Текст книги "Песочные часы"
Автор книги: Анна Масс
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 27 страниц)
Ласточкины гнезда
Ласточки лепили гнезда под крышей нашего дома и в верхних углах окон. В круглых отверстиях, если высунешь голову из окна, можно увидеть желтые широко разинутые клювы на тоненьких вытянутых шейках. А уж писк стоял вокруг дома! Ласточки-родители стремительно и деловито сновали туда-сюда, совали еду в разинутые клювы и снова улетали за едой. Нас они не боялись. И правильно делали: ласточкины гнезда мы не разоряли. Одно дело вынуть почти оперившегося пятого птенца из плетеного гнезда-корзиночки, лежащего в дупле невысоко над землей, а другое – страшненького, голого, тянущего шею из прочно приклеенного глубокого глиняного сосуда с узким отверстием. Да и зачем их трогать, когда можно и так наблюдать за ними изо дня в день.
И, может быть, оттого, что мы не пытались вмешиваться в их жизнь, птенцы благополучно росли, пищали все громче и требовательнее, головки у них покрылись черным пухом, только вокруг клюва пух был желтый. На крылышках выросли маленькие перышки. Правда, на подоконниках росли горки белых сухих испражнений. Сестра-хозяйка Елена Ивановна кричала:
– Все окна изгадили ваши ласточки, подоконники – смотри, на что похожи! Для того мы тут скребем-моем, чтобы ласточки ваши тут гадили!
Но нам-то это ничуть не мешало, и запаха никакого не было.
Мы хотели подсчитать, сколько раз в день ласточка кормит птенцов, но так и не смогли: у нас был режим: по горну – на зарядку, по горну – на линейку, на завтрак, на прогулку, на речку. Звучала команда: «Строиться!» – и нужно было бежать и становиться по росту, каждое звено отдельно. Звенья соревновались между собой. Каждое старалось набрать побольше баллов, чтобы в конце смены занять первое место. Хорошо убранная палата – балл; звено первым построилось в столовую – балл. А за нарушение правил баллы снимались. Самовольный уход с территории лагеря грозил потерей сразу пяти баллов. Все равно мы правила нарушали, совершали побеги на речку, но старались действовать осторожно, да и вожатые не слишком за нами следили, и вообще, дисциплина была только на первый взгляд строгой. И не так уж плохо было ее соблюдать, например, шагать строем по проселочной дороге на прогулку в лес и петь песню про чибиса:
На дороге чибис.
На дороге чибис,
Он кричит, волнуется, чудак:
Ах, скажите, чьи вы,
Ах, скажите, чьи вы,
И зачем, зачем идете вы сюда?
Иногда Люба и Олечка, пионервожатые, чтобы не распадался строй, командовали – а мы хором подхватывали:
– Раз-два, три-четыре, три-четыре, раз-два! Раз-два, Ленин с нами, три-четыре, Ленин жив! Выше Ленинское знамя, пионерский коллектив!
В лесу мы разбредались по просторной поляне, ловили в ручье головастиков, собирали землянику, гадали на ромашке, секретничали и ждали, когда же, наконец, снова строиться – и на речку.
До речки от поляны полчаса ходьбы. Песчаная отмель, пляжик, окруженный густым ольховым кустарником. Ивы нагибаются чуть ли не до середины речки. Вода чистая, спокойная, прозрачная. У того берега неподвижно лежат на воде листья кувшинок и торчат желтые головки цветов. Мальки стайками пасутся у самого берега.
В тот день было очень жарко, и мы стали упрашивать Любу и Олечку сократить прогулку и поскорее пойти на речку.
– Нам еще по расписанию час гулять! – доказывали Люба и Олечка, которым тоже очень хотелось на речку.
– Ну Любочка, ну Олечка! – умоляли мы. – Ну, жарко же! Ну, пожалуйста, ну пойдемте на речку!
Солнце пекло, от земли шел сухой, горячий запах. Птицы еле щебетали.
В общем, мы недолго уговаривали Любу и Олечку. Под конец они сказали:
– Только Ларисе Борисовне не говорите!
Лариса Борисовна – это была наша старшая воспитательница.
Мы с восторгом заверили, что ни за что не скажем.
…Два часа мы плескались в воде! Выскакивали, вываливались в песке – и снова кидались в воду. И два часа никто не кричал нам: «Первое звено – из воды! Второе звено – из воды! Первое звено – снижу два балла!»
Накупались так, что у некоторых даже губы посинели. Возвращались в лагерь веселые, проголодавшиеся и пели «Чибиса»:
Не кричи, пернатый,
Не волнуйся зря ты,
Не войдем мы в твой зеленый сад.
Видишь, мы – ребята,
Мы – друзья пернатых
И твоих, твоих не тронем чибисят!
Вошли строем на территорию лагеря, и Славка Степанов, наш горнист, сразу побежал за горном – созывать в столовую.
Побежал – и вдруг остановился. И мы остановились, не веря своим глазам…
Ласточкины гнезда! Они валялись на земле, разбитые, сломанные. Несколько чуть-чуть начавших оперяться птенцов прыгали вдоль стены дома и пищали, широко разевая клювы. Остальные были мертвы. У них только головки успели покрыться пухом, а так они были еще совсем голые.
Взрослые ласточки – их были целые тучи, они, наверно, слетелись со всего света – носились над домом вверх-вниз, как черные самолетики, и отчаянно пищали.
Пух кружился по воздуху.
И среди всего этого разгрома ходили Елена Ивановна с метлой и Лариса Борисовна с лопатой и сгребали в кучу разбитые гнезда и мертвых птичек.
Люба и Олечка заплакали, а вслед за ними и другие девочки.
– Вы зачем гнезда разорили?! – крикнул Мишка Рапопорт. – Это наши ласточки!
Лариса Борисовна только еще быстрее заскребла лопатой по земле. А Елена Ивановна закричала:
– Завтра комиссия приедет с проверкой, увидит подоконники загаженные – кому отвечать? Не тебе, небось, а нам!
– Ну и что же? Мы бы сами убрали! Трудно, что ли? – закричали мы.
– Убрали бы вы, знаем, как вы убираете! Сами гнезда разоряете, пташек губите!..
Лариса Борисовна перебила ее:
– Почему молчит горнист? Степанов, сигналь на обед!
Славка не ответил. Он стоял у стены и дышал в ладони, в которых сидел дрожащий птенец.
Лариса Борисовна приказала:
– Сейчас же строиться – и в столовую. И не будем обсуждать того, чего вы не понимаете.
– А чего тут понимать? – сказал Мишка. – Если бы ваш дом и детей – вот так…
Лариса Борисовна побледнела и несколько раз сжала и разжала зубы так, что на ее худых щеках вверх и вниз заходили желваки. Она сказала только:
– Ах, так!.. – и ушла.
Обедали молча. И никакого «тихого часа» не было. Кто-то измазал углем стенгазету. Кто-то написал на стене дома: «Лариса и Елена – фашистки».
На следующий день приехала комиссия с проверкой – директор театра Николай Мефодьевич и Галина Львовна, Олькина мама. Олька ей все рассказала.
Через два дня Лариса Борисовна уехала, ни с кем не попрощавшись, а вместо нее прислали другую старшую воспитательницу, Ольгу Николаевну.
Ласточки еще много дней кружили над домом, тыкались клювами в темные пятна под крышей и над окнами и пищали, пищали.
Уже никаких следов не осталось на земле – все было аккуратно подметено и посыпано песочком. Окна и подоконники чисто вымыты.
Только ласточки все не улетали, все кружили над нашими окнами и пищали, пищали, словно обвиняли нас в чем-то…
Лесная фея
Посвящаю своей любимой подруге Наташе Абрамовой. Пока существуют такие люди, как она, – в мире не исчезнут доброта и справедливость
Этот Жора, наш новый пионервожатый, с первого дня, как мы приехали в лагерь, объявил, что будем готовиться к военной игре, что все, и девочки и мальчики, должны учиться лазать по канату, подтягиваться на турнике, пользоваться компасом, ориентироваться на местности, ползать по-пластунски и еще чего-то там. Ничего этого я не умела, а уж ориентироваться на местности тем более. И позориться не хотела. Поэтому решила: ни в чем не буду принимать участия. Пусть думают, что умею, но не хочу. На самом деле, очень хотела, но боялась быть хуже других.
И оказалась сбоку припека. Читала, училась вышивать на пяльцах болгарским крестом и чувствовала себя такой одинокой, что иногда уходила к речке и там плакала, спрятавшись в ветвях старой ивы.
Мне казалось, лишь один человек во всем лагере несчастнее меня – четырехлетний Саша, сын поварихи Ильиничны. Рыженький, невзрачный, с редкими зубками. Вот только глаза особенные: большие, доверчивые, словно ждущие чего-то доброго.
Его никто особенно не обижал, просто его вроде как не считали за человека. Все были увлечены подготовкой к военной игре, прыганьем и беганьем, а он мешался, и его гнали. «Брысь!» – говорили ему, как кошке. Но его тянуло к обществу. Он выходил на беговую дорожку как раз в тот момент, когда бегуны изо всех сил боролись за первенство, или строил домики в песке, отведенном для прыжков. А когда его гнали, он бежал к своей маме, которая под навесом возле столовой чистила картошку или рубила капусту. Ей он тоже мешал, она кричала на него: «Уйди, наказание мое»!
Не знаю, завидовал ли он большим ребятам. Возможно, по малолетству еще не знал, что такое зависть.
А я – завидовала. Тем, кто хорошо подтягивается, ориентируется, играет в волейбол, поднимает флаг на мачту. Да, поднимать флаг – тоже не простое дело. Во время утренней и вечерней линейки самый торжественный момент – подъем и спуск флага. Все стоят по команде «смирно!», а Жора командует:
– Степанов! (или Субботина!) На флаг!
Тот, кого вызвали, отвечает:
– Есть на флаг! – выходит из рядов, строевым шагом идет к мачте, отвязывает веревочку и начинает эту веревочку тянуть вниз. При этом флаг поднимается вверх. Когда флаг достигает вершины, пионер вновь обвязывает веревочку вокруг мачты. Жора командует:
– Вольно! Стать в строй!
– Есть стать в строй! – отвечает пионер, отдает салют и занимает свое место в ряду.
Кажется, легко! А попробуй проделать все это быстро и четко под взглядами всего лагеря! Я каждый раз боялась, что меня вызовут «на флаг».
И однажды меня вызвали.
Я побрела к мачте – и уже когда шла, в строю раздались смешки, не знаю почему. Стала развязывать веревочку, а она не развязывается! Кто-то из предыдущих очень крепко затянул ее и запутал. Ну не зубами же мне ее развязывать! И так уже смеются вовсю. Жора подошел – одно ловкое движение, и узел развязался. Я стала тянуть. Флаг мелкими рывками не поплыл, поскакал вверх. Но до верха не доскакал. Застрял посередине. Что-то там заело. Я тяну, а он не идет.
– А-атставить! – зычно крикнул Жора. Не мне крикнул, а всей линейке, которая уже давно не стояла по команде «смирно!», а хохотала, колыхалась и чуть ли пальцами на меня не показывала. А мне Жора сказал тихо и сердито:
– Приспусти немного, а потом с силой дерни!
От стыда и ужаса я вовсе перестала соображать. Что приспустить?! Что дернуть?! Пока до меня доходило, линейка почти уже распалась. Наконец, так и не сообразив, про что говорил Жора, я конвульсивным движением дернула веревку – и флаг освободился. Я дотянула его до верху, кое-как обмотала веревку вокруг мачты и, вся взмыленная, отдала Жоре салют. Этот мой жест больше был похож на то, как если бы я прикрыла лицо рукой от стыда.
– Вольно! – сказал Жора с отвращением. – Стать в строй!
Больше меня «на флаг» не вызывали, и то хорошо.
На следующий день «на флаг» вызвали Наташку, и глядя, как быстро и хорошо все у нее выходит, я просто поражалась. В одну минуту она подняла флаг, и он, словно только и ждал этого, сразу забился под ветром. Наташа отдала салют, стала в ряд – и кто-то даже захлопал в ладоши. И как я могла после того случая с флагом выйти на волейбольную площадку или на беговую дорожку? Я только смотрела, как другие играют в волейбол, бегают и прыгают. Про меня кто-то сказал, что я странная. Ну и пусть.
Вот про Наташу никто не говорил, что она странная. Хотя, если разобраться, странной-то была как раз она, а не я. Однажды я увидела, что она прячет под лист лопуха конфету.
– Ты что делаешь? – удивилась я.
– Молчи, – сказала она. – Никому не говори. Ты не видела Сашу?
– Какого?
– Ну того, рыженького. Пойдем поищем.
Мы нашли Сашу возле кухни. Он сидел на земле и выковыривал мозг из большой кости. Видно было, что занятие это ему вовсе не нравится. Просто это единственное занятие, которое никому не мешает.
– Хочешь, я тебе тайну покажу? – спросила Наташа.
Саша сразу откинул кость.
– Какую тайну?
– Хорошую. Только руки вымой.
…Наташа взяла его за руку, и мы втроем пошли к тому месту, где была спрятана конфета.
– У меня есть знакомая белочка, – сказала Наташа. – Она живет на высоком дереве, в дупле. Она тебе принесла подарок.
– Мне!?
– Да.
– А какой?
– Вот увидишь.
Мы подошли к тому самому лопуху.
– Где-то здесь, – сказала Наташа. – Поищи как следует. Под листиками.
Саша сел на корточки и стал приподнимать листья. И вдруг вскрикнул.
– Нашел?
Саша встал. На ладони его лежала конфета. Обыкновенная яблочная карамель в обертке. Но как он на нее смотрел!
– Это она мне подарила?
– Тебе.
– Белочка?
– Да.
– А где она?
– Она пошла орехи собирать для своих бельчат.
– А я? Я ей что подарю?
– Ты? А что у тебя есть?
Саша задумался.
– Трамвайчик есть, только он без колес. Ракушка. Шишка.
– Ну, давай подарим ей шишку. Она ее в дупло к себе возьмет, чтобы бельчата играли.
– Давай!
Вот так началась у нас с Наташей и Сашей странная игра: играли-то мы с Наташей, а Саша не играл, он всему верил.
Белочка каждый день приносила Саше какой-нибудь подарок: то печенье, то яблоко от полдника, то ириску. Мы прятали белочкины подарки где-нибудь в лесу, подальше от тропинки, подвешивали на нитке к ветке или прилепляли к смолистому стволу толстой ели. И когда, нагнетая таинственность, мы вместе с Сашей крадучись подходили к этому месту, у меня невольно возникало ощущение, что это и правда белочка оставила на дереве маленький подарок.
Но Саша! Как он бывал изумлен каждый раз! Как ждал этих путешествий! Он подходил к Наташе, заглядывал ей в лицо и, хоть ни о чем вслух не просил, всем своим видом умолял: когда же мы пойдем к белочке?
И Наташа ни разу не сказала ему «Брысь!». Хотя она, не в пример мне, и бегала, и подтягивалась, и играла в волейбол. Не лучше всех, но и не хуже. Если била мимо мяча и раздавался смех – сама над собой смеялась. Я так не могла.
А потом мы с ней придумали про лесную фею.
Эту фею нельзя увидеть – она прозрачная. Но иногда она становится видимой на одну секунду. Кто успеет ее увидеть в эту секунду, тот станет счастливым на всю жизнь.
– А где эта фея живет? – спросил Саша.
– У нее в лесу есть зеленый дворец, – сочиняли мы. – Но к нему нельзя пробраться, потому что его стерегут гномы. В зеленом дворце у феи есть постелька из пуха одуванчиков и ковер из серебряного мха. Фея умеет превращать капли росы в хрустальные шарики. Этих шариков у нее полные лилии, она ими играет.
– А мы можем увидеть фею?
– Можем, но только тогда, когда созреют орехи.
Мы с Наташей играли, кажется, теперь уже больше для себя, чем для Саши. Он требовал все новых и новых рассказов про фею, и мы их придумывали.
– Посмотри! – говорили мы. – Здесь прошла фея. Видишь, ромашка опустила головку? Знаешь почему? Это она с феей здоровалась. Она ей поклонилась. Видишь, муравьи бегут по тропинке? Это они несут фее муравьиный сок.
– А мы? Мы что отнесем фее?
– Давай подарим ей букетик земляники. На пенек положим, она увидит и возьмет.
В августе созрели лесные орехи. Они стали чуть коричневыми у основания и легко вынимались из своих зеленых гнезд. Ядрышки еще не покрылись коричневой шкуркой, но уже были крупные, очень вкусные. Даже вкуснее, чем у более поздних, осенних орехов. Вокруг лагеря, особенно там, куда мы ежедневно ходили на прогулку, были целые заросли орешника, сплошь усыпанные орехами.
– Уже скоро теперь? – спрашивал Саша. – Скоро мы пойдем смотреть фею? Ведь орехи созрели!
– Завтра! – сказала Наташа. – После полдника.
– Завтра – это долго?
– Вот ты поспишь и наступит завтра.
…К фее нельзя идти обычной тропинкой. К ней можно только лететь по воздуху. Нас фея заколдовала – научила летать. Мы полетим, а Саша с нами, мы понесем его. Но он не должен ничего видеть во время полета, а то волшебство кончится, и мы упадем с высоты вниз и разобьемся.
Саша послушно подставил лицо, и Наташа обвязала ему глаза косынкой.
– Ничего не видишь?
– Ничего. Я даже глаза закрыл.
– Тогда садись, и покрепче нас обхватывай. Сейчас мы поднимемся.
Мы посадили Сашу на скрещенные руки – он оказался очень легким. Саша положил руки нам на плечи.
– Боишься?
– Нет!
– Тогда – раз, два, три! Полетели!
Мы раскачали Сашу и понесли его десной тропинкой по дороге к речке.
– Как высоко! – переговаривались мы с Наташей. – Какое все синее!
– Я дотронулась до облака!
– Я тоже! Какое оно теплое! Саша! Чувствуешь, какое облако теплое?
– Чувствую! Оно меня пощекотало.
– Правда, хорошо лететь?
– Очень! Очень!
– Снижаемся! Саша, крепче держись!
Мы «опустились» у реки и плавно опустили Сашу на землю возле старой ивы, расщепленной грозой. Это было могучее, ветвистое дерево с громадной шапкой зелени. Ствол лежал на земле, а ветви поднимались над водой и сквозь их гущину песчаный берег, и речка, и даже небо над ней казались серебристо-зелеными. Наташа взобралась на ствол и стояла, балансируя и держась за ветки. Со своими густыми волосами цвета спелой ржи, серыми глазами, большим ртом на худеньком лице, длинными тонкими ногами в белых носочках и сандалиях, она казалась полупрозрачной в столбе солнечного света, который пробивался из-за узкого облака.
– Ты в царстве феи! – сказала она. – Еще нельзя снимать повязку! Я скажу, когда можно. Сейчас… Сейчас… Еще немножко… Можно!
Саша сорвал с глаз косынку.
– Видел? Видел? – закричали мы.
Он поднял на нас доверчивые глаза.
– Видел… Она зеленая, да?
– Да! – в восторге ответили мы. – Правильно! Зеленая! Вернее, зеленоватая, нежная такая, полупрозрачная!..
– Да… И у нее на платьице сидела стрекозка.
– Молодец! – сказала Наташа. – Значит, ты успел. Теперь ты станешь счастливым на всю жизнь. Главное, ты в это верь!
– Ладно, – сказал Саша.
Второй заплыв
– Я сегодня удеру с тихого часа, – шепнула мне Нина. – Ты постой в коридоре, последи, чтобы никто не заметил, ладно?
– А куда удерешь?
– На речку.
– Ой, а можно и я с тобой?
– Ну… – замялась Нина. – Давай лучше ты в другой раз… А то вдруг попадемся? Так хоть мне одной влетит…
– Что ты! – горячо возразила я. – Наоборот, вдвоем безопаснее!
– Ну, я не знаю… – согласилась Нина.
И вот мы лежим в палате – пять девочек из второго звена старшего отряда. Хорошо быть старшей. Не так донимают дисциплиной. Во время тихого часа вожатые не заглядывают в палату – все-таки нам уже по тринадцать. Инна читает, Валя разглядывает себя в зеркальце, Аня рисует карикатуру для стенгазеты. Нина лежит с закрытыми глазами, но веки ее вздрагивают. Я понимаю: она ждет, когда затихнут шаги пионервожатой в коридоре.
Под окном раздался тихий свист. Я выглянула, но никого не увидела. Наверно, птица. Нина встала с постели и сказала, ни к кому не обращаясь:
– Пойду, что ли, схожу в туалет.
И вышла из палаты.
С минуту я еще полежала – усыпляла бдительность подруг, потом сказала, не придумав ничего другого:
– Я, что ли, тоже в туалет, – и шмыгнула за дверь.
Нины в коридоре не было, значит, она уже вылезла из окна и ждет меня там, в кустарнике. Окно в конце коридора открыто. Через него до самой крыши проходит пожарная лестница. Я взобралась на подоконник, оттуда шагнула на ступеньку и быстро спустилась со второго этажа. Не страшно, не в первый раз. Оглянулась – никого. Лагерь затих на целых два часа. Я пересекла тропу и нырнула в густой кустарник.
– Нина! – шепотом окликнула я.
Никто не ответил. Я опять позвала. Молчание.
– Нина! – окликнула я почти громко.
И вдруг увидела ее пестрый красно-белый сарафан совсем близко, за елкой. Нина смотрела на меня из-за ствола и молчала. За спиной у нее стоял Сашка Тарасов.
– И ты удрал? – обрадованно спросила я Сашку. – Вот здорово! И мы тоже! Ты куда? На речку? И мы – на речку! Нина, примем его в компанию?
– Ладно, пошли, – ответила Нина.
И мы зашагали, сначала по пятнистой от солнца лесной тропинке, потом спустились с крутого откоса и пошли скошенным лугом. Идти босиком было колко, я подволакивала ноги, чтобы приминалась короткая, жесткая стерня. Солнце слепило, пахло свежескошенным сеном.
Я чувствовала себя ловкой и отважной – здорово нам удалось всех обмануть! Теперь поскорее – туда, где нам запрещалось купаться, где наша неширокая речка делала поворот и была шире и глубже, чем в других местах, почти сразу от берега – с головкой. Нас водили купаться на песчаную отмель, где в самом глубоком месте – по пояс.
– Давайте поскорее! – торопила я своих спутников. – Купаться очень хочется.
Но они почему-то еле тащились, и приходилось то и дело останавливаться, ждать их.
– Да ты иди, – сказала Нина. – Не жди нас.
– Нет уж, – ответила я. – Давайте уж вместе, а то не по-товарищески.
И остаток пути честно шла рядом с ними.
Вот, наконец, омут. Мы с Ниной скинули сарафаны, под которые у нас заранее были надеты купальники, и погрузились в чистую, прогретую солнцем, искрящуюся воду. Сашка прыгнул с разбега и поплыл саженками. Нина плавала по-собачьи. Сашка кружил вокруг нее и смеялся над ее стилем. Я плавала лучше Нины – на боку.
– Давайте наперегонки! – предложила я.
Но Нина устала. Она вылезла из воды и села на траву у берега. Сашка тоже вылез и сел рядом с ней.
– Правда, здорово? – радовалась я, растягиваясь возле них. – Давайте и завтра удерем?
– Можно… – как-то вяло согласился Сашка.
– Вообще, давайте каждый день сюда приходить! – с энтузиазмом предложила я. – Можно еще кого-нибудь с собой взять. Нет, правда! Чем больше народу, тем веселее!
– А спорим, – сказал Сашка, – слабо тебе переплыть на тот берег и обратно без передышки!
– Да? Слабо? – загорелась я и вскочила на ноги. – Смотри!
Я вошла в воду и поплыла. Я представляла за своей спиной одобрительный взгляд Сашки. Поэтому старалась плыть не только быстро, но и красиво: делала рукой изящное круговое движение, опускала ее в воду почти без брызг. У того берега, честно не касаясь дна, повернула и поплыла назад. Теперь солнце било мне в глаза, мешало смотреть. Но мне было приятно от мысли, что Сашка видит меня хорошо и любуется моим стилем.
– Ну что? – торжествующе закричала я, подплыв к этому берегу. – Вот и не слабо!
– А второй раз туда и обратно – спорим, не сможешь, – сказал Сашка.
– А вот смогу!
– Ну, попробуй!
Я поплыла снова. До того берега я еще сохраняла кое-как изящество стиля, но на обратном пути мне стало уже не до стиля, руки устали, в уши залилась вода. То и дело я опускала ноги, пытаясь нащупать дно, но дна все не было, а расстояние до берега как будто совсем не сокращалось. Поддерживала мысль, что с берега на меня смотрят Сашка и Нина и восхищаются тем, как я здорово плаваю.
Наконец, я коснулась вязкого, илистого дна и некоторое время стояла, тяжело дыша, не в силах произнести ни слова. Потом ухватилась за прибрежный кустик, с трудом выползла на берег и повернулась к Сашке:
– Вот и проспорил! – крикнула я, все еще задыхаясь, но ликуя от ощущения своей победы. – Видел, как я без передышки? Видел?
Сашка сидел спиной к реке, лицом к Нине. Водил травинкой по ее лицу и плечам. Он обернулся ко мне.
– Приплыла? – спросил он. – Ну, сплавай еще раз.
…До меня вдруг дошло. Господи, какая же я дура!
Торопливо натянула сарафан на мокрый купальник и побежала в сторону лагеря. Они меня не окликнули. Скошенная трава больно впивалась в босые ступни, но боль от унижения была в сто раз мучительнее.
…Тихий час еще не кончился. Почти не скрываясь, я поднялась по пожарной лестнице, спрыгнула с подоконника и вошла в свою палату. Валя и Инна спали. Аня на секунду подняла голову.
– Куда это вы с Нинкой подевались? А где Нинка?
Я ничего не ответила. Рухнула на постель и натянула на голову одеяло.