Текст книги "Гнёт. Книга 2. В битве великой"

Автор книги: Анна Алматинская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

Глава одиннадцатая
ВЕЛИКОЕ БРАТСТВО

 
Вышли мы все из народа,
Дети семьи трудовой…
 

Л. Радин

Хмурый декабрьский день разгулялся метелью. Мягкие хлопья снежинок сыпались с неба, весело кружились, летели то плавно, то взвиваясь, завихрялись и падали, падали.

Притих и притаился город.

Был тот час, когда учреждения, закончив работу, закрылись, а служащие разошлись, успев забежать в магазины, и теперь мирно обедали в своих квартирах. Центральные улицы и те были пустынными.

Но вот зазвучали бубенчики, и, скользя полозьями по тонкому слою снега, сани остановились у городской аптеки. Извозчик перегнулся и отстегнул полость.

Из саней вышел высокий мужчина в тёплой шубе.

Расплатившись с извозчиком, он поднялся на крыльцо и открыл дверь в большую, ярко освещённую комнату, где за прилавком молодой человек сортировал склянки и пакетики. Вошедший спросил:

– Скажите, у вас работает провизор Бетгер?

– Карл Богданович? Пройдите вот сюда!

Посетитель, отряхнув с меховой шапки остатки снега, прошёл за прилавок, открыл дверь.

За большим столом, заваленным пачками сколотых рецептов, стопками книг и заставленным ретортами и склянками, сидел высокий человек в форме военного провизора. Он через очки внимательно на свет рассматривал пробирку с какой-то жидкостью. Смуглое лицо, обрамлённое зачёсанными назад тёмными с сильной проседью волосами, выражало крайнее напряжение. Маленькая, тоже с проседью, бородка недовольно топорщилась.

Услышав скрип двери, Бетгер оторвался от пробирки и перевёл взгляд на вошедшего. Несколько секунд пытливо смотрел на него, затем поставил пробирку в штабелёк и, улыбаясь, воскликнул:

– Какими судьбами, Виктор Владимирович?

– Узнали? Значит, не сильно изменился…

– Ровно настолько, чтобы смогли узнать друзья.

Он поднялся, пожал руку пришедшему и, усаживая его возле стола, сказал:

– Вид у вас солидный, внушающий доверие: богатая шуба, меховая шапка – совсем буржуа. Откуда?

– Был за границей, а сейчас еду, из Питера, заезжал в Асхабад. Удобно теперь поездом. Говорят, в прошлом году закончили строительство Оренбургской дороги. Совсем будет хорошо. Разве так мы путешествовали в восьмидесятых годах?

– О, изменений у нас много, и хороших и плохих. Только беспокойно стало. Борьба с революцией приняла приданные размеры…

– Слушал я в Питере, что Ташкент не отстаёт. Скажите, Карл Богданович, кто из наших людей уцелел?

– В редакции никого нет из прежних. Морозова арестовали и приговорили к годичному заключению, потом выслали.

– Это было при мне. Тогда сразу забрали десять человек.

– В ноябре прошлого года взяли Быховского. Говорят, бесился губернатор, когда не удалось захватить жену Морозова – Аполлинарию Владиславовну. Она после Быховского редактировала газету. Вовремя предупредили её. В феврале уехала и натянула полицмейстеру нос. О других не знаю, далеко стою.

– Ну, а сочувствующие?

– Присмирели. Это не девятьсот пятый год. Пошли такие строгости, вы и представить себе не можете. У нас так: если часто ходите в гости – неблагонадёжный. Ну, и чуть что – высылка.

Снова скрипнула дверь. Вошёл мужчина в меховой шубе и малахае. Сняв шапку, поклонился, улыбаясь.

– Не узнали, Карл Богданович?

– Силин! Голубчик, заходи, заходи. Как тебя узнать в этом наряде?

– Батюшки! Никак капитан Ронин? Едва признал вас.

Ронин подошёл и обнял Силина:

– Экую удачу мне послал случай. Сколько лет не виделись… Кочуешь?

– Да, с тех пор…

– Доволен?

– Вольная жизнь. Хорошо. Только скучно без привычных хороших людей. Там, в горах да в степях, почитай, в год трёх-четырёх человек встретишь, побеседуешь… А я вам, Карл Богданович, корешков достал.

– Мне твои Алексей уже привёз горных трав.

– Он-то и надоумил меня, показал, что вам надо, срисовал. И я стал приглядываться. Смотрите, сгодится? – Силин развязал пояс и выложил на стол несколько связанных в пучки кореньев. – Вот этих не знаю, а эти самые настоящие иссыккульские корешки, – он указал на желтоватые корни.

– Да неужто раздобыл? Вот спасибо! – воскликнул Бетгер и обратился к Ронину.

– Интересное растение. Содержит большой процент алколоида. Хочу произвести анализ, изучить. В горах Тянь-Шаня масса лекарственных трав.

Между тем Силин достал тетрадь, аккуратно перелистал её и вынул сложенный лист:

– Хотел я у вас, Карл Богданович, да вот и у Виктора Владимировича совета поспрашивать.

– Что ж, поможем, коль сможем, – улыбнулся Бетгер.

– Тут вот какая оказия. Жители кишлака Поршкиф…

– Это на Памире? – спросил Ронин.

– Точно так. Жалобу написали, притесняет их бек Дотхо, дальше некуда. Как бы передать эту жалобу в хорошие руки, чтобы толк получился?

Бетгер принял из рук Силина бумагу, прочёл её внимательно, затем передал Ронину.

– Явление обычное в бухарской деспотии. Надо подумать, кого бы привлечь к этому делу, – задумчиво произнёс провизор.

Силин раскрыл своё намерение:

– По первоначалу решил пойти в канцелярию генерал-губернатора, да побоялся. Положат под сукно…

– Пожалуй… Теперь все заняты ловлей революционеров, – рассудил Ронин.

– Ну, это не совсем так. Общественное мнение привлечено к угнетённому состоянию подданных эмира. В газетах и наших, и столичных, часто появляются разоблачительные статьи, – ответил Бетгер.

– А если передать в газету? Как думаете, Карл Богданович? – озабоченно спросил Силин.

Ронин поддержал:

– Это, пожалуй, будет правильно. Материал боевой.

– Я другого мнения. Лучше, если ты, Силин, сам вручишь эту жалобу в канцелярию. Я напишу записку Семёнову. Он интересуется нашим краем и уж не позволит залежаться жалобе.

– Семёнов? Александр Александрович? Вот кого и я бы повидал, – оживился капитан. – Интересный человек, быть ему учёным. Однако мне пора, есть ещё кое-какие дела. Всего лучшего, Карл Богданович.

Он пожал руку Бетгер у и обратился к Силину:

– С тобой, братец, не прощаюсь. Завтра зайди ко мне, после того как передашь жалобу. Остановился в гостинице Гаврилова, в пятом номере. С четырёх часов буду ждать. Так?

Слушаюсь. Давно мы с вами не беседовали. Коли интересуетесь жизнью кочевников, многое расскажу.

– Непременно побеседуем. До свидания.

Выйдя на крыльцо, Ронин приостановился. Глубоко вдохнув свежий воздух, запахнул плотнее шубу, подумал: "В редакцию идти нет смысла. За ними слежка".

Приглушённый влажным воздухом, поплыл колокольный звон, извещая верующих об окончании вечерни. От этого протяжного звука стало тоскливо. Ронин медленно сошёл на тротуар и остановился. На степе была наклеена афиша. Крупные буквы, освещённые сильным светом фонаря, легко читались. Нет, не заглохла ещё общественная жизнь в городе. Афиша гласила, что Музыкально-драматическое общество Ташкента ставит спектакль "Женитьба" Гоголя в Общественном собрании.

Посмотрел на часы: можно успеть. Оглянулся, поблизости извозчиков не было, бодро зашагал в заснеженную даль улицы.

На спектакль чуть не опоздал. Едва снял шубу, взял билет и вошёл в зал, как прозвучал третий звонок.

В антракте, выйдя в фоне, он удивился разнообразию зрителей. Здесь были светские дамы в пышных нарядах, мелькали скромные костюмы интеллигентов, сюртуки военных чиновников, смокинги штатских и, что было ново, – пиджаки рабочих.

Внимание Ронина привлёк техник в железнодорожной форме. Это был человек лет тридцати, плечистый, с шапкой густых волос. Что-то знакомое показалось Ронииу в спокойных чертах лица, в пытливом взгляде серых глаз. В свою очередь техник, медленно прогуливаясь мимо капитана, тоже внимательно вглядывался в его лицо, словно силился вспомнить минувшее.

"Кто же это? – мучительно думал Ронин, перебирая в памяти случайные встречи. – Кто?"

А техник проговорил:

– Если не ошибаюсь, наш асхабадский капитан?

Как только Ронин близко увидел эти спокойные серые глаза, память мгновенно вернула утраченное временем.

– Да это же Митя Глухов! Рад вас видеть. Давно не встречались, лет десять… – говорил он, пожимая широкую ладонь с длинными крепкими пальцами.

– Больше. Лет одиннадцать… Помните нашу воскресную школу? Хорошие вы лекции читали.

– Благодаря вам… вы подсказали. Как живёте? Не женились?

– Женат. Дочери уже десять, сыну восемь. Где Дима? Люблю я его, хотя и погасил он мою мечту.

– Дима в Москве, проездом был у него. На нелегальном положении, носит другую фамилию. Какую же мечту вашу он погасил?

– Женился на Марине, дочери Хмеля. Я любил её с раннего детства. Как она?

– Врачует. Скучает о Туркестане, живёт в Москве из-за Димы, помогает ему в конспирации.

– Эх, многое надо сказать…. – Глухов окинул взглядом людей, беспорядочно сновавших по фойе.

– Что ж, давайте встретимся. Я остановился в гостинице против Воскресенского базара.

– Может быть, пройдём после спектакля ко мне? Я живу недалеко. Увидите Василия Ивановича Хмеля…

– Жив Хмель? Лихой был парень… А вот и звонок, доглядим "Женитьбу", а потом…

– Хорошо.

Побывав в этот же вечер в гостях у Глуховых, побеседовав с Хмелем, Древницким и Силиным, Ронин рано утром уехал в Самарканд.

* * *

В Самарканд поезд пришёл поздно, в девятом часу вечера.

Фонари освещали пути, перрон и здание станции, а на площади было темно и грязно после выпавшего накануне дождя со снегом.

Ронин остановился на крыльце, всматриваясь, нет ли где огоньков фонарей на извозчичьих пролётках. Пешком до города не добраться – грязно и темно, дороги не видно.

За его спиной, заскрежетав блоком, отворилась дверь, из вокзала кто-то вышел.

Стоявшая возле крыльца парная пролётка придвинулась к ступенькам. Ронин повернул голову. Из-под меховой шапки на него смотрели приветливые глаза. Небольшие усы и бородка придавали лицу мягкость.

– Простите, – проговорил незнакомец, чуть тронув в знак приветствия шапку. – Полагаю, что вы ждёте извозчика? Напрасные ожидания. Наши извозчики бастуют.

– Вот как! Ну действительно положение хуже губернаторского. Как добраться до города – ума не приложу…

– Разрешите помочь вам, – улыбнулся незнакомец. – Вот мой фаэтон, довезу вас. Я доверенный купца Иванова. У него здесь большое дело. Фамилия моя Янтовский.

…На звонок дверь открыла Антонида. Увидев, кто стоит перед нею, она с радостным криком "папка!" повисла у него на шее.

– Женя! Скорее иди сюда! – крикнула она в полуоткрытую дверь.

Небольшая, ярко освещённая столовая казалась уютной и даже нарядной.

Напротив входной двери, над кушеткой, висел великолепный иомудский ковёр. Ронин узнал в нём тот, что в Асхабаде покрывал стену его кабинета.

С потолка свешивалась под абажуром яркая лампа, освещая круглый стол, покрытый камчатой скатертью. На нём, окутываясь паром, шипел никелированный самовар в виде вазы, поблёскивали тонкие стеклянные стаканы на стеклянных же блюдцах.

Возле самовара хлопотала девочка с пушистыми волосами. Она оказалась дочерью Янтовского.

Давно Ронин не чувствовал себя так хорошо, как здесь, в семейной обстановке. Узоры ковра напомнили долгие часы раздумья о милой Наташе.

– Папка! Задумался… А Женя ждёт, обнять хочет.

Ронин оторвал взгляд от ковра, повернул голову.

Рядом стоял Изветов в тужурке военного врача.

– Здравствуйте, дорогой! Как чудесно, что вы здесь, – говорил он приветливо.

Они обнялись и расцеловались.

– Где же ребята, Анка?

– Пойдём, покажу твоих внуков, – отозвалась дочь и, по-детски уцепив отца за руку, повела в другую комнату.

Ронин любовался дочерью. Она стала крупнее и как-то степеннее. Это уже не та озорная девочка с кинжальчиком на поясе, гулявшая с ним в степных просторах.

"Профессия налагает свой отпечаток", – тепло подумал он.

– Антонида Викторовна, я пойду домой?

– Ни в коем случае, Сонюшка. Напьёшься чаю, и нянюшка проводит тебя, – ответила Антонина.

Обращаясь к отцу, сказала:

– Моя ученица. Подтягиваю её по немецкому. Хорошая, воспитанная девочка, дочь доверенного одного.

– Янтовского? Он с вокзала привёз меня к вам. Видимо, не знал, что дочка здесь… А, вот какие у меня внуки!..

На узорчатой кашгарской кошме, разостланной у стены, среди игрушек возились два мальчугана.

Один, лет пяти, темноволосый и подвижной, старался перевернуться через голову. Другой, рыжеватый, пухлый и неуклюжий, похожий уже теперь, в свои три года, на отца, делал бесплодные попытки подражать брату.

На краю кошмы сидела пятнадцатилетняя девчушка с длинной косой. Она следила, чтобы дети не зашибли друг друга, и всё время подсовывала им подушечку, когда они падали.

Как только вошли родители, дети бросили возню и уцепили мать за платье.

– А меня забыли? – проговорил Изветов, опускаясь на корточки.

Старший мальчик кинулся к нему, обхватил за шею и повис. Отец поднялся и, придерживая сына, подошёл к Ронину.

– Вот вам первый номер. Витька, – обратился он к сыну, – смотри! Кто приехал?

Мальчик, широко открыв глазёнки, долго изучал Ронина. Наконец произнёс:

– Дядя…

– Гляди лучше. Деда не узнал?

– Де-да… – протянул мальчик и нерешительно поднял ручонки.

Ронин взял его на руки, подбросил вверх и крепко поцеловал:

– Не узнал, малыш? Ну, лети ещё выше.

Мальчик, довольный, визжал, кричал:

– Узнал, узнал!..

За чайным столом было шумно и весело. После чая Анка стала укладывать детей спать, а Изветов рассказал Ронину о последних событиях в Самарканде.

– Беспокойно в городе стало, – говорил он, – с пятого года орудует в области шайка Намаза. Два раза делал набеги на город.

– Кто он такой, этот Намаз? Разбойник или мститель?

– Не поймёшь. Делает налёты на богатых, особенно на предпринимателей. Первым делом уничтожает все долговые расписки и прочие документы. Грабит, увозит имущество, угоняет скот, но… как ни странно, всё это отдаёт беднякам в дальних кишлаках. Почти три года не могли его поймать.

– А теперь? Сидит?

– Нет. Поговаривают, убит в перестрелке с полицией. Отряд же продолжает свои набеги. Кто-то другой возглавляет его под его именем. Думаю, что натолкнули туземцев на этот путь эсеры-боевики.

– А тебе приходилось встречать Намаза?

– Был один случаи: как-то ночью я засиделся над своими врачебными заметками. Окна кабинета на улицу. Слышу, перестрелка где-то в нашем квартале. Минут через пять кто-то стучит. Подумал я, что вызывают к больному, вышел на крыльцо. У двери – человек, говорит: "Помогай, дохтур, рука плохо".

Я его впустил, запер дверь, привёл в кабинет. Детина лет за тридцать, крепкий, волевой. Халат в крови. Огнестрельная рана в плечо. Принёс ему стопку коньяку, напоил, сделал перевязку. Окровавленную тряпку сжёг в печи. Он просит: "Дай ещё выпить".

Принёс ещё рюмку. Коньяк подействовал, ожил мой пациент. Встал, руку к сердцу: "Да будет благословенье над твоим домом".

В это время слышим шум, топот ног под окнами. Я взглянул на него. Глаза горят, рука тянется к ножу на поясе. Сообразил я, что его ищут. Говорю: провожу во двор, а там как знаешь.

Вывел через дверь… Перемахнул он через дувал[36]36
  Дувал – глинобитная стена.


[Закрыть] в соседний сад. А я обратно в комнаты. Только вошёл – звонок. Открыл. Пристав с нарядом полицейских.

Пришли в кабинет. Пристав уселся в то кресло, где сидел раненый, шарит вокруг глазами, говорит:

– Гонялись за шайкой Намаза. Мало ему области – в город заладил. На контору заводчика Абдувалиева сделал налёт. Сторожа связали, вскрыли кассы, уничтожили бухгалтерские книги, расписки, денежные документы. Всё в печи сожгли.

В полицию по телефону сообщил сосед. Мы приехали на место разгрома, никого не застали. Сторожа освободили, говорит, человек пять орудовало, только что ушли. Мы за ним следом.

Неподалёку, от вас заметили: бегут два человека. На приказ остановиться стали отстреливаться. Мы тоже дали залп. Видим, кровь на стене. Может, к вам приходил за медицинской помощью?

Ронин внимательно посмотрел на зятя.

– Хочешь спросить, не выдал ли? – Евгений усмехнулся. – Разве врач выдаст больного?..

– А дальше?

– Хотите рюмку коньяку? – спросил я пристава. Обрадовался:

– Благодетель! Это лекарство мне вот как нужно, голубчик.

Повёл его через переднюю в столовую, зажёг свечу, налил коньяку, поставил сыр. Он три рюмки одну за другой хватил, закусил сыром и говорит: "Вот это настоящий врач. Знает, чем оживить человека. Ну, не буду беспокоить. Хорошо, что вы не спали".

– Засиделся, научную работу пишу… Я слышал выстрелы далеко где-то.

– Возле городского сада была перестрелка. Видимо, удрали мерзавцы, в старый город. А там их не сыщешь…

– Ты думаешь, это был Намаз? – спросил Ронин.

– Полагаю… Месяц спустя пригнал киргиз мне во двор чудесного белого барана. Анка спрашивает: "Откуда?" – Пастух отвечает: "Доктору за лечение…"

До рассвета сидел Ронин с зятем и с дочерью, вспоминая прошлое, мечтая о будущем.

– Как живёшь, Анка? – обнял её за плечи отец.

– Вся жизнь в детях. Мой долг – воспитывать их честными, сильными…

– Что же, ты права, – задумчиво проговорил Ронин.

– С тех пор, как похоронили бабушку, мне стало труднее…

– Да, Лиза умела быть нужной… – вздохнул Ронин.

Он вспомнил некрасивую, но чуткую вторую жену свою. Спрашивал себя, была ли она счастлива с ним? Точно подслушав его мысли, Анка сказала:

– Папка, как она тебя любила… Незадолго до смерти говорила: "Витя мою жизнь озарил. Хотя я страдала, беспокоясь за него, но ведь в таких страданиях тоже счастье…"

В лампе выгорел керосин, она стала чадить.

– Пора на отдых, завтра дел уйма, – проговорил Ронин, вставая.

На Абрамовском бульваре чинары и акации разметали запушённые снегом ветви, образуя белый свод.

Хмурое небо, серое от облаков, низко нависло над вершинами деревьев. Зимнее солнце нырнуло в косматую тучу. Дали сразу погрузились в голубоватую мглу, и очертания предметов расплылись.

"Как разрослись эти деревья", – думал Ронин, медленно шагая по протоптанной в снегу стёжке.

На память приходило далёкое время, когда этот бульвар приказал разбить генерал Абрамов. Ронин был тогда молодым безусым офицером. Его крепко полюбил молодой арбакеш Насыр. Где-то он?

Погруженный в воспоминания, Ронин не слышал скрипа снега под ногами шедших за ним двух люден. Но вот слух уловил гортанную речь:

– Говорю тебе, он это. Много лет прошло, изменился, а сердце подсказывает.

Ронин оглянулся. Его глаза встретились с глазами высокого седобородого человека. Запахнув халат, тот шагал вместе с юношей лет двадцати, разительно похожим на пастуха Насыра.

Светлое чувство радости наполнило Ронина.

– Насыр Ашуров? А с ним его сын. Не так ли?

– Ой, тюряджан, аллах послал мне радость на старости лет, встретил тебя. Я опять молод.

Насыр остановился, по обычаю обхватил обоими руками живот и низко поклонился.

– Это мой сынок Кадыр. Он в типографии работает, грамотный, по-русски говорит хорошо…

Ронин обнял старика и пожал руку Кадыру. Спросил парня, знал ли он по типографии Морозова, который был арестован в Ташкенте и выслан.

– Михаил Владимирович меня многому научил, – взволнованно ответил Кадыр. – Всё шутил: годик поработаю, взбаламучу болотце, а потом на отсидку и высылку. Немного ошибся, два года пробыл в Туркестане, а какие дела делал… – взволнованно говорил Кадыр.

– Что-нибудь знаете о Намазе? – продолжал интересоваться Ронин. – Кто он? Разбойник или революционер?

– О, Намаз – святой человек, – включился в беседу старик. – Недавно погиб. Он был бедняк и всегда повторял слова Мухаммеда, да славится имя его. Он говорил: "Нищета – моя гордость…" За народ стоял святой.

– Ну, други, мне пора…

Простившись, Ронин подошёл к угловому дому, в котором помещался Стачечный Комитет, и позвонил.

– Вот кстати! – воскликнул член комитета Волков, хорошо знавший Ронина.

– Забастовка объявлена. Все железные дороги бастуют. Из Ташкента прибыл поезд с делегатами.

– Дело для меня найдётся? Какие будут указания?

– Заготовили мы для Асхабада листовки, литературу, вот и отвезёшь. Не опоздай к поезду. Делегаты спешат, даже к нам не заехали.

Получив посылку, Ронин поспешил проститься с семьёй Анки. Зять отвёз его на вокзал в своём кабриолете.

На вокзале паровоз стоял под парами, Ронин едва успел вскочить, и поезд тронулся. В купе увидел Глухова.

– С нами, значит? До Красноводска? – спросил он, пожимая Ронину руку.

– До Асхабада. Везу литературу.

– Дело доброе, мы спешим в Асхабад, там начальник области удумал посылать карательную экспедицию в Мерв. Боимся опоздать.

Утром делегатский поезд был принят в Асхабаде на второй путь: на первом пути стоял готовый к отправке карательный эшелон.

Вокзал был оцеплен стрелковой ротой. В товарные вагоны были погружены вооружённые солдаты с пулемётами. "Точно на врага. Затеяли войну", – неодобрительно подумал он и пошёл к вокзалу. Возле паровоза столпились рабочие, их было не менее двухсот человек, шёл митинг. В это время два офицера с наганами подвели к паровозу машиниста. На перроне воцарилась тишина. Только отчётливо слышалось шипение стоявшего пол парами паровоза.

– Что здесь происходит? – обратился Ронин к солдату, охранявшему выход из вокзала.

– Рабочие не хотят пропускать карательный поезд на Мерв. Забастовка там…

– Трудно небось стрелять в своего брата, рабочего? А?

– Э-эх! – вместо ответа выдохнул солдат. Ронин заметил, что руки солдата, державшие винтовку, дрожат.

Среди рабочих волнение нарастало. Послышались крики:

– Братцы, солдаты! Кого убивать едете?!

– Братьев своих едете расстреливать…

В вагонах прокатился гул солдатских голосов. Командир роты скомандовал:

– Ружья на-а прицел!

Винтовки брякнули, дула направились на тесно сдвинувшуюся к паровозу группу рабочих. У Ронина заледенело сердце. По телу пробежала дрожь, как тогда, когда мимо его камеры вели смертника. Он знал, что ещё минута – и он совершит непоправимое. В то же мгновение паровоз свистнул и медленно двинулся. Из толпы выскочил молодой рабочий, глаза его вдохновенно горели:

– На рельсы! – в голосе слышался такой горячий призыв, что рабочие закричали:

– На рельсы, ребята! На рельсы!

Словно ураган пронёсся по толпе. Все, как один, бросились на рельсы перед паровозом. Паровоз остановился. Солдаты начали выскакивать из вагонов. Машинист выпрыгнул из будки паровоза, лёг на рельсы. Растерявшийся командир дал команду к выгрузке. Из здания вокзала выскочили все служащие.

– Кто этот решительный парень? – спросил Ронин у телеграфиста.

– Делегат пятого участка. Казаков Аристарх. Брат у него… горячие ребята. Большевики. Смотрите, солдат уводят. Победа…

Действительно, послышалась команда и чеканный солдатский шаг. Как по команде рабочие построились и с пением марсельезы направились в мастерские.

Стачечный Комитет к соглашению с администрацией не пришёл. Были получены телеграммы о репрессиях. Через несколько дней стало известно, что из Кушки идёт карательная экспедиция. Комитет решил сберечь революционные силы. Дали распоряжение активным большевикам "исчезнуть". Братьям Казаковым посоветовали пробираться в Россию".

Накануне прибытия: карательной экспедиции Казаковы уехали.