Текст книги "Песочные часы"

Автор книги: Анна Масс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 27 страниц)

Наш театр

Вновь было отстроено – на месте разрушенного бомбой – здание Вахтанговского театра. Каким роскошным кажется оно нам со своими толстыми, рифлеными, подсвеченными по вечерам колоннами, серовато-белое, с утаенными подъездами!

Театр начинается для меня с того момента, когда говорят: «Есть контрамарка на субботу». Ожидание субботы – уже театр. Его предвкушение. А потом – волшебно подсвеченные колонны, дубовые, торжественно-тяжелые двери шестого подъезда – «для своих», гардероб с его деловито-праздничной суетой, очередью за номерком, тревожным разглядыванием себя в зеркале как бы со стороны. Мы тут свои – нас знают все капельдинерши еще по Омску и, встречая, обязательно говорят: «Выросли-то как!»

Запах мандаринов, шелест шоколадной фольги, страх потерять билет, номерок, бинокль. Предвкушение – сесть в обитое бархатом кресло и разглядывать в бинокль публику, постепенно заполняющую зал, ложи, балконы, и наблюдать, как, усевшись, люди тоже принимаются разглядывать друг друга или разворачивают и внимательно изучают программку, обмениваясь мнениями. Угадывать в особом, «театральном» выражении их лиц такое же предвкушение, что и у тебя, и растворяться в этой общности чувств.

Потом начинается таинство медленного угасания люстры. Занавес – роскошный, бордовый, с золотой бахромой и кистями – вдруг освещается снизу таинственным светом и раздвигается.

Мы смотрим – и не по одному разу – «Кому подчиняется время» про советских разведчиков в тылу врага, «Олеко Дундич», где роль славного революционера-террориста играл молодой Николай Гриценко.

«Молодая гвардия» – этот спектакль по роману Фадеева не стал столь знаменитым, как фильм Герасимова, но это был очень хороший спектакль, и, ревниво сравнивая его с фильмом, мы находим, что Юрий Любимов в роли Олега Кошевого гораздо лучше исполнителя этой роли в кино, и Лёка Коровина в роли Ульяны Громовой ближе к той, что описана в книге, чем никому не известная, худая и, как нам тогда казалось, некрасивая Нона Мордюкова, и Слава Дугин играет Сергея Тюленина ничуть не хуже, чем сразу прославившийся Сергей Гурзо.

И вообще наш спектакль лучше хотя бы потому, что поставлен в нашем театре.

И еще каждый раз событие – спектакль в спектакле – подойти в антракте к скромной двери, открыть ее и проскользнуть за кулисы, где артисты, которые только что играли на сцене, прохаживаются по коридору, разговаривают друг с другом, курят.

Или войти с Аней Горюновой в гримуборную ее папы, Анатолия Осиповича, который вот только что, пять минут назад, был на сцене трусливым полицаем в пьесе про войну «Последний день», а теперь, отклеив усы и сняв парик, снова превращается в Анькиного папу, хлопает тебя по спине, чтобы не горбилась.

С окончанием спектакля театр не кончается. Я ложусь спать, и увиденное оживает в моем воображении, и завтра, и послезавтра, и еще много дней я буду жить увиденным, не в силах сосредоточиться ни на чем другом и уж, во всяком случае, на школьных уроках.

Наш Арбат (продолжение)

Арбат для нас с Наташей – настоящее, прошлое и будущее одновременно. Прошлое – комиссионный магазин, расположенный ближе к Арбатской площади, напротив магазина «Плакаты». Это антикварная лавка, набитая старинной мебелью, старинной посудой, торшерами на бронзовых фигурных ножках под шелковыми в кружевах абажурами, интимно освещающими всю эту немного жалкую в своей магазинной неприкаянности и все же очень притягательную роскошь. Висят на стенах и стоят у стен картины в широких резных золоченых рамах. С темных полотен, как из глубины времен, глядят важные дамы, мужчины в камзолах и пудреных париках. Как будто из своего времени ты попала в давно ушедшее, осмеянное, даже презираемое, поскольку самое лучшее, самое правильное время – это наше время.

Будущим было – строительство высотных домов, о котором пока еще только говорили и писали. Макеты этих домов, изображаемые на многочисленных фотографиях во всех журналах и газетах, вызывают у наших родителей, и конечно у нас, восхищение своим дворцовым великолепием. И то, что один из этих грандиозных светлых небоскребов будет воздвигнут близко от нашего дома, на Смоленской площади, тоже рождает в нас чувство гордости, причастности к общему делу.

За Вахтанговским театром, на торцовой стене кирпичного дома, во всю стену броский плакат:

 
Всем, всем, всем!
Набери 07,
И город любой
Говорит с тобой!
 

Очень нравилась эта легко запоминающаяся и содержащая четкую информацию реклама, и было жалко, когда несколько лет спустя ее заменили на вялую и неудобочитаемую:

 
Тобой разговор телефонный заказан,
Ты с городом нужным немедленно связан.
 

На углу Арбата и Арбатского переулка – магазин с некрасивым названием «Главбумсбыт», где, однако, продавались красивые нарядные альбомы для рисования, разноцветная бумага, в которую мы обертывали учебники, краски, карандаши, тетради, ручки, пеналы, чернильные приборы и еще множество разных канцелярских вещиц, радующих глаз.

А через дом от него – магазин игрушек. В большом торговом зале слева от входа продавались игрушки для мальчиков: оловянные солдатики, железные грузовички, броневички, деревянные ружья и сабли, пистолетики, стрелявшие пистонами – вожделенная игрушка и для девочек тоже: громкий хлопок, запах гари возбуждали в нас воинственное мальчишеское чувство.

В правой стороне зала – игрушки для девочек: куклы с целлулоидными головами и мягкими туловищами, набитыми ватой или опилками, медведи, пупсы, дорогие куклы с закрывающимися глазами. Глядел выпученными глазами конь-качалка, черный в белых яблоках, с пышным белым хвостом. Его не покупали, он так и стоял всегда – наверно, слишком дорого стоил.

Еще в этом магазине был зал музыкальных игрушек. Там продавались губные гармошки, барабаны, цымбалы, горны. А кроме этого – разные игры, фанерные складные домики.

Да, еще калейдоскопы, чудо! Смотришь в глазок картонной трубочки на затейливый, неподвижный узор, медленно-медленно поворачиваешь – и вдруг там, внутри, узор с едва слышным, почти призрачным шуршанием мгновенно меняется, становясь еще более красивым. И хотя тебе объяснили, что это всего лишь цветные стеклышки отражаются в зеркалах, все равно удивительно и непонятно! Похоже на то, как бывает, когда посмотришь прямо на солнце, а потом зажмуришься: тоже перед глазами начинает крутиться, мелькать, сужаться, уходить вдаль калейдоскоп ярких узоров.

На стыке двух залов у стены на высокой табуретке сидел возле баллона с газом продавец летающих шаров. Он надевал на стерженек баллона красную, синюю, зеленую, желтую – по нашему выбору – резиновую оболочку, отводил какой-то рычажок, раздавалось энергичное «пш-ш-ш-ш!», и, трепеща, сопротивляясь, надувался шар, становясь больше, больше, пока продавец не закрывал доступ газу. Потом продавец сноровисто перетягивал шар внизу ниткой, обрывал ее, снимал шар с наконечника и вручал конец нитки очередному счастливцу. И тот, зажав нитку в кулаке, пробирался сквозь толпу покупателей и созерцателей на улицу, а шар бился и дергался возле него, стремясь вырваться и взлететь. Надежнее всего было обмотать нитку вокруг пуговицы на пальто, тогда шар словно шел рядом, сам по себе, как живое прирученное существо.

Синяя птица

В то воскресенье в Художественный театр должны были пойти Аня с Мишкой, но Мишка опять что-то натворил и его наказали, не пустили в театр, а вместо него Аня взяла меня. И вот мы с ней сидим на откидных креслах очень близко к сцене – во втором и в третьем рядах партера. Я рассматриваю занавес, хрустальную люстру, нарядных мальчиков и девочек, вижу головы музыкантов в освещенной оркестровой яме, слышу нестройные звуки их инструментов и праздничный шелест серебряных бумажек от шоколадных конфет. Люстра тускнеет, зал затихает, и занавес, обдав нас теплым ветром, с тихим шуршанием раздвигается.

…Какой чудесный мальчик этот Тильтиль! Смелый, добрый, сказочный и в то же время понятный, будто с нашего двора. Как он заботится о своей младшей сестре Митиль! Фея подарила ему волшебную шапочку, чтобы он мог понимать язык вещей.

– Поверни алмаз! – сказала Фея.

До этого момента я еще помнила, что я в театре. Но когда полутемная комната с ночным окном озарилась медленно плывущими огоньками, и стрелки часов затанцевали в воздухе, и один за другим начали оживать Хлеб, Вода, Сахар, Огонь, когда Собака с Котом заговорили человеческими голосами – всё окружающее исчезло, и я безоглядно вплыла в волшебную реальность, где Сахар отламывал свои длинные как карандаши пальцы и они превращались в леденцы, которыми он угощал детей, а пальцы вырастали снова, где Огонь в красно-черных языках пламени с горящими красными глазами злобно кидался на Воду, а она шипела… А потом, взявшись за руки, они все отправились на поиски Синей птицы. Впереди шла серебристая красавица Свет, за ней Тильтиль, Митиль и все остальные, повторяя хором, как заклинание: «Мы длинной вереницей идем за Синей птицей…» Кажется, весь зрительный зал дышал одним взволнованным дыханием, повторяя про себя эти завораживающие слова, боясь пошевелиться, и только время от времени звякали об пол роняемые номерки.

Антрактов не помню. Помню только, что меня тянуло поскорее снова занять свое откидное место во втором ряду.

…Страшнее всего были Ужасы из царства Ночи. Чуть ли не в три человеческих роста, в серых балахонах, они вырывались из пещеры и воя теснили героев, которые в испуге забились в угол. Но Тильтиль их не боялся! Он заставил Ночь открыть дверцу в потайной сад, где летали Синие птицы. Какие они были красивые! Но пойманные, они все умерли при свете дня.

А вот страна Воспоминаний, где жили умершие бабушка и дедушка, оказалась не страшной, светлой, солнечной, с хорошеньким домиком посреди лужайки. Бабушка, дедушка и маленькие братья и сестрички Тильтиля и Митиль так им обрадовались, так весело танцевали! Только прощание было грустным. Бабушка и дедушка просили почаще вспоминать их. «Мы оживаем, когда вы о нас вспоминаете». И долго махали руками вслед уходящим внукам, пока не пропали за стеной густого белого тумана. А Синяя птица из страны Воспоминаний тоже умерла: она не могла жить в стране живых.

Так они и вернулись домой, не добыв Синей птицы, а та, что жила у них в комнате, в клетке, – сизая горлинка – вырвалась и улетела. Тильтиль подошел к краю сцены и произнес, глядя прямо в зал грустными глазами:

– Если вы когда-нибудь найдете Синюю птицу, принесите ее, пожалуйста, нам. Она нам очень нужна!

И тяжелый занавес, прошуршав по полу, медленно сомкнул створки, будто скрепленные крыльями летящей Синей птицы белого почему-то цвета.

Зал осветился. Аня сказала:

– Пошли. Мамка велела к ней зайти после спектакля.

Она протащила меня сквозь публику, мы спустились на полэтажа, Аня отодвинула занавеску, за которой оказалась белая дверь, и втянула меня в широкий и довольно тусклый коридор со стенгазетой, с какими-то объявлениями на стене, с телефоном на низком столике. Это было что-то вроде изнанки Чуда, но все равно Чудо! Потому что у столика на табуретке сидел Сахар в своем синем жилете с белым колпаком на голове и разговаривал по телефону. Увидев нас, он поднял руку и пошевелил в воздухе длинными, как карандаши, пальцами. А навстречу нам шел Кот, в очках, на ходу читая газету.

Аня открыла одну из многочисленных дверей, и мы вошли в светлую комнатку с диваном и трехстворчатым зеркалом. Перед зеркалом сидел Тильтиль. На его плечи был наброшен шелковый полосатый халат. На диване лежали его рубашка, курточка и короткие штаны с бретельками. Темно-вишневая бархатная шапочка с алмазом лежала отдельно, у зеркала, на длинном узком столике, уставленном баночками, коробочками, кисточками.

– А, пришли! – сказал Тильтиль. – Садитесь, я сейчас разгримируюсь.

Он снял белокурый парик и отклеил ото лба телесного цвета ленту, скрепляющую черные стриженые волосы. Потом густо намазал лицо вазелином и большим куском ваты протер лоб, щеки, подбородок, шею. Нежная розовая краска осталась на вате, а у зеркала сидела Вера Дмитриевна, Анькина и Мишкина мама. И она была теперь совсем не похожа на Тильтиля. У нее было усталое, не очень молодое лицо и морщинки возле глаз. Она сняла халатик, расстегнула белую жилетку, туго стягивающую ей грудь, и перестала быть стройной, как на сцене. Она сняла с вешалки и надела черную юбку и белую кофточку с брошкой. Припудрила лицо, зашнуровала ботинки на маленьком каблучке, взяла сумочку, потушила в комнате свет и сказала:

– Идите быстренько одевайтесь, я вас подожду у служебного выхода.

Втроем мы вышли из Проезда МХАТа на улицу Горького, перешли через улицу к метро. На углу продавали мороженое. Вера Дмитриевна сказала:

– Купить вам? – и купила нам и себе по вафельному рожку.

Мы шли к метро и ели мороженое. Это было так буднично, а Чудо все равно не кончилось.

Мы потом, спустя много лет, ходили всем двором смотреть Аню в роли Тильтиля. А еще спустя много лет – ее же в роли бабушки из страны Воспоминаний. Теперь уже и бабушку играет другая актриса.

А Чудо все длится и длится.

Наш Арбат (продолжение)

Послевоенный Арбат дарил нам, детям, немало развлечений. Одно то, что было четыре кинотеатра! Кроме «Арса» и «Юного зрителя» – еще «Художественный» и «Наука и знание».

«Наука и знание» располагался там, где сейчас «Кулинария» при ресторане «Прага», на втором этаже. Туда вела из подъезда широкая, покрытая ковровой дорожкой, каменная, белая лестница (позже ее обезобразили, сузив наполовину и сделав в левой части тесную закусочную). В фойе на паркетном полу – ковер, на котором стоят кресла и столики. Обстановка обязывает вести себя пристойно – не шуметь, не грызть семечек. Мы листаем газеты и журналы, лежащие на столиках. Во всех четырех арбатских кинотеатрах были читалки. В этом журналы скучноватые, для взрослых, а фильмы больше документальные, видовые. Мы там раз пять смотрели цветной американский фильм «В лесах Южной Америки».

В том же здании «Праги», вход с угла, там, где потом сделали кафе, – магазин резиновой обуви, и замечательно пахнет галошами. Когда зимой с мороза нырнешь погреться в это вкусное резиновое тепло, так по-родственному понимаешь Крокодила, который мечтал получить «к ужину дюжину новых и сладких галош».

…И конечно – Зоомагазин!

 
На Арбате в магазине за окном устроен сад.
Там летает голубь синий, снегири в саду свистят…
 

Каждую весну сюда привозят инкубаторских цыплят, и в магазине начинается толкотня. Желтые, пронзительно щебечущие шарики с глазками живым ковриком шевелятся в вольере. Продавщица сует туда руку, достает по несколько в горсти и опускает в подставляемые коробки с дырками, в ящики и корзинки. Цыплячий писк слышится по всему Арбату.

А в остальное время года в магазине спокойно. Возятся хомячки, над ними обитают волнистые попугайчики, желто-зелено-синие. Напротив них щебечут щеглы и чижи. Иногда завозят черепашек, их быстро раскупают. В другой половине магазина – рыбки. Сказочный и очень красивый аквариумный мир. Рыбки не плавают, а движутся в воде среди игольчатых и широколистных ярко-зеленых водяных растений, трепещут как флажки, склевывают что-то с листьев, с камешков на дне, глядят сквозь стекло на публику, толпящуюся у прилавка. У рыбок – выражения лиц. Любопытное, грустное, брезгливое. Продавщица опускает в воду сачок на длинной палке, точным движением подцепляет рыбку и выпускает ее в подставленную банку. Рыбка мечется вверх-вниз, и те, в аквариуме, тоже мечутся, но через минуту успокаиваются и снова движутся в зеленоватой воде маленькими рывочками.

В магазине «Детская одежда» кроме одежды продавали еще лыжи и санки. Санки – простые и сидячие, ступенькой, с обитыми кожей спинкой и сиденьицем, с маленькими кисточками-висюльками по бокам. Очень соблазнительные, но на них неудобно съезжать с горки, и мы предпочитаем простые, чтобы съезжать не только сидя, но и лежа на животе и тормозя ногами.

А еще в этом магазине продают диафильмы. Диаскоп есть у Маринки, и я хожу к ней смотреть «Братья Лю», «Сказку о потерянном времени», «Желтый аист», жаль, что у нее нет того диафильма, который я не досмотрела в Горьком – про детей, заблудившихся в лесу с живыми деревьями. Неизвестная их судьба еще долго тревожит мое воображение.

Даже магазин «Табак», напротив уже не существующего «Арса» и тоже уже не существующий, напоминал веселую детскую комнату, со своей расписной красно-черно-золотой хохломской мебелью, детскими столиками, шкафчиками, узорчатым прилавком, подобием маленькой барской усадьбы в классическом стиле, с колоннами, балкончиками, башенкой. Скромный табачный ассортимент тех лет: папиросы «Волна», «Прибой», «Беломор», «Казбек», трубочный табак, сигареты «Дукат» и «Ява». Позже появятся сигареты с фильтром в оцелофаненных мягких коробочках с тоненькой опоясывающей ленточкой-открывалкой – «Новость», «Краснопресненские», за которыми гонялись и выстаивали очереди, а еще позже – «Фемина» в твердой красной коробочке, на которой изображена элегантно курящая красавица, всем своим видом приглашающая испытать это наслаждение и, в конце концов, соблазнившая нас, девчонок, на первую сигарету.

Арбатская площадь еще не прорезана подземными переходами, она именно площадь, широкая, овальной формы, ограниченная слева кирпичным зданием, где была аптека, к дверям которой с двух сторон вели ступеньки, а справа, как и сейчас, – Гоголевским бульваром с памятником Гоголю, но не нынешним, вперяющем гордый взгляд куда-то вдаль, а прежним, андреевским, перенесенным во двор того дома, где Гоголь скончался, – понурым, низко наклонившимся в своем кресле. По бокам памятника – фонари на чугунных колоннах. Низ фонарей – лежащие львы с вытянутыми передними лапами и удивленными глупыми мордами, скорее лягушачьими, чем львиными. Между лапами – маленькая узкая чугунная горка, по которой можно проехаться на корточках, держась за львиные лапы. Мы-то уже большие, не катаемся, но малышня съезжает, и на их лицах – счастливое выражение защищенности, а на лягушачьих мордах львов – выражение наивности и дружелюбия. А Гоголь, наклонившись, будто смотрит на детскую возню со своего постамента, и ему становится не так грустно.

Нам Гоголь открывается с рассказа «Страшная месть», который читает по радио Анна Алексеевна Орочко. Она живет в первом подъезде, в десятой квартире, ее приемный сын Женя играет с нами во дворе, взрослые называют ее Асей, а она волшебница, оказывается, да-да, мы замечали и раньше в ее лице, в черных глазах, в завораживающем низком голосе что-то колдовское.

Мамы и папы нет дома. Я лежу на их широкой тахте и слушаю радио – черную тарелку на стене. И Гоголь врывается ко мне голосом Анны Алексеевны, во всей мощи. Панночка, дрожа, стоит перед колдуном, он протягивает к ней руки, и руки проходят сквозь нее… Звучит чудо-голос, вызывая во мне чувство ужаса. Кажется, откройся сейчас дверь или скрипни пол – умру от страха.

На следующий день оказывается, что не только я, но и Валя, и Наташа, и остальные дворовые слушали «Страшную месть». И тогда вошел в нашу жизнь Гоголь с его «Вечерами на хуторе…», «Вием», «Кровавым бандуристом», с горячим обсуждением деталей, с выяснением непонятных мест…

Прямо – если смотреть от Арбата – площадь ограничивалась строгим серым зданием кинотеатра «Художественный», а у выхода из кинотеатра, сбоку, лепилась будочка чистильщика обуви, в ней работала молодая, с круглым, как яблоко, лицом женщина, ее звали Тоня – чистила обувь, продавала шнурки, стельки, гуталин, а еще – «из-под полы» – продавала переснятые кинокадры и фотографии знаменитых западных киноартистов. Снимки были плохого качества, но других не было, и они пользовались спросом. Были свои, постоянные покупатели этого товара, например, Маринка, которая экономила деньги на завтраки, чтобы купить еще одного Роберта Тейлора, Тайрана Пауэра или Лоретту Янг.

Заграничные фильмы!

«Этот фильм взят в качестве трофея в годы Великой отечественной войны при разгроме немецко-фашистских войск…» – кажется, так писалось в титрах, предваряющих фильм, и это означало, что фильм будет захватывающе интересный. Да еще нужно отстоять очередь за билетами. И суметь пробраться на те фильмы, на которые до шестнадцати лет не пускают!

«Робин Гуд», «Королевские пираты», «Охотники за каучуком», «Знак Зорро», «Сети шпионажа»… До сих пор сердце замирает от одних названий!

А «Три мушкетера» с песенкой, ставшей на много лет знаменитой: «Где ты, где ты, где ты, мечта моя, Париж?..», «Багдадский вор» с Конрадом Вейдтом? Мы ходим смотреть его всем двором по пять, по шесть раз. Этот фильм не взят в качестве трофея, он подарен нашей стране английским режиссером Александром Корда. Подарен! Это впечатляет.

Наши фильмы выходят не часто, но зато выход каждого нашего – большое событие. Фильм нравится уже за то, что наш, но и, кроме того, он действительно всегда интересен, отвечает нашим патриотическим чувствам, в нем играют популярные артисты или такие, которые после выхода фильма становятся популярными.

«Падение Берлина» с Борисом Андреевым, «Композитор Глинка», где Глинку играл Борис Чирков, «Адмирал Ушаков», где в роли турецкого паши снимался Рубен Николаевич Симонов. «Первая перчатка» с Переверзевым и Володиным, «Поезд идет на восток» – первый цветной! А уж «Подвиг разведчика» с Кадочниковым в главной роли!

Кадочников и Дружников – популярнее их среди девчонок, пожалуй, не было тогда никого. Дружников замечательно сыграл Незнамова в фильме-спектакле «Без вины виноватые». В те годы выходило много фильмов-спектаклей – «На дне», «Мертвые души», «Горе от ума», они шли в «Юном зрителе», и мы неплохо узнавали классику по этим фильмам.

Кроме того, существует еще много довоенных и военных, мы их смотрим в кинотеатре Повторного фильма на Никитской. «Чапаев», трилогия о Максиме, «Ленин в октябре» и «Ленин в восемнадцатом году», «Семеро смелых», «Трактористы», «Светлый путь», «Два бойца» – выходишь из кинотеатра с чувством гордости за свою страну, в которой посчастливилось родиться.