Текст книги "Сладкая жизнь"

Автор книги: Анна Оранская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 29 страниц)

Он, Андрей, несуеверный был – и мысль внезапная ему понравилась. Еще когда Генка ему показал место, летом где-то, – специально предложил к Ланскому съездить, а там повел прогуляться и продемонстрировал застолбленный участок, – подумал, что молодец Кореец. Сам, конечно, помирать не собирался – но все же задумался, что надо бы тоже со временем порешать вопрос, а то закопают ведь хер знает где. Не то чтобы это волновало – все равно ведь будет где, – но Вадюха здесь лежал, и ему захотелось, когда придет время, обосноваться неподалеку.

Естественно, Генка денег с него не взял – только за переоформление заплатить пришлось трешку, но это мелочи. Так что участок теперь принадлежал Семенову Андрею Юрьевичу – который не планировал им воспользоваться в ближайшее время, но которому сам факт обладания доставлял удовольствие. Правда, когда Голубя туда привез с пацанами – смотрите, мол, здесь меня закопаете, – тот перекрестился. Голубь – он в церковь ходит, молится, а ему, Андрею, все эти суеверия до одного места. Одно время тоже в церковь ездил – с Хохлом еще, тот любил это дело, – но потом подумал, что раз Вадюха к религии равнодушен, даже крест не носит, то и ему так надо.

Так что, в общем, посмеялись тогда с Генкой, третьего. А потом он, Андрей, начал Корейца напрягать слегка. Мол, полежи пока, порешаем сами, тем более что Немец рядом, про тебя вчера спрашивал в кабаке, подтянем его и без тебя с Трубой разберемся, а потом и с теми, кого он прикрывает. Ну скажем Немцу, что ты здесь, – какие проблемы, свой же, тебя вообще уважает как никого. Но Кореец покачал головой финально.

– Пустой базар, Андрюха…

Вот этого Андрей не мог понять – ведь хватило бы Немца, чтоб все решить, тем более что тот как был беспредельщик, так и остался, ему пострелять по кайфу, и не бесплатно, за кусок Славкиного дела. А он бы руководил им, чтобы не впустую стрельба была. Был, конечно, вариант, что кто-то еще может за Славку встать, но могли бы тому человеку стрелку забить, объяснить, что Славкины люди Корейца завалить пытались, так что Славка и не прав.

С Генкиным авторитетом можно было и солнцевских подтянуть, и кунцевских, и измайловских, не говоря уже о Балашихе с Люберцами. И в Подольске у него завязки были с местной братвой, сидел он с кем-то из них, когда приняли его года за три до Вадюхиной смерти и он почти год парился – и сел бы, если бы Ланский не сделал так, что дело вдруг исчезло. Он, Андрей, ничего не знал, конечно, – все были в курсе, что Корейцу помогают, и адвокат проплачен, и все путем, в худшем варианте минимальный срок светит, год-два. Но вот что можно сделать так, чтобы дело исчезло, – такого никто не ожидал. А Вадюха – он многое мог. И Кореец вышел – еще более злобный, чем был, и с куда более серьезными завязками. Часть из которых, может, и ушла за время его жизни в Штатах – но что-то ведь осталось.

Так что не мог он Корейца понять – и секретности, вынуждавшей от всех скрывать его приезд и тем более ранение, и нежелания поручить все ему, Андрею. Он так себя ощущал после кладбища, не сомневался, что порвет всех, кто на пути встанет, – и потому Корейцево упрямство бесило. И сдерживаться не было сил, и уже хотел высказать все, наконец показать Генке, кто здесь главный, собственно. Но тут Наташка вошла, постучавшись, – Корейцу укол пора было делать и снотворное принять – и весь запал сбила к черту.

Так они и закончили третьего января разговор – а сегодня было уже седьмое, и Генке получше стало, как перед Новым годом. Каждый день с ним говорить пытался – толку х…й. Подожди, не гони, все решим сами. Вот и решаем – седьмое января, уж скоро месяц будет, как Корейца ранили, а все решаем.

Зае…ало бездействие – тем более что тот настрой, который был у него на кладбище и в кабаке потом, он не ушел никуда. Как не ушли и мысли о том, что он всем должен показать, кто он есть, Андрей Юрьевич Семенов, – что не просто фраерок, который все наследство Вадюхино потерял по неумению, но авторитет, крутой и опасный – и жестокий когда надо.

Он вскочил, словно подброшенный, словно удобная мягкая кровать превратилась на мгновение в дикого необъезженного мустанга, и сбежал вниз. Перекинулся парой слов с Голубем, сидевшим на своей коронной позиции, у входной двери, навестил пацанов, сидящих в пристройке, зашел даже на кухню, где Мелкий готовил жратву. Вчера еще договорились, что Рождество надо отметить, – и он не возражал, тем более что пацаны многие в церковь ходят. Это им, конечно, не мешает, если надо, отшмалять, кого он скажет, – но, в общем, дело личное. Хотят верить – пусть верят. Хохол вон тоже верил – а оказался сукой последней, долбаной крысой.

Все тихо и мирно было в доме, как на курорте. Ну ничего, сказал себе, возвращаясь в гостиную и вопросительно глядя на застывшую у Генкиной двери Наташку, приложившую палец к губам. Ничего. Кончился отдых. Хочет Кореец или не хочет, а пора начинать – вот он сам и начнет. Ни с кем не советуясь, никому ничего не говоря.

И еще сказал себе, что если завтра получится то, что задумал, – то, что не имело отношения к проблеме с Трубой, но чего почему-то, по совершенно непонятной причине очень хотелось, – то получится и все остальное. Обязательно получится…

Господи, как же она смеялась тогда в ресторане, когда поняла, что он шутит! Не сразу, правда, какое-то время после его слов сидела застыв, не в силах пошевельнуться. Он первый рассмеялся – уже после того, как опустошил с мрачным видом бокал и тяжело опустил его на стол. И расхохотался – заразительно, легко, смеясь вовсе не над ней, не обидно. И она начала смеяться – останавливаясь и начиная снова. Тысячу лет так не хохотала – но и смешно ей так не было очень давно.

А потом они выпили еще. И он подал ей пример, приступив к рыбе, непринужденно действуя ножом и вилкой, не обращая внимания на обилие всяких вилочек и ножичков. Закуска была фантастическая – она всегда обожала рыбу, но готовить не любила и не умела, ограничиваясь примитивной жаркой какой-нибудь трески в лучшем случае, – а принесенный после нее суп вообще не был похож ни на что из того, что она когда-либо пробовала. Она так увлеклась, что, только съев последнюю ложку, заметила, что он все еще вяло ковыряет закуску.

– Андрей, вы же говорили, что несколько месяцев постились, питались одной капустой, мечтали о нормальной еде? – поинтересовалась озабоченно, подумав вдруг, что с ним что-то не так, заодно пытаясь скрыть неудобство, вызванное собственным обжорством. – Наверное, вам после такой голодовки много есть нельзя – а я тут…

Официант, подкравшийся незаметно, робко потянул к себе ее пустую тарелку, поинтересовавшись насчет горячего и получив его молчаливое, кивком показанное одобрение.

– Нет-нет, не надо – вы не едите, а я…

– Алла, перестаньте. – Он наклонился через стол с заговорщическим видом. – Вообще-то, если между нами, ни в кого я не верю и постов никаких тоже не соблюдаю. Просто мне так хотелось, чтобы вы поехали со мной, – пришлось вот бить на жалость…

Она не обиделась на обман – ей даже в голову это не пришло. Напротив, она была ему благодарна за то, что он убедил ее поехать с ним. И не в ресторане было дело, не в выходе в люди. А в том, что она не смеялась так бог знает сколько лет, и так легко, как с ним, ей тоже ни с кем не было, вообще никогда. Может даже, она себя так чувствовала потому, что видела, что ему с ней просто приятно – ему ведь ничего не было от нее надо.

У него не было ребенка, которого он хотел с ее помощью устроить в Иняз, он не пытался через нее получить что-то от Сергея, потому что не знал, кто ее муж, и даже об этом не спрашивал. Ему просто было с ней приятно – как и ей с ним. Она еще подумала в какой-то момент, что так приятно может быть только с чужим человеком, который не знает, кто ты, и ты не много знаешь о нем. С которым можно говорить ни о чем конкретно, с которым нет общих знакомых, совместных рабочих вопросов – вообще ничего.

Нет, он, конечно, немного порасспрашивал ее – но ненавязчиво, выслушивая в ответ то, что она считала нужным сообщить. И о себе немного рассказывал – о том, что три курса проучился в институте, а потом так и не восстановился. Что родители живы, хотя видится с ними редко из-за обилия дел, что не женат, никогда не был и не планирует. Самая поверхностная информация, в общем, – удовлетворявшая обе стороны.

Она только один раз напряглась – когда он спросил, бывала ли она на Пятой авеню в Нью-Йорке. Пожала плечами неопределенно, но он продолжал ждать ответа, и пришлось сказать ему, что собиралась вот, а тут как назло загранпаспорт кончился, а с новым, говорят, такая морока. И когда он ей сказал, что может сделать, даже не поверила. Столько раз Сергея просила, уж ему такой вопрос в два счета можно решить, но он отмахивался всегда, некогда, мол, да и на какие деньги ты, мать, путешествовать собралась. Это обижало, несколько раз даже хотела ему сказать, что достаточно на учениках зарабатывает, чтобы позволить себе раз в жизни посмотреть ту же Англию, – но не сказала. И вообще как-то свыклась с мыслью, что никогда никуда не поедет – так это и останется ее больным местом, которое, может, со временем болеть перестанет. А тут…

– Нет, я серьезно, Алла, – никаких проблем. Если срочно, можно хоть за неделю сделать. Да в принципе за день можно – на этом знаете какие деньги делают, особенно летом? Я как-то паспорт потерял, а у меня поездка запланирована через две недели – так полторы тысячи отдал. Ну а если без спешки – через три-четыре недели будет готов. Сделаете фотографии, отвезу вас к знакомым – и все…

Он вытащил телефон, стал звонить кому-то, и она отвлеклась, принялась за горячее, принесенное безмолвным и бесшумным официантом, косившимся на Андрея с некоторым испугом, поспешно подлившим ей вина и исчезнувшим тут же. Она не слышала, о чем он говорит, она смаковала нежнейшую рыбу, запивая ее вином, наслаждаясь вкусом, таким необычным и таким тонким. И любовалась своей розой, поставленной в высокую узкую вазу, подсвечиваемую желтым огнем свечи. И смотрела в лиловеющее окно, одетое в тяжелые гардины с золотом и многочисленными складками, на смутно качающиеся тени деревьев, кивающих ей с пониманием, на парчово посверкивающий серебряный снег, на мерцающие огоньками бесшумные машины, толпящиеся бестолково на узкой дороге.

– Алла, у вас же, наверное, нет с собой фотографий? В общем, я на завтра договорился – вам во сколько удобнее?

Все это было так неожиданно – и так до смешного просто. Господи, она столько хотела получить этот паспорт – не важно, что не было, в общем, свободных денег, не важно, что она не знала, поедет ли по нему когда-нибудь и куда. Важен был факт. Она уже смирилась, что у нее его не будет и поездки никакой не будет, – и вот чужой человек в течение двух минут решает то, что казалось ей неразрешимой проблемой.

– Так во сколько вам удобнее, Алла? Это недалеко от вашего института. У вас занятия завтра есть?

Она кивнула, задумавшись, все еще растерянная от неожиданности.

– Ну… если этим людям удобно…

– Им удобно, когда вам удобно.

Это тоже так прозвучало – так непривычно и… лестно. Раз пять за всю совместную жизнь с Сергеем делала что-то через него – так он всякий раз договаривался за нее так, что ей максимально неудобно было. Она даже заметила как-то, что мог бы и меня спросить, у меня же занятия в это время, – и он удивился, посмотрел на нее как на дуру, добавив что-то типа «во сколько назначили, во столько назначили – тебе же надо». А здесь все делалось под нее, с учетом ее пожеланий – и это не могло не льстить.

– В час, может, чуть пораньше – или там обед в это время?

– Поголодают – полезно.

Он снова взял телефон, набирая номер, говоря кому-то, что приедет к часу, – так безапелляционно, не интересуясь, удобно ли это тому, кто на другом конце провода. Как Сергей – только наоборот. Тому все равно, удобно ли своим, а этому все равно, удобно ли чужим. И второй вариант лично ей нравился куда больше.

– Ну все, я без пятнадцати час буду у вашего института – устраивает? Отвезу вас сам, проверю, чтобы все в порядке было. Да, Алла, как насчет десерта?

Десерт она вообще не смогла бы описать – нечто воздушно-эфемерное, невообразимого вкуса. Она уже не стеснялась, что он ничего не ест, в то время как она сама все уничтожает подчистую, – вино, вроде бы слабое, проникло в голову, заставляя забыть обо всем. А принесенный к десерту херес – никогда не пробованный, но показавшийся утонченным – эффект только усилил.

Она вообще выпала из времени – сидела не глядя на часы, наслаждаясь едой и вином, слушая его. Позже задумавшись, что он ни разу не дал ей возможности вернуться к своим проблемам. И на часы она посмотрела, в общем, случайно – инстинктивно, когда поправляла волосы. И тут же об этом пожалела – полпятого было на часах. Она попыталась забыть об этом, но уже не могла – внутренний голос твердил монотонно, что давно пора быть дома, надо приготовить ужин, и вдруг Сергей придет раньше, и со Светкой бы надо позаниматься, нечего ей целый день у бабушки торчать.

Она попыталась ему возражать, занудному голосу, – что ей некуда торопиться, что в кои-то веки удалось выбраться куда-то и получить такое удовольствие, что лично ей ужин не нужен и Сергей точно есть не будет. И даже если придет рано, не удивится, где жена, не заметит даже ее отсутствия. Но поздно уже было – вырвавшись так глупо из того мира, в котором находилась, она уже не могла вернуться в него обратно, словно прозаичные мысли разрушили те чары, под влиянием которых она оказалась.

Она еще поборолась с собой, подобно проснувшемуся по звонку будильника человеку, который пытается сделать вид, что ничего не слышал, и провалиться обратно в сладкий сон. Но потом сказала себе, что ей действительно пора – хотя бы потому, что они и так посидели достаточно. Эта компромиссная мысль – что надо уходить не потому, что есть куча дел, а потому, что существуют правила приличия, – ее устроила. Потому что в эту секунду, видя, что она ему нравится, чувствуя себя такой, какой видит ее он, она не сомневалась, что как-нибудь он пригласит ее еще куда-нибудь – и она согласится.

Он не возражал, когда она сказала, что надо идти. Прикрыл рукой толстую пачку денег, вытащенную из кармана, – ей показалось это сверхтактичным, прямо джентльменским, что он не хочет демонстрировать свое благосостояние, – сложил на столе невысокую аккуратную стопку, накрыв ее сверху счетом.

Господи, как она могла подумать, что он бандит?! Смешно даже: такой учтивый, воспитанный молодой человек, образованный – и бандит! Он еще и на выходе проявил понимание – когда, одеваясь перед зеркалом, она вновь ощутила на себе подавляющее великолепие ресторана, наконец-то выпроваживающего ее, чужую и инородную. Смотревшуюся так неуместно в тяжеленной золотой раме, окаймляющей зеркальное стекло, – как простолюдинка, по недоразумению попавшая на задний план картины, висящей в замке какой-нибудь благородной особы.

– Знаете, Алла, – шепнул заговорщически, – клятвенно обещаю в следующий раз пригласить вас куда-нибудь попроще. А то мы с вами сидели тут, а у меня постоянно желание деньги пересчитать – хватит ли на обед… Вроде ведь не бедствую, если надо будет, официанта, который нас обслуживал, попрошу завернуть, и метрдотеля вместе с ним – а все равно…

На улице уже стемнело, и пробки были на дорогах, гололед тем более, а ей было так хорошо в большой черной машине, даже не хотелось думать, что могла бы сейчас плестись пешком или толкаться в переполненном вагоне метро или салоне троллейбуса. И трезветь не хотелось – чтобы еще немного, ненадолго совсем продлить очарование этого дня.

И поэтому, когда он свернул на ту улочку, которая шла перпендикулярно ведущей к ее подъезду дорожке, ей совсем расхотелось вылезать. И когда он притормозил – она попросила, чтобы не подвозил к самому дому, опасаясь, мало ли что, вдруг Сергей в этот момент будет проезжать, – какое-то время сидела, чувствуя на себе его взгляд. Не зная, что бы сказать ему такое, как выразить то, что было внутри, чтобы он правильно ее понял.

– Знаете, Алла, – он опять пришел к ней на помощь, словно понимая ее состояние, – вы ведь не будете возражать, если мы совершим с вами небольшую сделку, правда? Я ведь бизнесмен – понимаете, натура уже такая, ничего не могу с собой поделать…

Она посмотрела на него встревоженно.

– Такую несложную сделку, – продолжал он, как бы не замечая ее реакции. – Мы завтра с вами едем в турагентство, сдаем все документы, а потом вы со мной едете пообедать, куда-нибудь в нормальное место, и так, чтобы не торопиться никуда. Что скажете?

– Скажу, что вы, наверное, хороший бизнесмен. – Она слышала в своем голосе оттенок кокетства, не в первый раз уже за этот день. И этот новый и незнакомый ей голос был хрипловато-низким, и слова, произносимые им, дробились на буквы, то ссыпавшиеся вниз, то взлетавшие вверх, то кружившиеся вокруг него, вибрируя, дрожа, обволакивая его подобно паутине, притягивая к ней. – Вообще-то я в бизнесе совсем не разбираюсь, но сделка кажется мне вполне разумной – и даже приятной. Надеюсь, здесь нет никакого подвоха?

Он рассмеялся, и она подхватила его смех. И продолжала улыбаться, подходя к дому. Откуда-то зная, что он все еще стоит там, где высадил ее.

Ей все нравилось сегодня – и даже то, как он с ней попрощался. Он не пытался целовать ей руку – это было бы слишком – и пожимать ее тоже не пытался. И не предлагал перейти на ты, и не говорил ничего двусмысленного. Просто обошел «мерседес», открыл ее дверцу, помог ей вылезти, протянув руку, на которую она чуть-чуть оперлась.

– Seeing you tomorrow – правильно?

– See you tomorrow, – поправила она. – Или просто See you. Обещаю, что несколько уроков английского с меня…

И повернулась и пошла. Чувствуя его взгляд, продолжая чувствовать, даже когда знала, что он ее уже не видит. И подавляя бог знает откуда взявшееся желание оглянуться…

– Красавец, что приехал!

Славка Труба, худой невысокий мужик лет тридцати восьми – сорока, встал навстречу из-за стола, раскрыл руки, жестом предлагая обняться, прикоснулся губами к щеке. Прием был неожиданный – равно как и эта встреча, – и Андрей инстинктивно потянулся навстречу, крепко обхватывая того, кто чуть не убил Генку, хлопая приветственно рукой по спине.

– Че пить будешь? – Славке стоило только покоситься на зал, как тут же появился официант, застыл чуть поодаль. – Коньячку, водчонки? А, забыл – мне говорили, ты по вискарю больше…

Андрей чуть было не спросил, кто говорил, – спохватился вовремя. Голова шла кругом – и оттого, что было до этой встречи, и от внезапного звонка по мобильному, и от голоса Трубы, и от предложения встретиться. И оттого, что, хотя они враги, по идее, поприветствовал его как кореша, как равного к тому же – хотя чего скрывать, Славка по уровню повыше многих воров стоял. И уж тем более оттого, что Труба к встрече подготовился – вон даже про вискарь узнал.

– Слышь – тащи пузырь этого, с синей этикеткой, с солдатом, понял? Тебе лед нужен, Андрюх? Слышь, льда притащи побольше – у нас тут разговор долгий. Со жратвой потом решим…

Ресторанный зал был тих и полупуст. Он еще подумал, что Славка не случайно его выбрал – во-первых, чтоб меньше народу их увидело вместе, во-вторых, чтоб поговорить можно было без помех. А в-третьих, знал ведь наверняка, что Андрей сюда приедет. Угадал, чертила, – потому что после звонка он застыл у телефона в растерянности, и первой мыслью было, что Труба задумал что-то. Не что-то, а шмальнуть его, Андрея, чтобы никто не помешал с Генкой решить вопрос. Но шмальнуть он и так мог – смог же номер мобильного узнать, – и приглашать для этого в кабак в самом, считай, центре смысла не имело. Проще было за городом встречу назначить или просто валить без разговоров.

Сейчас он гордился собой, что приехал, – если бы не решился, ху…во бы это выглядело. Дело, конечно, не в страхе было – просто и в самом деле не ждал такого звонка. Тут такое происходит, и вдруг звонок. «Андрюх, здоров. Это Славка. Узнал? Слушай, дело есть, надо бы поговорить. Я тут в центре, пообедать думал – помнишь, где тогда встречались? Подъедешь? Часа хватит?» Он сказал «да» прежде, чем сообразил, от кого звонок, – и стоял какое-то время с мобильным в руках, глядя на него недоверчиво и говоря себе, что надо звонить Корейцу. Но тут же подумал, что заранее знает, что скажет Генка – чтобы тут же мотал обратно в Переделкино и ни о каких встречах не мечтал даже, пока он не оклемается. И еще подумал, что давно мечтал начать действовать, не дожидаясь, пока Генка встанет, – и вот он, шанс.

Его даже не остановило, что с ним сегодня шестеро – Голубь и пятеро пацанов на двух джипах, ждавшие его у подъезда. Может, следовало еще людей подтянуть, время было, – но из упрямства решил, что хватит тех, кто есть. Если уже заказали под него работу, так хоть полк с собой бери – не поможет. А так пусть видит Труба, что Леший ни перед кем не пасует и даже на такие стрелки с минимумом людей приезжает. И вот сейчас пацаны сидели за соседним столиком – рядом, но не настолько, чтобы слышать, о чем речь. А рядом с ними за двумя столиками Славкины сидели, отгораживая их двоих от зала.

– Да, Андрюх, ты газеты читаешь? – Славка сделал знак одному из своих, и тот подошел, кладя на стол газету и выслушивая распоряжение заказать на всех жратвы, и на Андреевых тоже. – Да я сам редко, праздники к тому ж, – а сегодня приносят люди, почитай, что про Интуриста написали. А я тебе сразу – в курс поставить…

Он не читал – и даже не удивился, что лично ему никто не позвонил, хотя статья про Вадюху. До пятнадцатого января тишина в Москве, народ поразбежался кто куда. Тем более что статейка, предложенная Трубой, какая-то мутная была. Про какого-то банкира, которого полтора года назад втянули в аферу, хлопнув на пятьдесят лимонов баксов, а потом убрали. Кто втянул, кто убрал – хер поймешь. Американский бизнесмен, он же наш эмигрант, все разработал, убийство какой-то авторитет организовал, а на сделку банкира девица подтолкнула. И что якобы имена вот-вот станут известны – но уже известно, что разборка с банкиром местью за смерть Вадима Ланского была, к которой банкир имел самое непосредственное отношение. В общем, мутно все, непонятно, и ситуация не та была, чтобы вдумываться, – и потому он, пробежав статью глазами, двинул газету в сторону Трубы.

– По ушам ездят, – бросил небрежно. – Про Вадюху какой только херни не писали – давно успокоиться пора бы. Третью годовщину тут отмечали – а эти все лают, псы позорные…

Труба промолчал, затягиваясь сигаретой, кивнул Андрею, вставая из-за стола, подходя к своим, оставляя его наедине со своими мыслями. Он видел, как те дружно повернули головы, глядя попеременно то на него, Андрея, то на Славку, который стоял, покачиваясь взад-вперед, с каблука на носок и обратно. И он подумал, что все-таки странно выглядит Труба. Дорого одет, а такое ощущение, что вещи эти снял то ли с должников, то ли с убитых, и улыбнулся своей мысли, глядя, как тот снова достает из кармана мятую пачку «Мальборо лайтс» и прикуривает сгорбившись, словно на диком ветру стоит. Несолидный какой-то, хотя и в таком авторитете. Челочка, слишком длинные рукава у пиджака, помятого здорово сзади, – ну чистый Чарли Чаплин. Только вот в глаза этому Чаплину заглядывать не стоит – неприятные. То есть ему лично все равно было – у Генки взгляд понеприятнее, да и свой тренировал, чтобы глазами ломать, – а вот человек пониже уровнем Славку бы застремался с ходу.

Что-то тут не так было – и в этой встрече, и в этой статье. Он, признаться, думал, Славка скажет сейчас, что не он к Генке киллеров послал, а те, о ком Кореец справки наводил, – узнали, мол, сами, что их ищут, испугались, сделали заказ каким-то пидорам, а я как узнал, чуть сам их не кончил. Так что делайте с ними что хотите, а у меня к вам претензий нет, и вы на меня зла не держите. Вот этих слов он ждал – хотя Славка крутой человек, и бригада у него дай Бог, и надо будет, еще людей подтянет, лишние враги, тем более такие, как Генка и Андрей, ему не нужны.

Бандитский мир, он такой – тот, кому сейчас руку жмешь, через пять минут может под тебя работу заказать. Или вон как сейчас – обнимаешься с тем, кто близкого твоего чуть на тот свет не отправил. Как в гангстерских фильмах – «ничего личного, просто бизнес». Вадюха эту фразу ненавидел, всегда говорил, что эти слова произнесет тот, кто его приговорит, – и не ошибся.

Ему польстило, что Труба воспринимает его всерьез и ссориться с ним не хочет, но, несмотря на всю самоуверенность, он не настолько был слеп, чтобы не чувствовать, что не в этом дело или не только в этом. Что-то было в этой статье – что-то очень важное, – и именно поэтому Труба и отошел, давая ему время обмозговать все.

Он сосредоточился усилием воли, второй, а потом и третий раз вчитываясь в текст. Наконец понимая, о ком идет речь – о том банкире, который подбил Хохла убрать Ланского. Просто так давно это было, он даже фамилию забыл – а сейчас вспомнил. Кронин, президент банка, который после его смерти и накрылся. Именно Кронин тогда, тесно общаясь с Вадюхой, вложил денег немало, чуть ли не три лимона баксов, в одно продуманное Ланским предприятие, давшее в итоге тысячепроцентную прибыль. Какая-то афера была, что-то тина пирамиды или еще умнее. Банкиру чего – он Вадюху знал и ему верил, в курсах был, что тот не кинет, вложил бабки и ждал прибыли, а весь риск на Ланском был. Заработали прилично, Кореец сказал – порядка тридцати лимонов, и Вадюха их все в Штаты перекидывал по мере получения, а Яшка покойный отмывал там, он многим Вадюхе был обязан. Он на его бабках и поднялся в Штатах, плюс Ланский его прикрывал, даже ездил туда несколько раз с Корейцем вопросы решать.

Точно-точно, об этой падле речь. Генка рассказывал, что у них с Вадюхой договоренность была, что на эти бабки в Штатах фильм снимают – Ланский давно мечтал в Голливуд пролезть, даже нашел продюсера-американца, который рад был с ним работать. Тем более бабки чистые были, отмытые, и сценарий уже был, за который продюсер тот ухватился. А с банкиром договорились, что после выхода фильма прибыль делят. А тот, сука, потом к Вадюхе приставать начал – не хочу выхода фильма ждать, отдай треть от заработанного, проблем, мол, куча. Ну, Вадюха и проверил – не было у него никаких проблем. И растолковал ему: мол, за слова отвечать надо, год подожди – все получишь.

А тот ждать не захотел – и начал к Хохлу подкатывать, с которым по иронии судьбы Ланский их и познакомил. Начал Хохлу по ушам ездить, мол, ты другой, с тобой работать лучше, чем с Ланским, он бандит, а ты бизнесмен. А потом про лавэ капать начал – мол, Ланский с моей помощью двадцать с лишним лимонов заколотил плюс бабки от ваших дел в Штаты переводит, грохнет ведь на какое-то кино, все потеряет. А если отговоришь – по пятнадцать лимонов на брата получим.

И в итоге убедил-таки Хохла – и на честолюбии его сыграл, и на жадности. Только прокололся банкир – думал, как Вадюхи не станет, он бабки в Америке тут же разыщет. Был у него номер счета, на который Вадюха их скидывал, а как Ланского не стало, выяснилось, что лимоны он куда-то в другое место перевел. Хохол тут искал, Кронин там – а только х…й нашли. Вот Хохол и начал Ольгу доставать – банкир ему сказал, что она обязана быть в курсе, тем более что они с Вадюхой перед смертью его в Штатах были вместе. А Ольга не кололась – наверное, и вправду не знала. Вот год спустя после Вадюхиной смерти и устроили обыск в ее квартире – а в тот же вечер ее и…

Хохол тогда все рассказал – в ту ночь, после того как в Ольгу стреляли. И банкира назвал, и все вообще выложил. Им двоим – ему и Генке. Генка тогда еще раз показал, что ближе Андрея нет никого – заодно Хохлом его испытав. Но сказал, что банкира пока трогать не надо – на нас, мол, сразу подумают, давай подождем, один х…й кончим падлу. А пацанам, кто знал, что Хохол сукой оказался, – таких немного было, несколько человек из Генкиной бригады и Серега Каскадер, – скажем, что только Хохла вина, придумал он про банкира, чтобы отмазать себя.

Он, Андрей, настаивать пытался – но потом решил, что Генке виднее. Знал, что он мстительный, никому ничего не простит, а уж за Вадюху точно кровью заплатит. Так и получилось – в конце января Генка в Штаты уехал, а к лету вернулся, как бы по делам – у них же бизнес был с Яшкой, Кореец там рулил, Андрей здесь. Но быстро понятно стало, что еще какие-то дела у Корейца – пропадал он тут в Москве, не говорил, куда ездит и зачем, и люди с ним мотались его бывшие.

Он на Корейца даже обижался – темнит чего-то, свои дела крутит, – а потом все понял. Когда в конце лета Генка ему заявил – сваливай, мол, Андрюха, отдыхать на месяц-полтора, решил я банкира кончать. Мне чего, я проконтролирую, как работу выполнят, и уеду, на меня хер подумаешь, я не местный уже – а вот тебя заподозрить могут. Я без тебя поэтому и мотался тут по делам – надо было ж подготовить все, продумать, выяснить, потому что Хохол ведь и пургу мог гнать, чтобы жизнь сохранили. А теперь я точно в курсах, что виноват банкир.

Он поверил – он вообще Генке верил. Хотя и странно было, что тот сначала степень вины устанавливает, долго притом, а потом валит – раньше все наоборот получалось. Но потом сказал себе, что изменился в Штатах Генка, спокойная жизнь его немного другим сделала. И уехал – почти два месяца во Франции отрывался. А когда вернулся, Корейца не было уже – и банкира не было.

Да, отдохнул он тогда отлично. Взял с собой телку одну, она французский знала, как родной, – вот с ней и мотался по Лазурному берегу, а потом чуть не по всей стране, от Марселя до Парижа. Тачку напрокат взял, «рено лагуна», и мотался. Бабок просадил море, зато и отдохнул так, как давно уже не отдыхал. Хорошо, телка нетребовательная была, никаких тряпок не просила – ну мелочь какую-нибудь типа купальника или платья легкого. Так-то расход был на кабаки да отели – но один хер почти полтинник там оставил, гулять так гулять.

А телка супер была – Карина. Темненькая такая, худенькая, глаза огромные, черные. А тело просто отпад. Он с ней познакомился еще за пару месяцев до отпуска – как-то с человеком встречался в кабаке в Доме художника на Крымском, а приехал раньше, на час целый, так получилось. А тут вернисаж какой-то рядом – ну и решил пройтись, вспомнил, что у Вадюхиной Ольги галерея была своя, Вадюха для нее открыл. Ну и зашел – там ее и увидел. У нее, кстати, и картинки ничего – погнал ей пургу, люблю, мол, живопись, все такое. Телефон взял, в кабак пригласил пару раз, на дискотеку. Увидел, что она на него запала – взрослый мужик, считай, да непростой к тому же, «мерс-кабриолет» и все дела. А не дает – восточная женщина, одно слово. Двадцать лет, а стеснительная, словно целка. Но трахнул-таки – к себе зазвал, хочу, мол, картины твои у себя доме повесить, оцени, какие туда лучше.