Текст книги "Сладкая жизнь"

Автор книги: Анна Оранская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 29 страниц)

А когда все пошло без проблем, бывал там уже пореже – один хер его доля в Штатах оседала, а оттуда на Кайманы, в оффшорную зону, где банки понадежнее, хер кто чего узнает. Он сначала думал туда все бабки переправить, от всех дел, но потом решил, что ни к чему, пусть фирма чистая будет, чтоб вообще ни одной зацепки. У него еще на Кипре счет был, тот же оффшор, только поближе, – банк, который он контролировал, ему туда скидывал ежемесячно процент. А остальные лавэшки и тут нужны, работают они тут, а там лежат просто – так, на черный день.

Так что на всякий случай Михалычу звякнул – узнать, как там чего. А тот вдруг: «А, Виктор Петрович! Вы мне домой вечерком позвоните, времени нет сейчас». Он даже не просек, в чем дело, – решил, что, может, вправду такой замот у них, что у Михалыча крыша поехала. А тот уже трубку бросил. Ну набрал ему еще раз туда же – только пихать начал, ты че, мол, не узнаешь, а тот опять про свое. Рад, мол, слышать, Виктор Петрович, вы мне, пожалуйста, домой позвоните вечерком, занят сейчас. Странно это показалось – ну и вечером уже поздно позвонил, а Михалыч ему в том плане, что не телефонный разговор, встретиться бы срочно. Ну на утро и забил – чтоб ночью не выезжать.

Ну и встретились, короче, – от Михалыча и узнал, что в понедельник, как раз когда последний день у Таньки сидел, мусора в офис приезжали, целая толпа. Интересовались, что за контора, чем занимается и где главный. Ну Михалыч им и сказал – только вчера звонил, а так в отпуске он, а потом в командировку в Штаты собирался. Где сейчас, никто не знает, – бывает здесь редко, звонит сам, главный же, что хочет, то и делает. Но они все равно всех порасспрашивали – проверяли, видать, не врет ли Михалыч. А двое всю документацию взяли, засели в отдельной комнате и копались в ней.

Михалыч у них узнавать пытался, что случилось, в чем причина. А они мозги е…ут, мусора, – мол, сигнал поступил из налоговых органов, что фирма странная, вот заехали проверить. Хотя на хер такой толпой заезжать – непонятно, да налоговики и сами могли бы завалиться, если что, бумаги все изъять и привет. А тут полистали пару часов и ушли, ничего не взяв.

Как Михалыч сказал, их, похоже, главным образом партнеры интересовали российские – не было ли у вас конфликтов с какими-нибудь фирмами, нет ли должников, кто товар взял, а рассчитываться не хочет, и все такое. И контору какую-то ему назвали, и фамилию – Мирович. Ну он им – нет, с таким дел не имели, у нас все по бумагам проходит, такого не было. А потом оказалось, что мусорок один Ритке, секретарше, и ляпнул. Охмурить ее пытался, Ритка девка симпатичная, ну и болтал с ней. А Ритка у него давай выпытывать – да что же случилось такое, да главный наш, Андрей Юрьевич, такой человек солидный.

Ну а он ей – данные есть, что шеф ваш причастен к убийству какого-то Мировича. Застрелили его три дня назад, когда он домой возвращался, прямо у подъезда, а он вроде вашему Семенову денег должен был. Ну Ритка поохала, повозмущалась, быть, мол, такого не может. А когда мусора ушли – даже не сказали ничего, просто ушли, – Михалыч и начал его искать, а по всем телефонам пустота.

Когда Михалыч Андрею все это пересказывал и фамилию назвал, он даже не сразу сообразил, о ком речь, – он вообще в бизнес не вникал особо, хотя и знал, что, были бы проблемы с кем, ему бы с ходу сообщили. И только потом, уже попрощавшись с Михалычем – х…йню, мол, гонят мусора, там подставить меня пытался хер один, может, потому ищут, а так не волнуйся, и если появятся, говори, что я в отпуске за границей, а я позванивать буду – сообразил, кто такой Мирович. Герман, пидор конченый! И все понял, почувствовав себя куда херовей. Потому что в придачу ко всему только этого и не хватало.

Непрост оказался Славка Труба, ох непрост. Когда предлагал Корейца сдать, сам ведь про все его проблемы напомнил – про Германа в том числе, – сам заявил, что готов в любом деле помочь. А когда узнал, что Андрей готов сдать Генку, – после того телефонного разговора, когда Труба в Тюмени был, – послал людей Германа напрячь. Недаром во время следующего базара, уже накануне стрелки, бросил невзначай, чтобы Андрей позвонил знакомому своему, который с бородой – который после разговора со Славкиными людьми очень хочет что-то Андрею отдать. Приманку кинул – сечешь, что я все могу? Должен был тебе человек триста штук, и нечем ему было отдавать, даже РУОПу тебя сдал, – а теперь отдает, потому что я помог. Так что, мол, не передумай до завтрашней встречи и не шути – мы ж кореша.

И ведь отдал все Герман – как раз четырнадцатого утром, накануне стрелки, Голубь ему и позвонил. И подъехал, и тот отдал то, что занимал, клялся еще, что вот-вот вернет еще сотку, что по процентам набежала.

А потом все случилось с Трубой. И так как самого Андрея найти люди Трубы не смогли пока, Славка и дал отмашку, чтобы Германа валили. И сам небось информацию через людей и кинул мусорам – что причастен к этому Андрей Юрьевич Семенов. А че – самое реальное. Герман, когда деньги Голубю отдавал, клялся, что он про Андрея ни слова, что все случайно вышло. Насчет того, что случайно, пургу гнал, а вот что лично про него ничего не сказал, это похоже. У него, Андрея, тоже ведь завязки есть в мусарне – потом уже выяснил, что ловили кого-то неконкретного. Герман, правда, погонялу назвал – какой-то Леший, мол, бабки тянет, – но мало ли, может, еще кто с такой кликухой завелся или его намеренно подставлял, кося под него. Зато теперь ищут именно его – и поди отмажься.

Хитро – в падлу, конечно, через мусоров работать, но хитро. Значит, есть теперь у ментов информация – о том, что Герман должен был деньги Андрею Юрьевичу Семенову по кличке Леший. А скорее даже не должен был, а вымогал у него деньги господин Семенов. Герман ведь найти должен был где-то эти бабки, двести штук, значит, по знакомым ходил или что-то продавал. И кому-то, а скорее всего нескольким людям, чтобы разжалобить, мог ляпнуть, что бандиты наехали круто, требуют бабки, попал крепко, а не отдашь – кончат. Про долг он вряд ли кому сказал – никто бы ему тогда бабок не дал, сам попал, сам крутись, – а вот про рэкет точно. Мог еще наплести, что семью убить обещают или чего-нибудь в этом роде, – кто знает, как его Славкины люди напрягали.

А значит, теперь эти знакомые, которые ему помогли и знают уже, что денег не вернуть, дадут показания. И выйдет, что хотя господин Семенов получил с коммерсанта приличную сумму, все же решил его убить – то ли бабок мало показалось, то ли отплатил за то, что коммерсант месяц назад обратился в РУОП.

В общем, он прих…ел слегка – и он, и Пашка, которому все рассказал. Правда, решаемый был вопрос – были люди и на Петровке, и в прокуратуре, кому платил регулярно за помощь. На завтра запланировал встречу – и готов был проплатить прилично, чтоб выведали все и потом дело закрыли или в другую сторону следствие подтолкнули. И с адвокатом следовало перетереть на всякий случай. Но один х…й время надо, чтоб все решить, а пока…

И тут еще Кореец обо всем узнал – хер поймешь откуда. И сейчас опять начнет свое – сматывай, да поскорее. Он на следующий день, после того как от пьянки отошел, ему позвонил – на номер, который Генка Голубю оставлял, – и, чтоб не слушать, что Кореец скажет, сразу заявил, что встретиться хочет, дело есть. И пропустил мимо ушей фразу, что дела его кончились, – повторяя свое. Услышав наконец, чтобы приезжал в Строгино и встал у автосервиса, перед выездом на окружную, и из тачки не вылезал. Место глухое, потому чуть не шмальнул, когда какая-то рожа сбоку к «паджеро» подошла – сразу видно, что из братвы, – только потому, что тот один был, не шмальнул, хотя в тачке, от которой этот пришел, сидел кто-то еще. И сжимал ствол, приспуская стекло, когда этот буркнул: «Леший? За мной езжай – ждет Кореец».

И расслабился, только когда его привели в эту квартиру – с такими предосторожностями, словно в бункер Гитлера, который он видел, когда в Германии был. На горе, высоко жутко, «Орлиное гнездо», что ли, – вот туда хер проберешься, и сюда так же. У подъезда тачка с людьми, в квартире несколько человек, и открывают дверь минут через пять, все высматривают да прислушиваются – а когда открывают, толпа в коридоре, причем грамотно так, все за углами прячутся.

Ладно, хоть встретились. Ждал, что Кореец злобиться будет – косяк запорол, пацана положил, и сам приговоренный теперь, а надо было по-умному, – но тот ничего. Не пихал даже и о случившемся не напоминал. Почувствовал, видно, что ему херово, – и вник. Кому скажи года три назад, что Кореец может в чужую ситуацию вникнуть, понимание проявить, засмеяли бы. А он вник. Сказал только, что план изначально был херовый – потому что никогда бы Славка не приехал на одной тачке, без людей и потому что нельзя было привлекать пацанов, у которых понтов больше, чем умения, которых засекают раньше, чем они чего-то сделать успевают.

А так – так он, кажется, оценил даже Андреев шаг, оценил, что он за него хотел это сделать, и, кажется, не догадывался о том, что и свой интерес у него был. Только вот повторял периодически насчет того, что дела его кончились и надо отсюда мотать. И когда услышал, что ладно, уеду, мол, только дела решу да выясню все насчет нефтяников этих, озадачил же давно человека, – покивал, предложив охрану дать. И когда Андрей отказался – свои, мол, есть, четверо, а больше ни к чему, потому что, если решат завалить, так один хер завалят, – самоубийцей его назвал.

Он так и не знал, чем занимался все это время Кореец. Понял только, что тогда из Переделкино он набрал коммерсантам каким-то, которых, видать, зацепил крепко в свое время, – они его оттуда и забрали и хату ему эту нашли в момент. А уже потом Генка домой себе отзвонил, в Сибирь, – видать, был с ними периодически на связи, даже когда в Штатах жил, – ну и прилетел народ. Леха Синяк – в натуре синий, в наколках весь, с Корейцем сидел, видать, чем-то помог ему Генка на зоне, потому что Синяк на Корейца смотрел, как солдат на генерала, – с бригадой. Кто-то с Генкой на этой хате жил – три комнаты, толпа поместится, – кто-то в гостинице какой-то, Кореец даже точно не сказал, сколько их всего. И что собирается делать, тоже не говорил – ты, мол, Андрюха выясни все, раз такой упрямый, и сваливай – и явно не хотел в дело брать.

И только головой качал, когда Андрей сюда наведывался – четвертый день уже в город выезжал, вот, считай, четвертый раз здесь был, – но, видать, на самом деле важны ему были координаты тех, кто Яшку заказал, потому что ждал, пока Андрей узнает. А вот теперь, когда узнал наконец – когда он, Андрей, поверил, что вернул себе доверие Корейца, показал, что кое-что может, – теперь выясняется эта херня с Германом, которую пытался скрыть, но о которой Генка узнал как-то.

– И что решил? – повторил Кореец, глядя на него неодобрительно.

– А что решать? Адвокат работает. Люди есть у мусоров, тоже работают – выкручусь как-нибудь…

– Думаешь? – В голосе Корейца был скептицизм. – Труба мог столько бабок дать, сколько ты не дашь, – за то, чтоб приняли тебя. Сам должен понимать – как примут, там тебя и кончат. Если Труба раньше не найдет.

– Да выкручусь, – улыбнулся с прежней уверенностью, той самой, которая была у него до злополучной стрелки, которая восстановилась еле-еле потом. Которая зависла сейчас – поднявшись вверх после того, как добыл такую информацию, и готовая вот-вот рухнуть, если Кореец скажет ему, что не нуждается в его участии.

– Так короче – че надумал, самоубийца? Я те говорю – мотай в Питер, оттуда улетай. И выясни через мусора своего, в розыске ты или нет, – а то в аэропорту ласты и загнут. Если нет – заказывай билет, к самолету я тебя отвезу. Прям завтра и отвезу…

Кореец прав был – сейчас он это четко понимал. Равно как и понимал, что рискованно мотаться по городу – ладно, к Сергеичу, важное дело, но вот сидеть сегодня днем в кабаке, где его могли случайно увидеть, а позже отдолбить пидора этого, рискуя попасть к мусорам, в натуре стремно. И Генка прав – удайся стрелка, завали он Трубу, смотал бы сейчас без разговоров. Тем более что пару дней назад звонил в Лондон, близкий там один осел бизнесмен, Вадюхин еще близкий, с которым он, Андрей, работал, пока тот в Москве жил, и сейчас работал, через фирму одну. Так тот расцвел прям – приезжай, конечно, никому ни слова, все организую, счет тут у тебя есть.

Так что он Алле не случайно про Лондон сказал – да и не надо думать, куда сматывать, место есть. Но вот мешало что-то, мысль какая-то. То ли о том, что если он хочет стать тем, кем хотел – таким, как Вадюха, – то надо остаться. То ли о чем еще.

– Че надумал? – среагировал на Корейцев вопрос через какое-то время, судорожно решая, что ответить. Какую вескую причину привести, чтобы тот отстал от него с отъездом и рассказал наконец о планах. – Да куда ехать, проблем-то тут. И старых, и новые еще. С Вороной говорил сегодня утром – помнишь Леху Воронина, Вадюха его еще взял в команду, он у тебя был, а потом у меня? Ну банкира одного завалил за телку, ну за актрису, помнишь? Он сидел еще – ты здесь был, а может, уже уехал. Приняли его, кто-то стукнул, что он к убийству банкира причастен. Мы там башляли кого надо – через год отпустили. Ну я его в банк всунул – не то ведь так всех банкиров перестреляет, а работать-то кому? Да не, шучу, он с головой пацан, не отморозок – ну помнишь? Вот он в нашем банке и работает – куда ты меня в правление впихнул – замом президента.

– Ну и че?

– Ну и то. У Вадюхи на поминках Каскадер ко мне подсел – мол, банкир твой перед Вовкой виноват, перед Каратистом, ты его воспитай, а то, мол, проблемы будут. Ну там у них фирма какая-то с банком чего-то не поделила – а они за нее встали. Я ж тебе не сказал – ну забыл просто, – с Каратистом-то проблемы были. Каскадер пацан ничего, просто ушел под Вовку и поднялся с ним – а Вовка сам-то скурвился. Учитель явно на нем – из-за рынка, который они при Вадюхе вместе доили. Ну а тут звоню Вороне – сегодня как раз, – а он мне и говорит, что Каратист наезжает откровенно, банкира напрягает, тот меня ищет уже который день. Я так понимаю, что это тоже от Трубы подарок – он мне намекал тогда, что с Германом может помочь и с корешами бывшими проблемы решить. Знал, что у нас напряг. Ну вот с Германом помог – а теперь, видать, Каратисту шепнул сам или через людей, что со мной все, можно все, что мое, себе брать. Ну Ворона и спрашивает, че делать – он-то от дел отошел, его пасли плотно, после того как отпустили. Пацаны у него есть, конечно, и завязки есть, он там сидел с нормальными людьми. Но банк-то наш, и Ворона наш – вот он и ко мне…

Он только сейчас спохватился, что не надо этого было говорить – что озлобит Корейца окончательно, напомнив ему, что в его отсутствие, пока тут рулил, куча народу отпала от бывшей Вадюхиной, Генкиной потом команды. То есть Генка знал в общих чертах – долго от него скрывал, а когда прилетели вместе из Штатов, в ноябре, пришлось рассказать. Но напоминать ему об этом сейчас, тем более с такой конкретикой, было неумно.

Кореец сидел напротив, глядя сквозь него черными раскосыми глазами – такими равнодушными, словно ему до фонаря было то, о чем говорит Андрей. Потом встал, пошел к окну – высокий, мощный, во всем черном, от Версаче, естественно, ничего другого не признавал. Постоял задумчиво, глядя в окно, повернулся наконец обратно к Андрею.

– Ну так че решил, Андрюха? Обложили тебя в натуре – Труба, мусора, и Каратист теперь куски от тебя отгрызает, как от покойника. Ладно, перетру с ним, за банк не бойся. А сам выводы делай – короче, бери билет, в натуре говорю…

– Так че вывод, я сделал уже, – произнес настороженно, радуясь спокойной Генкиной реакции, но не зная, спокоен ли тот на самом деле. – Я б смотал, Генах, только не люблю я твои уговоры. В позапрошлом году меня отослал, а сам полтинник лимонов срубил без меня. И сейчас отсылаешь – точно хлопнуть решил, мое место на Ваганьково занять. Но тут уж, братан, извини – оно мне самому нравится…

И сказал себе, что красавец, увидев ухмылку на лице Корейца…

«…потому что такой женщине, как ты, хочется дать как можно больше…»

Она покачала головой, вспоминая его слова. Он бы дал – позволь она, он бы многое ей дал. Но вот ему хочется ей что-то дать, а собственному мужу…

– Мать, ну ты в самом деле сама не понимаешь, что говоришь! Ну какую иномарку – да и кому она нужна, иномарка? Ты ж в машинах не понимаешь – лучше «шестерки» быть ничего не может. Вот «шестерку» и возьмем…

Он все рассуждал по поводу того, что она не права, что не понимает, откуда у нее такие мысли, – а она сидела, не слушая его, думая о том, что ведь она и не просит ни о чем. Она сама предлагает дать ему денег, заработанных на этой фирме и на учениках. И вот такая реакция.

Она, честно говоря, испугалась, когда он начал этот разговор. Потому что ни с того ни с сего вдруг, без повода зашел к ней и серьезно так: «Слушай, мать, надо поговорить». И она испугалась. Решив, что он знает – как-то откуда-то знает – и… Нет, она, конечно, догадывалась, что он не может знать обо всем, – даже как-то сказала себе со смехом, что так научилась врать, словно много лет изменяет мужу. По крайней мере матери после старого Нового года такую историю рассказала о том, как отмечала с Ольгой, что сама поверила, что именно так все и было.

И скажи ей вдруг Сергей, что какой-то его знакомый, знающий ее в лицо, видел ее в ресторане, или в клубе, или в казино, у нее был готов ответ, давно готов. Но он ничего не говорил – и столько времени уже прошло, восьмое февраля уже было сегодня, значит, почти месяц. И вдруг – надо поговорить. И очень серьезно это сказал. И с учетом того, что он давно с ней вообще ни о чем не разговаривал серьезно – если и говорил, то о своих делах, – было чего испугаться. А тут…

– Слушай, мать, надо бы нам машину новую. Нашей-то уже семь лет, что ни день, то чего-нибудь из строя выходит. А тут мужик у меня на работе сам предложил купить, три тысячи дает – ну я и подумал. Может, займем у кого, а там откладывать буду со своей зарплаты, и ученики у тебя. Потянем, как думаешь?

– Конечно, потянем. – Она так обрадовалась, что речь не о том, о чем она думала, что даже ответила не сразу. Вдруг вспомнив заодно, что не говорила ему, что проводит занятия на фирме – сто долларов за занятие, три раза в неделю, она уже за неполный месяц умудрилась семьсот долларов отложить, да еще двести потратить на платье, белье и чулки. И за два месяца, что предстояло еще с ними заниматься – до середины апреля, такой был договор, – еще почти три тысячи выходило. И с учеников восемьсот в месяц, а на еду ее зарплаты должно хватить. Сергеевой зарплаты она не видела никогда – он ее на машину тратил и вечно ерунды какой-то накупал, видеокассет, для компьютера чего-то, для дачи. Она даже сказала как-то в шутку, что такое ощущение, будто ему деньги карман жгут – вот и покупает все подряд. Так он обиделся – хотя правда ведь.

– Конечно, потянем, – повторила обрадованно, в самом деле радуясь тому, что они сменят наконец эту развалюху. Она тут как-то задумалась, что даже садиться в нее неохота – после того как поездила немного на совсем другой машине. – Только знаешь, давай иномарку купим. Ну не новую, конечно, подержанную – мне говорили, что тысяч за шесть можно нормальную иномарку купить, и она даже старая будет лучше новых «Жигулей». Три тысячи за нашу получаешь – три с меня…

Вот тут и началось. Про преимущества «Жигулей», про то, что она ничего не понимает в машинах – а он не понимает, откуда у нее такие мысли. И обидно стало – и она не сразу догадалась, что обидно ей потому, что она заглянула уже в ту, другую жизнь, в «Дольче вита». И догадалась, когда вспомнила его слова – насчет того, что для такой женщины, как она…

– Мать, ну что ты в самом деле! Я солидный человек – мне обычная машина нужна, простая, надежная. Я же не мальчишка – на иномарке разъезжать и всем хвалиться, смотрите, мол, чего купил…

– А вот Сазонов твой на иномарке, между прочим, – заметила колко. – Зам твой, кстати, – и ничего, разъезжает. На твой день рождения на ней приехал – я же видела…

– Это его дела! – Сергей разозлился, кажется, – может, потому, что раньше она всегда и во всем с ним соглашалась, если требовалось ее мнение. Но она сказала себе, что пусть злится – пусть не считает, что снизошел до нее своей беседой. Пусть знает, что у нее есть своя точка зрения. Тем более ему нужна эта машина – как будто она умеет водить или куда-то особенно на ней ездит. – У него, чтоб ты знала, жена в банке работает – а там зарплаты такие…

– Так он ее туда и пристроил, Сазонов твой, – парировала возмущенно, вспоминая его жену. Он сам такой приятный был, подчеркнуто вежливый, а она – ну просто крыса, злобная притом. И разряженная – словно не в гости приехала к начальнику мужа, а на светский прием. Шуба норковая, по кольцу на каждом пальце, и вид такой, словно все остальные плебеи. «Аллочка, вы не были в Испании? Обязательно съездите – мы там второе лето подряд отдыхаем, вполне неплохо. Публика, конечно, сами понимаете – новые русские всякие, но нас там все за иностранцев принимали». – Ты же сам говорил, что это он ее туда пристроил. Ну так что же ты не воспользовался – я бы тоже не отказалась в банк перейти. Им, наверное, люди с языком нужны – ну а не нужны, так придумали бы должность. Ты-то для них поценнее, чем он, ты же начальник в конце концов. А то зам твой раскатывает по Испаниям, иномарку купил, жену одел с головы до ног, а ты…

Она видела, как он меняется в лице, выслушивая ее монолог, но остановиться не могла. Они так редко ругались – он все-таки миролюбивый был, ну мог нашуметь, если куда-то засунули вдруг понадобившуюся ему вещь, или если у него внезапно просыпался аппетит, а ничего не было готово, или если ему казалось, что в квартире бардак, а ему так всегда казалось, когда был не в духе, – но и отходил быстро. Закрывался у себя, а потом к разговору уже не возвращался.

И она иногда срывалась – не кричала, разумеется, но говорила ему, что надо побольше внимания уделять семье, ребенок растет, между прочим, а он с ним вообще не занимается, что-нибудь в таком духе, – но тоже редко, все-таки умела себя контролировать. А тут явно переборщила – но не собиралась брать свои слова обратно, даже если бы у нее была такая возможность. Потому что это было принципиально.

– Мать, ты что говоришь? Мне какая разница, кто что кому купил, кто где раскатывает? Я родине служу – и не за деньги. Платят столько, сколько считают нужным, – что можем себе позволить, то и позволяем. Не бедствуем, кстати…

– Естественно – благодаря моим ученикам…

– Ну все, хватит, я больше таких разговоров слышать не хочу. Да, может, кто-то крутится из наших, подрабатывает – лично я так делать не буду. «Честь имею» – помнишь у Пикуля роман? Вот и я ее имею – честным был, честным буду. Кто бы там на чем ни ездил, кто бы куда жен ни устраивал. А ты меня удивляешь – что-то я от тебя такого не слышал раньше…

– Так раньше и жизнь была другая, – бросила, не успокаиваясь. – А сейчас, сейчас честность – привилегия бедных!

Да, именно так Андрей ей и сказал накануне – и добавил еще, что лучше сам будет нечестным. И еще добавил, что все хотят хорошо жить и нет ничего такого в том, что все пытаются зарабатывать. И еще добавил, что будь он принципиальным, но будь у него такая женщина, как она, он плюнул бы на принципиальность и брал бы у тех, кто дает, и напрягал бы тех, кто не хочет давать, – потому что такой женщине хочется дать как можно больше…

– Ну, мать, я тебя не узнаю…

Он вышел, махнув рукой, – оставив ее сидеть одну на кухне, внезапно жутко уставшую, опустошенную, с тяжелой головой. Словно пыталась пробиться сквозь стену и только зря стукалась о нее, потому что невозможно ее пробить, потому что она всегда будет такой же, как была, эта стена.

Хорошо хоть, не сказала ему, что часть заработанного – тысячу долларов, может, чуть больше – хочет оставить себе на отпуск. Как раз перед тем, как сказать насчет иномарки, чуть не заявила гордо, что, конечно, денег она добавит – только вот оставит себе на лето, хоть в какую-нибудь Турцию со Светкой съездить, а лучше в Испанию. Она смотрела цены, в тысячу можно уложиться вполне, а там экономить на всем, как-нибудь долларов на двести прожить две недели – ей же не надо там ничего, никаких вещей, может, максимум пару сувениров на память, ей же поехать главное.

Скажи она ему это, он бы еще раньше возмутился – начал бы убеждать, что не нужна ей никакая заграница, есть же дача, там так здорово. И обиделся бы, скажи она ему, что для нее это не отдых.

Он не возвращался – сидит сейчас у себя, злится на нее, а может, уже и забыл об их ссоре, работает себе на компьютере или телевизор смотрит. Но скорее все же злится – все всегда было по его, и вдруг она свое мнение высказывает и еще спорит с ним. И наверное, думает сейчас, что она вдруг возомнила о себе невесть что – хотя должна гордиться мужем, достигшим таких высот, имеющим такое положение в обществе.

Так она и гордилась – всегда гордилась. Всегда слушала его рассказы о том, кого он знает, куда его приглашают, как с ним хотят всякие известные люди познакомиться. Гордилась и себя считала принадлежащей к элите – но вот задумалась, что гордиться нечем, собственно. И не потому, что у них нет «мерседеса» или они не ходят по ночным клубам – это не важно в конце концов, – но потому, что они и в самом деле не имеют ничего. И не будь у нее учеников, вообще бы жили кое-как. В то время как скажи кому, что муж генерал, сразу подумают, как Андрей, – про счет в банке, хорошую машину, ежегодный отдых за границей всей семьей. Андрей, кажется, даже не поверил, когда она рассказала правду.

Зато они честные – в то время как все кругом воруют или по крайней мере пытаются заработать. Она не разбиралась особо в политике, но муж периодически ударялся в пространные беседы о том, что там творится. О том, как разворовали всю страну и имеют наглость ею руководить. Но ведь руководят – и ничего. И от милиции этой действительно никакого толку, он тоже прав, Андрей, – и муж говорил, что там взяточников куча, и она сама слышала где-то, что они вытворяют. Да и в ФСБ наверняка таких полно – таких, кто использует свое служебное положение. Жену в банк устроить – это как назвать? И ничего – служат родине, как Сергей, а зарабатывают так, как ему не снилось.

Или уходят – он сам говорил, что много народу ушло во всякие коммерческие структуры на гигантские зарплаты. А стоило как-то завести с ним разговор, что, может, и он бы ушел, так он на нее как на дуру посмотрел. Ты, мол, не понимаешь ничего – эти банки поживут пару лет и развалятся, начальство наворует сколько можно и убежит, и куда денутся те, кто там работал? А я вот всегда при деле.

При деле, это точно, – за шестьсот долларов в месяц. Да и не в деньгах дело – просто ведь не может не видеть, как живут вокруг люди, а все твердит про честность. Ну просто упертый, прости Господи, – умный ведь человек, а говорит так, будто моральный кодекс строителя коммунизма повторяет, заученный наизусть. Она ведь не просит его воровать – да вообще ничего не просит. Разве что попробовать дачу получить, чтобы было где жить летом. А так даже сама деньги предлагает – лишь бы купил нормальную машину, лишь бы не трястись на дачу в этой вечно ломающейся обшарпанной таратайке.

Но нет, зачем ему! Для него даже галстук от Версаче, купленный за огромную сумму, – дурацкая тряпка. Зато те галстуки, которые он носит, купленные в универмаге когда-то за копейки, – они в самый раз. А вот нормальный человек, знающий, что к чему, – он этот галстук оценил. Не просто оценил – надел сразу, сняв свой. И когда в последний раз они встречались, он снова в нем был.

Сейчас, увидев даже крошечный кусочек другого мира, она трезво могла оценить, что в своем мире живет довольно убого. Она тут посмотрела на Светкины сапоги, так ужаснулась – ребенок в гимназию ходит в конце концов, надо поприличнее одевать. Купила новые – недорогие, но приличные, а к весне запланировала куртку ей купить и джинсы с кроссовками. А то ходит как нищенка. Зато папа честный.

Да и Сергеевы костюмы, когда-то казавшиеся даже модными, сейчас производили впечатление дешевых и невзрачных. Нет, конечно, речь не о том, чтобы одеваться, как Андрей, – она ведь сама купила себе новое платье не за бешеные деньги, но красивое. А скажи она Сергею, что имеет смысл купить новый костюм – он все-таки общается с разными людьми, – так он обидится.

Господи, какая же она дура! Могла бы тогда, в Новый год, согласиться на предложение Андрея и поехать с ним куда-нибудь, вместо того чтобы стоять полдня у плиты, зная, что муж посидит за столом час и уйдет к себе. Могла бы по Лондону сейчас гулять, между прочим, – запросто! А она все твердит себе и окружающим про семью – имея в виду мужа, естественно, потому что ту же Светку всегда можно пристроить. «У меня семья», «Я замужем», «Я никогда не изменяю мужу» – в таком роде.

Ольга хмыкала всегда, словно хотела сказать – нашла чем гордиться. И права была, потому что, раз он ее не ценит, ее собственный муж, так надо самой себя ценить. И тех, кто ценит ее. Дай она понять Андрею во время последней встречи, что ей понравилось то, что между ними было, просто вспомнить ту ночь как бы случайно, – он бы наверняка понял, что она не требует от него держать слово. И пригласил бы ее куда-нибудь, а не пропал бы опять на неделю с лишним.

А она – она же верная жена. Она его оттолкнула просто, только и всего. А потом удивлялась, почему он, сидя с ней в последний раз в ресторане, вдруг впервые сам сказал, что ему пора. Потому что понял, что она была серьезной тогда – про то, что все кончено, – и достаточно воспитан, чтобы сдержать слово. Да он сам рассмеялся, когда спросил, нравится ли ей заниматься сексом в машине, – он шутил, пытаясь развеять как-то ту напряженность, что повисла в джипе.

Но ведь понятно, что в каждой шутке есть доля правды. И ответь она, что предпочитает делать это в постели, – а если бы добавила, что иногда и в кресле, потому что в ту ночь это было именно в кресле сначала, – он бы точно сделал ей нескромное предложение. Ей это не нужно было, ну конечно, не нужно – но она бы убедилась заново, что он неравнодушен к ней, что она привлекательна, и сексуальна, и молода, а если верить ему, то даже красива.

А она – она терзалась еще, что изменила мужу. Который сам толкнул ее на эту измену – своим равнодушием, невнимательностью. Который в отличие от чужих мужчин даже не хочет от нее ничего – потому что для него важнее всего его работа. Да он, кажется, уже и женщину в ней не видит – и не прояви она инициативу в конце декабря, после очень-очень долгого перерыва, так бы и не было ничего. Вот прошло же полтора месяца с той ночи – и так ничего и не происходит. Но она, дура, терзалась – и когда он приехал из командировки, такую встречу ему устроила! Чувствовала вину за старый Новый год – такой стол накрыла, такой внимательной была, раз двадцать сказала, что скучала, искренне притом. А он поел чуть-чуть молча – и спать.