Текст книги "Сладкая жизнь"

Автор книги: Анна Оранская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 29 страниц)

– Ну и нормалек. Она с тобой тут долго будет, – подхватил Андрей. – Че ей, полтинник баксов в день – для медсестры до хера и больше. Человек мой, ну у которого клиника своя, который мне ее дал, сам сказал, что полтинник в день – класс. Она за эти три недели тут заколотит больше, чем за три месяца, а заодно и потрахается вволю. Ей такой больной – одна радость…

– Да кончай, – отмахнулся Кореец. – Я ж так, прикалываюсь. Я ж тебе сказал – у меня своя в Штатах, хватит что попало иметь. Ты к делу, Андрюх, к делу…

– Ну а че к делу? Сижу в подъезде, там окна такие между пролетами, все внизу видно. Выглядываю аккуратно, вижу, эти вдоль дома бегают – неконкретно так. Смотрю, людей тормозят, которые мимо ходят, – видно, спрашивают, не видели ли. А я там торчу и прикидываю, что они побегают по округе и допрут, что не мог я никуда смыться, не успел бы. И начнут дом обшаривать – каждый подъезд. Звоню адвокату по мобильному – никого. Как всегда – когда нужен, так его нет. Пацанам звонить без толку – че, просить их приехать и по ментам начать шмалять? Жалко подставлять-то.

У меня с собой бабки были, трешка примерно, – думаю, может, вынут и отпустят? А потом смотрю, вроде больно много их там, тут трешкой не обойдешься. Тем более они, видать, решили, что, раз с Германа триста штук трясут, у него бабок лом, им всем хватит. Я посмеялся еще – думаю, ведь просекут через пару дней, что он пустой, они ж башку ему оторвут, пидору.

А у меня еще ствол с собой – с разрешением, все дела, ты ж знаешь. А потом прикинул, что, может, они решили валить, если дернусь, – сначала шмальнут, потом будут разбираться. Я, короче, ствол за мусоропровод засунул, двумя этажами выше, и обратно на шестой. Бляди эти все бегают внизу – чую, кранты. Думал по квартирам пройтись – помогите, мол, люди добрые – а потом решил, что один хер не пустят. Да и че говорить – пустите воды попить, не то так жрать хочется, что переночевать негде?

Кореец понимающе прикрыл глаза, и он замолчал, решив, что устал Генка, надо отдохнуть ему дать. И отвернулся, глядя в окно, а когда повернул голову через какое-то время, увидел, что тот выжидательно смотрит на него.

– Решил – кранты?

– Ну. Была мысль, что эти побегают под окнами и отвалят, – а вроде я минут двадцать уже в подъезде, а они все здесь кучкуются. И тут лифт снизу пошел. Я стремался долго у окна стоять – хер их знает, засекут еще – и не видел, кто вошел в подъезд-то. Стою между этажами, чтобы рвануть туда или туда, смотря где встанет. И точно – на шестом и встает. Женщина с дочкой – приятная такая, все дела. Ну, думаю, или она спасет, или менты примут. А я при костюме, при галстуке, пальто белое, рожу сделал посолидней – вспомнил, как интеллигентом был, три года ж в институте проучился. Она меня заметила, а я к ней спускаюсь и вежливо так – извините, мол. Вижу, она застремалась, дочку в угол запихнула, сама на меня косится и ключ в дверь…

Он задумался вдруг, не замечая, что взгляд Корейца, внимательно посмотревшего на него при слове «женщина» – не «баба», не «телка», а именно «женщина», – стал еще внимательнее. Задумался о том, что белая мебель в комнате и синяя лампа выглядят как-то по-больничному, и свет такой мертвенный на всем лежит, затягивая синей пленкой. О том, что делает Кореец, когда лежит тут один – непробиваемый, непроницаемый, как всегда, непонятно о чем размышляющий, – когда смотрит в окно, разграфляющее небо. О том, что он странно смотрится на глаженой белой простыне – сам белый становится, а золото на мощных руках поблескивает тускло и погребально. Только вот глаза те же – залитый в узкие щелки черный чугун.

– Ну и чего, Андрюха?

– Ну чего – пустила. Я и так, и так, снизу менты уже идут, сверху вроде тоже голоса слышны. А я ей все рассказываю – видите, мол, я нормальный человек по жизни, а эти сами знаете кто, а я не бесплатно, заплачу. Думал ей намекнуть, что не пустишь, мол, друганы мои на тебя обидятся, а у тебя ж ребенок, – и чего-то не стал. Рот уже открыл – а не стал. А тут она и впустила…

Вот такие дела, – продолжил, помолчав задумчиво. – Три часа у нее просидел, с телефона не слезал. Отзвонил кому надо, чтобы с мусорами решали, адвоката выцепил, чтоб готов был. А через три часа пацаны подъехали, покатались поблизости, а потом джип подогнали задом к подъезду, вплотную, – а я из двери прям в багажник, постелили мне там, чтоб почище. Обошлось, короче. Пацанов, которых приняли, отпустить должны к вечеру, завтра утром максимум. Говорят, час пролежали на снегу, эти их еще ногами пинали, они ж смелые, твари, когда их толпа. Тачку мусора забрали, точно поуродуют ее, падлы. Да и хер с ней, не моя ж, на время взял, все равно новую собирался брать. «Бээмвуха» один хер не новая – да и не люблю я их, я ж по «мерсам» больше. Вот закончится все – пятисотый возьму…

– А че с коммерсантом делать думаешь? – Голос Корейца звучал скучно, промежду прочим как бы спросил.

– Че с ним, крысой, делать? Валить пидора надо, че еще! Прикинь – меня бы приняли?

– Ну че ты гонишь, Андрюха! – тихо, но внушительно произнес Кореец. – Да с ним че случись, тебя ж примут. Тебе охрану ему нанять надо, тех же мусоров – есть завязки? Найми ему охрану, сам плати, месяц-два. Не меньше. А то эти, кто тебя принимать приезжал, просекут, что он пустой, и грохнут – а на тебя стрелку переведут. Понял? Да, так че с бабой этой, которая тебя впустила?

– А че с ней? Ничего. Посидел и ушел, – быстро ответил Андрей, явно комкая разговор, не замечая остановившихся на нем равнодушных глаз Корейца, в которых давно знающий его человек мог бы увидеть заинтересованность. – Да ладно, че о ней – больше не о чем, что ли?

– Доброе утро, Алла…

Сказано было тихо, но так неожиданно, что она вздрогнула, отшатываясь от машины, мимо которой проходила, из которой и донеслись слова.

– Извините, что напугал, – я не хотел…

Господи, опять этот тип! Она узнала его сразу, с первого взгляда, через секунду после того, как повернула голову к машине. Глупо было так себя вести, так пугаться, и она разозлилась на себя, а потом на него. Чего ему надо опять, на каком основании он караулит ее в полдесятого утра у подъезда? А если бы Сергей был дома и увидел это из окна? А что, вполне возможный вариант – он изредка остается дома или едет на работу попозже.

Правда, она прекрасно знала, что он никогда не смотрит в окно, когда она выходит, – он слишком занят, вечно думает о чем-то, вечно у него какие-то звонки, дела разные, – но сейчас почему-то решила, что он мог бы ни с того ни с сего изменить своей привычке и посмотреть на выходящую из подъезда жену. И что бы он подумал, интересно? Так что оставалось только радоваться, что сегодня он уехал как всегда, в восемь, захватив с собой Светку, чтобы закинуть ее по пути в школу.

– А, опять вы? Вам что, снова необходима моя помощь? – спросила язвительно, пряча испуг и последовавшую за ним злость, распаляясь от его кивка, которым он ответил на предложение о помощи. – А где же ваш почетный эскорт в масках – вот-вот появится? Я понимаю, что вам, наверное, у меня понравилось, но всему есть предел. К тому же я не в состоянии посвятить свою жизнь вашему спасению. У меня есть работа, ребенок и муж, так что, может, вам выбрать кого-нибудь другого, кто мог бы постоянно сидеть дома и прятать вас от милиции?

Она произнесла такой гневный монолог, а он улыбался. Сидел, опустив стекло, в большой черной машине, наверное, очень дорогой, и улыбался. И в улыбке не было обиды, и похоже было, что ему на самом деле весело – в отличие от нее. Она тут распиналась как дура – причем говорила так подчеркнуто вежливо, как обычно со студентами, с которыми привыкла держать дистанцию, выражаясь официально и порой даже, может, выспренно, – а он нагло улыбался.

– Кстати, а что вы вообще тут делаете?

– Дышу воздухом. Тихо тут у вас, воздух чистый, машины не ездят – вот приехал подзарядиться кислородом, врачи советуют.

Смотри какой остроумный! Ей захотелось сказать ему что-то такое – что-то такое едкое, что стерло бы улыбку с его лица. Которое кто-то, наверное, назвал бы интересным – Ольге, единственной подруге, с которой работали вместе, он бы точно понравился, – холеное, модно небритое, интеллигентное вроде, но одновременно наглое, с тенью самоуверенной ухмылки.

– Да, работа у вас нервная, о здоровье заботиться надо. Кстати, а бегать по чужим подъездам вам тоже врачи посоветовали?

Он неожиданно радостно кивнул, улыбка сделалась еще шире.

– Работа нервная, это точно. Но плюсы есть – с вами вот познакомился…

Сильный порыв ветра ударил ей в лицо, заставив схватиться рукой за чуть было не отправившуюся в свободный полет шляпу, и сумка тут же соскочила с плеча, и одна перчатка упала в снег, превращенный в грязь чьими-то шинами, может быть, даже его. Ей стало неприятно, потому что она была вынуждена проделывать перед ним столько неуклюжих лишних движений – а он наблюдал за этим, сидя в теплой машине, из которой чуть слышно доносилась музыка. И ни ветер, ни грязь его не беспокоили.

Ей вдруг надоел этот разговор. Впереди был длинный день, три пары в институте, а вечером еще два ученика один за другим – надоевшие до ужаса, но на преподавательскую зарплату не проживешь, а абитуриенты обеспечивали более-менее нормальный доход, выходило чуть ли не в полтора раза больше, чем у мужа. Так что три пары, потом два ученика, а сейчас еще надо было дойти до троллейбуса, а там доехать до метро, а там пройти минут десять по слабому снегу, прикрывшему кое-как предательский лед – так что совсем не до разговоров. Тем более с этим.

– Извините, мне пора.

Она повернулась сразу после сухих слов и пошла, чувствуя спиной, что он смотрит ей вслед. Смотрит, как она идет неуверенными мелкими шажками по изрытому оспинами скользкому тротуару, вытирая ладонью испачканную перчатку. Она почему-то была уверена, что он сейчас посигналит ей, требуя ее внимания, призывая остановиться. Словно она сопливая девчонка или какая-нибудь… с кем он еще может общаться? Про таких, как он, она слышала много – еще когда увидела на нем в подъезде белое пальто, поняла, что он не из бедных, совсем не из бедных, скорее новый русский какой-нибудь. Кто еще может позволить себе ходить в белом пальто?

Она о таком мечтала в свое время, лет пять назад еще или больше. Муж тогда по командировкам много ездил – говорил, что суточные небольшие, но и ей умудрялся привозить всего, и Светке. Вот она его и попросила как-то о белом пальто – сейчас уже не помнила, то ли в каком-то фильме увидела, то ли по телевизору на какой-то певице или актрисе. Оно тогда показалось символом роскоши, это пальто, синонимом женственности и элегантности, красоты и свободы, независимости и изящества.

Вот, целый гимн получился. Но это сейчас можно было смеяться, а тогда его хотелось так, как не хотелось ничего. И она выждала, когда Сергей собрался в очередную командировку, в Италию, кажется, и вечером ему сказала, накануне отлета. А он ее высмеял тогда – не грубо, конечно, просто сказал что-то типа «да ты, мать, рехнулась?» и начал объяснять, что по московской грязи только в белом пальто и ходить и что-то еще в том же роде. Было обидно, что мечту раскритиковали так безжалостно, – но наутро, уже после того как он уехал, она сказала себе, что он, конечно же, прав. Он всегда прав, и обижаться не стоит, потому что он мужчина, он более реалистичен. А вот воспоминания остались, хотя столько лет прошло.

Поэтому она и сделала сразу вывод, увидев этого в таком пальто. И сейчас, идя вдоль дома по узкой дорожке, на которой двум машинам не разминуться, мимо бесконечных дверей, больше напоминающих дыры, мимо облупленных дворовых качелей и полузасыпанных снегом кривых беседок, она вдруг подумала, что он едет за ней. Она идет, а он за ней едет, тоже вполне по-новорусски, неумно и дешево, и слишком броско – в фильме каком-то видела как раз такую сцену. Не любила она это современное кино – кругом кровь и секс, чернуха, как девчонки на кафедре говорят, – но как-то случайно посмотрела один фильм, как раз о новом русском и какой-то женщине. И лишний раз убедилась в том, что телевизор лучше не включать – и Светке не давать его смотреть, потому что ничего хорошего ребенок из этого не вынесет.

Что, интересно, подумают соседи, доведись им увидеть из окон, как за ней едет на машине какой-то новый русский? Правда, с соседями ни она, ни муж близко знакомы не были – так, кивали тем, кого знали в своем подъезде, и все. Она все же относила себя к элите – муж как-никак в КГБ, это сейчас звучит скромно, а раньше почет и уважение, но в любом случае генерал. Да и она не школьная учительница, а преподаватель Иняза, переименованного давно уже в Лингвистический университет. А дом у них был совсем не ведомственный, Бог их знает, кто они, эти соседи, – так что и мнение их не особо беспокоило.

Она быстро оглянулась, увидев, что его машина по-прежнему у ее подъезда. Что ж, по крайней мере на это у него ума хватило – чтоб не сигналить ей и подождать, пока она уйдет, а затем уехать самому. Это она оценила, тем более что выезд отсюда был все равно один, там, где она шла, – с другой стороны тупик, пешеходная дорожка, давно перегороженная бетонными плитами, чтобы не ездили тут.

Дорожка вывела на другую, перпендикулярную, пустынную и неуютную, по которой хозяевами разгуливали бездомные собаки и птеродактилево-хищные и жирные вороны, по которой вечно стлался дым от беспрестанно дымящейся помойки. Она всегда старалась пройти по ней побыстрее и сейчас ускорила шаг, чтобы выйти на проспект не через пять минут, а через четыре, чтобы пораньше увидеть троллейбусную остановку, пункт, так сказать, назначения.

Странный парень – то припирается нагло к дому, то сразу отстает, когда она говорит, что ей некогда. Зачем он приперся, хотелось бы знать? И чего ждал – что она расцветет от радости? Предложил бы хоть подвезти – она бы, естественно, отказалась, но мог бы из вежливости. Нет, правда странный – говорит воспитанно и грамотно, и лицо интеллигентное, но чувствуется в нем что-то такое…

Сапоги то и дело проскальзывали по припорошенному снегом льду, и она смотрела под ноги, не увидев, естественно, как большая черная машина проехала чуть вперед и затормозила, и вылезший из нее водитель встал у нее на дороге. Как раз там, где росли маленькие ненужные елочки, посаженные каким-то безвестным любителем природы.

– Может быть, я могу вас подвезти?

Она снова вздрогнула от неожиданности, как и в первый раз, снова разозлившись на себя за глупую реакцию – и на него.

– Нет, спасибо.

И, подняв глаза, увидела огромный букет красных роз, который он протягивал ей, и растерялась.

– Нет, нет, что вы…

«Господи, ну что ты как дура?! Взрослая женщина, сорок будет в следующем году, а ведешь себя как девочка!» Она не могла не признать, что чем-то он смущает ее, этот парень, – вроде молодой, лет тридцать, наверное, а умудряется каким-то образом ее смутить.

– Алла, так нельзя. Вы мне помогли, а деньги взять отказались. Я же не могу вас не отблагодарить. Красивые цветы для красивой женщины – что в этом плохого? Тем более Рождество сегодня – католическое, правда, но все равно праздник…

В голосе не было ни наглости, ни заигрывания – но твердость и уверенность в нем чувствовались. Стальной кулак в бархатной перчатке – так, кажется? Но то, что он сказал – про красивую женщину, – почему-то ей понравилось.

– Послушайте…

Она все еще придерживала одной рукой шляпу, и ветер рвал шарф и юбку, а он стоял и смотрел на нее, и тяжелые полы белого пальто едва шевелились. У нее чуть слезились глаза, и она еще подумала, что не очень стойкая тушь могла размазаться, лечь вокруг глаз грязными стариковскими синяками.

– Андрей, – вставил он. – Андрей.

– Послушайте, Андрей, оставьте меня в покое, – произнесла она резко, подумав о том, что такой, даже когда просит вежливо, дает понять, что отказывать ему не стоит. А ей все равно, кто он, – тем более что он не знает еще, кто ее муж. Может, сказать – разговариваете вы, любезный господин, с женой генерала ФСБ? Сразу убежит. Или, как Светка говорит – для понта покажет, что ему это безразлично, но тем не менее оперативно ретируется.

Он молчал, стоя перед ней, глядя на нее спокойно, и она смягчилась, вспомнив еще раз его слова по поводу красивой женщины – давно не слышанные, может, от мужа когда-то. Грубая лесть, понятно, но все же…

– Послушайте, Андрей. Мне ничего не надо, а к тому же я еду на работу, понимаете? Троллейбус, потом метро, кругом народ – а я с таким букетом.

– Ну так я вас подвезу, садитесь.

Она помотала головой, глядя ему в лицо, но не в глаза.

– Алла, вы меня не боитесь, надеюсь? Я же вам сказал – я не преступник, я бизнесмен. Поверьте, милиция бизнесменов трясет почище, чем все бандиты. Так что бояться меня не надо – я вас доставлю до вашей работы. Быстро, в целости и сохранности.

– А кто вам сказал, что я боюсь?

Она произнесла это гордо, едва не добавив, чья она жена, – но не добавила.

– Тем более. Так поехали?

Она посмотрела на цветы, на лед под ногами, на толпу на видимой уже остановке. Двадцать четвертое декабря, канун Рождества – с девчонками на кафедре всегда отмечали, кафедра английского языка как-никак, а сегодня она забыла совсем, закрутилась. А вчера она на работу не ходила и не позвонила никому, не узнала, не надо ли чего купить. Раз Рождество, значит, торт, даже два, или пирожные, и шампанского несколько бутылок – кому-то ведь это надо было купить. Надо же – забыть про Рождество!

Она решительно протянула руку.

– За цветы спасибо. И прощайте!

Он не настаивал, кивнул понимающе, и она была ему за это благодарна.

– Да, Алла, – окликнул он ее, когда она уже была к нему спиной, сделав несколько шагов. – Может быть… Может быть, сходим в ресторан – отметим, так сказать, мое спасение? Сегодня вечером, скажем? Или завтра?

Ей хотелось произнести что-то многозначительное – вроде того, что они слишком разные, чтобы ходить вместе в ресторан, что она не ходит в ресторан с такими, как он, что она предпочитает мужчин старше себя, что она слишком занята, чтобы ходить по ресторанам, потому что у нее есть семья и работа. Но все это показалось ей совсем неубедительным – может, потому, что все это было неправдой, потому что она не предпочитала никаких мужчин, а по ресторанам вообще не ходила, тысячу лет там не была, – и она постояла, задумавшись, а потом качнула головой и пошла вперед, не оборачиваясь. Веря, что он отстанет, и настраиваясь на привычную рутину, из которой он ее вытащил на мгновение – и в которую так хотелось побыстрее вернуться…

Андрей Семенов, известный в московском криминальном мире под кличкой Леший, посмотрел в спину удаляющейся женщине, подождал, пока она не перейдет через дорогу и не смешается со ждущей троллейбуса толпой. Мелькнула мысль, что, может, имеет смысл подождать минут пять и подъехать к остановке – должна понимать, что на двести двадцатом «мерсе», пусть и не с нуля, трехгодовалом, куда удобнее добираться до работы, чем на общественном транспорте.

«Боится, сто процентов боится, – подумал, усмехнувшись. – А чего бояться, нормальный человек же перед ней, не видит разве?» Он не сомневался, что произвел на нее впечатление цветами и сохранившимися остатками привитых в детстве хороших манер и что теперь, даже если она по-прежнему подозревает, что он вовсе не бизнесмен, уверенности у нее быть не может. Вот покажи ей Корейца, она бы с ходу заявила, что перед ней бандит – даже нынешний Кореец, американский такой, цивилизованный, а не тот громила в спортивном костюме и на вечно грязном джипе, каким был почти до самого отъезда в Штаты, – а по нему не поймешь.

Странновато как-то – всегда гордился своей, так сказать, профессией, никогда ее не стеснялся, наоборот, а когда-то, в самом начале, даже всегда и везде выставлял напоказ. А сейчас пытается скрыть, кто такой, – впервые пытается кому-то показать, что другой. Причем абсолютно чужой женщине, чье мнение ему, по идее, должно быть безразлично – как в принципе всегда было безразлично мнение подавляющего большинства.

Он еще раз посмотрел на остановку и, хотя не увидел ее – народу там было прилично, и все новые и новые подходили, а троллейбуса все не было, – подумал, что она-то его видит и наверняка смотрит в его сторону. Разве могло быть иначе? Но ему почему-то было немного жаль, что она отказалась поехать с ним, почему-то ему этого хотелось. Тоже странно – женщина как женщина, ничего особенного, и лет немало. И уж никак не в его вкусе – ему всегда нравились молодые, яркие, короче, те, кто привлекал всеобщее внимание. Особый кайф в этом был – трахать телку, которая нравится всем. Чтоб завидовали, чтоб понимали, что лучшее для него предназначено, для Андрея Семенова.

Но все же было жаль, что эта Алла отказалась поехать с ним – хотя на кой ему это надо, он не представлял. Чувство благодарности было ему не слишком свойственно – предложил ведь ей бабки, не взяла так не взяла, ее дело, хотя, судя по квартире, трешка бы ей совсем не помешала, – но что-то заставило приехать сегодня к ее дому, хотя, естественно, никакой уверенности в том, что он ее встретит, не было. Так что в принципе просто так заехал – утром себе сказал, что надо посмотреть еще раз на то место, где чуть-чуть не попал, потому что, если бы влип, херово было бы, особенно с учетом нынешней ситуации. Такой вот был официальный, так сказать, повод – а цветы купил на всякий случай.

Правда, цветов он женщинам не дарил лет несколько – но тут сказал себе, что случай особый. Еще долго раздумывал, взять охапку или один. Вспомнил, как на какой-то праздник Вадюха Ольге подарил одну розу. Смотрелось супер, длинная роза в ее руке, – необычно, потому супер. Вот и задумался, сколько взять, – но решил, что с одной может не понять, уж лучше побольше. И еще сказал телке, у которой покупал, чтобы упаковку эту ублюдочную сорвала на хер – фантики какие-то, бантики, мишура короче, несолидно.

Он все стоял на безлюдной почти дорожке, глядя в сторону остановки, но, словно почувствовав желание той, с кем говорил пять минут назад, побыстрее выкинуть его из головы, последовал ее примеру. Забывая о ней – и заодно о том, зачем все же приехал сюда, потому что не любил в себе копаться, – и возвращаясь к «мерседесу».

Он посмотрел в зеркало заднего вида, отметив, что пацаны указание выполнили правильно – джип с охраной, находящийся в начале Аллиного дома, пока он стоял у ее подъезда, медленно полз за ним, когда он выезжал, и сейчас, когда она ушла, парковался за «мерсом». Второй джип, темно-зеленый «чероки», стоял перед ним метрах в пяти. Охраны, бля, как у президента. И грамотно все сделали – она и не заметила, что он не один. Вообще не было желания их с собой брать – ни к чему, чтобы видели его с этой. Ладно бы там модель какая или просто броская красивая телка – пусть смотрят из машин да облизываются, пусть убедятся лишний раз, кто он такой, их старший.

Но чтобы кто-то видел его с ней, с Аллой, не хотелось. Специально даже пацанам сказал, когда сюда ехали, что надо отблагодарить ту, что спасла, – когда тормознул у «Октябрьского поля» и вышел за цветами, решил, что надо что-то им сказать, а то не поймут. Ненавидел объяснять свои действия, привык делать то, что хочется, еще с тех пор, как своя команда появилась, – и уж особенно с тех пор, как Кореец в Штаты отвалил и он главным стал.

Но все же молодцы пацаны, четко все сделали. А Генка все бубнит, что дисциплина ни к черту, распустил людей. А они молодцы, надо к Новому году деньжат подкинуть – им католическое Рождество по херу, как и ему самому, это Кореец о нем вчера напомнил. Он же иностранец натуральный, больше года уже как в Штатах живет – а у них там Рождество поважнее любого Нового года. Тем более с американкой живет – приятная девка, молодая, сразу видно, богатая. Ладно, надо будет устроить ему праздник – вечерком, после всех дел.

Выходить было лень, и он быстро достал мобильный, набирая номер.

– Сейчас в «Университетскую», там и похаваем. Все, вперед.

«Чероки» двинулся с места, и он медленно стартовал за ним, немного напрягаясь оттого, что нельзя поехать как всегда – обгоняя и подрезая всех и вся, не признавая никаких правил, кроме одного. Согласно которому ехать надо так, как тебе хочется. А теперь хер – Кореец настоял, чтобы он с охраной ездил, и, хотя пытался его переубедить, потом сдался. Кореец он и есть кореец, хитрый, черт, и осторожный – один джип впереди должен быть, один сзади, а ты, Андрюха, между ними, и чтобы не отрывались друг от друга. И ведь прав оказался – припаркуйся он тогда первым у офиса этого Германа, приняли бы, падлы, только так.

Может, навестить пидора? Он задумался всерьез, представляя, как вытянется рожа у этого урода, когда к нему в офис заявится тот, кого он сдал мусорам. Заманчивая идея, но если Кореец узнает… Достаточно того, что он сегодня уехал, пока тот спал, – первые три дня после того, как произошла эта история с Германом, так и сидел в доме в Переделкино, куда Генку перевез, и тот и слышать не хотел, что у Андрея дела. «Ты е…нулся, Андрюха, – тебя мусора ищут, а ты куда-то срываешься. Пошли кого-нибудь, и все дела. И про мобильный свой забудь, пусть пацаны другой возьмут».

С ним не поспоришь – так и сидел безвылазно. А сегодня смотался – решил, что хватит. Кореец озлобится, конечно, когда проснется, – ну да ничего, надо ему праздник вечерком устроить, он и отойдет. И причину придумать вескую для отсутствия. На самом-то деле смотался просто так, просто потому, что надоело сидеть на жопе, охота была покататься по городу, в кабаке попировать. Но ведь можно сказать, что дела были, надо ведь бабки зарабатывать. Это Кореец поймет, это важно – сейчас им все бабки нужны, какие можно поднять.

А Герман… Он даже не заметил, как пальцы стиснули руль, – рожа эта встала перед глазами. С красноватыми прожилками на носу, всклокоченной бородой. На «линкольне» ездит – а выглядит как свинья, рыло помятое, костюмчик узковатый, словно на сейле брал, где его размера не было, и кольцо бабье на мизинце, с камнем каким-то цветным. Он, кстати, и раньше такой был, Герман, неопрятный какой-то, и это презрение вызывало, потому что сам всегда огромное значение придавал внешнему виду.

Ладно, дойдут до него руки – лавэ он и так и так отдаст, а вот за то, что сдал мусорам, ответит уже не деньгами. Охрану он ему, правда, нанял по настоянию Корейца – позвонил человеку одному, комитетчику бывшему, Вадюхиному еще знакомому, объяснил примерно, что и как. Плати еще теперь за то, чтобы крыса эта спокойно по земле ходила. Ну ничего, потом вернет сполна.

Он отвлекся и выругался, едва не въехав в замедливший ход «чероки». Двести двадцатый «мерс», который забрал только сегодня утром – банкир один близкий подогнал, позвонил ему, сказал, что тачка нужна срочно хорошая и надежная, на пару недель, тот и подогнал тут же «мерс» с госномерами, – так и требовал вжать педаль газа в пол. Он вообще всем машинам предпочитал «мерсы» – как и Вадюха.

Когда Генка, улетая в Штаты, сказал, что Вадюхин «мерс» загнать хочет, трехсотый, купе, – чего, мол, ему в гараже гнить, и так год простоял, – он в него вцепился буквально. «Мерсу» почти четыре года было, но как новье, супертачка, со всеми наворотами – тем более что он знал чья, это было самым главным. Кореец ему начал, правда, – со своего деньги брать не хочу, да и примета херовая, Вадюху убили, когда он к этой тачке шел, – но он ему по ушам поездил, мол, не совсем для себя, в общем, херню какую-то наплел. И лавэшки ему всучил, сороковник баксов почти, хотя переплатил явно. Но чувствовал себя в нем – не передать.

А в начале ноября накрылся «мерс» – Вадюха-то на нем наездил за сто тысяч, ну и он добавил сотку, умудрился как-то за полтора года. И сказалось, видать, что год в гараже стоял, – автомат накрылся, и еще чего-то там. Поставил, короче, на стоянку к человеку одному – продавать жалко, память и ощущений масса, а ремонт встанет в треть новой тачки. Ну и взял у человека одного «бээмвуху» – не новье совсем, но ведь на время, пока не решит, что делать.

Зато теперь снова был на «мерсе», пусть и другом, и тем счастлив. Хотя что толку, что «мерс», – плестись-то приходится как на «Москвиче» каком-нибудь. Ну что это, в натуре, – восемьдесят километров в час, тем более по нормальной дороге, не по центру же! Хотя можно было бы уже и привыкнуть – почти месяц так ездит. Как из Штатов вернулся с Корейцем – так только с охраной. Нет, он и раньше, конечно, по делам почти всегда с пацанами мотался, но не так – сам гнал, а они за ним. Натуральных гонщиков из них сделал. А теперь…

Он взял с соседнего сиденья мобильный, быстро выстукивая пальцем нужные кнопки.

– Мелкий, это я. Как там у вас? Генка как? Сказал ему, что надо? Скажи, что я звонил, к вечеру вернусь, к восьми там, к девяти. Все, привет! Да, к Наталье не клеиться – знаю я вас, волков…

Во раздолье бабе – пятнадцать мужиков в доме. Правда, все при деле – Корейцева охрана, все с волынами, еще пять автоматов в доме и гранат х…ева туча. Не дай Бог мусора нагрянут – всех заметут. На волыны-то разрешение есть – еще при Корейце с одним охранным агентством завязались вплотную, стольким пацанам разрешение на стволы сделали, не сочтешь. На «калаш», правда, разрешений не дают, но уж больно стремная ситуация – случись что, «Макаровыми» не обойдешься.

А так не дом, крепость в натуре. Даже если узнают, суки, где Кореец, то не полезут, будут ждать, пока он сам не выйдет. Пусть ждут – Генке только выздороветь надо. Да и не узнают они – дом человека одного близкого, он его продавать собирался, бабки понадобились срочно. Но просьбу Лешего, конечно, уважил – тем более не бесплатно, пришлось пообещать аренду заплатить за то время, пока дом нужен будет. Одни расходы с этой войной – и этот х…ев Герман тут еще.

А Корейца из больницы забрали вовремя. В ночь с одиннадцатого на двенадцатое это случилось, в час примерно, а уже вечером тринадцатого позвонил кто-то в справочную больницы, спросил, не привозили ли человека одного, и описал Генку. Он, Леший, инструкции персоналу дал строгие, пробашлял и врачей, и регистратуру – не потому что думал, что кто-то будет выяснять, а просто чтоб от ментов скрыть. На хер нужно их внимание, а по идее, им же сообщать надо, ножевое ранение как-никак.

И хорошо что пробашлял, – девка в регистратуре тому, кто звонил, сказала, что выяснит, пусть через полчаса перезвонят, а сама его отыскала. Он же из больницы ни на шаг, и пацаны там день и ночь дежурили, на входе и на этаже, целая толпа. Короче, когда перезвонили, ответила, что не было таких, – а он сделал вывод, что надо Корейца срочно увозить.