Иерусалимский? Пошлем весточку о нашем деле ассасинам?
Ги проглотил слюну. Он решительно отодвинулся от фамильярной руки и повернулся вместе со своим стулом, чтобы посмотреть Ричарду прямо в лицо.
– Иногда для меня неудивительно, что вас называют Ричард-Тричард, – устало проговорил он. – Но мы не римляне, чтобы всаживать нож в спину друг другу. Мы люди чести. Шутка есть шутка, а теперь давайте забудем об этом.
– Как пожелаете. – Ричард пожал плечами, но выражение жестокого удовольствия осталось на его лице. Неожиданно он заметил взгляд своей жены, выражение ее лица не поддавалось описанию.
– Не унывай, цыпочка, – добродушно подбодрил он ее. – Не такой уж я злодей, как тебе кажется.
Беренгария рассеянно отметила, что усы его слишком отросли.
– Даже если бы и так, для меня это не имеет значения, – просто призналась она.
Ричард удивился странной морали женщин, которая с детских лет оставалась для него загадкой.
Тристан, наблюдая за сменой настроений короля, спросил себя, неужели тот действительно мог помышлять о столь недостойных путях достижения своей цели. Он сомневался в этом, но понимал, что эти сомнения были не столь сильны, как год назад.
Однако Львиному Сердцу надоело сидеть без движения, он поднялся и вытянул свои длинные руки, наслаждаясь игрой мускулов.
– Я собираюсь прогуляться. Кто со мной? Ги? Де Жарнак, ты, предатель? Христос, я отсидел себе зад!
Тристан с большим удовольствием остался бы, но приглашение было равносильно приказу; к тому же ему было известно, что Ричард держал своего фаворита возле себя до тех пор, пока не решит, что склад ума последнего противоречит его собственному. Сам Тристан не получал удовольствия от бесчинств, творимых в борделях Акры, и развлечения Ричарда его не привлекали.
Он взглянул на Иден, словно и не осознавшую своей привлекательности, небрежно откинувшуюся в кресле с легкой полуулыбкой на губах. Почувствовав волнение в чреслах, он неожиданно для себя послал ей проклятие. Пусть король отправляется куда его душе угодно в поисках извращенных удовольствий и тащит за собой Ги. Ну а что касается Тристана де Жарнака, то он напьется сегодня до беспамятства впервые в жизни, а потом найдет соблазнительную, пухленькую, сладострастную шлюшку и опустит узду собственной похоти.
Леди Алис, удивленная переменой в обычно сдержанном шевалье, сама ощущала некое внутреннее раздражение, которое, если бы она могла понять его природу, вполне отвечало бы состоянию де Жарнака. Она еще раз сказала себе, что должна заполучить его в мужья. И не важно, что он опекает Иден, что именно с Иден он позволяет себе веселиться, что с ней он сидит за обедом, за игрой в триктрак, с ней проводит часы отдыха. Пусть он делит с ней свою радость, свой гнев, терпит ее безрассудные выходки. Иден замужем, и муж ее скоро должен объявиться. Алис каждую ночь молилась о его скором возвращении и не могла поверить в то, что оно может не состояться.
– Сэр Тристан выглядел рассерженным, – пробормотала она, когда мужчины вышли. Ей необходимо было произнести его имя.
Иден казалась удивленной.
– Возможно, мои нескончаемые разговоры о Стефане выводят его из себя, – предположила она.
"Более, чем возможно", – с горечью подумала Алис. И Джоанна была того же мнения, давно заметив, что ветер дует не в ту сторону.
– Нет... это, наверное, Ричард, – вздохнула королева. – В последнее время его трудно выносить. С тех пор как Филипп отбыл, он остался без мишени для своих колкостей, и всем нам приходится страдать.
– Не похоже, чтобы ты очень страдала, – заметила Джоанна с очевидным любопытством. – Ну-ка поведай, каковы ваши отношения с моим большим и наглым братцем?
Беренгария отложила свое шитье. Она поколебалась, но затем с видимой неохотой заставила себя заговорить:
– Надеюсь, ты простишь меня, Джоанна, и ты, Иден, тоже. Кое-что тревожит меня. Мне не следовало бы спрашивать вас об этом... но больше мне не к кому обратиться.
Она замолкла, густо покраснев и крепко сцепив пальцы.
Джоанна бесцеремонно взглянула на Алис:
– Ступай, ma chère! Это не для ушей девственницы.
Алис поджала губы:
– Но я не собираюсь оставаться ею всю жизнь!
– Продолжайте. Не слушайте их, – мягко ободрила королеву Иден. Она уже знала, что ее подругу мучает что-то, но та не заговаривала об этом, а сама Иден не хотела выспрашивать. Она подозрительно покосилась на Джоанну: немного ее грубоватого юмора поможет Беренгарии преодолеть неловкость, но его переизбыток заставит немедленно выскочить из комнаты.
– Ну так вот, – продолжал еле слышный голос, – вы знаете, когда я обвенчалась, Ричард... он лишь однажды навестил меня... в моей спальне – это была наша брачная ночь. Потом он был занят сражениями, осадой, и у нас ничего не было. Но когда мы переехали сюда во дворец, – ее лицо прояснилось, – с этих пор король действительно стал моим мужем. Он не посещает меня каждую ночь, но это не важно. Дело в том, что, когда он приходит... он использует меня неестественно. – Ее голос понизился до шепота, а глаза наполнились слезами.
Несколько раздосадованная Алис никак не могла взять в толк, о чем идет речь.
– Но что именно, дорогая сестра, кажется тебе неестественным? – сочувственно поинтересовалась Джоанна.
Румянец залил щеки Беренгарии.
– Он берет меня... как животное, – с трудом смогла выдавить она.
Однако Джоанна не была уверена в знании своей невесткой анатомии, как людей, так и животных.
– А как именно это происходит? – мягко, но настоятельно спросила она.
Королева явно не хотела отвечать, но все же решилась.
– Он использует не мою женскую часть, – пробормотала она, – но ту, что церковь считает греховной.
Джоанна невольно представила себе, как ее брат, огромный, голый и волосатый, берет это нежное, хрупкое создание, словно распаленный жеребец. Она вздохнула. Брак со стариком оставляет место лишь для фантазий. Все же любопытство пересилило деликатность.
– Не больно ли тебе? – спросила она.
Беренгария прикусила губу.
– Теперь уже не очень, – призналась она, – хотя в первый раз я думала, что умру. Я знаю, что не должна потворствовать этим порочным затеям, – отчаянно воскликнула она, – но ведь он мой муж, мой король, и он требует от меня именно этого. Я люблю его. Как же мне ему отказать?
– Ты могла бы сказать ему, что, обходясь с тобой подобным образом, он останется без наследника трона, – твердо заявила Джоанна. – И еще могла бы объявить раз и навсегда о собственных пристрастиях.
Ричард всегда был самовлюбленной свиньей. Мать избаловала его. Если хочешь что-то от него получить, ты должна наперед подумать о том, как добиться этого самостоятельно... ибо он не думает ни о ком, кроме Ричарда.
Иден вмешалась:
– Это совсем не то, Джоанна, разве не понятно? Ей прежде всего хочется узнать, извращение ли это или нормальная мужская потребность?
Беренгария кивнула. Джоанна грубо расхохоталась:
– Смотря что считать нормальным! То, что установлено церковью? Однако был на Сицилии мужской монастырь, стоявший бок о бок с женской обителью... ну да ладно! Я могу рассказать историю – другую, о нормальных мужских потребностях. Вильям, мой муж, был импотентом, но похотливости он не утратил. На некоторые вещи, которые он не мог проделывать со мной сам, он обожал смотреть. Если бы он мог, он заставил бы меня сойтись с кобелем. – Она вдруг оборвала себя и заговорила с необычайной мягкостью: – Ричард такой же, как и все другие мужчины, любовь моя. Согреши с ним... а потом покайся. Это все, что ты можешь как женщина и как его жена.
Королева молча кивнула, видимо, успокоившись.
– Иден, ты ничего не сказала мне.
– Я не могу ничего сказать, не имея опыта такого рода, – ответила Иден. – Возможно, леди Джоанна права... но сама я сделала бы все, но не позволила мужчине пользоваться мной против моей воли. Пусть даже это и не пошло бы мне на пользу, – с горечью добавила она, вспомнив о Хьюго де Малфорсе. Разговор этот вызвал в ее душе волну сочувствия Беренгарии и отвращение к королю, но в глубине сознания промелькнули полузабытые воспоминания... однажды, давным давно, в первые дни замужества, Стефан со смехом попытался овладеть ею подобным способом. Тогда ничего не вышло – она была слишком юна и не подготовлена, все обратилось в шутку... но теперь она не желала говорить об этом. Что же, однако, посоветовать подруге?..
– Без сомнения, это беспокоит тебя, потому что ты любишь его. Попробуй сказать ему, что ты хочешь ребенка. Он послушает тебя, если любит.
Беренгария была признательна Иден. Теперь она сожалела, что рассказала все Джоанне. Ее хладнокровная золовка была такой опытной и искушенной, может быть, даже слишком, а Иден, несмотря на внешнюю практичность, оставалась такой же чистой и невинной, как в то время, когда она выходила за своего Стефана.
Но наступил день, когда всем им пришлось утратить невинность уже другого рода. С тех пор как завершилась осада, Ричард был неутомим. Неутомимы были его командиры и его солдаты. Время шло, и надо было спешить. Даже Тристан де Жарнак успел закончить восстановление города – для тридцати тысяч человек и большая работа оказалась бы не очень долгой.
Ричард размышлял о своем положении. Покорение Сицилии и Кипра, спасение Акры, призыв к освобождению Иерусалима – что же дальше? Кто и что он теперь, золотой воитель, Львиное Сердце?
Он должен был находиться сейчас в зените своего могущества и славы, славы воина и вождя. Но вместо этого он ощущал, что все может каким-то предательским образом исчезнуть и он останется с сознанием того, что он всего лишь Ричард Плантагенет. Такая мысль его пугала.
Единственным лекарством от подобного недуга было действие. Он должен уйти из Акры. Оставить этот сомнительный город с его зловонной дымкой и шепотом интриг. Он должен собрать армии в один разящий меч и взять Иерусалим. Так было предначертано, и Бог показал, что только ему это по плечу.
Собрав командиров на совет, он сообщил им, что отправил Саладину послание, в котором обвинил того в проволочках, влекущих за собой расторжение договора и уничтожение трех тысяч пленников. Для этого дела Ричард выбрал человека, единственного из всех не опустившего во время совета глаз, в которых светилось презрение, – Тристана де Жарнака.
Де Жарнак подумал сначала о неподчинении. Без сомнения, плененные сарацины были язычниками, осужденными на вечное проклятие. Сам святой Бернард, когда возглавлял первый Крестовый поход, говорил, что Христос восславляется каждый раз, когда умирает неверный. Однако Тристан не мог получить удовольствия, послав до срока в ад почти три тысячи душ, даже для вящей славы Господней. Бойня уместна в сражении, и он нередко наслаждался, убивая на поле брани. Но эта бойня будет бессмысленной и позорной. Никакое оправдание не сможет изменить ее сути. К несчастью, не один король был готов представить множество оправданий. Сейчас их называли "доводами" и находили в большом количестве. Лишь Тристан и еще несколько других, в большинстве его люди, придерживались иного мнения.
В конце концов он выполнил приказ. Сидя с Ричардом поздней ночью, напиваясь, трезвея и вновь напиваясь, он знал, что нельзя найти способ убедить золотого воителя в существовании различия между одним убийством и другим. Убийство есть убийство, сарацины есть сарацины, и два этих понятия отлично уживались друг с другом. Тристан был прекрасен и, несмотря на свою строптивость, все же пользовался любовью. Ко всему прочему он был еще и болваном.
Итак, Тристан попытался и не смог, неудача терзала его, поскольку из всех королей, королев, приближенных, солдат, может быть, он один до конца почувствовал потерю невинности этого Крестового похода.
Правда, в жестоком свете ясного утра 20 августа ее так или иначе почувствовали все, наблюдая, как Тристан и его христианские солдаты выполняли полученный приказ.
Иден и Беренгария стояли на возвышенности, тщательно выбранной их военным эскортом, дабы не упустить малейшей детали происходящего. Солдаты, невзирая на отношение тех, кому они служили, намеревались сполна насладиться зрелищем. Они потеряли свое здоровье и своих товарищей в сражении с этим проклятым гарнизоном чумного города и теперь хотели бы изведать сладость мести.
