Текст книги "Сладкая жизнь"

Автор книги: Анна Оранская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 29 страниц)

Она встала и подошла к окну – в который раз за последнюю неделю глядя вниз, на идущую вдоль дома дорожку. На которой не было того, что она думала увидеть. Сейчас она могла сказать себе честно – что, выглядывая в окно, она высматривала его. И до Нового года, и после, и даже после того, что произошло у него дома восьмого января. И потом, все две недели, что он пропадал после старого Нового года. И сейчас тоже она высматривала его. Зная, что его не будет – он появлялся только по будням, – но тем не менее. Потому что, высматривая его, она хотела, чтобы он появился. Потому что он ей нравится – и тем, что другой, и тем, какой он, и тем, как относится к ней.

Конечно, она знала, что не увидит его сейчас, и знала, что, даже появись он, ей бы было только хуже, потому что она не смогла бы к нему выйти. Но знала также, что хотела бы увидеть его завтра – и если он появится и предложит ей куда-нибудь сходить, она пойдет. Обязательно пойдет – если он появится. Хотя с каждым днем в это верилось все меньше…

– Генах, ты?

Такое ощущение было, что Каратист не верит своим глазам – поэтому так всматривается в Генку, будто никак не может его узнать. Вообще темно было в машине – но скорее не в этом было дело, просто не хотел Каратист его узнавать. Андрея он по крайней мере узнал – он, правда, сам к нему обернулся, когда Каратист оказался в джипе, да и виделись недавно, второго января, – а вот Генку никак.

Кореец молчал, сидел как сидел, даже не повернул головы, когда Каратист сел на заднее сиденье. И вроде даже не смотрел на него в зеркало – ни когда тронул джип с места, ни по дороге неизвестно куда.

– Ты, Генах?

– Да я, я, – откликнулся Кореец лениво. – Ну память у тебя, Вовка, – два года не виделись, а ты уж меня и забыл…

– Ну даешь! – выдохнул Каратист с облегчением. – Ну и шутки у тебя, Генах. Я уж подумал…

– Может, и правильно подумал, – так же лениво бросил Кореец. – А может, и нет. Посмотрим, Вовка, перетрем сейчас и посмотрим. Да, а ты о чем думал-то? Так, любопытствую, чтоб в курсах быть, – а то я сделаю чего, а окажется, что ты о другом думал. Нехорошо ж выйдет – мы ж кореша как-никак…

И снова замолчал, намеренно затягивая паузу, затормозив минут через пятнадцать, припарковавшись за каким-то домом, с которого хорошо виден был ведущий из Строгино к центру мост. И сидел, глядя вперед, может, на видную сквозь голые деревья черную воду.

– Мы ж кореша как-никак, точно, Вовка? Или – были кореша?

Он тоже молчал, Андрей. Потому что уж никак не ждал увидеть Каратиста – тем более в джипе Корейца. Один на один встретиться хотел бы – но вот так…

Тридцать первого января он Генке обо всем рассказал – тридцать первого вечером, уже после того как днем, еще до встречи с Аллой, дал команду Голубю, чтобы отправил к Каратисту Крючка с пацанами. Чтоб сказали, что в падлу тянуть на его банк – кореша все ж. Пусть и не в одной команде уже, но не враги ведь. Чтоб объяснили нормально, что Андрей сам подъехать не может, но просил передать, что не надо так решать вопросы между своими. Не прав банкир – разберемся. Но пытаться банк под себя забрать – это лишнее.

В общем, нормально проинструктировал – чтоб поговорили вежливо, объяснили все, сказали, что Андрей сам Вовке позвонит. А вышло – херово вышло. Каратиста Крючок нашел – а тот вместо того, чтоб в этот же день в кабаке встречу назначить, на стоянке у «Олимпийского» им забил на завтра. Ведь знает же Крючка, да и тот сказал от кого – а он место назначает, словно не встреча это нормальная, как положено между близкими, а стрелка, на которую с волынами ехать надо.

Но ведь даже в голову не приходило, что так выйдет. А оказалось, что приехал Крючок и трое с ним – а там толпа, человек двадцать, наверное. И разговор в таком тоне, что, мол, много на себя берете, пацаны, солидным людям встречи назначаете, а сами-то кто? Крючок и начал, что от Лешего, мол, тот узнал, что херня с банком, просил передать, что не надо так, – а Вовка его оборвал. Леший, мол, ваш – покойник, слухи ходят, что кончат его не сегодня-завтра, так что не лезьте, пацаны, куда не надо, чтоб не пожалеть. Хотите, к себе возьму – вы вроде надежные люди, – а за этого говорить не надо. Да и никто, мол, против меня Леший – я его насчет банка предупреждал на Вадюхиных поминках, а он не понял, еще угрожать пытался, тосты всякие произносил со смыслом. Трогать я его не буду – близкий все же, хоть и бывший, да и без меня есть кому его тронуть, – а с банком вопрос решен, под себя беру. Попробуете помешать – отшмаляю всех.

Каскадер, говорят, встрять пробовал – он хоть с Вовкой давно, но человек вроде остался нормальный. Помягче начал – мол, передайте Андрею, что банкир сам не прав, против Лешего лично мы ничего, он свой, – но Каратист его прервал. Мол, идите на три буквы, пацаны, кто еще мне от вас встречу назначит, разговор другой выйдет. А сейчас идите – и покойнику своему передайте, что на поминки приду, так и быть. И венок от банка гарантирую.

А Крючка заело – гордый пацан, а тут с ним так. Да и за старшего своего обиделся. Ну и брякнул – в падлу, мол, наезжать на чужой бизнес, когда у хозяина проблемы. Вот кончатся проблемы, можно порешать – а так в падлу. Ну Каратист ему и засадил плюху – тренируется же, сволочь, до сих пор, постарше Андрея на пару лет, а в такой форме, что обалдеешь. Ногой в голову – и на глушняк, нокаут. И добить уже хотел, но Серега Каскадер в него вцепился, удержал. Каратист вроде озлобился на него, а пацанам Крючка сказал – радуйтесь, что не убил, за такие слова кончить бы мог. Вот такая вот встреча получилась.

Он когда услышал – Голубь рассказал, когда заехал к нему наутро, – взбесился просто, начал Каратисту набирать, чуть кнопки в телефон не вдавил. Но у того не соединял мобильный, и хорошо, что не дозвонился, – наговорил бы херни всякой, забил бы стрелку, и ничего бы хорошего из этого не вышло. Потому что тот мог людей Трубы на встречу привезти, чтобы за него дело сделали, а мог и сам чего устроить. А он Генке слово дал, что никаких дел сам делать не будет, потому что натворил уже, хватит, – когда Кореец согласился, что с Трубой вместе решать будут, слово с него и взял. Без меня, мол, никого никуда не посылать – и чтоб здесь остался, в Строгино, места хватит, и никуда ни шагу. Даже когда к Голубю поехал, Кореец ему людей дал, чтоб сопровождали, – боялся, что завалят или что заметят и пасти начнут, а он их сюда приведет.

В общем, хорошо, что сам не дозвонился. Когда Корейцу рассказал обо всем, после встречи с Голубем вернувшись, и начал от него набирать, тот молча телефон из рук вынул. А потом пихать стал – не хера, мол, людей было к нему посылать, не посоветовавшись, и сейчас звонить не хера. Начал объяснять ему, что Крючка к Каратисту направил еще до того, как Генке всю ситуацию рассказал, – намекая, что вроде и не за что пихать, – но тот не успокаивался:

– Бля, ты как пацан, Андрюха. С Германом этим лажанулся – чуть не приняли, а теперь на тебя вообще повесили и поди докажи, что не ты его. С Трубой лажанулся – неужто верил, что он сам приедет, да еще без охраны? И тут на рожон лезешь – ну скажет тебе Каратист, чтоб приезжал, и что, поедешь? Опять пацанов подставлять, опять самому светиться? Ты вроде не дурак, Андрюха, а продумать до конца ничего не можешь. Ты как телка – эмоции прут, сначала сделаешь, потом подумаешь…

Он на него обиделся, конечно, хотя Генка был прав. Он сам ничего на эмоциях не делал – разве что Магу они вместе на тот свет отправили, но тогда оправданны были любые эмоции. А так хитрый, даром Кореец, – все просчитает, все продумает, только тогда шаг сделает. Его на минное поле пусти, он бы прошел без проблем – но все равно обидно было.

– За телку-то и ответить можно, – сорвался, не удержавшись. – Тут, бля, кругом жопа валит – мусора, Труба и этот еще, сука. И че мне, сидеть и ждать, пока он банк под себя возьмет, чтоб все узнали и остальное отобрали? У меня с банка, чтоб ты знал, почти пол-лимона баксов в месяц капает – из них половина тебе, на счет твой греческий. Че, лишние у тебя три лимона в год? У меня не лишние. А где я, по-твоему, бабки тебе обналичивал, когда ты прилетел, – думаешь, через сберкассу такие суммы снимают? Да и не в лавэшках дело – в принципе. Близкий же был, сука, – и тут такое творит…

Кореец смотрел на него долго, не говоря ничего.

– Ты остынь, Андрюха, – посоветовал спокойно через какое-то время. – Ну скурвился – так разберемся. Я сказал, решим с ним вопрос, – значит, решим. Ты на рожон не лезь – все решим. Если бы мне раньше сказал за него – давно бы решили, а ты ж молчал. Ты мне че сказал, когда я тебя в Штатах еще спрашивал? Ну отошли немного пацаны, но все в порядке, рядом, близкие, если что, друг за друга встанем. Ты б мне не лепил тогда, все б давно решили. Ты думал, я тебе пихать начну за то, что Вадюхину команду развалил, что зря тебя оставил, что не тянешь, – вот и молчал. Так?

Он промолчал – а чего было отвечать? Посидел немного и в другую комнату ушел – все равно пацаны, что в ней спят, уехали, Кореец их послал куда-то – и махнул стакан. Нюхнуть бы – пить все же не очень любил, кокс получше, – но не было кокса, кончился, пока у Таньки валялся, надо бы сделать запас. Так что махнул стакан, потом другой – понимая, что все равно ехать некуда, да и не отпустит Кореец, придется целый день торчать здесь, не зная, что происходит, слыша от Корейца, что работа идет, о'кей все, – и на койку завалился. Вспоминая, как все было тогда, до Вадюхиной смерти, – да и после, до Генкиного отъезда.

Было чего вспоминать – команда была такая, что е…нешься. Своих человек двести пятьдесят, и только свистни, еще полтысячи за пару часов соберешь. При Вадюхе вообще жизнь была мирная – никто ни с кем не воевал в Москве, ну если по мелочи. А с командой Ланского даже из-за серьезного дела связываться не стали бы – тем более завязки были со всеми, и не только в Москве, в других городах, Вадюха мог бы пару тысяч человек набрать за пару дней, возникни нужда. В общем, в авторитете был большом – мог бы и вором стать, если бы захотел, но ему не надо это было.

А скажешь кому, что с Интуристом работаешь, сразу с уважением смотрели. У него вышла как-то х…йня – поехал с телкой в кабак, а там к ней лох какой-то прицепился, словно не видел, что не одна. Ну он ему в рыло, а их толпа. Тоже от братвы, сразу видно, и датые все, могли бы затоптать, тем более он без ствола, без ничего. Не испугался, конечно, и, когда на улицу вышли и они обступили его, сказал твердо, что не прав ваш пацан, а если есть вопросы, можем стрелку на завтра забить. Ну трезвый один среди них оказался – ты чей, мол, братан? А он – от Интуриста я. И че – притихли, извинились даже за своего. Вот так…

Да, было время. Вадюха главный, Хохол по бизнесу зам, у Корейца зондеркоманда из беспредельщиков, готовых кого хочешь напрячь и вопросы с кем угодно порешать. И бригадиры – он, Каратист, Учитель, Моня, Рэкс, десантник бывший, афганец, на тачке потом разбился. И Корейцевы – Памятник, Немец, еще там были люди. У каждого своя бригада, свои дела, свое направление – свое место, от которого кормились и в командный общак отстегивали. Созванивались постоянно, пересекались – он с Генкой каждый день был на связи, и с Каратистом тоже, кстати. Один раз вместе на разборку ездили – с черными за рынок оптовый перетереть – и долбили их вместе, когда те за ножи похватались. И тренировались тоже вместе, был общий зальчик. А уж день рождения у кого – всегда кабак на всех, и Вадюха приезжал, и Хохол с Генкой. Ну в натуре, семья – как у итальяшек в Штатах, клан натуральный.

А главного не стало, а потом Генка уехал – и понеслось. И чего говорить себе, что так часто бывает – вон в девяносто четвертом Иваныча взорвали, Сильвестра, так то же самое, свои своих шмаляют, а в лучшем случае отходят со своими бригадами и денежными местами, мое, мол, не трогай. Да, так бывает – но не легче от этого.

Он даже не заметил, как Кореец зашел, – в задумчивость впал. Был бы кокс, он бы такую вспышку дал, что если бы и думал сейчас о чем, так о том, что Генка решит с Каратистом, и все остальное решит, и когда он вернется обратно в Москву – улетать все равно придется, это очевидно было, – то все будет почти так, как Генка ему оставлял. А авторитет у него, Андрея, будет такой, что выше только вор. И что тогда до цели – стать таким, как Вадюха был, – совсем немного останется. Но кокса не было – и потому вспоминал только, невесело улыбаясь своим мыслям. И очнулся, только когда Кореец подтащил к дивану стул, садясь рядом.

– Ты слышь, Андрюх. – Непроницаемое, бесстрастное Генкино лицо сейчас показалось ему немного другим. Смягчившимся каким-то – словно принятое Андреем виски его чуть размыло. – Ты в голову не бери – ну че я тебе сказал. Ты пацан нормальный – порешь косяки, но по жизни нормальный, наш. Я те че сказать хотел – я ж сам не прав, что на тебя все кинул тогда, когда в Штаты свалил, тут х…й удержишь, что я тебе оставил. Ну не тянул ты тогда – сейчас потянешь. Закончим дело – потянешь. Если вывод сделаешь. Ты учись, пока я жив, Андрюха, – а я еще поживу. Бля буду, поживу…

Генка сидел и смотрел на Андрея – точнее, куда-то сквозь, задумавшись тоже, после того как выдал такую непривычную для себя тираду. Которая так помогла сейчас, подняла сразу, заставив подумать с благодарностью, что ближе Генки у него все-таки нет никого. Что мудак он был, что расспрашивал Корейца про эти пятьдесят лимонов и озлобился за то, что тот не поделился и подставил его даже. И мудак был, когда говорил себе в какой-то момент, что прав Труба, что он за Генку встал, хотя в доле не стоял, и рискует сейчас ни за х…й. Потому что видно же теперь, что Генка мог и без него обойтись – как обходится сейчас, найдя других людей, – но хотел отплатить за Яшку вместе с ним, потому что верил ему, Андрею, и тоже самым близким его считал.

– Да ладно, Генах, нормально все, – произнес, улыбаясь, чувствуя себя куда лучше. Слепо веря в то, что раз Генка ему говорит, что он может стать тем, кем хочет, значит, точно станет. Если выживет только. Ну а завалят – так не лохом помрет. Потому что раз Кореец к нему с уважением, значит, и другие понимают, кто он на самом деле, Андрей Семенов по кличке Леший. – Все нормалек…

– А что злишься, что Вовка ссучился, – это понятно. – Кореец, казалось, не слышал его, говоря о своем. – Я на зоне такое видел – там же все в стаи сбиваются, кучкуются компаниями, один сдохнешь на х…й. Вроде нормальная стая – а потом один или скрысятничает, или администрации стукнет на кого из своих. Один раз – я уж за смотрящего остался, семеру уже отмотал – двое пацанов кончили одного. Им сидеть-то осталось по году, а тут пацана из их компании отпетушили – молодой был пацан, только сел, нормальный такой, они его к себе взяли, потому что земляк. И тут молодой на больничку попал и не понравился гниде одной – был такой, понтов до хера, третий срок, его послушать, так чуть не вор, а на деле мерзота натуральная. Озлобился, когда вор, Старый, откинулся и меня за себя оставил, – думал, его оставят, хотя я в отрицаловке был, а этот с кумом вась-вась. Ну короче, мерзота эта с пацаном на больничке вместе оказалась – ну и развел пацана на картишки, вроде на интерес, а потом бабки требовать стал. Пацан возбух, забыл, что один там, без своих, – а он его отпетушил в сортире. Ну опустил, короче, – нормального пацана, которому теперь с петухами остаток срока жить.

А кореша его узнали и ко мне – вроде свой был, и пусть петух теперь, руки не подашь, но надо мерзоте платить-то. Ну и, короче, заточку ему вогнали через пару дней. В зоне шум, ищут, кто сделал, – ну и ко мне. А я чего – я вам помогать не нанялся, не знаю ни х…я. Ну меня в шизо, и вроде не ищут уже, как найдешь. А потом пацанов берут – оказалось, тот самый, за кого они встали, на них и стуканул. Прикинь – они мерзоту завалили за то, что его пидором сделали, а он их сдал. И вместо того чтобы через год откинуться, каждому надбавили еще лет по восемь. Прикинь?

Генкино лицо снова стало жестким, самурайским таким, каменным – Вадюха еще говорил, что если бы у Генки кликухи не было, надо было бы его Самураем назвать, один в один.

– Так что поспрашиваем с Каратиста – и за Учителя, и за банк, и за то, что с Трубой скорешился. Я те в натуре говорю – если бы ты ему стрелку забил, там бы тебя и вальнули, приехали бы от Трубы и вальнули бы. Поспрашиваем, короче, – пусть корешам старым расскажет, как падлой стал…

Больше они об этом не говорили. Он только отзвонил Вороне, сказал, что решат с Каратистом, – и банкиру отзвонил, не волнуйся, мол, все о'кей. Генку спрашивал – тишина. Не гони, Андрюха, сказал сделаем – значит, сделаем. И считай, почти неделя прошла, со второго января до восьмого. А сегодня вечером Кореец прокатиться предложил – то сам никуда не выпускал, а тут «давай прокатимся». Вышли, отъехали чуть от дома – раньше казалось, место ничего, Строгино, а тут увидел, что дыра жуткая, поля кругом, расстояние между домами такое, что в центре бы еще десяток домов стоял, – и тормознули. И охрана за ними.

Кореец сказал, сейчас еще пацаны подъедут, которых послал по делу, – покури пока, Андрюха, – и минут через пятнадцать джип перед ними притормозил и трое вылезли и к ним пошли. Он не всматривался – че смотреть, их тут столько у Корейца, что уже на одно лицо стали, – а когда они сели, оглянулся. Жутко изумившись, увидев между двумя Генкиными людьми Каратиста. И до сих пор еще удивляясь, когда они еще проехали немного, остановившись неподалеку от воды.

– Давно прилетел, Генах? – Голос Каратиста ровным был, спокойным, без вызова, с которым в последние разы говорил с Андреем, с котором бросил ему, сев в джип: «Ну здоров, что ли, Леший». – Ты б позвонил – пообедали бы где. А то чего за дела – подъезжаю к дому, пацанов отпускаю, а в подъезде ствол к башке. Ты б позвонил – я б и так подъехал, не виделись-то сколько. А ты народ посылаешь – да еще таких, которые разговаривать вежливо не умеют…

Кореец все молчал. И ему показалось, что он намеренно это делает – он так молчал, когда они к Хохлу вошли через несколько часов после того, как в Ольгу стреляли. Хохол не просек ничего – ну откуда ему знать, что разговоры его слушают. Вы чего, мол, позвонить бы могли, не ждал, да и поздновато. А потом по соточке предложил – за праздник. А Генка ему сказал что-то вроде того, что ненадолго – за ним заехали, чтобы прокатиться куда-нибудь вместе. А тот все не просекает, обалдел даже – куда ехать, ночь уже, пьяный, что ль, Генаха. И тут увидел, как охрану его в дом вталкивают, уже без стволов. И понтоваться начал.

А Генка молча в комнату прошел – запомнилось, что там ковер был почти белый, а Кореец по нему в тяжеленных ботинках, мокрых, грязных, – и в кресло сел. Не хочешь, мол, можем не ехать никуда – можешь тут рассказать, кому Вадюху заказывал и Ольгу тоже, в курсах мы, телефон тебя, крыса, подвел. И долго еще молчал – а он, Андрей, стоял обалдевший рядом с Серегой Каскадером и пацанами Генкиными, слушал, понимая, что Генка прав, но в это не веря. И Генка еще спросил, помолчав, – бабки, да, братан? И снова тишина была – и Хохол ломался у них на глазах, не выдерживая этой тишины. И взгляд от Генкиного отвел. И вроде ответил даже шепотом – «бабки», – а может, показалось…

– Да ладно, Вовка, какие обиды, свои же, – произнес Кореец после паузы. – Телефона у меня твоего нет, а Андрюха не дает, в обиде на тебя. Ну и пришлось пацанов вот попросить, чтобы нашли тебя. Долго искали – вот и перестарались слегка. Так что ты без обид – между корешами какие обиды…

– Да я ничего, – откликнулся Каратист. – Могли бы сказать просто, а то «дернешься – завалим». И под стволами и везли сюда – а могли б сказать. Я-то уж думал – кранты, решил кто счеты свести, все гадал по дороге, у кого зуб на меня и че сразу не шмальнули. Слышь, Генах, че здесь сидеть, может, кабак есть тут где, с меня стол. Слышь?

– Да слышу. – Кореец по-прежнему не смотрел на него, глядя вперед, перед собой. – Можно и в кабак. Че, мысль – да, Андрюха?

Он кивнул механически – все еще не отойдя от появления Каратиста, думая о том, что Кореец ведь ни слова не говорил, а его волки пасли Вовку. И адрес вычислили, и пасли не один день, видать, ждали, пока он без братвы своей окажется в подходящем месте, – а Кореец об этом ни слова. И еще думая, на хера Генка его сюда притащил, если молчит сейчас, не говорит ему ничего, да еще и в кабак собирается с ним ехать. Он все ждал, когда Генка начнет выяснять, на хера Каратист такие дела творит, – а он сидит и на него не смотрит. Словно сам не знает, зачем посылал за ним людей и о чем говорить. И, достав из кармана сигару – последнюю, между прочим, надо бы купить еще, не то Кореец тут реквизировал у него пару штук, а весь запас-то был всего ничего, – откусил кончик, ощущая во рту кусочки табака, сплевывая их в открываемое окно.

– Бля, Леший, кончай дымить! – В голосе Каратиста были командные нотки, и он едва не сказал ему, что не х…й тут понтоваться, но не стал, все же тот под стволами сидел. – Слышь, кончай!

– Красавец, Вовка, – бережешь здоровье! – восхитился Кореец. – Я Андрюхе тут и говорю – ну че ты все вискарь жрешь да куришь, вон с Вовки пример бери, он раньше и не поддавал, и не курил, все в зале ошивался, и сейчас небось такой же. Ты, говорю, Андрюха, больным хочешь жить – а Вовка вон хочет помереть здоровым. Точно, Вовк?

Он ясно уловил то, что хотел сказать Кореец, а вот Каратист, кажется, не понял.

– Ну че, Генах, давай в кабак. И вообще херово у меня со временем – у сына день рождения, я ж чего дома так рано появился. Ну раз такое дело, то ладно – попозже приеду, не каждый день такие встречи.

– Это уж точно, – философски констатировал Кореец. – Это точно. Да, Вовк, сыну-то сколько? Двенадцать? Мужик, считай, небось спортсмен, как ты? Хорошее дело… Да, а че там с банком нашим у тебя? А то мне говорят – кончилась ваша доля, мистер Кан, тут господин Саенко, который Каратист, банк к рукам прибрал. Ну я и обалдел – с голоду ведь сдохну…

– Ты об этом, что ль? Ну даешь, Генах, – позвонил бы, встретились бы нормально, обсудили бы все. Да не знал я, что там доля твоя, – а Леший руководить не может ни хера, распустил банкира, вот я и решил повоспитывать его. Ну раз твоя доля – другой разговор.

– Ну и класс! – Кореец обрадовался даже. – Слышь, Андрюха, класс все – а ты говорил…

– Да че… – начал только, когда его перебил Каратист:

– Че ты слушаешь его, Генах? Сам не может ни хера – ну и гонит пургу. Ты б меня спросил сразу, я бы…

– А кого слушать, Вовка? Не, прикинь – ну кого слушать? – Кореец говорил так эмоционально, драматично даже, словно в любительском спектакле участвовал, потому что на профессионального актера никак не походил. Хотя монологами своими, кажется, вводил Каратиста в заблуждение. Да и он, Андрей, недоумевал, не понимая, куда клонит Генка.

– Ты вон Трубу слушаешь, – вдруг бросил Кореец после паузы. Холодно так бросил, совсем по-другому. – Да кончай – пацаны тебя с ним видели в кабаке его на Ленинградке. А мне кого слушать? Хочешь – тебя послушаю. А ты мне расскажи, как тебе Труба посоветовал от Андрюхи кусок отхватить – и сказал, что, если Леший тебе позвонит и стрелку забьет, чтоб ты ему свистнул. И говорил, что корешем твоим будет, что вместе столько заработаете, что е…нуться можно. Ну так ведь было, а, Вовка? Ты ж знал, что Труба Андрюху валить хочет, вот и пацана его отдолбил – знал, что Андрюха дернется тут же, стрелку тебе забьет. Так? А еще расскажи, как ты Учителя завалил – за рынок какой-то е…аный, с которого пятерым получать можно было бы и всем бы хватило, а тебе мало показалось того, что Вадюха оставил. Давай, Вовка, – ты начинай, я послушаю. Это ж ты торопишься – а у меня время есть…

И только тогда наконец обернулся к нему, сев поудобнее, глядя в глаза.

– И это, Вовк, че спросить-то хотел: не моржевал никогда? Не то я Андрюхе говорю тут – да точно моржевал Вовка, он же здоровый ужас, ему даже гирю к ногам привяжи и в ледяную воду кинь, один х…й выплывет. А теперь вот думаю – вдруг облажался я, вдруг не выплывешь?

А еще минут через тридцать, когда Корейцевы волки заклеили понтовавшемуся и угрожавшему Каратисту рот скотчем и вытащили его из джипа, прихватив из багажника хер знает откуда взявшуюся там здоровенную гирю, плотно обступив его толпой, он пристально смотрел им вслед, до тех пор пока они не скрылись в темноте. Думая, что ему бы проще было забить Вовке стрелку и предупредить конкретно, что проблемы будут, если тот не отвалит от банка – заранее зная, что тот не отвалит и придется принимать меры. Но вот так, как Кореец, – хитро, продуманно, неспешно, без эмоций, ломая словами, – так бы он не смог, наверное.

– А ты че сидишь-то, Андрюха? – Кореец, кажется, удивился, заметив, что он все еще в машине. – Я ж тебе сказал – учись, пока я жив. Ты иди, посмотри – полезное дело…

– Да холодно, Генах, – отмахнулся легко. – И че смотреть – ну попугают, приведут обратно. Только зря ходить…

Кореец посмотрел на него, и в пустых глазах появилось сильное удивление, и качнул головой – словно дурь какую-то услышал, – а потом кивком повторил уже сказанное. Заставляя с неохотой повернуться к дверце и думать, что Генка не прав, Каратист же гордый, свидетели унижения для него худшими врагами будут, так что ни к чему ему присутствовать при том, как Корейцевы люди пугают Вовку. Ну попугают и…

Он обернулся вдруг, уже распахнув дверцу, пристально глядя на Корейца, но тот молчал. По-прежнему неотрывно глядя туда, где мгновение назад прошли шесть человек, – твердо зная в отличие от никак не желавшего поверить в это Андрея, что обратно вернутся только пятеро…

Она даже не сразу поняла, что это из нее вырываются такие стоны – они долгое время доносились откуда-то издалека, сквозь туман, еле слышные, и вдруг прорвались сквозь окутавшую ее пелену, зазвучали пронзительно-громко. А потом снова стихли – потому что она не хотела ничего слышать и ни о чем думать. И лежала разбросав руки, чувствуя жар внизу, нагревающий скопившуюся там влагу. Даже не помня, что лежит она в жутко стыдной позе, широко раздвинув ноги, находящиеся на его плечах, а комбинация задралась до шеи, обнажив грудь, оставив ее абсолютно голой.

Ей было все равно. Важно было только то, что она чувствовала – скоро должны были начаться судороги, такие сильные сегодня, может, потому такие сильные, что она не думала ни о чем. Она снова была в невесомости, и что-то плавало перед прикрытыми глазами, и она даже не видела его, сидящего между ее ног, двигающегося резко, но неторопливо, делающего паузы между глубокими проникновениями, заполнявшими и обжигавшими, вырывавшими из нее стоны и заставлявшими дрожать и дергаться.

И даже когда судороги отпустили ее наконец – мокрую насквозь, дышащую тяжело сложенным в мечтательную улыбку полуоткрытым ртом, – она все еще была где-то там, собираясь по частям после распада на молекулы. И только когда ощутила в руке что-то очень твердое и горячее, пульсирующее жадно, открыла глаза. Рассматривая то, что было перед ее лицом – отчетливо видное при свете, багровое, покрытое белым налетом. Нетерпеливо ждущее, пока она обхватит его губами, и начнет лизать, и примет в себя то, что распирает это багровое изнутри.

Но оно вдруг ушло куда-то, и она, перевернувшись, встала с трудом на колени, ощущая дрожь в ногах, видя его, отползшего к спинке кровати и откинувшегося на спину – и смотрела в его глаза до тех пор, пока сильная рука не опустила ее туда, откуда исходило стыдно пахнущее тепло.

– Алла, Алла! – В голосе его был веселый протест, но она все ласкала и лизала, опустошая, глядя, как вытекают толчками белые капли. – Алла, я тебя прошу!

И только тогда упала на бок, медленно возвращаясь в реальность, стоя где-то на ее пороге, напоминая себе, что надо выпить таблетку, но не чувствуя сил, чтобы встать, решая, что это можно сделать чуть позже. И просто лежала – не стесняясь яркого света, облизывая липкие губы, не желая выходить оттуда, где была так долго…

Она поежилась, вспоминая, как это было, – глядя на него, сидящего напротив за ресторанным столиком, посматривающего то на нее, то на дверь, словно он снова кого-то ждал. Но спрашивать не хотелось – она такая расслабленная была, такая мягкая, обессиленная, еще не отошедшая от того, что было совсем недавно, кажется, все еще лежащая в его постели, из которой встала максимум час назад.

– Кьянти?

– Конечно, – улыбнулась двусмысленно. – Раз не было кьянти до, пусть будет кьянти после…

– Но ведь ты сама…

– Сама, – кивнула, чтобы он не подумал что-то не то. – Сама…

Она знала, что так будет, – сразу знала, еще вчера, как только он ей позвонил. Она занималась как раз, ученик сидел в двух шагах, выполняя не сделанное дома упражнение, когда раздался звонок. И она не стала брать трубку – думала, что мать звонит, проведать, как там они, а при ученике разговаривать не хотелось, – решила, что Светка возьмет в своей комнате. И когда услышала из-за двери – «мам, тебя!» – спросила еще, кто это. «Не знаю, мужчина какой-то, Алла Михайловна ему нужна». И неохотно взяла трубку – недоумевая, кому ей звонить, разве что отцу какого-нибудь ученика, который хочет сообщить, что его чадо заболело и на этой неделе у нее не появится.

– Алла, добрый день. Это Андрей. Я тебе не помешал?

Она, как всегда, повела себя как дура, как только услышала его голос. Растерявшись, обрадовавшись, возмутившись одновременно – заметавшись по комнате, чтобы оказаться подальше от корпевшего над упражнением Петьки, Хотя не настолько велика была комната, чтобы из одного угла не было слышно, о чем шепчут в другом.

– Алла, я помешал? Давай я перезвоню – когда?

– Нет, нет, все нормально! – затараторила, поглядывая на Петьку, пытаясь определить, повесила ли трубку Светка. Но сложно было что-либо понять – голос звучал издалека, сквозь пощелкивания и хрипы, и она вдруг решила, что он из Лондона, куда звал ее и после ее отказа улетел один. Поэтому и не появлялся с тридцать первого января – а сегодня двенадцатое февраля уже.

– Ты извини, что звоню домой, – просто я подъезжал сегодня к институту в час, сказали, что тебя уже нет, а на Арбате сказали, что будешь у них только завтра…

Вот чертовы тетки – могли бы перезвонить, сказать, что ее спрашивали! Она чуть не поинтересовалась, с кем он говорил там, чтобы завтра сделать выговор, но спохватилась.

– Да, я вас слушаю…

– Знаешь, я очень рад тебя слышать. У тебя все в порядке?