Текст книги "Гнёт. Книга 2. В битве великой"

Автор книги: Анна Алматинская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)

Глава седьмая
КРЫЛО СМЕРТИ

 
За дело общее, быть может, я паду
Иль жизнь в изгнании бесплодно
проведу…
 

А. Шенье

Весь город был взволнован арестом бывшего капитана Ромина. Многие его знали как боевого офицера безупречной честности, смелого, правдивого человека. Разнеслась весть, что его обвиняют в попытке нелеального перехода персидской границы.

Военные, знавшие Ронина, не верили в его виновность.

– Помилуйте, Ронин – патриот! Он на деле доказал свою любовь к Родине. Зачем ему бежать за границу?

– Поговаривают, что Виктор Владимирович, вышедший в отставку, примкнул к революционерам и замешан в террористическом акте, – говорили другие.

За что и при каких обстоятельствах был арестован бывший офицер, никто не знал. Ждали суда и опасались за участь обвиняемого. Военный суд, как правило, был суров в своих приговорах.

Одновременно с капитаном должны были судить двух рядовых. Один из них, Качурян, дезертировал, захватив винтовку, из батальона, расположенного в Асхабаде. Другой обвинялся в покушении на фельдфебеля резервного батальона в Ташкенте. И тому и другому грозила смертная казнь. Качуряну ставили в вину связь с революционерами и подготовку солдат к бунту.

Рассказывали, что прокурору приказали требовать расстрела. Он всю ночь просидел над делами трёх смертников. Штудировал законы, читал и перечитывал показания и, когда загорелись первые лучи солнца, закрыл папку с делами, решительно написав на ней: "Не судите, да не судимы будете!" А ниже приписал: "Да здравствует солнце, да скроется тьма!" Солнечный луч заглянул в окно кабинета, прокурор откинулся в кресле у пустил пулю в лоб.

Как только Ронина привезли в Ташкент, Антонида сумела передать отцу записку, извещая об отъезде в Асхабад к семье. Там постарается выяснить все обстоятельства дела, а сообщать все новости будет ему Лия, подруга Антониды.

Известие о самоубийстве прокурора ему сообщила Лия. Как она сумела это сделать, он не понимал, хотя знал, что Лия с Антонидой являются участницами революционного кружка учащихся. Кружок состоял из гимназистов, реалистов и гимназисток. Знал и то, что Лия предана его дочери с момента своего поступления в пятый класс Ташкентской женской гимназии. В том году было жестокое гонение на евреев. В России начались еврейские погромы, возмущавшие всех честных людей. Все знали, что погромы организовывались при благосклонном участии полиции.

После одного из еврейских погромов в Казани оттуда в Ташкент приехала семья аптекаря Левина, после разорения его аптеки оставшаяся без средств. В Ташкенте отец поступил провизором в частную аптеку и трудолюбием завоевал доверие у владельца.

Старшую дочь Лию, желавшую учиться, в гимназию не принимали, ссылаясь на обязательный ничтожный процент для иноверцев, поступающих в учебные заведения. Между тем девочка была способная и стремилась к знаниям. Наконец, с большим трудом, стараниями настойчивой Хомутовой Лию приняли.

Одновременно сюда перевелась из другой гимназии дочь генерала, временно назначенного губернатором. Девица эта оказалась весьма самоуверенной и надменной. Дня через четыре она организовала свою группу "аристократок". Плохо пришлось скромной Лие. Красивая девочка с большими способностями возбуждала зависть и злобу в генеральской дочери. Она всячески третировала бедную еврейку. И вот однажды, когда Антонида, не посещавшая занятия из-за болезни, вернулась в класс под общие радостные возгласы подруг, она увидела новую ученицу – генеральскую дочь. Та стояла перед трепещущей Лией и грозно внушала ей:

– Тебе в гимназии делать нечего, ты – пария.

Антонида подошла ближе. Спокойно спросила:

– В чём дело? Почему между взрослыми одноклассницами враждебные отношения?

Генеральская дочь обернулась. Ока много слышала об Антониде и завидовала её авторитету. Теперь ей предоставился случай или померяться силами за влияние в классе, или привлечь на свою сторону эту "казака-девицу", как некоторые называли Ронину за её решительный характер.

– Ах, мадемуазель, понимаете, – начала она, подражая старшеклассницам, – эта ничтожная тварь осмелилась мне заметить, что я не имею права третировать её…

Так как всё это происходило до звонка, то много учениц столпилось возле возбуждённой группы. Дочь железнодорожного рабочего Лена, сама много испытавшая от чванливых девочек, злорадно прошептала:

– Ну и задаст же Антонида этой генеральской балаболке…

Некоторые согласно кивнули, некоторые считали, что Антонида отступит, но все они теснились к ней, ждали конца перепалки. Антонида раздельно проговорила:

– Совершенно правильное замечание. Но я вижу, оно вас ничему не научило. Вы имеете наглость называть тварью гимназистку…

– Как вы смеете! Я дочь генерала… – вскипело это чиновное дитя.

Антонида презрительно сощурила глаза.

– Только-то?..

– А вы, вы…

– А я дочь боевого офицера-туркестанца. Мы, туркестанцы, всегда даём отпор глупости и подлости! Обижать Левину мы вам не позволим! Правда, девочки? – обернулась она к окружающим.

– Не позволим!.. Долой генеральскую зазнайку! – крякнула Лена.

Той ничего не оставалось делать, как, заливаясь слезами, направиться к дверям под общие возгласы "Ябеда! Ябедница!..", но в это время раздался звонок на молитву, положив конец инциденту. С той поры Лия была самым преданным другом Антониды. И вот, спустя два года, она постаралась отплатить подруге за её защиту. Она сумела устроить так, что Ронин получал не только сообщения о всех новостях, но иногда и газеты.

Наступала осень, приближался день начала занятий в учебных заведениях. Антонида оставила заявление на имя начальницы гимназии, в котором сообщала, что принуждена срочно выехать в Асхабад к семье, находящейся в крайне тяжёлом положении. В тот же день, простившись с дедом, она села в поезд.

Отец давно писал ей о своих неприятностях с Аллаяр-ханом, мстившим ему за красавца Дастана. В дни каникул, проведённых у отца в Асхабаде, Анка сдружилась с конём. Часто скакала на нём по пустынным дорогам и однажды чуть не сделалась добычей калтаманов[21]21
  Калтаманы – разбойничьи шайки в Туркмении.


[Закрыть]. Выручил конь, за которым не мог угнаться ни один скакун. Потом выяснилось, что это нападение было организовано Аллаяр-ханом с целью завладеть конём.

Поезд пришёл в Асхабад вечером. На перроне Антонида случайно встретила Митю Глухова. Он обрадовался и вызвался проводить домой.

Антонида пыталась выяснить, почему арестовали отца.

– Виктор Владимирович вполне легально работал. Он читал лекции, обучал грамоте рабочих, разъяснял им права и законы. Это не нравилось полиции, но причин к высылке не было. Тогда на помощь пришёл Аллаяр-хан. Этот негодяй заявил, что задержал твоего отца при переходе границы. Это и послужило мотивом для ареста.

– Митя, но ведь надо бороться! Отцу грозит расстрел.

– Мы кое-что сделали. Раздобыли план границы. Виктор Владимирович ехал на своём Дастане вдоль границы в сотне шагов. Пограничники подтвердят. На него налетел Аллаяр-хан, выскочивший из персидского укрепления, он и решил свалить всё с больной головы на здоровую. Дозор видел всё.

Анка задумалась. Надо было как-то распутать запутанный врагом узел. Она спросила:

– Где Дастан?

– Его забрал Аллаяр-хан. Два раза за эти годы подсылал выкрасть коня. Один раз твой отец чуть не подстрелил вора, второй раз конь так потрепал похитителя, что его чуть живым отнесли в лазарет.

– А где Косовин? Он любил отца.

– Три месяца тому назад его перевели в Петербург, в министерство. Он бы, конечно, вступился.

– Митя, я хочу телеграфировать Косовину и министру. Пожалуйста, устрой, чтобы обе телеграммы были переданы без задержки.

– Сегодня же ночью будут переданы. На телеграфе дежурит наш человек.

Они подошли к, калитке и постучались. Во дворе залаяла собака. Стучать пришлось долго. Наконец послышались шаги и голос Димы спросил, кто стучится.

– Отвори, Дима, свои, – откликнулся Митя.

Калитка распахнулась и, при свете луны увидев сестру, брат и обрадовался, и испугался.

– Анка! Родная, как ты кстати… А с отцом что? – взволнованно спрашивал он, заключая сестру в объятия.

– Суд отложен. Прокурор застрелился. Я приехала за оправдательными документами.

– У нас тяжело в доме. Мама едва жива. Валюшка всё ревёт. Боюсь, у мамы сердце не выдержит.

Антонида вошла в комнату, из двери спальни выглянуло бледное личико Вали, она ахнула и кинулась обнимать сестру.

– Кто там? – раздался слабый голос больной.

При свете ночника она старалась разглядеть, кого обнимает девочка. Глаза Антониды освоились с полумраком комнаты, она увидела на подушке в ореоле спутанных чёрных волос худое, бледное до прозрачности лицо мачехи. В единый миг вихрем пронеслись перед ней годы детства. Вот она, восьмилетняя девочка, встречает эту женщину, вернувшуюся с отцом из-под венца. Больно сжалось маленькое сердечко – любимую мать заменила чужая… Девочка вся застыла, потом повернулась и бросилась вон из комнаты. Когда-то любимая, добрая, тётя Лиза причиняла ей много боли, между мачехой и падчерицей началась скрытая война, пока её не прекратил дед, взявший, наконец, к себе Антониду. За все годы она ни разу не назвала Елизавету Ивановну матерью. Но сейчас чутким сердцем поняла страдания мачехи, ей представилось, что та уходит из жизни, стало больно. Она шагнула к кровати:

– Это я, мама… – склонившись, поцеловала бледный лоб.

Та обхватила слабой рукой за шею Антониду.

– Анка, родная… Ты как солнышко, дочка милая.

Тёплые слёзы оросили щеку девушки. Мачеха никогда не плакала, и эти слёзы растрогали.

– Не волнуйся, всё будет хорошо… Поправляйся скорее. Отец просил успокоить тебя.

– Ты видела его? – оживилась Елизавета Ивановна.

– Ну что ты, он же подследственный. До суда ни с кем не разрешают свидания…

– Как же ты знаешь?

– А мы с ним секретно переписываемся.

– Умница наша. Теперь я верю, что всё будет хорошо.

– Я с Митей пошлю телеграммы в Петербург. – Лика поцеловала мачеху и ушла в кабинет.

Ответ на телеграфную жалобу дочери бывшего капитана Ронина вскоре пришёл. "Создать авторитетную комиссию из пограничников для выяснения виновности Ронина. Ахалтекинского скакуна, принадлежавшего капитану, немедленно возвратить его дочери Антониде Рониной".

Распоряжение военного министра было обязательным для нового нерешительного начальника Закаспийской области. Он послал к Рониным адъютанта, вызывая к себе Антониду. Она мигом собралась и на генеральской коляске приехала в управление.

Генералу поправилась смелая, решительная девушка, глядевшая на него правдивыми глазами, опушёнными мохнатыми чёрными ресницами. Айка рассказала, какую злобу питал Аллаяр-хан к её отцу с того момента, как отец укротил бесценного коня и получил его в дар согласно объявленному условию. Сообщила, как дважды пытались выкрасть этого чудесного коня и вот теперь, после возведённого навета, конь очутился во власти Аллаяр-хана. Генерал внимательно выслушал девушку, так смело защищавшую отца. Он распорядился немедленно написать приказ о возвращении коня.

– А вы, поручик, поезжайте вместе с мадемуазель Роминой к этому коварному подполковнику и вручите ему лично этот приказ. Коня пусть вернёт без проволочек. Будет сопротивляться – арестуйте.

Всё это было проделано так быстро, что бывалый интриган и лукавый дипломат Аллаяр-хан растерялся. Он не знал о приезде Анки и не ожидал решительных действий. Не исполнить распоряжения министра и приказ начальника области он не мог, но и отдавать коня, из-за которого он наделал подлостей, ему не хотелось. Ярость к этой девушке, так гордо стоявшей перед ним и глядевшей на него с явной насмешкой, всё сильнее охватывала его. Наконец он выдавил из себя:

– Пойдёмте в конюшню. Кто поведёт коня? К этому иблису[22]22
  Иблис – дьявол.


[Закрыть] никто без риска не может подойти.

– Пусть это не беспокоит вас. Я сама поведу коня.

Злобный взгляд, если б имел силу огня, вмиг испепелил бы девушку. Она усмехнулась. Войдя в конюшню, хан шагнул к оскалившемуся Дастану и вдруг, выхватив револьвер, выстрелил. Как молния, метнулась к нему Анка, лишь только заметила в руке подполковника револьвер. Она успела коснуться его локтя, пуля чуть задела ухо коня. Захрапев, Дастан вздыбился, бряцая цепями. В тот же момент звонкая пощёчина, нанесённая сильной рукой девушки, прозвучала в конюшне.

– Мерзавец! Зверь! – воскликнула она, вытирая руку.

Аллаяр-хан в бешенстве направил на неё револьвер. Его руку схватил адъютант, и пуля ударила в потолок.

– По приказу генерала вы арестованы!

– Не подчиняюсь. Вы молоды арестовывать подполковника! – крикнул хан, выскакивая из конюшни.

Тем временем Анка стала ласково говорить с конём, он узнал её голос и позволил подойти к себе, приласкать, хотя шелковистая его кожа мелко дрожала, а глаз пугливо косился. Поглаживание по крутой шее и тихий голос успокоили коня; он доверчиво тянулся к девушке, тёрся о её плечо. Едва Анка вывела коня за ворота, как они снова распахнулись, и Аллаяр-хан на карьере вылетел из них и понёсся по направлению к фирюзинской дороге[23]23
  Фирюза – пограничное селение.


[Закрыть].

Адъютант моментально вскочил в генеральский экипаж и, козырнув Анке, помчался к начальству. Посланные вдогонку за беглецом казаки летели сломя голову, Догнали его, когда конь хана уже вступил в воду пограничного ручья. Однако меткий выстрел пограничника свалил его. Падая, конь придавил всадника. Подоспевшие казаки арестовали подполковника. Это происшествие раскрыло не только истинное лицо изменника, но и многие его проделки. В бумажнике Аллаяр-хана была обнаружена переписка с персидским комендантом пограничного пункта, в которой он сообщал, что Ронин выгнал купца, посланного к нему с предложением поступить на службу в кавалерию, охраняющую его величество шаха.

Всё это было достаточным основанием для оправдания Ронина. Получив все документы и погрузив коня в товарный вагон поезда, Анка, распрощавшись с семьёй, выехала в Ташкент.

Было ясное осеннее утро, когда поезд подошёл к ташкентскому вокзалу. Анку встретила Лия. Она торопила подругу.

– Скорее, скорее… Суд начался в девять часов. Ведь разбирать будут только дело твоего отца.

Зал суда был переполнен. Дело, о котором писали газеты, привлекло внимание общественности. На скамье подсудимых между двумя конвойными, стоявшими возле него с шашками наголо, сидел Ронин. Худой, сильно поседевший, но гладко выбритый и, как всегда, подтянутый, он был спокоен.

Сидевший среди зрителей Древницкий с участием вглядывался в лицо любимого товарища. Обвинение рисовало картину такого страшного преступления, совершённого бывшим капитаном Рониным, что ни у кого не оставалось надежды на оправдательный вердикт.

На месте защиты сидели два человека: казённый защитник, поручик, начинающий юридическую карьеру, и штатский, известный в Ташкенте адвокат либерального направления. Он добровольно предложил Ронину защищать его.

– Поймите, Виктор Владимирович, это будет бой, данный реакции. Надо бороться за справедливость, за новые формы суда.

– Если смотреть с этой точки зрения, вы правы. В России каждый день судят обвиняемых в "ниспровержении существующего строя"… Если будет польза, – не возражаю. Но платить мне нечем.

– Согласен.

Так в рядах защиты появился присяжный поверенный Согрин, ташкентский Плевако, как его называли за остроумие в перепалке с прокурором.

Когда кончилось чтение обвинительного заключения, защитники пошептались между собой. Поручик встал.

– Прошу слова для заявления…

В свою очередь: судьи перешепнулись, и председательствующий генерал разрешил поручику говорить.

– На основании свода законов Российской империи дело бывшего капитана Ронина подлежит не военному, а гражданскому суду. Прошу передать это дело на рассмотрение окружного суда.

Судьи переглянулись с прокурором, прокурор с военным губернатором, и ходатайство защиты было отклонено.

И вот, когда прокурор обрушился на него всей тяжестью законов, когда истратил весь запас ядовитой чёрной краски и настала очередь защиты, в открытом окне неподалёку от подсудимого появилась конская голова. Начался шум, послышались возгласы недоумения. В это же время распахнулась дверь, и на пороге появилась молодая девушка с золотисто-русой косой, уложенной венком вокруг головы. Её белая блузка была запылена, серая юбка для верховой езды помята. Лицо девушки сильно загорело и обветрилось, чудесные серые глаза глядели гордо и смело, она сделала шаг вперёд. Начальник караула бросился к ней, чтобы вывести нарушительницу порядка, но она звучно заявила:

– Я привезла документы, реабилитирующие отставного капитана Ронина. Я его дочь. Прошу председателя вскрыть пакет, данный мне начальником Закаспийской области для вручения суду.

Тишина дрогнула; казалось, зал вздохнул одной грудью. Все лица повернулись к дверям. Ронин тихо обронил: "Анка, родная…".

Точно заведённая марионетка, вскочил прокурор.

– Протестую! Во время судоговорения процессуальный кодекс не допускает перерывов!.. – вопил он.

– Прошу приобщить к делу официальные документы о моём подзащитном! – гремел Согрин.

Публика зашумела. Председатель пошептался с членами суда и приказал начальнику караула:

– Возьмите у дворянки Рониной пакет и предъявите его суду.

Получив пакет, суд удалился. Люди обменивались впечатлениями. Анка шагнула к отцу.

– Папка, тебя оправдают. Аллаяр-хан задержан при переходе границы, он арестован…

К ней подлетел начальник караула.

– Мадемуазель, прошу вас… С подсудимым нельзя разговаривать…

– Вот ерунда. Я же говорю со своим папкой, господин поручик, – она улыбнулась, взмахнула мохнатыми ресницами и ласково поглядела на офицера, он совсем смутился.

Публика аплодировала. Послышались реплики: "Чудесно! Наконец-то хоть одна живая душа объявилась! Прекрасная девушка! Вот отец, которому можно позавидовать!"

В это время, соскучившись стоять на одном месте и глядеть на людскую толчею, Дастан заржал. Девушка подошла к нему, погладила золотистую голову, приговаривая:

– Умница Дастан, скоро понесёшь в степные просторы своего хозяина.

Анка оглянулась на офицера, лукаво улыбнулась и сказала:

– Папка, позови Дастана.

Взволнованный Ронин ласково посмотрел на дочь и чуть присвистнул. Конь насторожил уши, всунул голову глубже в окно.

Каменные лица конвойных солдат потеплели. Один из них посторонился. Конь, увидев своего хозяина, весело заржал, требуя, чтобы тот подошёл и потрепал его по шее.

Но в это время дверь с шумом распахнулась, офицер возвестил:

– Встать! Суд идёт!

– Лия, уведи скорее зверюгу, – прошептала Анка подруге, державшей Дастана за чамбур.

Девушка, ласково уговаривая, увела коня, а Анка, стоя, прижалась к стене. Она бросила на отца любящий взгляд и, повернув голову к судьям, сурово сдвинув чёрные брови, застыла в ожидании. Председатель внушительным тоном прочёл:

– Военноокружной суд, в составе председателя и трёх членов, ознакомился с документами, присланными начальником Закаспийской области, и постановил: отставного капитана Ронина, как не совершавшего возведённого на него преступления, считать невиновным и немедленно освободить из-под стражи.

Буря аплодисментов встретила этот приговор. Сияющая Анка метнулась к отцу, за нею последовал Древницкий. Много знакомых и незнакомых окружили Ронина.

– Теперь, папка, домой! Дедуся болен, он ждёт тебя. Садись, на Дастана, а мы с Лией – на телеграф.

Ронин обнял и крепко поцеловал дочь.

– Пусть вся семья едет сюда, не задерживается… Он подошёл к своему любимцу, приласкал его и вскочил в седло.

* * *

На Касьяновской улице среди дачных садов, большей частью принадлежавших отставным генералам, приютилось владение доктора Смагина. В густом саду стоял небольшой дом в четыре комнаты. Это был уютный тихий уголок. На длинной террасе, обвитой каприфолией, уже облетевшей от дыхания осенних утренников, сидела стройная девушка в коричневом платье гимназистки. Её прекрасные глаза, как у врубелевской Царевны-Лебедь, были заплаканы. Она сидела в садовом плетёном кресле у открытого окна и чутко прислушивалась. Там, в полутёмной комнате, умирал человек, которого она горячо любила.

Много лет тому назад, как старый волшебник, он превратил мечту её детства в радостную действительность. Простая деревенская девочка, она рвалась к знаниям, хотела учиться и стать полезной людям. Этот старый человек открыл перед нею двери к знанию. Он взял её на воспитание, определил в гимназию, помогал учить уроки, рассказывал многое, что детскому уму казалось таинственной сказкой.

Умирал дорогой человек, полезный и нужный людям, а она бессильна отдалить роковую минуту. "Хотя бы на день или на два отступила смерть… – шептали пересохшие губы. – О, если б найти живую воду, вдохнуть жизнь в это старое тело. Но, увы, живая вода только в сказках". Сейчас он в забытьи, и дежурившая возле больного сестра милосердия из общины Красного Креста настояла, чтобы девушка отдохнула.

Сегодня дед в бреду звал Анку и её, Марину:

– Анка, Маринка… не уходите… Хочу, чтобы вы закрыли мне глаза…

Она припала к его руке, а любимица Анка далеко, уехала в Асхабад, нет от неё вестей. Что делать? Чем порадовать умирающего?

У калитки звонко заржал конь. Марина метнулась в сад… Распахнула калитку и застыла. С коня соскочил Ронин, а невдалеке мчалась извозничья коляска на резиновых шинах. В ней сидели Анка и Лия. Вот они, милые подруги! С ними горе легче перенести.

– Дядя Витя! А деда умирает… – Слёзы хлынули в заглушили слова.

Сильные руки подбежавшей Анки охватили вздрагивающие плечи подруги, Она прижала её к своей груди и поцеловала.

В комнате было темно, плотная штора закрывала окно. Ронин поднял штору. Солнечные лучи скользнули в комнату, заиграв на стене весёлыми бликами. Больной открыл глаза и, увидев Ронина, чуть улыбнулся ему.

В это время его лба коснулись горячие губы.

– Анка… ты… хозяйка дома… Прощайте, родные…

Глаза потускнели и тихо закрылись. Его рука держала руку Маринки, её пальцы ощущали слабое пожатие. Всё было кончено. Дежурившая сестра подошла и закрыла остекленевшие глаза.

Доктор Смагин окончил спой путь.

Хоронили старого туркестанца, отдавшего свои силы и знания на пользу любимого края, при большом стечении народа. На похоронах выяснилось, какой любовью пользовался старый доктор. Возле свежей могилы собрались его друзья, сослуживцы, солдаты, рабочие, которых лечил Смагин.

По завещанию Смагин оставил Марине три тысячи рублей и неоконченные труды о борьбе с малярией. Растроганная Марина, прижимая к груди исписанные старческим почерком страницы, поклялась быть врачом и завершить начатую им работу.

Анке дед оставил свой дом, а две тысячи рублей – Диме и Вале. Эти деньги пришлись кстати. У Ронина было много долгов.

* * *

С похорон Смагина Древницкий вернулся в грустном настроении. Уходят из жизни старые туркестанцы. Только надгробия с надписями отмечают пройденный ими путь.

Вот ушёл Смагин, милейший доктор. Крепкой воли был человек. Древницкому вспомнился ужин в Военном собрании, когда Смагин признался, что пьёт. "Вот ведь, переломил себя. Наполнил жизнь трудом, добрыми делами… Хоронили с почётом, с искренней любовью".

Невольно оглянулся на прожитую жизнь, горько усмехнулся… Пустота. И впереди ничего, не человек – пустоцвет. А ведь когда-то горел. Хотел сделать что-то важное, нужное людям. А вместо этого тянул лямку всю жизнь. Устал и не заметил подкравшейся старости.

Дома повесил накидку и шляпу на вешалку и прошёл в столовую, где стояла его кровать, несколько стульев, обеденный стол и шкафчик для посуды. Он сел на кровать, уставший и печальный.

Из кухни вышла рассерженная Маша. На ней была засаленная бумазейная кофта. Коричневую юбку прикрывал ситцевый передник. Стала швырять вилки и ножи на стол. Древницкий, не замечая боевого настроения жены, сидел в задумчивой позе. Маша взорвалась, зло выкрикнув:

– Долго ли буду видеть в доме твою кислую рожу? – Древницкий в недоумении поднял голову, посмотрел на жену, пожимая плечами. А она уже "закусила удила", как он определял её выходки.

Воспользовавшись минутой, когда Маша переводила дух, он с горечью сказал:

– Пора кончать. Тридцать лет ты заедала мою жизнь, довольно! Я ухожу… Будешь получать половину пенсии. Живи, как знаешь.

– Будь ты проклят! – завизжала Маша. – Сколько лет я говорила тебе, уходи… Так нет. Вымотал из меня все жилы. Видеть тебя не могу! Убирайся!

Он встал, прошёл мимо неё, надев шляпу и накидку, вышел. Вчера, проходя по соседнему переулку, он видел на окне низенького домика наклейку: "Сдаётся квартира". Издали увидел белые ярлычки на окне, ускорил шаг. Хозяин жил в этом же дворе, и они быстро поладили.

Возвращаясь домой за кроватью и носильным платьем, встретил Серёжу. Тот вышел из дому после разговора с матерью, был в курсе событий..

– Папа, я помогу тебе…

– Помоги, Серёжа, позови извозчика, сразу заберём пожитки, хотя тут всего два шага…

В столовой на кровати лежали вещи. Офицерское пальто с поперечными погонами отставного подполковника, два кителя, сюртук, выходной штатский костюм. Всё это раньше хранилось в большом сундуке, аккуратно разложенное и засыпанное нафталином. Маша любила порядок и вещи хранила бережно.

Древницкий достал свой военный сундук, в котором держал документы и кое-какие записи. Уложил туда бельё, а одежду связал в простыню. Маша не выходила. "Вот и разрушена привычная жизнь…" – подумал Древницкий.

Пока Древницкий устраивался на новом месте, Серёжа прошёл в магазин, расположенный на углу, купил эмалированный чайник, два стакана с блюдечками, сахару, чаю, колбасы и хлеба.

– Давай, папа, новоселье справлять, – проговорил, входя в комнату.

Тут только Древницкий почувствовал, что голоден.

– Нож у меня перочинный имеется, а вот как с чаем?

– Это несложно, – попрошу у хозяйки самовар, а завтра заведёшь керосинку.

Пока Серёжа разжигал самовар, Древницкий расстелил газету, нарезал хлеба и колбасы. Потом развесил на стене одежду, благо съехавшие квартиранты не повыдёргивали гвоздей.

В комнате было пусто и неуютно, но зато свободно дышалось и царила успокаивающая тишина.

Пришёл Серёжа с самоваром. Потом принёс лампу.

Долго сидели отец с сыном, беседуя на разные темы.

На следующий день, получая пенсию в казначействе. Древницкий разговорился со знакомым чиновником, тот пожаловался, что заведующий архивом внезапно бросил работу и уехал из города.

– Даже не оформил своего увольнения. Такой неблагонадёжный парод пошёл, – горевал чиновник. Древницкий предложил свои услуги, их примяли, быстро оформив поступление.

– Завтра к девяти часам приходите. Я вас введу в курс дела.

Так Древницкий впрягся в служебную лямку.

* * *

Словно гигантская голубая чаша опрокинулась над плоской пожелтевшей степью. Смотришь – и видишь, что по краям этой чаши вьётся причудливый матовый узор облаков. Но посередине голубизны жарко сияет солнце, и его лучи обжигают. Вот матовая кайма начинает менять свои очертания, местами разрывается, местами густеет и тянется к солнцу. Вскоре тучи закрыли огненное светило. Степь нахмурилась, воздух посвежел. Лёгкий ветерок потянул с запада, нагоняя новые тучи. На пегом иноходце ехала печальная Елена. Давно выбрались из гор, кругом широкая бескрайняя степь, скоро железнодорожная станция. Она сядет в поезд и через несколько дней пути в удобном вагоне, потом в каюте, морем, и опять в поезде будет дома, в привычной обстановке своего тихого Замоскворечья. А там поездка за границу, встреча с сыном…

Пышный погребальный ритуал совершил Молдабек над останками друга кочевых народов. Пять дней поминали славного Громбатыра. Из сорока кочевий съехались представители, уважаемые в своих улусах люди. Пять дней надрывали душу прощальные песни плакальщиц, дастаны акынов.

Но вот погребальные церемонии окончены. Елена собралась в обратный путь. Вернувшийся Силин привёз письмо от сына. Бедный Андрей! Не зная о гибели отца, сообщал ему о благополучном переходе границы. Просил скорее приезжать с матерью к нему в Швейцарию…

Проплакав над письмом всю ночь, Елена поспешила с отъездом. Провожать её двинулся большой отряд джигитов во главе с самим Молдабеком. Они простились лишь тогда, когда, выехав из ущелий, увидели широкую опалённую солнцем степь. Дальше с нею ехали верные спутники: Анзират-ой и Силин.

– Елена Сергеевна, дайте коню повод. Он чует грозу и тянет, – проговорил Силин, пуская своего коня рысцой. Тут только Елена заметила, что затянула повод; она ослабила его, иноходец пошёл размашисто.

А думы, неотвязные, как тучи, которые заволокли всё небо, росли, сгущались, давили, наводя уныние. Вот уже виднеется далёкая станция, точно карточный домик на ровной крышке стола. Вдруг вдали над горами прокатился первый раскат грома. Как бы откликаясь, зазвучал густой голос паровозного гудка, иноходец пошёл быстрее.

Опять загрохотал гром, значительно ближе, сверкнул ятаган молнии, и первые капли дождя упали на руку Елены. Ещё небольшое усилие, и кони подошли к станции.