Текст книги "Сладкая жизнь"

Автор книги: Анна Оранская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 29 страниц)

Слава Богу, пора было на консультацию, а Ольга уходила, она свою уже провела, – а то бы разглагольствовала на эту тему битый час. Да ну ее, Ольгу, – лет немало, а одни глупости в голове, сразу видно, что ни мужа, ни детей. А этот – этот совсем не в ее вкусе и слишком молодой. И что бы он там ни хотел, никакая сладкая жизнь ей не нужна – потому что та жизнь, которой она живет, ее вполне устраивает.

Но сейчас, в три часа ночи, она снова вспомнила утреннюю встречу и разговор с Ольгой и вдруг подумала о том, что и в самом деле могла бы с ним куда-нибудь сходить, тем более что это ее ни к чему не обязывало. И что именно из-за его появления праздник показался ей скучным – потому что подсознательно она думала о том, что вполне могла бы встретить Новый год совсем по-другому. Ну не с ним, естественно, с Сергеем – где-нибудь вне дома, не важно где.

Ей жутко не нравились эти мысли. И она в который раз повторила себе, что очень любит свою квартиру, и мужа, и дочь, и все их праздники – пусть и вправду немного скучноватые и обыденные, но тем не менее родные и свои. А сладкая жизнь – на черта она ей нужна? Да и что это такое – сладкая жизнь?

И, вспомнив, что так и не загадала никакого желания, когда били с телеэкрана куранты, – если честно, давным-давно уже ничего не загадывала, потому что вышла из того возраста, когда верят в осуществление загаданных желаний, да и ничего такого сверхъестественного от жизни не хотела, – сделала это сейчас. Загадав, чтобы этот тип никогда больше не появлялся – ни-ког-да…

– А у меня первый нормальный Новый год был, как в Москву перебрался. – Кореец поднес к губам бутылку пива и, сделав глоток, медленно и аккуратно поставил ее рядом с креслом на пол, так что видно было, что движение дается ему нелегко, хоть он это и скрывает. – А до этого одна х…йня была. Не, на зоне как-то нажрался – года полтора уже отсидел тогда. Старому – ну тому вору, который меня за себя оставил, когда откинулся, – ханки передали, я и нажрался с непривычки, чуть не сдох. А еще – когда вышел и домой вернулся, за мной как раз тридцатого декабря мусора пришли – а я в окно, двоих вырубил, что у дома дежурили, и свалил. Новый год в машине встречал, с дальнобойщиком одним…

– Послезавтра к Вадюхе съезжу, – произнес после паузы Андрей. Он пожалел уже, что начал этот разговор. Махнул граммов двести виски – пришлось с пацанами принять немного за праздник – вот и расслабился. Подумал, что впервые Новый год встречает в таких вот нолевых, можно сказать, условиях, и ни с того ни с сего вдруг вспомнил, какими были Новые года в детстве.

Обычно к бабушке ездили – она строгая такая была, неулыбчивая, хотя единственного внука обожала, и квартира у нее была огромная, на Смоленской, трехкомнатная. С такими высокими потолками, что, если приходилось у нее ночевать, он подолгу не мог заснуть, лежа на спине и пытаясь увидеть что-то в далекой черноте над собой. А на Новый год отец всякий раз покупал ей самую большую елку, и все равно она не доставала до потолка. И игрушек на ней помещалось огромное количество – старых, очень красивых, причудливых, у родителей таких не было. И еще под самой большой елкой скрывалась куча подарков – он специально всматривался всякий раз, перед тем как его укладывали спать, но там ничего не было, длинные густые иголки прятали все.

А вот утром… Чего там только не обнаруживалось утром – железная дорога, какой не было ни у кого из приятелей по детскому саду или школе, разноцветные солдатики, каких не увидишь в «Детском мире», машинки, рыцарский замок и всякие прочие чудеса.

Короче, ни с того ни с сего вспомнилось – и начал вдруг рассказывать об этом Корейцу. Забыв, что это у него, Андрея, было обеспеченное детство, богатые по тем временам мама с папой, любовь, забота и вечные подарки по поводам и без. А Кореец совсем другой, он из глубинки, из какой-то дыры под Кемеровом, что ли, мать – уборщица в школе, папаша – рабочий на заводе, вечно пьяный. Кореец давно еще рассказал – в тот год, когда рулил тут после смерти Вадюхи перед своим отъездом в Штаты, сказав Андрею, что хочет оставить его вместо себя, и они автоматически стали самыми близкими.

Вот тогда они как-то махнули прилично, Кореец и рассказал. И Андрей слушал внимательно, удивляясь откровенности всегда скрытного кореша. Про то, как тот рано начал заниматься боксом, поняв, что это единственный способ свалить из заброшенного городишки. Про то, как по вечерам после тренировок шатался по разбитым и стремным улицам во главе компании таких же пацанов – отличаясь от них не только тем, что был сильнее, умнее и хитрее, за что и стал главным, но и тем, что они курили вовсю с малолетства и жрали водку, а Кореец не пил, для него бокс был важнее. Недаром стал чемпионом России среди юниоров.

Генка рассказывал еще, что девок любил и они его, а женился на однокласснице. Которая привлекла именно тем, что не трахалась ни с кем, что училась хорошо – словом, была другая. Прямо сразу после окончания школы и женился. А денег не хватало – ну и связался со взрослыми уже бандитами, которые давно к себе звали. Тем более что боксу это не мешало, они поощряли только, что пацан не водку жрет, а в зал ходит. А потом сел Генка – стоял на стреме, когда магазин брали, а мимо дружинники шли, ну и докопались. Он их и уложил в два удара – а один помер потом.

Выяснилось, правда, что под градусом приличным были мусорские помощники, и мусора, просекшие, в чем дело, Корейца вообще предлагали отпустить, если сдаст тех, кто магазин взял. Но тот, понятно, в несознанку – и девять лет в итоге, от звонка до звонка. В авторитеты вышел – вор, выходя, его смотрящим сделал, тоже на вора прикинуться предлагал, рекомендации давал. Видать, родственную душу увидел – а Корейцу хотя и близки были понятия, но все же решил, что, раз сел молодым на такой срок, надо хоть после зоны хорошо пожить, для себя лично. И мотанул домой. И за старое взялся. И чуть-чуть опять не попал через пару месяцев, еле свалил. И толком-то жить начал уже здесь, в Москве, после того как с Вадюхой случайно познакомился.

А он, Андрей, ему начал про слюнявое детство лепить, про бабушкины подарки. Лажанулся, в натуре.

Кореец молча потянулся за бутылкой «Короны». Андрей специально пацанов озадачил, помня, что Генка его в Штатах пил. Генка, впрочем, не особо выпить-то любитель – но пиву даже обрадовался, видно, озверел уже от лежания, уколов и таблеток и особой еды, всякого мягкого, протертого, жидкого. И бутылку опустошил в два глотка, потянувшись к новой. Их у него штук пять у кресла стояло – все заранее открытые, у каждой лимон в горлышке, по-американски так.

– Проверь пацанов – если эти пробили, могут заявиться сегодня…

Андрей кивнул охотно – минут двадцать уже искал повод выйти, и тут он наконец появился. Но, оказавшись за дверью, пошел не к выходу, а наверх, в комнату, в которой обосновался, как только переехали сюда. Быстро достал из кармана висевшего в шкафу пальто пакетик, сложил пополам стодолларовую бумажку, повозился чуть-чуть, действуя аккуратно и быстро, вставил ее в ноздрю, зажимая другую и делая резкий вдох. И так же быстро повторил операцию. Доза, конечно, была невелика, пары дорожек хватало минут на двадцать – тридцать кайфа, но кокс всегда накладывался на спиртное, усиливая эффект. А к тому же куда было торопиться – вся ночь впереди. По крайней мере сейчас, после дозы, давшей, как всегда, резкий подъем, показалось, что спать он сегодня не будет, а отметит праздник как полагается.

– Ну что, Голубь, тишина?

Пашка Голубь, здоровенный бычина, прибившийся к Андрею еще в девяносто первом, можно сказать, самый первый боец его личной бригады, осклабился.

– Да полный порядок. Пацаны там, в домике гостевом, оттуда до ворот ближе, видно лучше, а я тут с Мелким. Он жрать готовить пошел – повар такой, что в любом ресторане с руками оторвут. Да ты не волнуйся, сам знаешь – через забор х…й перелезешь, да и в ворота так не войдешь, если кто сунется, перешмаляем только так.

Дом и правда был как крепость – к тому же обнесен двухметровым, а то и повыше, каменным забором. Так что беспокоиться было не за что – но Кореец всегда говорил, что лучше перебдеть, чем недобдеть.

– Смотри только, чтоб не нажрались.

– Обижаешь, пацаны дело знают.

– Ладно, в двенадцать по соточке махнем. А завтра возьмешь их и съездишь куда-нибудь отметишь. Только дел не натвори, знаю я тебя…

Он подмигнул Голубю, пошел обратно к комнате Корейца. Время было только пол-одиннадцатого, а такое ощущение, что глубокая ночь. Может, потому, что в доме тихо – в девять еще отпустил восьмерых, решив, что семи человек для охраны хватит. Плюс он сам еще и Кореец – точно хватит. Это было бы, конечно, лишнее, если бы кто рискнул, – на стрельбу менты бы приехали, и объясняй им потом, кто и зачем сюда лез. Ни автоматов, ни гранат не нашли бы – все вроде под рукой, но спрятано так хитро, что хер найдешь, предметный шмон нужен. Но внимание привлекать все равно нечего. Да плюс Генка раненый – по нему, может, и не просечешь, может, болеет, но в комнате столько всякой херни медицинской, что сразу понятно. Не, ну их, мусоров, подальше – хер отвяжешься быстро. Даже если бабок дашь, они ж на стрельбу реагировать обязаны. А уж если завалить кого из тех, кто полезет – вообще зае…ешься отмазываться.

Впрочем, сомнений в том, что сюда никто не полезет, почти не было – ну не идиоты же. Поэтому в девять сказал пацанам, чтобы ехали – и завтра к девяти вернулись, а лучше пораньше. И Наташку отпустил – до двенадцати Сама сказала, что ей только к родителям съездить, чтобы не беспокоились, а больного, в смысле Генку, она на ночь оставить не может. Он еще подумал, что молодец телка – дал бабок на тачку, чтобы обратно вернулась, до Москвы-то ее пацаны докинули. А сейчас при мысли о Наташке испытал возбуждение – кокаин всегда так действовал, что жутко трахаться хотелось. Даже мысль о том, что она здесь не для траханья, а по работе и что ему худые нравятся, а не такие, как она, в голову не пришла.

– Слушай. А я вот все думаю… – произнес, возвращаясь и падая в кресло напротив, беря стакан с виски и делая глоток. Через полчаса после дозы начинался спад, и усталость легкая чувствовалась, и подъем сменялся если и не падением, то по крайней мере расположенностью к философским размышлениям, но никак не к действиям. – Второго три года уже будет – прикинь. И два как Ольку…

– Ты, когда поедешь, пацанов побольше возьми, – неожиданно жестко произнес Кореец. – Ху…вые шутки, Андрюха, – мотаешься х…й знает где, подставляешься ведь, а дело с серьезными людьми имеем. Это со мной они облажались, а второй раз не ошибутся.

Он вспомнил узкую дорожку, ведущую к Аллиному подъезду вдоль длинного дома – еще в первый раз показавшуюся ему ловушкой, потому что заканчивалась она тупиком и при всем желании никуда там на тачке не деться. Натуральная ловушка. С Демьяна Бедного сворачиваешь на боковую улочку, обсаженную деревьями, такими разросшимися, что даже зимой за каждым спрятаться можно – а там еще поворот и по дорожке до самого конца. Если захотят завалить и будут пасти – лучше места не придумаешь. Подстерегут, когда от нее выезжает, у начала дома или у выезда на ту улочку, что к Демьяна Бедного ведет. Там пусто, машин никаких, людей мало, деревья вокруг. Ладно, пусть попробуют – тем более ездить туда смысла больше не имело.

– Да ладно. Я ж не один, а дела все равно делать надо. – Он посмотрел на Корейца, гадая, не знает ли тот, куда он ездит. Вроде пацаны-то его, Лешего, Кореец вроде как бы и не местный – но тем не менее, еще как только Генка вернулся, он заметил, с каким уважением смотрят на него пацаны, заметил, что ведут себя так, словно Кореец, вернувшись, автоматически стал главным. Ну, может, не совсем так – просто Генка для них типа легенды, особенно для молодых. Но все равно могли случайно сказать, что два раза уже старший ездил к тому дому, в котором прятался от мусоров, и ждал ту женщину, у которой и спрятался тогда, – и придется объяснять Корейцу, зачем без явной нужды таскался в город, когда такая ситуация. Генка в курсе был, что он и отсюда мог всем руководить – мобильный под рукой, пацаны, кого сюда не задействовал, ездят, куда он скажет, так что как бы и смысла в Москву мотаться не было. Но Кореец тактично промолчал, словно понимал, о чем думает Андрей.

– Слушай, Генах, я ж про другое начал – про Вадюху с Олькой. Его ж второго, верно, а когда он умер, уже начало первого было, то есть третье, – а отмечаем почему-то второго…

Вопрос был риторический, и Кореец не ответил, и по опустевшим глазам Андрею показалось, что он там, во втором января девяносто четвертого. И быстро нырнул за ним туда. Он тогда на старой своей квартире съемной, в Раменках, с телкой одной сидел – лежал, точнее. Ленка, кажется, худенькая, темная – он с ней у ЛИС'Са познакомился накануне, а второго сходил с ней днем в кабак, вернулись только часов в пять и сразу в койку. Он кончил уже к тому моменту пару раз, но как будто ни разу – телка молодая, умелая, страстная, тело супер, орет, царапается. Ну полный улет. В общем, акт в самом разгаре был – и тут мобильный. Он его не сразу услышал – так увлекся, но звонил настырный кто-то, отказывавшийся верить в то, что ему не ответят. Раз, второй, третий – и он, осознав, что перезвонят сейчас еще, в три секунды довел телку до оргазма и кончил сам, мощно и глубоко, крепко сжимая горячее содрогающееся тело. И выдохнул только: «Ну что за падла в такой момент!» И тут мобильный зазвонил снова.

Хохол это был, сразу слышно, что нервный. Сказал, что всем сбор у Склифа, и он переспросил еще – шутишь, Серега? И услышал, что Вадюха ранен, а в больнице никого, только Кореец на подъезде, а он сам, Хохол, минутах в сорока. И Андрей тут же начал одеваться, даже в душ не пошел, забыл, что мокрый насквозь, и про телку забыл. Вспомнил, только когда она спросила обиженно: «Тебе не понравилось?» Но не объяснять же ей. Заорал, чтобы одевалась быстро, так она обиделась, такая вот чувствительная. Чуть не пинками подгонял, сунул на лестничной клетке двадцать баксов на такси и даже лифта не стал дожидаться, пешком вниз побежал.

А позвонил ей потом через месяц где-то – многие тогда на дно залегли, не знали, откуда и за что прилетело, боялись, что и их, а он с Корейцем везде мотался, искали концы, кто мог такое сделать. Позвонил, короче, а она даже разговаривать не хочет. Жалко, телка классная была – но не рассказывать же, почему и как. Потом как-то увидел ее, летом уже, в «Титанике» – любительница, видать, потусоваться – заметил, что и она его увидела и косится, ждет, видно, что подойдет. И он бы и подошел – но вдруг подумал с мрачным смешком, что сейчас повезет ее к себе, а тут опять не дай Бог звонок по поводу кого-нибудь из близких. И не стал.

Кажется, где-то полдевятого он уже в Склифе был – запомнил потому, что все время на часы смотрел, пока гнал. Гололед жуткий, а у него «мерс» без зимней резины, поленился поставить, а тачка легкая, заносит. Прилетел – у входа в реанимацию несколько Генкиных пацанов, чужой хер пройдет. И наверху тоже свои, начиная от лифта. Всех уже забашляли, все куплены, никто ни слова по поводу того, что по больнице куча народу бродит.

А наверху первое, что увидел, – Ольгу в испачканной кровью белой шубке и руку ее в кармане, что-то сжимающую до побеления. Когда понял, что это ствол, даже обалдел. Кореец потом сказал, что она у Вадюхи волыну вытащила, когда он упал, боялась, что добивать придут, и села у дверей в операционную с пистолетом. Хорошо, Генка успел еще до приезда ментов ее вниз отвести, к себе в машину – и там ствол и оставили. Она, кстати, его забрала потом, не зная, что ровно через год после Вадюхи ее убьют, а Кореец потом из этого ствола завалит того, кто и его, и ее заказал.

Глоток виски, наслоившись на выпитое уже и на кокс, разогнал рябь, настроив память на максимальную четкость. Хохол, уверенный такой, говорящий всем, кто был поблизости – наверху, на этаже, самые близкие были, – что все нормально. Что за те бабки, что он врачам пообещал, они Вадюху с того света вытащат. Кореец, мрачный, давящий в себе ярость, готовый прямо сейчас ехать к тому, кого подозревает, и валить на месте – и при этом почти не отходящий от Ольги, бледной, молчаливой, почему-то не плачущей, в забрызганном кровью белом полушубке, с пятнами крови на руках и лице. Такая странная пара была – она, ушедшая в себя, ничего не видящая и не слышащая, невысокая красивая блондинка, и Кореец, высокий, широченный, черноволосый, раскосый, кипящий яростью, периодически матерящийся по мобильному.

И еще лица – Вовка Каратист, Моня, Учитель, Серега Каскадер, Рэкс, другие близкие, растерянные, обалдевшие, потому что не ждали, потому что внезапно все случилось. Вадюха только из Штатов вернулся накануне, полтора месяца отсутствовал, а перед Штатами месяц почти лежал после ранения, выздоравливал. Делами почти не занимался лично, только указания давал. Причем того, кто тогда его заказал, когда ранили, – того не было уже. Был пидор один, коммерсант, не нравилось ему, что Вадюха его в бизнесе потеснил, вот и заказал лохам каким-то. Нашли его, в Италии нашли, взяли зама его, он и рассказал, где шеф. Улетел отдыхать с телкой, чтоб на него не подумали – несильная хитрость, – а за ним Кореец полетел, с Лехой Памятником, был у него такой, погонялу дали потому, что многих завалил, у Немца сейчас правая рука. Так что, короче, не стало коммерсанта.

А Вадюха перед Новым годом как раз вернулся, на праздники охрану отпустил на три дня, чтоб отдохнули. Новый год они с Ольгой вдвоем дома сидели, первого все в клубе гуляли, а второго у них с Ольгой годовщина была. И когда второго вечером из ресторана выходили, прямо перед ними «девятка» тормознула и с двух автоматов… Как еще Ольга цела осталась – непонятно. Там арка такая узкая и длинная от дверей кабака к переулку, эти два рожка выпустили, на стенах живого места не осталось – а ее даже рикошет не задел.

Это ему Хохол сообщил уже после того, как менты уехали, а до этого никто толком не знал ничего, Ольга только Корейцу рассказать успела. А остальные бродили в непонятке, какие-то слухи друг другу пересказывая, пока менты не отвалили. Они все Ольгу расспрашивали, Кореец им еще сказал, что не хера к ней лезть, не видят разве, что с ней. Зло сказал, а те в ответ бубнят, что надо, мол, ну он и бросил в воздух, что мусор и есть мусор. Менты окрысились, хорошо, он сам рядом оказался, вмешался, а то, не ровен час, Кореец бы в морду дал самому настырному мусорку, который все к Ольге лез. «Так я не понял, жена вы ему или не жена?» Неужели, бля, не видишь? Нет, лезет. А когда Генка сказал: «Да отвали ты, в натуре!» – понтанулся. Повезло ему, что он, Андрей, рядом оказался – он-то Корейца знал, видел, что тот готов кого угодно валить или долбить, только дай зацепку.

А когда мусора смотали, он сначала к Корейцу кинулся – что было-то, мол? – но тот сидел на корточках перед Ольгой, молча абсолютно. Ну и тогда к Хохлу – тот уже знал от Ольги, что Вадюха, вместо того чтобы падать или назад бежать в кабак – шанс был, можно было попробовать добежать, – ствол выхватил и пошел на этих. Одного завалил, одного ранил и еще колесо им пробил – и это при том, что ранен уже был, Ольга видела, как в него попали в самом начале. А он шел на них и стрелял, и из восьми выстрелов четыре в точку. Менты потом в переулке соседнем «девятку» нашли с пробитым колесом, трупом сзади с двумя дырками и кровью на водительском сиденье и с двумя «калашами».

А эти его уже последней очередью добили, Хохол сказал – всего пять попаданий. Но все хреновые – в грудь, в лицо, в щеку в смысле, и три в живот. Он, Андрей, еще подумал, какой красавец Вадюха – не побежал, не упал, не присел. А как в «Человеке со шрамом», который ему жутко нравился, – в полный рост и до конца.

У него даже дрожь по телу пробежала, передернулся весь, замер от внутреннего восторга, подумав, что Вадюха на вид такой интеллигентный, такой вежливый, а пришел момент… Чувствовался в нем стержень стальной, такой, что хрен согнешь, и даже время его не смягчило. Андрея рядом не было, когда Вадюха лично с кем-то разбирался, когда двух черных замочил на разборке, – он появился позже, когда Ланский уже руки в ход не пускал, уже не было нужды, потому что бригада боевиков была, готовая кому угодно голову свернуть.

Но как Вадюха разговаривает с тем, кто не прав, он слышал – спокойно, безэмоционально, равнодушно даже, с длинными паузами, наполненными тяжелой тишиной. Даже Кореец, девять лет парившийся, признавал, что и на него Вадюха мог словами страху нагнать. Но вот пришел момент, и бизнесмен чистенький и аккуратненький, на банкира похожий или на политика, не побежал, не спрятался – хотя уж наверное, жить хотелось – а пошел на пули, стреляя хладнокровно, зная, что конец, и его не боясь…

Потом врач вышел. Сказал, кровь нужна, много крови, какой-то группы, не осталась она в памяти, нечастой, в общем. Ольга очнулась тут же – встала, как автомат, подошла, сказала, что у нее такая. Тут Кореец ее опять отвел в сторону и усадил, а она ему твердила одно и то же, а он не верил. Потом рассказал, что Ольга и сама не знала, какая у нее группа – а выяснилось, позже уже, что та же. А тогда нашли из своих пару человек или троих даже. А еще через час где-то снова врач появился, к Корейцу подошел – хоть Хохол башлял, врачи все Корейца сразу за главного приняли, самый страшный он был на вид. Сказал, что Вадюха процентов на девяносто выживет – но инвалидом останется, что-то с кровью там, вроде потому что поел, уже переваривалось там все, они ж долго сидели. В общем, заражение или еще что, непонятно.

Пацаны вообще приуныли, а он смотрел, как Кореец к Ольге возвращается, к стулу на котором она сидела, и говорит с ней, слова хирурга передает, а она слушает молча. И все равно ни слезинки, ничего. Сильная оказалась – он ее зауважал тогда еще больше. Особенно когда она минут через пять ушла и быстро вернулась – уже без пятен красных на лице и руках. Вот выдержка – ей говорят, что муж инвалидом останется, а она себя в порядок привела и ждет дальше. Потом уже, после похорон, мудак какой-то ляпнул – вдова хоть бы поплакала, а то как бревно – так Генка ему чуть башку не снес.

Оттащил в сторону и ствол к черепу – ты слез хочешь, сука, посмотрим, как твоя жена плакать будет. Мудак этот, из хохловских, кстати, кто-то, белый стал как снег на кладбище, – Хохол за него заступился, еле уговорил, Генка бы его прям там оставил.

Он, когда сам услышал про слова врача, вниз пошел, на воздух. Там толпа пацанов, человек пятьдесят, с вопросами накинулись, сказал им, что вроде вылезет Вадюха, а сам к себе в машину залез, у него там пакетик с коксом был под ковриком. До этого пробовал всего один раз, а тут купил специально, чтобы с телкой нюхнуть, потому что слышал, что секс под кайфом вообще отпад. Но так у них и не дошло до того, чтобы нюхнуть, – и теперь нюхнул сам, и такой прилив ярости ощутил, что рванул обратно к Корейцу и в сторону отвел. И начал говорить, что сегодня же надо валить тех, кто это сделал, Генка знает наверняка кто, и не хера тут сидеть, дело надо делать, чтоб запомнили, падлы, чтобы умылись кровью. И Кореец кивал мрачно, не удивляясь припадку, и сказал только: «Погоди, брат, все сделаем».

А потом он вдруг иссяк. Говорил-говорил, злоба лилась и на пол брызгала, а тут стух враз – и снова ушел вниз, и вспоминал Вадюху, здорового, уверенного, так высоко поднявшегося, и не мог представить его похудевшим и постаревшим, в инвалидной коляске. Вспоминал, как тот поднял его, Андрея, и именно из-за него он стал тем, кем стал, – авторитетом, имеющим собственную бригаду и приличный кусок и будущее. Если б не Вадюха, нашел бы он себя? Сейчас, 31 января 1996-го, он ответил себе, что, конечно, нашел бы, – но тогда сказал, что нет. Что Вадюха сделал для него больше, чем мама с папой – они родили, а Вадюха путь показал и вел по нему за собой.

Он тогда поклялся себе, что Вадюху не оставит никогда – и не важно, что врачи пугают с этой инвалидностью. Он все бабки отдаст, свои личные, всех напряжет, достанет сколько надо, лимон, два. И все сделает, чтобы его на ноги поставить. Но даже если не получится, все равно будет рядом. Всегда.

Кокаин растворился полностью, и пришедший на смену подъему спад тоже кончился. «Вытащим, – так он подумал напоследок, вылезая из машины. – Бля буду, вытащим». И внизу и наверху такое же настроение царило, может, никто не улыбался, но все уже уверенные были, потому что хирург еще раз выходил, сказал, что вот-вот закончится все. А он сам решил из больницы ни на шаг – знал, что Кореец оставит охрану, и думал сказать ему, что он лично старшим останется. И пока Вадюха не выздоровеет, будет тут – и отлучится, только если Кореец выяснит, кто виноват, чтобы кончить падлу. Хохол уже звонил кому-то, кто с «кремлевкой» связан, договаривался о том, чтоб Вадюху туда перевезти, как только можно будет, и кричал в трубку, что любые бабки даст, но чтобы лучший специалист тут был в течение часа, самый лучший, и получит сколько попросит, бабки не проблема.

Он, Андрей, себя чувствительным никогда не считал – он же бандит, какие на х…й чувства. Но в ту ночь в Склифе чуть не опозорился – когда в очередной раз вышел хирург, но не пошел ни к кому, просто встал у двери операционной и, косясь на Ольгу, покачал головой, желтый весь, сгорбившийся, пустой какой-то. И он все понял сразу – и когда врач вдруг раздвоился, резко отвернулся к окну, рукавом пальто вытирая слезы. Не поворачиваясь, потому что вместо вытертых пришли новые, а за ними еще. Сжал кулаки, выдохнул сильно, по-каратистски, давя из себя воздух, напрягаясь и расслабляясь, а потом решительно повернулся.

Слава Богу, на него никто не смотрел – Ольга так же сидела, в шаге от нее стоял Кореец, Хохол говорил с врачом, не говорил даже, орал, а тот молчал просто, нечего было ему сказать. Потом выяснилось, что сердце у Вадюхи остановилось – лекаря считали, что все, вытащили на сто процентов, а сердце встало. Ольга права была, наверное, – не хотел он быть инвалидом, потому и ушел. Иначе как – спортсмен, здоровый мужик, молодой, тридцать пять всего, не пил, курил минимум, и то сигары, никогда на здоровье не жаловался, с чего бы встало сердце?

А Хохол орал, и Генка ему сказал – оставь его, Серега, он ни при чем. И обратно к Ольге повернулся. Каскадер к лифту пошел, Каратист с Моней стояли тупо, как по башке шарахнутые, остальные не запомнились. А он, видя все как в замедленной съемке, напрягался как мог – слезы близко были, с трудом удерживал. Плакал последний раз хер знает когда, в первом классе может, – а тут никак не мог сосредоточиться, собраться. И тогда быстро зашел в туалет, сыпанул остатки кокса в бумажку стодолларовую, прямо там размял, ее сплющив, так вот не по правилам. Но когда вышел, ни о каких слезах речь уже не шла.

Потом Кореец ему сказал, чтобы поручил своим пацанам «мерс» к дому отогнать, а сам на его джипе за ним ехал. Это еще где-то через час было, потому что Хохол все это время бегал, выяснял насчет морга и похорон, звонил кому-то, выдергивая из постелей, организовывал все, сука. Когда спустились вниз – Кореец рядом с ровно идущей Ольгой, все такой же спокойной, и он за ними, – братва вся там была, команды ждали. А Генка им сказал только – все, пацаны, нет Вадюхи – и прошел сквозь них, сел в Вадюхин «мерс» за руль, усадив рядом Ольгу, и, кинув Андрею ключи от своего «лэндкрузера», тронулся не спеша.

Они у Ольги часа три посидели – пока Генка не убедил ее, что спать пора. Она так и не заплакала и не спрашивала ничего. Только когда Кореец ей полный стакан вискаря налил, и себе, и Андрею, и поднял свой стакан, сказала: «Он бы инвалидом жить не стал». Просто сказала, ни к кому не обращаясь. А так сидели молча, курили Вадюхины сигары, задымив всю комнату, и вискарь пился, как вода. И Андрею казалось, что он кино смотрит, потому что все очень ярко было и в то же время нереально, потому что не могло такого быть, не должно было.

А потом она заснула. И они вышли из квартиры и спустились к джипу, за которым стояли две тачки с самыми близкими Генкиными людьми. И Кореец сказал им, чтоб сидели тут до утра, им самим отъехать надо, обратно в Склиф, и, уже когда «тойота» двинулась от дома, он его спросил: «Куда, Генах?» И Кореец улыбнулся жутко – так, что он протрезвел сразу. «Надо крови попить, брат, – только вдвоем, на всех не хватит, да и не все хотят», – так он сказал.

Андрей только позже понял, что той вспышкой ярости в больнице сильно расположил к себе Корейца – хотя начинал под ним, но последние годы под Хохлом работал, Вадюха распорядился, сказал, что у Андрея башка варит дай Бог, так что пусть делает бабки, а не отнимает. Андрей и сам к Хохлу больше тяготел, все-таки считал себя по уровню повыше быков и отморозков, что у Генки в бригаде были, – все сидевшие, половина в наколках, беспредельщики и в работе, и в отдыхе, зондеркоманда, как Ланский их называл. А тут получилось так, что после Вадюхи именно он стал для Генки самым близким – а Генка для него.

Часа четыре было, когда приехали в район Арбата, припарковавшись у какого-то дома. Он, Андрей, в прострации находился, не задаваясь вопросом, чего и кого ждут, – он все еще был в больнице, и, только когда в очередной раз зазвонил Генкин телефон, поинтересовался по окончании разговора, чего, собственно, ждем. Ему и в голову не приходило, что Кореец, внешне невозмутимый, всегда жутко осторожный и расчетливый, решил лично завалить того, кого подозревал, – собственноручно, приехав прямо к дому на своей машине, без сопровождения.

– Да Магу ждем, – спокойно ответил Кореец. – Знаешь его? Ну зверь, Мага? Ну не знаешь, так слышал. Авторитетный, в воры метит. Ну вот его и ждем – разговор есть. Он обычно к пяти приезжает из казино – тачки его нет, значит, подъедет вот-вот. Любит Мага поиграть – вот и поиграем.

И всунул в руку – настояв, чтобы Андрей не снимал перчаток, – ствол. Сказав, что на всякий случай. Он с водилой иногда, Мага, а тот вооружен.

Не получилось разговора. То есть начало было – когда мужик вылез из припарковавшегося сзади «линкольна» и двинул к подъезду, один почему-то, Кореец, кивнув Андрею, чтобы выходил, его окликнул. Сказал что-то вроде: «Ну ты и гуляешь, заждались уже, а тебе тут Вадюха Ланский просил кой-чего передать», – а дальше, выхватив черт знает откуда взявшийся помповик, шмальнул в упор. Может, сразу насмерть, а может, нет – того на стену кинуло, каша вместо лица, – но Андрей, разбуженный выстрелом, вернувшийся из больницы в реальность, остервенело всаживал пулю за пулей в развороченную помповиком рожу, пока Кореец не выбил у него из руки опустевший уже ствол и не потянул за собой…