Текст книги "Ее крестовый поход"
Автор книги: Аннетт Мотли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 30 страниц)
Наконец они вступили в огороженный стеной садик неописуемой красоты, и Иден поняла, что они достигли сердцевины этого великолепия.
Запахи и краски обрушились на нее водопадом синего, зеленого и фиолетового, но в то же время она почувствовала некий порядок в окружающем хаосе цветов и листьев, фонтанов и пернатых созданий, некую симметрию в нагромождении клумб и тропинок. Она последовала за Камалем мимо фонтана, высокие струи которого повеяли приятной прохладой, к небольшой беседке под фруктовыми деревьями в дальнем конце сада. Это была восьмиугольная площадка с низкими стенами, отделанными голубыми и зелеными изразцами, инкрустированными серебром. Несколько тонких деревянных столбов с черно-голубыми узорами поддерживали лазурный купол. Пол был устлан толстыми мягкими коврами, подушками и валиками тех же голубых, зеленых и фиолетовых оттенков, что усеивали цветочные клумбы.
В центре в полном одиночестве сидела женщина, игравшая на инструменте, похожем на лютню.
При их приближении женщина не подняла глаз. Скрестив ноги, она сидела на подушках, держа спину очень прямо и сосредоточенно склонив голову. Волна иссиня-черных волос с одной серебряной прядью скрывала ее лицо. Одеяние ее состояло из белой вышитой галабие тончайшего шелка и фиолетовой накидки, свободно ниспадавшей с плеч. Ее руки были очень тонкими и длинными, аккуратно закругленные ногти прикасались к двойным струнам без единого неверного звука. Кожа на руках была гладкой, темно-золотистой, а их тыльная сторона разрисована причудливыми узорами цвета сепии.
Камаль остановился в трех ярдах от нее и упал на колени, коснувшись земли лбом.
Иден, прямая и неподвижная, стояла чуть позади.
Чистые звуки падали в тишину вечера, словно камешки в спокойный бассейн. Мелодия отличалась от слышанных Иден раньше – гамма, казалось, не имела ни начала, ни конца, музыка словно кружила, спускаясь вниз и взлетая вверх, полная страстного стремления и неизбывной тоски. Слушая ее, невозможно было остаться равнодушной.
Когда все было кончено, женщина отложила инструмент и подняла голову. У нее было лицо идола, языческой богини, мистической святой. Черные волосы были отброшены назад, серебряная прядь с двух сторон обрамляла идеальный овал золотой маски с глазами, блестевшими, как черный янтарь, подавляющими и притягивающими. Она приподняла пальцы одной руки. Камаль поднялся, согнулся в поклоне и заговорил. Изредка женщина задавала вопросы. Голос ее был низким и сладкозвучным, с чуть заметной хрипотцой. Иден уловила имя ибн Зайдуна и заметила проблеск интереса на овальной маске. После короткого доклада Камаль был отпущен, получив напоследок какие-то приказания, коим он выразил полное повиновение низким поклоном. Перед тем как покинуть зал, он еще раз припал к земле у ее ног.
– Eh bien, mon enfant[13], – неожиданно произнесла женщина с почти безукоризненным выговором уроженки южной Франции. – Позвольте узнать, кто вы и откуда.
У Иден словно камень с души упал. Если женщина француженка, все, без сомнения, будет хорошо. Ничего не утаивая, она поспешно рассказала о своем доме, затем историю своего поиска и пленения, подчеркнув свою близость к Беренгарии.
– А сейчас, – церемонно закончила она, – когда я поведала вам о себе, леди... не соизволите ли вы сделать то же самое?
Серповидные брови приподнялись в легком удивлении. Камаль допустил оплошность.
– Меня зовут Аль-Хатун... Госпожа Луны, – объявила она с утонченной гордостью. – Мне выпала честь быть главной наложницей могучего султана Юсуфа Ибн Аюба, Салах-эд-Дина. В его отсутствие я правлю этим дворцом. И я мать его первого сына, эмира Аль-Афдала.
Наложница Саладина! И столь горделивая! Да и Камаль, командир вооруженного отряда, распростерся перед ней ниц! Ясно, что подобная сожительница не чета банным наложницам императора Кипра. Иден подумала о Прекрасной Розамунде, любовнице последнего короля Генри, которую, как гласила молва, отравила Элеонора в своем загородном замке в Вудстоке. Но та была лишь слабым, несчастным, бессловесным созданием... тогда как эта увенчана сиянием своего могущества.
– Отчего меня доставили к вам? – спросила она, сохраняя любезный тон, но уже с ноткой признания равенства меж ними.
Аль-Хатун просияла довольной улыбкой. Губы ее, полные и прекрасно очерченные, выкрашены были в темно-малиновый цвет.
– Оттого что Камалю была известна моя нужда в рабыне из франков, – сказала она с добродушной снисходительностью.
– Рабыня? – непроизвольно выкрикнула Иден. – Нет!
– Ваши обязанности будут необременительны, – продолжала наложница султана, словно не услышав восклицания Иден. – Это весьма кстати, что вы знатного рода и занимаете высокое положение. Именно это я и желала видеть в женщине, коей предстоит обучать моего младшего сына, Эль-Кадила, вашему языку и обычаям. Мой господин Юсуф желает, чтобы мусульмане и христиане лучше понимали друг друга на земле, оказавшейся в их совместном владении. Только так сможем мы положить конец нашим раздорам.
Иден, сраженная этим откровением, позабыла о себе.
– Вы способны говорить так, – задумчиво молвила она, – после того, что случилось в Акре? И не желаете, в отмщение, смерти каждому франку в пределах Сирии?
Аль-Хатун глубоко вздохнула, взгляд ее блуждал где-то далеко.
– Я думаю то же, что и мой господин Юсуф... об этом деле, равно как и обо всех других, – мягко ответила она, и гордость в ее голосе сменилась грустью. – В истории нашей земли было слишком много кровавых страниц. И я знаю, как, верно, и вы, что не вся пролитая кровь была кровью ислама.
Иден не могла решить, чувствовать ли ей восхищение или осуждать подобное заключение. Она попробовала вообразить Ричарда Плантагенета, говорящего так, если бы Саладин умертвил три тысячи английских пленных.
– Я благодарю за честь, которую вы мне оказываете, желая доверить своего сына, – произнесла она, в душе сопровождая молитвой каждое слово, – однако я вынуждена просить вас... во имя вашей любви и преданности султану... предоставить мне свободу продолжить мое путешествие. Мойдолг зовет меня к мужу, которого султан обещал освободить... и доселе не освободил. Даже среди христиан известно, что Саладин не нарушает данного слова. Ведь вы не помешаете ему сдержать клятву?
Аль-Хатун улыбнулась своей безмятежной улыбкой. Она бросила подушку к ногам Иден и предложила ей сесть.
Иден предпочла бы отказаться, чувствуя, что церемонное обхождение с высоты ее полного роста дает ей легкое преимущество во время этого любезного поединка. Но ей не хотелось показаться невежливой, и она опустилась на пол, стараясь держать спину как можно прямее.
– Если султан обещал, ваш господин будет освобожден, – заверил ее хрипловатый голос. – Если он еще жив.
– Но как я узнаю об этом, если теперь я пленница в Дамаске? – вырвался у Иден отчаянный крик.
Овальная маска осталась невозмутимой.
– Вы не узнаете. Впрочем, возможно, если я буду довольна вами, со временем это станет известно. У меня много возможностей узнавать необходимое.
Отчаяние росло. Оставалось только умолять.
– Вы же женщина... любящая и любимая. Неужели в вашем сердце не найдется участия к себе подобной? я не могу, я не должна здесь оставаться!
Аль-Хатун наклонилась к ней поближе, тяжелые зачерненные веки опустились.
– Неужели вы так любите своего мужа?
Иден не почувствовала подвоха. Она покраснела и пробормотала:
– Госпожа... я не видела его уже два долгих года.
Ясно было, что не этот ответ ей следовало дать. Почему она не сказала простое и сердечное "да"? Но было уже слишком поздно.
– Тогда вы без особого труда сможете подождать еще немного, – сказала Аль-Хатун с мягкой улыбкой. – Возможно, я сумею устроить, чтобы сюда доставили вашего господина. Здесь, в Дамаске, вы смогли бы начать новую жизнь... если бы в один прекрасный день захотели это сделать.
– Я не хочу этого! И никогда не захочу! – закричала Иден, потеряв самообладание. – У меня лишь одно желание – покинуть Дамаск. Отправиться домой вместе со Стефаном в наше владение в Англии. Разве вы не можете это понять?
– Я очень хорошо понимаю. – Голос был холодным. – Но для меня все это не важно. Вы останетесь здесь и будете учить моего сына. Я не даю вам выбора.
Иден поняла, что проиграла. Мысли метались в ее голове, подобно испуганным птичкам, пойманным в каменный мешок.
– Хорошо, – устало произнесла она, покорно склоняя голову.
Сопротивление, как она уже знала, наверняка приведет к тому, что она окажется взаперти, и уж тогда-то ей никогда не удастся покинуть Дамаск. Если же она сделает вид, что смирилась, и станет добросовестно исполнять порученное дело, ей, возможно, будет предоставлена некоторая свобода. Ведь даже рабу время от времени разрешается покидать дворец. И когда наступит такой день, она "сбежит. Конечно, может статься, что будет уже поздно искать Стефана, но лучше выбрать этот путь, чем вместе закончить свои дни в прекрасном и чужом Дамаске, вдалеке от нескольких акров собственной земли.
– Будет так, как вы велите, – печально сказала она Аль-Хатун. – Я стану учить вашего сына со всем усердием, на которое способна.
Она дала обет, что и сама будет прилежно учиться арабскому языку. Она ненавидела свою беспомощность, которую теперь испытывала.
– И еще одно, – сказала Аль-Хатун, подводя итог. – Вам тоже нужно кое-что узнать... о вере ислама. Мой долг позаботиться о вашем обращении. Во дворце Саладина не может жить христианка.
– Этого никогда не будет, госпожа. – Иден взглянула ей прямо в глаза. – Вы вольны распоряжаться моим телом, это правда... но вам не завладеть моей бессмертной душой. Она отдана Христу и всегда будет принадлежать ему.
Полукруглая улыбка возникла снова:
– Мы увидим. Я пришлю вам наставника.
Она потянула шелковую кисточку, свисавшую с одного из деревянных столбов, и послышался тонкий мелодичный перезвон серебряных колокольчиков, подвешенных в центре голубого купола.
В тот же миг появилась стайка служанок в полупрозрачных галабие и с тонкими покрывалами на нижней части лица. Наблюдая их шумное приближение, Иден задавалась вопросом, почему сама госпожа не носит вуали. Из-за своего бесстыдства... или потому, что могущество ставит ее несравнимо выше любого стыда?
По мановению пальца смуглые девушки умолкли и почтительно выслушали распоряжения. После чего, улыбаясь и чирикая, увели Иден прочь. Вспоминая Ксанф, она бессознательно улыбалась им в ответ. Не было нужды понимать их беспрестанную болтовню – слова не нужны, чтобы поведать про еду, убежище или смену костюма. Без сомнения, ее розовое с зеленым платье сослужило отличную службу, но теперь сильно протерлось и нуждалось в чистке и починке.
Она выбрала из предложенных туалетов серо-синюю галабие, решительно отвергнув прилагаемое маленькое покрывало для лица, ибо была уверена, что не вынесет раздражающего прикосновения газа к носу и рту. Как выяснилось, спать ей предстояло в занавешенном закутке в большой общей спальне, где помимо нее размещалось еще около двадцати девушек. Ей не удалось понять, были это другие наложницы Саладина или просто домашние рабыни. Что до ее собственного положения во дворце, то время покажет. Но она не думала, что жизнь ее будет совсем уж безрадостной во время пребывания в этой прекрасной тюрьме.
Младший сын Аль-Хатун оказался серьезным двенадцатилетним мальчуганом с такой же темно-золотистой кожей, как у матери, и тонким задумчивым лицом. Он был высоким, хрупкого сложения и отнюдь не казался сильным, но речь его все время сопровождалась энергичными жестами, как будто его тело было лишь механизмом, приводимым в движение неугомонным и любознательным умом. Когда они повстречались в увешанной картами, заставленной драгоценными книгами и манускриптами комнате, он приветствовал Иден с осторожной любезностью, за которой скрывалось жгучее любопытство.
Заранее подготовив короткую речь, он обратился к своей наставнице:
– Ученая госпожа, я счастлив познавать ваш язык. Моя мать говорит, что мы можем обсуждать все, что относится к вашей стране... но запрещается вести со мной разговоры о христианской вере.
Иден торжественно поблагодарила его за приветствие. Она намеревалась вести свои уроки по примеру того, как однажды в Хоукхесте учила французскому языку одного из детей, говоривших на саксонском наречии. Тот ребенок был хорошо развит – младший сын мельника, желавший оставить насиженные места и заняться торговлей в городе. Иден убедила его, что добиться успеха в жизни можно гораздо быстрее, зная язык, который всегда может пригодиться. Эль-Кадил был в ином положении, но один смышленый и жаждущий знаний ребенок ничем не хуже другого. В первом случае ее методы принесли хорошие плоды, и теперь она уже обладала необходимым опытом.
Усевшись вместе с ним на покрытый коврами пол, она начала называть по-норманнски различные предметы, находившиеся в комнате. Как и в большинстве покоев дворца, здесь почти не было деревянной мебели. Например, не было стола, но вместо него имелись две маленькие раскладные доски для письма, высоту которых можно было регулировать по желанию писца. Иден нашла очень приятным проводить большую часть времени сидя на земле, хотя в продуваемых насквозь домах и замках родной Англии это было бы немыслимо.
После того как они исчерпали названия мебели, драпировок на стенах, богатых ковров и подушек, свитков пергамента, карт и замечательных рисованных миниатюр, хранившихся в маленьком сундучке, они принялись называть каждый из цветов целой коллекции всевозможных чернил, которыми Эль-Кадил старательно рисовал собственную разноцветную карту Дамаска. Иден была очарована чистотой и яркостью цветов. Она много раз видела и неоднократно пользовалась черными чернилами, а также зелеными и иногда красными. Но никогда – лазурными, сапфировыми, фиолетовыми, шафрановыми или цвета цикламена, которыми мальчик рисовал с такой легкостью.
Эль-Кадил взял один из маленьких стеклянных пузырьков сочного оливково-зеленого цвета с золотым оттенком.
– Этот... твои глаза! – робко улыбнулся он с явным восхищением. – Здесь... черные глаза... коричневые... нет зеленых!
Затем произнес несколько слов по-арабски, которые, как она посчитала, означали комплименты.
– Не могу ли я помочь, госпожа Иден? Он говорит, что ваш взгляд напоминает красоту зеленой листвы над водопадом. Неплохое определение для его лет.
Она с удивлением обернулась на мужской голос, говоривший на чистом французском. Улыбавшийся молодой мужчина стоял прислонившись к стенке сводчатого дверного проема. Он был среднего роста, в ярких пурпурно-синих одеждах и пышном тюрбане из золотистой ткани. Кожа его была очень смуглой и цветом напоминала тутовые ягоды. Лицо было подвижным и чувственным, но в нем не хватало значительности и силы.
– Прошу простить меня. – Он прошел в комнату и приветствовал ее по-восточному, с особой тонкой фацией. – Я Аль-Акхис, советник и переводчик достойной Аль-Хатун. Я не говорю на вашем языке так хорошо, как хотел бы, но если вам понадобится переводчик на первое время занятий с вашим учеником...
Она заметила, что его взгляд такой же открытый и дружелюбный, как у мальчика. Ей было неудобно сидеть перед ним, так она вряд ли могла ответить на его поклон.
– Благодарю. Приятно слышать знакомую речь, тем более что произношение ваше безукоризненно, – почти без лести сказала она. – Но мальчик быстро учится, да и уроки у нас несложные. Думаю, мы быстро продвинемся, не прибегая к вашей помощи.
Она заколебалась. Не хотелось отказывать ему. Приятно было поговорить по-французски после беспрестанной трескотни в общей спальне. Великолепное облачение указывало на его высокое положение во дворце, и он, по-видимому, был дружески к ней расположен, но что-то в его откровенно восхищенном взгляде нарушало ее спокойствие и мешало продолжать урок.
– Может статься, – тактично добавила она, – что позднее, когда мы дойдем до более сложных вещей, чем название предметов и действий, я могла бы прибегнуть к вашей помощи.
Его улыбка была белозубой и привлекательной. Стремление помочь ей не вызывало сомнений.
– Надеюсь, вы так и поступите. Однако существует другая причина, по которой мы будем чаще встречаться. Я должен объяснить. Милостивая Госпожа Луны распорядилась, чтобы, когда позволят другие обязанности, я посвящал вас в основы веры ислама. Мне доставит это величайшую радость.
– Без сомнения. – Дружелюбие Иден как рукой сняло. – Но я уже объяснила вашей хозяйке, что подобное обучение не для меня.
Аль-Акхис, похоже, не смутился. Он улыбнулся так, как улыбаются ребенку, который шалит.
– Аль-Хатун приказала, – мягко заключил он. – Нагие дело повиноваться.
– Моя хозяйка не потаскушка у султана, а королева Англии! – Иден не стеснялась в выражениях. – Можете говорить сколько угодно – все ваши слова унесет ветер. Я не отрекусь от Христа, в коем мое утешение и сила.
– Слова будут не моими, но Аллаха, – с неизменной любезностью ответил советник. Он приглашающе кивнул Эль-Кадилу, с интересом наблюдавшему за их разговором. – Камаль оседлал для молодого господина лошадь на конюшнях. Вы позволите ему закончить урок?
– Похоже, я не имею возможности отказать, – ледяным тоном ответила Иден.
Бросив обеспокоенный взгляд на ее застывшее лицо, Эль-Кадил отправился искать свою лошадь, а смазливый араб с упреком улыбнулся:
– Не следует смущать ученика своим гневом. Он настроен любить и понимать вас.
В словах его был здравый смысл.
– Для меня не важно любит он меня или нет, – ответила она, покривив душой, ибо Эль-Кадил был симпатичным мальчиком, а ей нравилось общаться с детьми при отсутствии собственных.
Не сделав лишнего движения, Аль-Акхис без приглашения опустился на освобожденное мальчиком место напротив Иден. Он уселся на ковре, скрестив ноги и выпрямив спину – по обычаю своего народа. Затем, запустив руку за пазуху, извлек маленькую, украшенную драгоценными каменьями шкатулку, почти закрывшую ладонь его руки. И протянул ее Иден.
Слегка обеспокоенная и смущенная собственной несдержанностью, Иден вопросительно взглянула на него.
– Что это?
– Возьмите.
Заинтересованная, несмотря на досаду, она взяла коробочку. Вещица была сделана из мягкой кожи неизменного синего цвета с тиснеными золотыми листьями и заключена в оправу из чистого золота очень тонкой работы, поражавшей взор так же, как и осязание. С одной стороны был вставлен крошечный ключик. Она дотронулась до него и отдернула руку, терзаемая сомнениями.
На себе она ощутила его взгляд, довольный и вызывающий.
– Откройте. Это – ваше.
Она повернула ключик и откинула крышку коробочки.
Но это оказалась не шкатулка, а книжка – бесценная, чудесно выполненная копия обращения Аллаха к его пророку Магомету... священная книга ислама, Коран.
– Работа весьма искусна, – произнесла она, игнорируя содержание подарка. Внутреннее чутье подсказывало, что он подготовил ей ловушку. – Меня приводит в отчаяние невозможность принять столь драгоценный дар, – твердо сказала она, возвращая ему книжечку.
Натянуто улыбнувшись, он не пошевелил и пальцем.
– То, что однажды подарено, не может быть возвращено. У нас это величайшее оскорбление. – Карие глаза посмотрели на нее с грустью. – Мы знаем друг друга всего час. За это время я обратился к вам с приятными словами и сделал маленький подарок. Почему же, о женщина с глазами зелеными, как листва, омытая струями водопада, вы хотите отплатить мне оскорблением?
Не дожидаясь ее ответа, он изменил позу, поудобнее устроившись среди подушек и облокотившись на полосатый валик. Томный и самоуверенный, он приготовился выслушать ее.
Иден не могла позволить выставить себя глупой.
– Это драгоценный подарок, – серьезно ответила она, – и если уж мне придется сохранить его, то я буду ценить его красоту, ибо не могу в равной степени оценить заключенное в нем послание.
Последовала еще одна улыбка.
– Достаточно. Начало положено, – промолвил он. Вопрос был исчерпан. Она заключила, что сейчас он не станет более добиваться ее подчинения.
– Как вышло, что вы говорите на моем языке? – спросила она, убедившись, что он не собирается уходить.
В награду она заработала искорку интереса в его глазах, которые, казалось, способны были лишь созерцать ее как некое публичное зрелище.
– Два года я не мог говорить ни на каком другом, – печально сообщил он. – Я был пленником франков, пока два года назад сам султан не внес за меня выкуп.
– Он, должно быть, высоко ценит ваши таланты.
Аль-Акхис неопределенно качнул головой, но ничего не добавил.
– Где вам пришлось быть в плену?
– В городе, называемом Тир. Может быть, слышали о таком? Я был пленником маркиза Монферратского.
Удивленный крик Иден можно было вполне назвать криком радости – случайные слова принесли ощущение чего-то знакомого в чужую, враждебную атмосферу.
– Меня захватили вскоре после того, как я покинула владения маркиза, – сообщила она. И затем добавила с горечью и гневом: – Камаль убил его людей.
Аль-Акхис нахмурился.
– Я не знал этого, – сказал он с неподдельным огорчением. – Мне очень жаль.
Сердиться на него было невозможно. К тому же, сам он, похоже, не был солдатом, скорее, кем-то вроде управляющего.
– Если Конрад Монферратский ваш друг, госпожа, то вам повезло. Он сильный человек и со временем, возможно, станет великим.
– Но он ваш враг, не так ли? – спросила она, удивленная его похвалой маркизу.
Он пожал плечами:
– У меня было время научиться уважать его. Он хорошо обращался со мной. Мы стали друзьями... насколько это было возможно. Мы вместе играли в шахматы. Я понемногу учил его арабскому. Он хороший солдат и храбрый командир, но при возможности он предпочел бы развивать на своих землях торговлю, а не заливать их кровью. Мой повелитель, Салах-эд-Дин, был приятно поражен тем, что я рассказал ему.
– Настолько, что он готов теперь заключать с маркизом договоры за спиной остальных христианских вождей, – задумчиво проговорила Иден. – Я тоже восхищаюсь маркизом, но надеюсь, что он останется на стороне христиан.
Аль-Акхис не смог скрыть удивления.
– Неужели об этих договорах стало известно? Конраду непременно следовало проявлять большую осторожность.
– В лагере христиан многие уже зовут его предателем, – согласилась она.
– Но он ведь не предатель? – Он внимательно наблюдал за ней.
– Нет. Я не думаю, – медленно проговорила она. – Но вы знаете его лучше.
– Тогда он был полон честолюбивых помыслов. Он занял Тир. И удерживает его.
– Он и сейчас помышляет о большем.
С чувством, схожим с тоской по родине, она вспомнила о высокой, полной достоинства фигуре, бросающей вызов Львиному Сердцу.
– О короне Иерусалима, – спокойно подтвердил араб. – Но мы не собираемся позволить крестоносцам захватить город Иерусалим. А без этого корона всего лишь мираж, символ, не имеющий власти.
– Мы вернем Иерусалим, хотите вы этого или нет, можете быть уверены! – гордо заявила она, откинув голову.
Настороженность и любопытство сошли с его лица, сменившись былым ленивым удовольствием.
– Вы не должны более беспокоиться о подобных вещах. Дальнейшая ваша жизнь будет протекать в Дамаске, куда не доходят отзвуки отдаленной борьбы. И жизнь эта будет лучше, чем вы ожидаете, – добавил он, увидев ее помрачневшее Лицо.
– Жизнь рабыни? Каким же образом? – яростно воскликнула она. – Я правила в своих владениях в Англии так же, как Аль-Хатун в своем дворце!
– Вы должны учиться забывать прошлое – оно осталось позади, и к нему нет возврата. Для вас лучше попытаться принять настоящее, – сказал он с глубокой серьезностью. – Раб во дворце Аль-Хатун нечто совсем иное, чем раб во владениях Ричарда Английского. Здесь рабы могут обрести славу и огромное богатство. Многие наши почитаемые ученые – рабы, равно как и философы, летописцы, инженеры. Сама госпожа Аль-Хатун, с позволения сказать, рабыня. Дети рабов обучаются вместе с детьми свободных людей – это один из особо ценимых нами принципов. Так обеспечивается полноценность расы, ибо новая кровь рождает новые идеи...
При этих словах его глаза оценивающе окинули ее взглядом с ног до головы так неторопливо и так интимно, словно он провел своими тонкими чувствительными пальцами по ее телу. Она слегка вздрогнула, но не от чувства отвращения.
– Если вам придется выйти замуж в Дамаске... – начал он.
– Разве вам не рассказали? У меня есть муж, – прервала его Иден.
– О да, это... мне это известно. – Он вздохнул. Как заставить ее понять? – Слуга ислама не имеет ни прав, ни обязанностей вне ислама, – пояснил он с мягкой настойчивостью. – Здесь заключенный христианским священником брак теряет свою силу. По велению Аль-Хатун вы можете выйти замуж за того, за кого она скажет.
Пронизывающий холод сковал ее. Итак, она была права, чувствуя, что ее ожидает более ужасная тюрьма, чем окружавшие белые стены и шелковые занавески. Они собираются не просто удерживать ее в своей власти, но использовать по своему желанию, подвергая опасности ее душу. Мало этого, они попытаются заполучить душу и развратить ее ересью ислама.
Последнего она не боялась. Верность Христу была для нее столь же несомненна, как ранее ее долг перед Хоукхестом или собственным отцом. Велеречивый советник не смог бы ничего изменить, к каким бы аргументам он ни прибегал. Дух ее был тверд в Христовой вере.
Но не телесная оболочка... Что если они и вправду соединят ее каким-нибудь языческим обрядом с похотливым сарацином? Какой станет тогда ее жизнь?
Она ощутила растущую панику и подавила желание закричать, выбежать из комнаты, попытаться, наперекор всем преградам и опасностям, убежать из захлопнувшейся ловушки.
Аль-Акхис, догадавшись, что она должна была чувствовать, внутренне аплодировал спокойствию, с которым она ответила ему после небольшой паузы:
– Было очень любезно с вашей стороны, сэр, прояснить для меня ситуацию, в которой я оказалась. Возможно, есть еще что-то, о чем мне следует знать? Я не люблю неожиданностей. – На мгновение она замялась. – Например, предстоит ли мне жить взаперти? Находится ли раб на положении пленника... или на положении прислуги для черной работы, как у меня дома в Англии?
На каждом шагу она упоминала о своем высоком положении – это могло дать ей какие-нибудь неизвестные привилегии, которые впоследствии можно было обратить себе на пользу.
Аль-Акхис улыбнулся, прекрасно поняв ее:
– Сейчас вы и рабыня, и пленница... дай вам возможность, и вы несомненно попытаетесь сбежать, хоть это и полнейшее безрассудство.
– Тогда я навсегда останусь пленницей, – заметила она.
– Может, и нет, – мягко сказал он. – Скоро вы поймете, что покинуть без надзора дворец или город для вас невозможно. Все ворота и стены охраняются, ведь в Дамаске собраны главные сокровища султана. Страже дадут ваше описание, а женщину с такой внешностью легко опознать. Но наступит день, скорее, чем вы думаете, – добавил он с ослепительной улыбкой, – и вам не захочется уже убегать. Все возможно. Ну а тогда...
– Тогда, – перебила она, – я буду уже не пленницей, а просто рабыней!
Он покачал головой в притворном отчаянии от ее сарказма и поднялся на ноги плавным, рассчитанным движением, как видно, привычным для него.
– Вы, госпожа Иден, наставница сына моей хозяйки и, в силу этого, высоко чтимая нами.
Он стоял перед ней, касаясь ее плеча своими великолепными одеждами, грациозно положив одну руку на усеянную драгоценными камнями рукоятку кинжала на поясе. Другой рукой он дотронулся до ее волос, так нежно, что она почти не почувствовала этого.
– Я вновь навещу вас завтра, после вечерней молитвы, – сообщил он ей.
И хотя он был исключительно добр к ней, Иден поняла, что опасается его прихода.
Весь следующий день она посвятила своему маленькому подопечному, стараясь оправдать его расположение и обрести его дружбу. Эль-Кадил настоятельно предлагал посмотреть его нового скакуна, которого он намеревался назвать Франчжик в ее честь. К своему удовольствию, она обнаружила, что небольшой конь находился в том же стойле, что и Балан, и, таким образом, она получила возможность показать мальчику своего любимца. Эль-Кадил тут же предложил оседлать обоих коней и отправиться вместе на соколиную охоту.
Позднее, когда они скакали по холмам с ястребами в колпачках на запястьях и небольшим эскортом дворцовой стражи за спиной, чувствительный мальчик, с грустью замечая слезы в ее зеленых глазах, следивших за свободным полетом птиц, не раз спрашивал себя, правильно ли он поступил, пригласив ее на охоту.
– Это не... настоящая свобода. Ястреб... летать дворец... чтобы есть.
Его карие глаза тревожно разглядывали ее.
Она попыталась улыбнуться, хотя сердце ее сжималось от боли.
– Нет, это не настоящая свобода, – признала она, видя его стремление утешить ее.
Но дворцовые ястребы были приручены и всегда возвращались к приманке, и, хотя с ней не могло произойти подобного, некий здравый смысл подсказывал ей, что, сумей она каким-то образом сбежать, ей не удастся найти еды и убежища в этих горах и она окажется беспомощной и беззащитной, подобно жертве хищного ястреба.
Однако вечером она получила намек на то, какой может быть дамасская приманка.
Вернувшись во дворец, Иден узнала, что ей отведена особая комната рядом с библиотекой, где ей предстояло давать уроки Эль-Кадилу. Все ее пожитки, взятые из седельной сумки Балана, были уложены в стенном шкафу и в сундучке из сандалового дерева – единственном предмете обстановки помимо матраса, служившего сарацинам постелью, и обычного нагромождения подушек и мягких ковров. В комнате преобладал цвет розового дерева, как в немногочисленной обстановке, так и в драпировках на стенах. Двери не было, только тяжелый гобелен в высоком стрельчатом проеме, а одна стена представляла собой ряд занавешенных окон, выходивших на милый дворик с двумя фонтанами и множеством ярких цветов. И хотя Иден теперь получила возможность отдохнуть от глупого хихиканья девушек-рабынь, она не смогла сдержать горького смеха при виде своего нового обиталища.
Нет двери. Можно ли найти более странную тюрьму? Или подобное удобство в другом жилом покое дворца? Она чувствовала иронию судьбы и долго сидела, глядя в стену, погруженная в грустные размышления и не в силах искать утешение в молитве. Она легла и закрыла глаза, надеясь, что сон уменьшит день.
А затем, верный своему слову, неслышной поступью пришел Аль-Акхис. Откинув гобелен, будто в собственной спальне, он приблизился и остановился рядом, скользя взглядом по ее телу, почти уже скованному сном на мягком удобном ложе.
Он был весь в белом и казался окруженным золотистым сиянием, а темные волосы, выбивавшиеся из-под тюрбана, курчавились вокруг смуглого лица.
