Текст книги "Гнёт. Книга 2. В битве великой"

Автор книги: Анна Алматинская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)

– Был ездовым в артиллерии…

– То-то кони тебя признают. А куда едешь?

– Работы искать… Вы коней перевяжите головами к палубе. Пугают их волны.

– Послушай, служивый, как звать-то тебя?

Хорошо, что всю дорогу Аристарх называл его Витей, а то чуть не брякнул: Григорий.

– Крестили Виктором.

– А я Мерзляков Афанасий Петрович. В городе Коканде подрядом занимаюсь. Иди ко мне конюхом, жалованием не обижу. По железной дороге проезд мой. Только блюди лошадок.

– А ваш конюх?

– К чёрту! Дерьмо, а не человек. Коней мордует… Сейчас его укачало. А там, в Коканде, у нас жара – вовсе разомлеет…

Предложение было как нельзя кстати. Сразу разрешались многие вопросы. Да и Мерзляков, видать, человек, с которым можно поладить. Через шесть месяцев надо о паспорте хлопотать – хозяин, пожалуй, пособит в этом. – Он взглянул на Аристарха – как посоветует. Тот уже исправлял барьер, отгораживающий лошадей. Незаметно для Мерзлякова мигнул брату.

– Что же, если жалованием не обидите, то согласен.

– Не обижу! По рукам! Вот и приступай к делу. Это кто? Друг твой загородку чинит?

– Попутчик, столяр, на железную дорогу едет.

– Ну, вот вам за помощь целковый, выпейте, согрейтесь.

Они перевязали коней, успокоили, напоили, задали корм.

Когда братья остались одни, Аристарх сказал:

– Повезло тебе, Гришуха. Только ты – Виктор, помни.

В Красноводске, когда спустились на берег, к ним подошёл человек в брезентовом плаще. Его глаза показались Аристарху знакомыми. Присмотрелся, узнал. Это был Степанов.

– Куда седина девалась?

– Осталась в Косе, на память приставу. Его за побег пяти человек загнали на Вишеру, в глухомань.

– А прапорщик? Бежал?

– Какое! Стерва оказался, доносчик. В лесу так его ребята отделали, любо-дорого.

– А ты куда наладился?

– В Кизыл-Арват. Из Баку направили. Может, попутчиком будешь?

– Вишь ты дело какое… Я здесь с Виктором Ивановичем… Он едет в Коканд, нанялся в конюхи. А я не знаю ещё.

– Давай со мной. В Кизыл-Арвате свои ребята, устроят в мастерские.

Мерзляков со своими конями решил дожидаться другого поезда, чтобы без перегрузок доехать до Урсатьевской. С ним Григорий и остался. Братья распрощались.

Аристарх после третьего звонка вскочил в красный вагон. Там было много пассажиров. Сбившись в одну сторону, две семьи переселенцев отгородились своим скарбом от киргизов и узбеков. Аристарх остановился в нерешительности, где бы притулиться…

– Вы бы, братцы, потеснили свои мешки, – обратился он к переселенцам.

Олин, с густой проседью, отмахнулся:

– Нишкни, батюшка, это мы от нехристей. А ты иди в другой вагон, где посвободней.

Спорить не хотелось, но и торчать на ногах тоже не было резону. Он раздумывал, как бы усовестить переселенцев. В это время раздался звучный голос:

– Урус, место тебе найдётся среди правоверных. Будь гостем.

Удивлённо оглянулся. В углу на широкой полке сидел человек в расшитом тёплом халате и высокой, отороченной мехом шапке дервиша. Соседи его, пожилые узбеки, потеснились, освобождая место. Аристарх пробрался в угол, положил свой мешок под голову и растянулся. После трёхдневной качки на море и знойного дня в Красноводске он был рад подремать под мерный перестук колёс.

Видимо, спал он порядочно. Когда проснулся, в вагоне было уже темно, в открытую дверь виднелись звёзды, мерцавшие на чёрной завесе неба. Поезд стоял. В дверях появился огонёк фонаря.

– А ну, готовьте билеты, господа пассажиры!

Кондуктор укрепил фонарь над дверью, а сам шагнул в глубь вагона.

– Кто и куда едет?

– А мы, мил-человек, пензенские, едем до наших новосёлов на Аму-реку.

– Билеты давайте! Сколько вас?

– Дак, мил-человек, у нас ребятишек много. А мужиков и баб девять человек.

– Давай билеты! Так, А ребята большие?

– Ребята – ребята и есть. Всякие.

– На них билеты брали? Вот на этого. Ему, видать, лет двенадцать.

– Да он несмышлёныш. Дитё – дитё и есть. Зачем балет?

– Иди и купи, а то оштрафую. Да у вас билеты в Чарджуй, а поезд этот идёт до Асхабада. Там сойдёте и будете ждать ташкентского.

Переселенцы всполошились, а кондуктор стал проверять билеты у остальных пассажиров. Увидев Аристарха, спросил:

– Чего забился сюда? Есть вагоны посвободней.

– Да я чуть не опоздал, на ходу вскочил.

Кондуктор ушёл, пригрозив пензенцам:

– Не возьмёте билет на парня – оштрафую. А ну живо в кассу!

Пожилой мужик послушно поплёлся следом за кондуктором, но тут же вернулся назад и спокойно лёг на полку. Проворчал:

– Дал… Пущай, говорит, едет…

Дервиш тихо запел. Голос его был приятным и звучным. Узбеки одобрительно кивали головами, посмеивались.

– Что за песня, дервиш? – спросил Аристарх.

– Песня Аваза Отар-оглы… хорезмийский поэт наш.

– О чём она?

– Слушай. По-русски будет так:

 
Чиновникам взятки нужны,
Святошам достатки нужны,
Но разве нам, беднякам,
Такие порядки нужны?
 

Аристарх от души расхохотался:

– Да ты, дядя, нашенский. Куда едешь?

– В Кизыл-Арват.

– Вот и я туда. Поедем вместе, у меня дружок потерялся, от поезда отстал.

– Нет, не потерялся, он в последний вагон сел… Тот, который раньше носил чёрную бороду.

– Откуда ты знаешь?

– Дервиш всё должен знать. Теперь твой друг с босым лицом и голова без волос.

На остановке слез с полки и встревоженный побежал к последнему вагону – хотелось проверить слова дервиша.

Степанова, обритого наголо, встретил на путях. Рассказал ему о своих подозрениях. Тот рассмеялся:

– Дервиш Сулейман Ширази! Наш до кончика своего колпака. Вместе из Баку едем, везёт нелегалку.

Глава пятнадцатая
ВЕЧНЫЙ СКИТАЛЕЦ

 
…И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей.
 

А. С. Пушкин

Весна пришла вдруг. Апрельские дни стояли ясные, задумчивые. Клочья белых пушистых облаков плавали в ярком синем небе и, туманя горячее весеннее солнце, смягчали жар его лучей.

По тенистой Куйлюкской улице шёл Ронин. Два года разъезжал он по обширной Российской империи. И вот вокруг всё родное, близкое… И эта своеобразная природа, и люди, с которыми сроднился и которых горячо полюбил.

На Соборке он, несомненно, встретит старых соратников. Там всегда проводили часы отдыха Древницкий, Бетгер, Краузе и другие бывшие сослуживцы.

Из задумчивости Ронина вывел весёлый голос:

– Кого я вижу! Капитан Ронин!..

Ронин поднял глаза, перед ним стоял полковник Кверис. Всё такой же монументальный, загорелый, с пристальным взглядом строгих глаз.

– Привет пограничному орлу! Давно ли покинули своё горное гнездо?

– Третий день околачиваю пороги военных канцелярий. Не могу добиться приёма у Самсонова.

– Это вам не Ярым-паша. Теперь всё по церемониалу делается.

– Послушайте, Ронин, вы куда путь держите?

– На Соборку. Там все новости можно разом узнать.

– Идёмте вместе. Надо разведать ситуацию в областном правлении. Понимаете, более десяти лет безобразничает бек Дотхо на Памире, а с ним нянчатся.

– Послушайте, это вашу статью печатали два года назад?

– Мою. Кроме статьи, были жалобы населения. Бека обуздали, попал под мой контроль. Я его на радостях на тридцать суток под арест закатал. Думал, образумится… А вам и спасибо начальство не сказало?

– Какое спасибо! Вызвали и голову намылили…

– И всё же неймётся? Опять жалобу привезли?

Они вышли к скверу.

– А это что такое? – удивился Ронин, глядя на диковинные сооружения из дерева и камня. – Кафе-шантан, что ли, собираются открывать? Это же профанация.

– Ну что вы, какой кафе-шантан! Осенью большая сельскохозяйственная выставка намечена, возводят павильоны. Это единственно, что я сумел узнать полезного в канцеляриях.

– Выставка? Неплохо. Кто инициатор?

– Ну конечно же, неутомимый Иероним Иванович.

– Краузе? Действительно неутомимый организатор. За всё берётся. В горах золото искал, свинцовую руду…

Собеседники остановились на аллее сквера, любуясь открывшимся видом. Могучие шарообразные карагачи шатром раскинулись по обочинам широкой Кауфманской улицы, осеняя тротуар.

– Так и не досказали, что привело вас к ташкентскому начальству? – напомнил Ронин, когда вступили на аллею сквера.

– Проделки деспота Дотхо. Никак не уймётся. Разорил население трёх провинций. Рода два назад он изувечил четырёх человек. Двух пришлось послать на лечение в Ташкент, кузнеца и его подручного, мальчугана. Тогда же бек послал своих нукеров собрать налоги вперёд за третий год. В провинции Вахан народ избил нукеров и выгнал их.

– В глухих местах этим тиранам раздолье.

– Недавно его воспитанник ворвался в лачугу, где находились жена и дочь кузнеца, схватил девушку и утащил во дворец бека. Хотел сделать своей наложницей. Она сопротивлялась, и он убил её.

– В тюрьму засадить негодяя!

– Удрал в Афганистан. Я привёз сюда мать погибшей. Добиваюсь приёма у генерал-губернатора.

Беседуя, миновали здание мужской гимназии, перешли мостик через Чаули, поравнялись с большими витринами, за стёклами которых пестрели ткани.

– Ну вот и магазин Дорожнова – место свидания двух старых друзей. Э, а вон и Карл Богданович, подсядем к нему, – предложил Ронин.

– Я распрощаюсь с вами, надо спешить дело кончать.

Пожав капитану руку, Кверис пошёл дальше, а Ронин приветствовал Бетгера.

– Рад вас видеть в наших палестинах, – поднялся ему навстречу Карл Богданович. – Сейчас все соберутся. Мы встречаемся около семи часов.

Едва Ронин успел расположиться поудобнее, как появился Древницкий.

– Вечный скиталец! Как я рад! – воскликнул он взволнованно.

Ронин внимательно всматривался в смуглое красивое лицо друга. Вот он сиял шляпу, освежая голову. Тот же белый лоб с красивыми чёрными бровями, посеребрённые сединой усы, усталые, когда-то яркие карие глаза, морщины у рта, впалые щёки, густые волосы – серебро с чернью.

– Владимир, что с тобой? – грустно улыбнулся Ронин.

– Что ж… "Догорели огни, облетели цветы…" Так, кажется, сказал Надсон… А ты не стареешь…

– Почему? Вот и виски седые. Жизнь неумолимо идёт, не останавливается.

– Но зато и ты в движении. Где был? Что видел?

– Шагал по тернистым дорогам. По поручению редакции "Нивы" побывал в исторических местах Сибири.

– Каких именно?

– Проехал по следам декабристов. Был в Иркутске…

– Говори, Карл Богданович свой человек. С ним мы часто вспоминаем Серёжу.

Ронин достал из внутреннего кармана объёмистый конверт передал Древницкому:

– Хороший, душевный у тебя сын. Организатор замечательный. Сплотил ссыльных, ведут они работу среди населения. Да ты читай, не стесняйся. Мы с Карлом Богдановичем побеседуем.

Древницкий склонился над письмом.

Поток гуляющих увеличился.

Бетгер приподнял фуражку, раскланиваясь с девушкой. Она приветливо улыбнулась, кивнула головой.

– Добрый день, Карл Богданович!

Взгляд её упал на чуть улыбающегося Ронина, и сразу чёрные густые ресницы взметнулись, широко открыв ясные серые глаза. Ему показалось, что лучи солнца скользнули по его лицу. И тут же погасли. Девушка прошла мимо.

– Кто такая? – спросил Ронин, сдерживая волнение.

– Дочь отставного генерала Багрова. Смелая и остроумная… Гроза всех хлыщей и жеманных кокеток. Даже опытные сплетницы побаиваются её языка.

– Это вы про Ладу Багрову? – спросил Древницкий, пряча прочитанное письмо в карман.

– Не нашего ли бывшего командира Багрова дочь? – поинтересовался Ронин.

– Ну да, его младшая.

– В женихах недостатка, конечно, нет…

– Женихов отвадила, ищет самостоятельности. Устроилась на работу, верховой ездой увлекается. Помнишь, Багров лошадей любил. В последние годы жизни не ездил, а коней держал.

Ронин слушал со вниманием и даже с любопытством. Его интерес к девушке заметили друзья. Чтобы рассеять неловкость, он спросил Древницкого:

– А у тебя как жизнь идёт? Здоровье?

– Чувствую, себя немного лучше. По-прежнему роюсь в архиве. Живу у безрукого, помнишь его?

– Не пьянствует?

– Выправился человек. Я занимаюсь с его девочкой, готовлю в школу. Так он вместе с нею одолевает грамоту.

– Тянется народ к знаниям. А единственную школу для взрослых закрыли, – проговорил Бетгер.

Ронин задумчиво смотрел вдоль улицы, в ту сторону, куда ушла Лада Багрова. Проговорил со вздохом:

– В Питере часто повторяют слова поэта Гиляровского. Удачные у него экспромты:

 
В России две напасти:
Внизу – власть тьмы,
А наверху – тьма власти…
 

– Перескажу Хмелю, обрадуется, будет повторять каждому, – улыбнулся Древницкий.

– Как он себя чувствует?

– Что же не навестил родню?

– Только сегодня приехал. Устроюсь – побываю.

– Скрипит наш Хмель, суетится, но стареет…

Ронин встал, попрощался.

– Пойду в редакцию. Надо дела устраивать…

В редакции верстали завтрашний номер газеты.

– А, Виктор! Птица перелётная, где блуждал? Садись, рассказывай, – приветливо встретил его секретарь редакции.

Сбежались сотрудники. Знакомились, жали руку, расспрашивали о столице.

– Кш, кш! Налетели, как воробьи на пшеницу. Занимайтесь своими делами, – помахивал газетой секретарь. – Нам что-нибудь привёз? Не всё же отдал "Ниве"?

– Найдётся и для вас… – ответил Ронин и, как бы между прочим, спросил: – Постоянной работы в редакции нет?

– Поспел вовремя. Нам нужен человек, знающий литературу. Понимаешь, растёт Ташкент, культурные запросы повышаются. Объявились некоторые таланты. Шлют нам стихи, рассказы и очерки, а заниматься ими некому. Возьмёшься?

– Не откажусь. Когда зачислите?

– Хоть завтра. А приступай сегодня. Вот какой ворох писем.

Ронин взял первый попавшийся конверт, распечатал, вынул листок, исписанный размашистым почерком. Это были стихи. Прочёл: "Миг вечности". Задумался.

– Подписано странно – Адал… Адреса нет.

В это время вошёл невысокий сухощавый пожилой человек в полувоенной форме. Секретарь весело приветствовал его:

– Сергей Петрович! Сообщение для хроники принесли?

Тот поздоровался с секретарём и, заметив Ронина, протянул ему руку:

– Как это кстати вы появились на нашем горизонте, Виктор Владимирович.

– Всем я оказался кстати, – улыбнулся Ронин.

– Вы, кажется, выступали на любительской сцене?

– Приходилось.

– В следующее воскресенье ставим в Военном собрании картину из "Евгения Онегина". Сцена в саду. А Онегина начальство угнало в срочную командировку. Мы все в уныние пришли.

– Кто у вас Онегин? – вмешался секретарь.

– Намечался капитан окружного штаба Снесарёв, а выступать будет, по старой памяти, капитан Ронин.

– Не граммофоном ли вы считаете меня, Сергей Петрович? Без подготовки, без репетиций – на сцену!"

Секретарь засмеялся:

– Бывает, Виктор Владимирович, бывает, когда за дело принимается Юдин. Забыл? Он ведь и художник, и режиссёр драматического общества, да ещё преподаватель в кадетском корпусе. Попробуй отвертеться!

– И не подумаю. Выйду на сцену и пущу такого петуха, что зрители разбегутся.

По тонким губам Юдина пробежала улыбка.

– Придётся ответить словами всесильного премьера: "Примеры были, не запугаете!.." Ваша партнёрша не допустит. Татьяна весьма решительная девица…

– А кто Татьяна? Я знаю её?

– Едва ли. Вы же, как Чацкий, с корабля на бал. Татьяной будет мадемуазель Адал… Вот вам и заметка для хроники, – Юдин протянул секретарю сложенный листок.

– Час от часу не легче. Когда репетиция?

Юдин надвинул на лоб чёрную шёлковую шапочку, которую надевал на лысую голову, когда снимал фуражку. Сухое лицо его сразу изменилось. Стало лукаво-насмешливым.

– Две. В среду и в субботу… У вас целая неделя для упражнения голосовых связок.

Долго сидели, спорили, шутили. Разошлись около полуночи.

В понедельник, окончив занятия в редакции, Ронин сел в трамвай и поехал в старый город, к своему знакомому, местному коммерсанту Саиду-Алиму. Являясь гласным думы, Саид-Алим был в курсе всех городских дел, а они интересовали редакцию.

Добравшись по длинной узкой улице до конца, где трамвай делал петлю, Ронин вышел из вагона и направился к знакомым воротам. Дом стоял во дворе, и с улицы виднелась его белая железная крыша. Не успел Ронин постучать, как ворота распахнулись и старик привратник, кланяясь, пригласил:

– Проходите, господин. Хозяин ждёт. Он с балкона увидел вас.

– Как здоровье, дед? – ласково спросил Ронин.

– Слава богу, здоров. Велик аллах! Давно мы вас не видели.

На террасе появился хозяин.

– Приветствую вас, капитан. Будьте дорогим гостем, входите. Кстати, у меня сегодня той.

Саид-Алим довольно чисто говорил по-русски и гордился этим. Он провёл гостя через тихие парадные комнаты на широкую веранду, выходящую в цветник.

Пол был застлан дорогими коврами, возле стен разложены шёлковые курпачи и подушки. Посредине стояли низенькие столики со сластями на подносах.

Хозяин усадил гостя, два раза ударил по медному подносу деревянным молоточком. Тотчас же появился мальчик лет двенадцати с чайником чая и двумя пиалами.

Тишиной и покоем веяло вокруг. В цветнике алели ранние розы. Бордюром посаженные фиалки, анютины глазки и маргаритки буйно цвели, радуя глаз.

Хозяин засыпал гостя вопросами:

– Какие страны повидали, капитан? Что нового в столице? Как наш монарх? Говорят, хворает?

– Не знаю, на что сразу ответить, – улыбнулся Ронин. – Монарх поправился, а у наследника открылась гемофилия. Царица в отчаянии.

– Что за болезнь? Вылечить можно?

– Неизлечимая. Говорят, наследственная. Достаточно царапины, чтобы потеря крови грозила жизни.

– Плохо. Один сын у царя – и такое несчастье. Если умрёт, кто наследовать будет?

– Не беспокойтесь, наследники найдутся. Лучше, расскажите, что нового в думе.

– В думе после ревизии графа Палена – полная растерянность. Многие жалеют, что три года назад не разрешили Америке строить железные дороги в Туркестане. Меньше было бы забот начальству.

– А вы сами как думаете? Хорошо или плохо, что не пустили американцев?

Глаза Саид-Алима блеснули лукавинкой:

– Это культурная нация. Энергичные люди, но они сразу проглотят нас. Умеют делать деньги.

– Скажите, кто выбран во Вторую Государственную думу от старого Ташкента?

– Помните главного настоятеля мечети Шейхантаура Мулла-Рауф-Кариева? Вот он выбран с помощью аллаха…

– Гм… Мне кажется, в этом деле большую помощь оказало серебро. Мулла-Рауф богатей. – Ронин знал склонность хозяина к вольнодумству и потому был откровенен.

Саид-Алим улыбнулся:

– Обычай… Но наказ ему дали крепкий…

– За что же он должен бороться?

– Несколько пунктов. Главное – прекратить переселение из России крестьян и возвратить отобранные в казну вакуфные земли. А как он проводит наши пожелания, вам лучше знать. Вы были на заседаниях думы? Как там Мулла-Рауф?

– Молчит. Он, видимо, не любит спорить. Вот, если бы выбрали Закирджана, он бы сумел повоевать.

– Вы говорите о Фуркате? Но, увы! он недавно умер в Яркенде.

– Жаль. Хороший был поэт, чуткий человек и любил свой народ. Он приносил в редакцию свои статьи и стихи. Кажется, был в дружбе с редактором Остроумовым:

– Вы правы. У него было много русских друзей. Но святые отцы считали Закирджана плохим мусульманином и преследовали его.

– Скажите, Саид-Алим, вы ведь вольнодумец. Кто больше влияет на ваше духовенство – арабы или турки?

– У наших улемов подолгу живут турецкие посланцы. Под их влиянием наше духовенство строго оберегает шариат. Имам нашей мечети чуть не предал меня проклятью за то, что я был в Париже и носил там европейский костюм.

– Кто-нибудь донёс?

– В Париже были бухарские купцы. Они через своих турецких приятелей вели дела. Я пошёл смотреть Нотр-Дам в халате. За мной потянулась толпа. Ну, я вернулся назад в гостиницу. Со мной был русский, бывший гусар, он посоветовал: одень европейский костюм! Я так и сделал, никто больше не приставал ко мне. А домой вернулся – скандал. Имам чуть из мечети не выгнал. Судить хотели, подвергнуть проклятию. Пришлось сделать большое пожертвование мечети и совершить хадж в Бухару.

Рассказывая, Саид-Алим и хмурился, и посмеивался.

Стали собираться гости. Приехали гласные думы, среди них были два русских. Саид-Алим распорядился вынести на террасу стол, сервировать его по-европейски и поставить стулья.

Высокий, худой, с длинной седой бородой имам Шейхантаура Ишан-Ходжа, сделав общим поклон, прошёл в угол террасы и опустился на ковёр возле низенького столика.

К нему подсел Ариф-Ходжа, местный богач и лидер гласных думы от старого города.

Когда гости были уже в сборе, появились начальник города и начальник уезда.

Все встали и поклонились. Прибывшие ответили на приветствие и заняли места за столом.

Саид-Алим откупорил две бутылки золотистого шустовского коньяка и предложил:

– Кому что по душе, выбирайте, господа!

Начальник города потянулся к коньяку, уездный предпочёл рюмку смирновской.

– Люблю беленькую закусить икоркой, – проговорил он, плотоядно поглядывая на зернистую икру.

Возле прибора Ронина хозяин поставил блюдце с нарезанным лимоном.

– По вашему вкусу, дорогой капитан, – Саид-Алим наполнил рюмку коньяком и любезно добавил: – А за портером я послал. Захо только что получил прямо из-за границы. Вы же любите портер?

Начальник города, недавно переведённой из Петербурга, внимательно смотрел на Ронина.

Ронин весело ответил хозяину:

– Как это вы не забыли моих слабостей? Вижу, что путешествие за границу сделало вас истым парижанином.

– О, французы вежливы и приветливы, только очень любопытны!.. – воскликнул Саид-Алим.

– Я вижу, наш милейший хозяин – передовой человек! А вы, капитан, тоже побывали в столице прекрасной Франции? – заинтересовался начальник города.

– Приходилось бывать, но я Парижу предпочитаю Ментону, счастливый уголок на берегу лазурного моря.

– Ах, возле Ниццы… Но это почти захолустный курорт. Лечились?

– Гостил у старого боевого товарища.

– Это дело другое. Но ваш товарищ, видимо, анахорет?..

– Не сказал бы, просто любит природу и занимается военной литературой.

– Кто же это?

– Князь Епанчинцев, старый туркестанец.

– О, я в восторге от его "Тактики стремительности в бою". Разве он жив?

– Ему за семьдесят, но бодр и плодотворно работает.

– Такой старости можно позавидовать. Что же, выпьем за счастливую старость.

Он протянул свою наполненную рюмку к Ронину, желая чокнуться. Тот поспешно налил в бокал чёрный тягучий напиток.

– Ну, батенька, вкусы у вас английские. Как можно сменить коньяк на портер, – сипло рассмеялся уездный.

– На вкус и цвет товарища нет, – щегольнул русской пословицей подошедший Саид-Алим.

Он ходил между гостями, присаживаясь то к одному, то к другому. От вина отказывался, потешно скашивая глаза на сидевшего поодаль Ишана-Ходжу.

Мусульмане не пили спиртного. Им подавались чашки с чаем, то светлым, чуть желтоватым, то тёмным, густого настоя. Но странное дело, – опустошив по небольшому чайнику, гости вдруг заражались весельем, глаза у них разгорались щёки краснели. Ишан-Ходжа заметил это и спросил у молодого прислужника:

– Что в чайниках подаёшь правоверным?

– Лучший чай, святой отец.

– Принеси мне, хочу отведать!

Прислужник, прижимая руку к сердцу, поклонился и бесшумно исчез. Через несколько минут он вернулся. Два чайника и небольшая пиала стояли на красивом подносе.

– Что это? – пытливо глядя в глаза юноше, спросил Ишан-Ходжа.

– Кок-чай и фамиль-чай, да спасёт вас аллах! – невозмутимо ответил тот.

Ишан-Ходжа осторожно попробовал поданный напиток и поморщился – это был обычный чай.

– Не понимаю, – сказал он соседу, – чай, а люди раскраснелись, как от вина.

– Много ели жирного, много пили горячего, – односложно заметил Ариф-Ходжа.

– Гм… много ели… Мудрец сказал: "Говорить что вздумается – дело глупца, есть что попадётся – дело зверя". Падает нравственность мусульман. Мне пишет ишан из Андижана: в русском городе на сто пятьдесят домов приходится пятьдесят питейных заведений, в которых по пятницам наша молодёжь пропивает весь недельный заработок.

За столом стало ещё оживлённее.

Немного захмелевший полковник говорил Ронину:

– Как это вам не надоест Туркестан? Не любят нас аборигены, да и дичь здесь страшная. Долго не пробуду, хочу перевестись на Кавказ.

Ронни глазами указал на приближающегося хозяина.

– Вы плохо знаете местное население.

– Взгляните на того, кто сидит рядом с ишаном.

– Ариф-Ходжа Азисходжинов, наш гласный, – подсказал подошедший Саид-Алим. – Прошу, полковник, бокал шампанского.

Взяв с подноса бутылку, обёрнутую салфеткой, он ловко открыл её и налил высокие бокалы шипучим вином.

– За здоровье хозяина… Но мы должны с вами чокнуться, – проговорил полковник.

– Прошу извинить, я с удовольствием выпью… если… разрешит Ишан-Ходжа. Сейчас спрошу.

Полковник усмехнулся:

– В ежовых рукавицах держит свою паству этот божий слуга.

Хозяин долго убеждал гостей, сидевших по-восточному на ковре, и наконец достиг цели. Настоятель мечети и Ариф-Ходжа встали и подошли к столу, приветствуя начальство.

Слуга уже держал поднос с двумя новыми бутылками. По сигналу Саид-Алима пробки полетели вверх. Все чокнулись и выпили, не исключая ишана.

– Святой отец разрешил этот виноградный напиток. А теперь прошу во двор, там ждёт весёлое представление.

Сумерки уже затухали. На террасе слуги зажгли висячие лампы "молнии", и они залили своим ярким светом двор.

Выбираясь из-за стола, Ронин спросил хозяина:

– Жив ли Дастан? Давно хочу спросить.

– Вот сегодня увидите. С тех пор как я купил его у вас, он служит лишь украшением дома.

– Почему?

– Долго болел, ветеринар говорил, что это тоска.

Спасибо, один старик, сосед, выходил. Да и прав у него строгий, не сядешь в седло.

– Что вы говорите? – Ронин был взволнован. – Можно его посмотреть?

– Ну разумеется. Когда захотите покататься – пожалуйста.

Ронин обошёл стороной обширный круг в центре двора, огороженный верёвкой, и оказался у открытых дверей, над которыми горел большой фонарь. Два конюха, встав, поклонились, приветствуя гостя.

Ронин спросил:

– Где Дастан?

– О тюря, это злой дух, к нему нельзя подходить. Только отца Арипа слушается…

Ронин не обратил внимания на предостережения и перешагнул порог конюшни. В правом деннике пофыркивал и пританцовывал Дастан.

– Не унялся ещё, разбойник, танцуешь? – проговорил Ронин, ласково насвистывая.

Конь замер. Вытянул шею, повернул голову и вдруг звонко, радостно заржал.

Ронин огладил Дастана, и тот потянулся к бывшему хозяину, положил ему голову на плечо.

– И-йе… смотри, колдовство, не иначе, – прошептал один из конюхов.

Послышался хриплый кашель, и в конюшню вошёл высокий крепкий старик с седеющей бородкой. Он остановился, с удивлением вглядываясь в лицо храбреца:

– Ой, тюря-шаир. Вас ли я вижу?

Ронин радостно откликнулся:

– Арип! Ну, давай руку! Как живёшь?

– Слава аллаху, жаловаться не приходится. Работа есть, дети выросли… Прошу вас, зайдите в мой дом, когда найдёте время.

– Да ведь ты далеко живёшь, на Куйлюке…

– Зачем далеко? Моя лачуга рядом с садом Саид-Алима. На Куйлюке обе дочери с мужьями хозяйничают, – добавил Арип.

– Где же Рустам?

– На железной дороге работает. Женат, трое детей. А Хасият умерла в прошлом году.

– Кто же с тобой сейчас?

– Азиз-певец и Хайдар-арбакеш. Только дома им не сидится. Один ходит песни поёт, другой кладь возит. Живёт ещё пришлый кузнец со своим подручным. Скоро домой, на Памир, собираются…

– А ты чем занимаешься?

– Строю дома… За Дастаном ухаживаю. Скучно мне без лошадей…

Прибежал слуга, обратился к Ронину:

– Вас хозяин просит. Сейчас канатоходец выступать будет.

Капитан простился с Арипом и вернулся к террасе. Двор был полон народа. Соседи забрались на крышу конюшни, а мальчишки сидели на дувале и на деревьях. По углам обширного двора пылали нефтяные факелы, отчего вокруг было светло, а небо казалось особенно тёмным.

В глухой стене соседнего дома были пробиты два узких окна, зарешеченных и затянутых кисеёй. Ронин вонял: через них жёны-затворницы смотрят на представление.

Под шумные восклицания толпы канатоходец, держа в руках длинную палку, показывал своё искусство. Он то приседал, то подпрыгивал, то пробегал по туго натянутому канату.

Ронин подошёл к хозяину, спросил, показывая кивком головы на узкие окна второго этажа:

– Скажите, Саид-Алим, там убежище ваших жён? Вы им разрешаете скрытно присутствовать на таких праздниках?

– А почему бы не порадовать бедных затворниц? У них мало развлечений.

– Я слышал, что у вас четвёртая жена русская?

Саид-Алим весело засмеялся:

– Беленькая, кругленькая, как яблочко. А бойкая, как ваш Дастан. Всеми жёнами командует, а рассердится и мне маклаш[49]49
  Маклаш (исковерканное) – туман.


[Закрыть] даёт. Забавно!

– А не сбежит?

– Зачем? Я положил ей на книжку десять тысяч.

– Ой, пропадут ваши деньги.

– Ну нет. Деньги-то здесь… – Он вынул из бокового кармана бешмета сберегательную книжку. – Когда Надя начинает буянить, я предупреждаю, что уничтожу вклад, и она сразу утихает.

Молодой музыкант, объявлявший программу праздника, вошёл в круг и громко произнёс:

– Акробат цирка Чинизелли приехал в Ташкент на гастроли. Столичный артист согласился украсить своим искусством праздник уважаемого Саид-Алима.

Эти слова были покрыты возгласами одобрения.

Наблюдая за точными, пластичными движениями акробата, Ронин заметил, что он старается быть лицом к той стене, где темнеют окна саидалимовского гарема.

В заключение праздника четыре конюха вывели Дастана. Под музыку конь танцевал, выделывал довольно сложные па. Он приседал, расстилая по земле свой пышный чёрный хвост, взвивался на дыбы и шёл, как в цирке, грациозно перебирая передними ногами.

Ронину пришла озорная мысль – позабавить зрителей неожиданным окончанием представления. Когда Дастан, поднявшись на дыбы, шёл, мотая головой, он стал тихо посвистывать. Конь насторожился, мигом опустился на все четыре ноги. Косясь по сторонам и пофыркивая, он искал глазами человека, которому когда-то впервые покорился. Не нашёл. Остановился и звонко, призывно заржал.

Домой Ронин ехал, взволнованный встречей с Дастаном. В памяти всплывало прошлое.

Дома ждало письмо от Анки. Она просила отца побывать на Касьяновской улице и ещё раз предупредить квартирантов, чтобы съехали. Через месяц вся семья возвращается в Ташкент.

"Вот тогда, папка, ты оставишь свою бродячую жизнь и будешь жить с нами…"

Улыбаясь, подумал: "Нет, дорогая, твой папка скиталец. Ему, как бродяге Сулейману, не усидеть на одном месте".

Всё же от ласковых слов дочери на сердце стало теплее.

Ронин торопился в Военное собрание на последнюю репетицию.

Юдин был прав: несколько упражнений, и ария Онегина была отработана. Волосы он не подстригал, и светлые кудри придавали моложавый вид гладко выбритому, с небольшими баками лицу. Будет петь без парика. Не подвела бы партнёрша. На репетициях её заменяла очень полная дама.

Все уже были в сборе, За кулисами его встретил Юдин.

– Поспешите, Виктор Владимирович, Татьяна уже пропела свою арию. Вот здесь за деревом её скамья…

Ронин снял шляпу, стянул перчатки и, держа их в руке, вышел на сцену.

Аккомпаниатор по знаку Юдина проиграл вступление. Вот и дерево. Шагнул и увидел у скамьи тонкую фигурку в белом платье. Черноволосая головка с пышным узлом на темени была опущена, руки прижаты к бьющемуся сердцу.