Текст книги "Сладкая жизнь"

Автор книги: Анна Оранская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 29 страниц)

– Я тоже…

Она никак не могла определиться, как ей разговаривать с ним, ну никак. Она ведь думала о нем не раз за это время – а если быть честной, то каждый день думала, пусть хоть на секунду, но вспоминала. И, выходя из института, оглядывалась всякий раз, ища тот джип, на котором он был тогда, а возвращаясь домой, сидела у окна с чашкой кофе, выглядывая время от времени вниз, на дорожку. Естественно, говорила себе, оглядывается она потому, что боится, как бы он ее не скомпрометировал – а смотрит в окно потому, что боится, вдруг он появится сейчас, а у нее занятия или Светка дома.

Но его не было – он пропал, и надолго, и она не знала, появится ли он еще. И, вспоминая его, всякий раз думала, почему он пропал. Потому что понял то, что для нее было ясно сразу: они из разных миров? Потому что решил, что должен сдержать данное ей слово, которое и так частично нарушил, придя на занятия и пригласив ее в ресторан? Потому что обиделся на ее отповедь и прочитанную ею глупую мораль по поводу честности? Как-то подумала даже, что, может, он осознал, что ему проще будет найти кого-то посвободнее и помоложе заодно, – и озлобилась на себя, говоря себе, что ей все равно, кого он там нашел и с кем он занимается этим.

И вот он появился – а она не могла ничего сказать. Просто не знала что. Спросить, почему пропадал, – но это может быть неправильно понято. Может, спросить, почему не ходит на занятия – это ведь не одно и то же? Ну, то есть фактически то же – но звучит по-другому…

– Алла, я хотел узнать – как у тебя завтра со временем? Может, встретимся, если есть возможность, пообедаем где-нибудь?

– Ну… я не знаю, – протянула, судорожно вспоминая, что у нее на завтра. Чуть не забыв, что в полпервого она будет в этой фирме на Арбате. – Я освобождаюсь в два, но…

– Ну и отлично. Кстати, повод есть серьезный – месяц со старого Нового года прошел. Что скажешь?

– Вы хотите сказать, что все должно быть так же? – Она с сарказмом это спросила – так ей казалось, – хотя понимала в то же время, что обманывает себя, что не сарказм это, а любопытство. – Боюсь, что…

– Ну, об этом можно только мечтать. – Ей показалось, что он погрустнел. – Не поверишь – весь месяц воздерживаюсь и только это и вспоминаю. Кошмар. Так хоть отметить памятную дату…

Она дернулась при слове «воздерживаюсь» – словно Петька мог его услышать.

– Ну хорошо, – произнесла с излишней, наверное, готовностью. – Хорошо. Я освобождаюсь в два – там, на Арбате. И…

– Значит, до завтра.

Так что она знала, что будет завтра, – заранее знала. Хотя сказала себе только, что раз он намекнул на это сейчас, – то обязательно намекнет и когда они встретятся. И она не обидится – ей, в общем, если честно говорить, даже приятно, что он помнит эту дату, с которой прошел уже целый месяц. Насчет воздержания – это его проблемы, а услышать такое ей приятно. Так что она не будет обижаться, она покажет ему даже, что тоже помнит старый Новый год, и с удовольствием посидит с ним в ресторане. В своем новом черном платье, кстати, – под которое, несмотря на слякоть, наденет тонкие полусапожки, потому что с зимними сапогами оно не смотрится, да и сапоги не очень. Ничего, промокнет немного – зато будет выглядеть хорошо и чувствовать себя тоже.

А вот зачем она отменила занятия на завтрашний вечер, сама не могла объяснить, когда их отменяла. Сейчас-то понимала, что все заранее знала, все предвидела – просто не хотела себе в этом признаваться. А тогда еще задумалась, зачем терять деньги, если все равно к шести будет дома. В два встретятся, полтора-два часа в ресторане на том же Арбате – даже к пяти успеет. Но тем не менее она их отменила – не став переносить на более позднее время. И заодно позвонила матери – еще не зная, что скажет, но с ходу выдумав историю о том, что Ольга вдруг решила всю кафедру в гости позвать, бог ее знает по какому поводу, мается тетка дурью, потому что не замужем. И она бы, конечно, не пошла – и может, все-таки не пойдет, – но они же работают все вместе, и могут не так понять, и не хочется объяснять, что…

– Да что ты им объяснять-то будешь? Опять про мужа рассказывать? Я тебе сколько говорила – ходи в гости, везде ходи, куда зовут, киснешь ведь одна дома. Ничего, один посидит – все равно придет поздно и в телевизор уткнется или компьютер свой. Иди – Светку я заберу, хочешь, пусть у меня остается, если придешь поздно, только тогда с утра учебники мне занеси, которые ей нужны будут на следующий день. А своему не говори ничего – все равно не запомнит. Утром записку напиши, а я ему позвоню домой, когда он появится. Слава Богу, начала хоть мать слушать, а то в старуху превратишься, дома-то сидя целыми днями…

Она поотнекивалась еще – может, и не пойду, а если пойду, то на полчасика, чтобы освободиться пораньше. Договорилась до того, что мать потребовала, чтобы до одиннадцати не появлялась. И она приготовила ей учебники, которые завтра понадобятся Светке, чтобы сделать уроки на послезавтра. И саму Светку предупредила, что может так выйти, что ей придется у бабушки остаться, – а вот Сергею ничего не сказала.

Она вообще с ним толком не разговаривала с той беседы о машине – он впервые на нее обиделся всерьез, и, хотя старался этого не показывать, она-то видела. Он, конечно, вел себя как всегда – приходил поздно, а после ужина, если ужинал, сразу уходил к себе, так что все как обычно, но ей асе равно казалось, что он обижен. Но и она была обижена – и мысль о том, что это первая у них ссора, последствия которой так долго чувствуются, и о том еще, что она впервые не ищет сама пути к примирению, не пытается загладить ту ситуацию, по привычке взяв вину на себя, ее не беспокоила. Потому что сказала себе философски, что все происходит когда-нибудь в первый раз, – и потому что была убеждена, что не прав именно он.

А сразу после того, как с матерью поговорила, позвонила Ольге – такую лихорадочную активность развела, что не могла успокоиться никак. Начала издалека, а потом решилась наконец, напомнила аккуратно про то предложение – если надо, говорить, что она у нее, – и та оживилась тут же, засыпала вопросами, и она еле от Ольги отвязалась, пообещав, что завтра поговорят на работе. Но все это время она прекрасно знала, как все сложится, и потому слишком долго собиралась утром, хотя для этого встать пришлось в полседьмого. И когда через час разбудила Светку, та удивилась даже – только потом вспомнив, что мать сегодня идет в гости. «А я все понять не могу со сна – чего это ты такая красивая сегодня?» И потому едва не выдала себя в институте, задумчиво сказав Ольге, что одна ее подруга тут беспокоится, что вот дочка замуж вышла, молодая совсем, вдруг забеременеет, а что ей посоветовать, сама не знает.

– Вот подруги у тебя, Андреева, ну все как ты. Пусть спираль вставит, хотя нет, ненадежно – я как-то залетела, а у меня спираль была. Вообще к врачу надо сходить – сейчас же по-научному все – анализы сдаешь, тебе и говорят, какие таблетки лучше. Да даже норплант сейчас вшивают – представляешь, вшивают под кожу, и все проблемы. Самой надо сходить – я-то, дура, все по старинке постинором пользуюсь, а его только четыре раза в месяц можно, маловато получается. Так что с надежными – постинор, а если ненадежный, пусть презерватив надевает… – Ольга осеклась вдруг, посмотрела на нее недоверчиво. – Андреева – ну ты хитрая! Сначала признается, что в ресторан ее, видите ли, зовут, а она не хочет говорить никому, а потом якобы подруга насчет дочки беспокоится. Ну Алка, ну хитрая! А я, дура, не пойму никак, распинаюсь тут. Ну Алка! Я еще пару месяцев назад, не знай, что ты замужем, думала бы, что ты девственница по убеждению, – а тут разошлась…

Звонок, к счастью, прозвенел – вторая пара начиналась, после которой ей надо было уходить. Но Ольга шла за ней до того кабинета, в котором у нее были занятия – хотя самой надо было в другой корпус, – и все смотрела на нее и качала головой восхищенно, смущая и заставляя краснеть, делая все оправдания бессмысленными.

– По-сти-нор, – шепнула напоследок. – Запомнишь или записать?

А вот четыре часа спустя, когда занятия на Арбате почти подошли к концу, минут двадцать оставалось, она подумала с горечью, что зря было все это. И суета вчерашняя, и звонок матери, и сегодняшний разговор с Ольгой, которым выдала себя, – ничего не сказала, но та убеждена теперь, что она точно изменяет мужу, – и заход в аптеку, и топтание у прилавка, необходимое для того, чтобы набраться решимости. Как девчонка топталась – предвидя косой взгляд и хихиканье за спиной, когда отвернется, – и лишь когда усилием воли вернулась в ту роль, которую играла с ним, четко произнесла, что ей нужно. И все, похоже, зря.

И поделом старой идиотке – которая настолько дуреет от звонка того, кому отдалась однажды, что начинает покупать противозачаточные таблетки, не собираясь ложиться с ним в постель. А этот даже не появляется – для него, видно, дела важнее, прям как для Сергея работа. Как там Ольга говорит – все мужики одинаковые? Только она еще пошлость добавляет – насчет анатомических деталей, – но это лишнее.

Когда она вышла, он стоял у подъезда – с тремя розами, которых не было в прошлый раз, улыбающийся, выглядящий получше, чем в последнюю встречу. И она, злившаяся на него еще десять минут назад, пытавшаяся отрицать, что именно из-за него у нее такое плохое настроение, хотя с утра было прекрасное, – сразу улыбнулась в ответ, обо всем забывая, обо всех идиотских мыслях, о двенадцати днях, в течение которых чувствовала себя хуже, чем сейчас.

– Вы опять прогуляли, Андрей, – заметила с деланной укоризной. – Похоже, что студент из вас плохой…

– Постараюсь исправиться. – Он протянул ей цветы, глядя на нее так, словно она и вправду была его преподавателем. – Могу я хотя бы загладить вину? Пригласить на обед, скажем?

– Не знаю, не знаю. – Она качала головой, бессознательно провоцируя его на продолжение.

– Хороший итальянский ресторан, обед бутылка вина – этого хватит, чтобы заслужить прощение?

– Вы имеете в виду поездку в «Пиццу-хат», огромную бутыль кьянти и затем приглашение к себе – якобы для того, чтобы попробовать коньяк «Давидофф»? Признавайтесь, Андрей!

Она смотрела чуть в сторону, говоря это – чувствуя на себе его взгляд, судорожно думая, как она выглядела со стороны, ее еле замаскированная готовность согласиться на то, что он хочет.

– Ну, примерно так, – согласился наконец. – Приблизительно так. Если ты не против…

– Если вы о пицце, то я не против, а коньяк… – Она покачала головой, не задумываясь над тем, что говорит. – Если только вы пообещаете…

– Клянусь! – выпалил радостно. И вдруг задумался, и она видела, что что-то не так. – Секунду, ладно?

Он отошел в сторону. Она думала – к своей машине, которую узнала сразу, но он прошел мимо почему-то, встав у припаркованного за его красивым аккуратным джипом огромного монстра, черного полугрузовика какого-то, заляпанного грязью. Что-то сказав в открывшееся окно и затем отворачиваясь, не глядя, как эта машина разворачивается с трудом в узком переулке и уезжает.

– Ну так как – едем?

Она не стала спрашивать, кто это был, – ей было не до этого. Потому что, пока он отсутствовал, все эти три минуты, она боролась с самой собой – она новая с собой старой.

– Вообще-то я не голодна…

– Ну тогда начнем с коньяка, а пообедаем позже?

Он сказал за нее то, что не решалась сказать она – и кивнула в ответ. Добавив для успокоения совести:

– Если вы пообещаете…

И пошла за ним к машине.

Они говорили о чем-то по пути – о какой-то ерунде, она не запомнила, думая о своем. Даже марку машины не запомнила, хотя спросила зачем-то. Она так чувствовала себя, словно температура поднялась, руки подрагивали, и все внутри тоже, и щеки горели, и говорила тоже лихорадочно, то спрашивая, как называется этот джип, то интересуясь, как идут его дела, то любопытствуя, почему он так и не уехал в Лондон.

Она говорила и не могла остановиться – даже когда он притормозил у Триумфальной арки, набирая чей-то номер и буквально через минуту снова трогаясь с места. Она даже не поняла толком, что он сказал тому, кому звонил, – кажется, спросил: «Чисто?» Даже не среагировала, заметив у его подъезда ту же огромную черную машину и двоих людей около нее. И не могла замолчать, даже когда они поднялись, – лишь на мгновение остановившись, когда увидела на его площадке двух типов, на которых он не обратил, кажется, внимания, и снова открыв рот, как только за ними захлопнулась дверь.

– Вы помните, что мне обещали, Андрей?

– Ну конечно. – Он помог ей снять полушубок, сделав шаг в сторону. – Алла, тебе так идет это платье – жутко красивое. А уж то, что под ним…

Он рассматривал ее, чуть склонив голову. Проведя рукой по платью – и по телу, – сначала по груди до низа живота, потом от шеи до… почти до ног. И продолжал рассматривать и потом, уже когда усадил ее на диван в гостиной и принес коньяк.

– Нет, правда супер – все супер. Даже не знаю, что мне больше нравится… Алла, можно я сравню – чтобы определиться?

Она застыла, ощущая, что дрожь, бившая ее всю дорогу, стала сильнее, и уже ничего не говорила, когда он протянул ей руку, приподнял, вынимая из рук рюмку, и повел в спальню, прижимаясь к ней сзади, подталкивая настойчиво. Не давая пойти в душ, расстегивая молнию на платье, начиная раздевать, отпустив, только когда она осталась в белье и колготках. Глядя неотрывно, как она снимает все, – она видела это в зеркало, повернувшись к нему спиной, – и быстро сорвав все с себя, уже когда она разделась.

Она успела подумать, что он говорил правду – про месячное воздержание – и что для него это, наверное, очень много. Потому что он был очень жаден, и ласки были резкими и почти грубыми, какими, наверное, и должны быть в таком состоянии, – и вошел почти тут же, положив ее на спину, приподняв одну ногу, лежа на боку рядом с ней. А потом она не думала, только стонала – а потом и вообще отключилась, улетая куда-то, позволяя себя переворачивать, как ему хочется. Делать все что угодно. Она даже не встревожилась, когда он сделал это в нее, и, не отпуская никуда, тут же уселся ей на грудь, так что это оказалось перед лицом, мокро касаясь губ, а потом снова брал, как-то очень долго. И гладил тоже везде, и целовал, и опять брал.

Был один момент, когда она вернулась обратно – когда его палец оказался там, ну там, где совсем не должен был, по ошибке, наверное. И глубоко оказался, и она выгнулась резко.

– Тебе так не нравится? Просто у тебя такая попка…

Она улыбнулась отстраненно, лежа на животе, чувствуя, как его пальцы выходят оттуда, туда, куда попали как бы случайно, расширяя и увлажняя. А потом уже совсем не палец начал тыкаться туда, перехватывая дыхание и заставляя крикнуть. И он, наверное, понял, что ошибся, потому что скользнул ниже – и все продолжилось, унося в нереальность, обжигая внизу, заставляя дрожать всем телом, когда нагревшаяся до предела влага взрывалась словно, бешено сокращая все, а после отпуская.

Потом уже, сидя в ресторане, она подумала, что так было впервые – что во время этого она расслабилась полностью, не размышляя ни о чем, ничего не слыша, ничего не стесняясь. Ее стоны, его шепот, мокрое хлюпанье, влажные шлепки, стыдные запахи, яркий свет, освещающий ее всю, – все это были неотъемлемые характеристики той сладкой невесомости, в которой она парила. Да ее самой и не было, в общем, она вся перенеслась туда, вниз, там было и сердце, и голова, и душа – и что там еще есть у человека?

И только позже, после того как в последний раз поцеловала его там, страстно и чувственно поцеловала, так что он просил ее прекратить со смехом, отползая в сторону, а она все не отпускала его, – вот только после этого она начала превращаться обратно в саму себя. Тихо лежа на боку, ощущая липкость во рту и внизу, где все еще разбухло к тому же, словно увеличилось от непрестанного жара, и думая про себя, что это нормально, что так и должно быть, когда все по-настоящему. Когда это происходит не пять минут перед сном, а долго. И она видела это – ну то, что там у него, – красное, обмякшее, мокрое, – и смотрела не как на что-то стыдное, от чего лучше отвернуться, а как на что-то естественное и даже красивое.

– Алла, это фантастика! – Он разорвал наконец тишину. – Это просто фантастика. И если это произойдет еще только через месяц, я…

– Ну почему через месяц? – спросила, все еще не вернувшись сюда, все еще оттуда – или по крайней мере с границы. – Совсем не обязательно, чтобы это было через месяц…

И вот сейчас они сидели в ресторане, и приятная слабость была во всем теле, и там внизу все еще было мокро – а за окном шел снег, тут же тающий, она видела его краем глаза, периодически оглядываясь на полупустой зал вслед за его взглядом, перемещающимся с нее на дверь. Здесь было тепло, и пицца грела изнутри – проглоченная быстро в полной тишине в приступе зверского голода, – и бокал с вином, подносимый то и дело к губам, поднимал температуру тела, поджигая щеки, пуская по кругу поразительно легкую голову. Они даже не говорили ни о чем – взглядов вполне хватало, ей по крайней мере. И чтобы передать то, о чем думает, но что не хочет облекать в слова, и чтобы понять, о чем думает он.

Она даже не смотрела на часы – ей не хотелось показывать, что торопится, не хотелось услышать, что он ее отвезет. Оплетенная бутыль, стоявшая на столе, была пуста лишь наполовину – и еще ей хотелось есть, и она кивнула на вопрос, не хочет ли десерта к кофе. И когда он извлек из кармана пачку тонких сигарок, глядя вопросительно на нее, протянула руку, беря одну, нежно-шоколадную, повертев ее в пальцах, прикурив, стараясь не втягивать глубоко дым, ощупывая его языком и выдыхая обратно.

Понимая, что, окажись она дома, она сразу станет иной – переодевшейся в халат или джинсы хозяйкой и матерью, которой надо вымыть оставленную мужем грязную посуду, узнать у бабушки, как там дочь и что у нее было в школе, может, даже погладить мужу рубашку. То, что было внутри, – оно останется, конечно, оно будет в ней и назавтра в институте, где его не надо будет особо прятать, и завтра вечером дома, где ему придется затаиться. Но вот то, что снаружи – сочетание одежды, сигарки в пальцах и того, как она ощущала себя во всем этом и со всем этим, – оно появится только в следующий раз, в следующую их встречу, которая будет…

– Вы мне так и не сказали, почему вы передумали лететь в Лондон? – спросила, желая услышать, когда он появится в следующий раз, а заодно, что он не хотел улетать без нее, что полетит потом, когда она сможет. И верила сейчас, что, наверное, она бы смогла, летом, например, в августе где-нибудь, после сессии и вступительных экзаменов, перед днем рождения. Почему нет – сейчас все казалось возможным, легким, и ни в чем не было проблем.

– Ну ты же отказалась. – Он улыбнулся, и она улыбнулась, услышав то, что хотела. – А вообще… Улечу, наверное, – куда-нибудь, не знаю пока, может, через пару недель, может, раньше, а может, нет. Такая жизнь – лучше не загадывать, что будет завтра. А вот сегодня – сегодня было супер. Боюсь, что в ближайшее время эрекция мне не грозит – я столько раз кончил, что даже со счета сбился…

Она покраснела, опуская глаза.

– Андрей!

– Да нет, я серьезно. – Он, похоже, не понял, что его слова ее смутили. – У тебя такое тело, ты так это делаешь – сколько ни кончай, все равно еще хочется. А ротик… Знаешь, в жизни никому не завидовал, а вот твоему мужу, пожалуй, завидую…

– Перестаньте, Андрей. Мой муж…

Она осеклась, чуть не сказав, что ее мужу это – секс в смысле – совершенно не нужно.

– И что муж?

– Ну… у меня очень хороший муж. Он меня любит, – начала спотыкаясь, понимая, что говорит не о том. – Нет, я хотела сказать – вы ведь не были женаты, Андрей, вы не представляете, что такое прожить пятнадцать лет с одним человеком…

Все было опять не то – и она, найдя судорожным рывком выход, покосилась на него кокетливо, меняя тон.

– Я хотела сказать, что если бы вам в жизни повезло меньше – если бы вы случайно когда-то женились на мне и прожили бы со мной пятнадцать лет…

– Мы можем попробовать – а что, мысль…

Она смешалась окончательно – пытаясь понять по его ухмылке, что он шутит, но не видя подтверждения в несмеющихся глазах.

– Да ну вас, Андрей. – Она сделала паузу, делая глоток кислого тепла. – Неужели вы могли подумать?.. Вы знаете, сколько мне лет?

Это было игриво сказано – и она знала, что выглядит сейчас моложе, намного моложе. Тем более что за то время, пока его не было, она сделала стрижку, высветлив несколько прядей, превратив их из темно-каштановых в золотисто-рыжие. И покрасила брови, и купила еще один набор косметики, лак, помаду и тени, всё цвета сливы, фиолетово-лиловое. И новое платье делало фигуру более стройной, более молодой.

– Знаю. – Он сказал это просто, не произнеся идиотски-шаблонную цифру «восемнадцать». – Ну и что? У меня матери пятьдесят два было недавно – так она выглядит так, что закачаешься. И думаю, любовники у нее еще есть – может, не так много, как раньше, и не такие молодые, но точно есть…

Он вдруг напрягся, глядя на дверь. Она заметила это не сразу, переваривая его слова, что-то пытаясь отыскать в них. И очнулась, только когда кто-то выдвинул свободный стул, стоявший между ними, тяжело садясь на него.

– Торопитесь на Ваганьково, господин Семенов, ох торопитесь…

Здоровенный мужик, весь в черном, раскосый, с жестким, злым лицом, смотрел на Андрея – пристально и неприятно, потому что она заметила, что глаза у него пустые и безразличные, такие в книгах у убийц, по крайней мере в тех детективах, которые она читала.

– Тебя найти, Андрюха, – делать нечего. Ты че, и в самом деле боишься, что я твое место займу? Опередить хочешь, самоубийца?

– Алла, это Геннадий, мой друг. – Ей показалось, что Андрей растерян, словно он не ждал появления этого, хотя и смотрел на дверь почти постоянно. – Американец, между прочим, самый натуральный. Вот прилетел недавно из Лос-Анджелеса по делам…

Этот наконец посмотрел на нее – так же пусто, склонив, правда, на мгновение голову. Не поймешь – то ли вежливо, то ли насмешливо.

– Есть будешь, Ген?

Тот оглянулся назад, на типов, стоявших позади него – мрачных, в темном, неулыбчивых. Привлекающих внимание зала, кажется, смолкшего при их появлении.

– Перекусим, пацаны! – бросил этот, показывая рукой на пустовавший столик неподалеку, едва не задев мужчину за соседним столиком, сидевшего в компании таких же, как он, хорошо одетых, в костюмах, беседующих негромко. – Давай, садитесь. И слышь, Лех, халдея там поторопи, чтоб суетился!

Ей показалось, что от этого детины пахнет спиртным. Он вообще ей не нравился – ни тем, как сел бесцеремонно за их стол, ни тем, как смотрел на Андрея, а потом на нее, ни своими манерами, намеренно грубыми. И она не могла понять, при чем тут Ваганьково и почему он назвал Андрея самоубийцей, – и ей не нравилось все это, очень не нравилось.

– Значит, развлекаетесь, господин Семенов? – переспросил этот, снова поворачиваясь к Андрею, смерив предварительно взглядом того мужчину, которого чуть не задел, который покосился на него и отвел глаза. – Вы, значит, развлекаетесь, а я вам потом священника находи, отпевание заказывай. Зимой потяжелей землю-то копать – берут побольше, чем летом. А платить-то мне, между прочим…

– Да ладно, Ген. – Было впечатление, что Андрей пытается его остановить. – Алла мне английский преподает – сам знаешь, я ж собрался тут отъехать на время. Это тебе хорошо – жена-американка – а мне-то без языка… Представляешь, Алла, – он развернулся к ней как-то чересчур поспешно, словно опасался, что этот скажет что-нибудь еще, – Геннадий-то у нас почти голливудский магнат, фильмы там снимает про нашу мафию…

– Правда? – Ей хотелось сказать что-то язвительное, потому что он испортил ей настроение, вторгшись так внезапно в этот чудесный вечер. Она бы испугалась такого типа в другой ситуации, но сейчас, когда Андрей был рядом, ей не было страшно. Но он говорил, что это его друг – хотя непонятно, откуда у него такие друзья, которых он, похоже, сам стыдится, – и она смягчила тон. Не сказав того, что хотела – что он, наверное, играет в своих фильмах главные роли. Решив, что должна быть холодно-светской. – Очень интересно. Никогда там не была – а говорят, город очень красивый…

– Да, город классный. – Этот пригнулся поближе, облокачиваясь на стол, глядя то ли на нее, то ли на Андрея, по его узким глазам не понять было. – Город классный – уж не Москва, это точно. Там, конечно, тоже всякого много, но у вас тут просто караул – бизнесменов крутых посреди бела дня убивают. Ты прикинь, Андрюх, – еду сюда, радио включил в тачке, а там говорят, что президента нефтяной компании час назад убили вместе с замом. Они выезжали из офиса какого-то, там переулок, что ли, узкий, не понял, но они, в общем, даже скорость не набрали. А по ним с двух сторон из гранатометов – «муха» он называется вроде. Ну и все, на куски. Охрана пока сообразила – а никого уже и нет. Прикинь? Так что Лос-Анджелес поспокойней будет. Я уж и думаю – надо обратно ехать, стремно тут у вас…

Он откинулся на стуле, словно, высказав, что хотел, утратил к ним интерес – хотя говорил так медленно, с большими паузами, будто слова подбирал, – и оглянулся назад, на тех, с кем пришел.

– Ну где халдей, пацаны? Давайте его сюда!

Она заметила, как тот мужчина за соседним столом, сидящий прямо за ним, снова на него косится, и еще подумала, что правильно делает, что показывает этому типу, что в общественных местах, тем более таких приятных и солидных, в общем, надо посдержаннее себя вести. И еще заметила, как этот Геннадий поймал его взгляд – вдруг разворачиваясь резко, оказываясь с этим мужчиной лицом к лицу.

– Слышь, тебе чего?

Она видела, как тот, за соседним столиком, потускнел сразу под его взглядом, отвернулся, как бы не слыша.

– Я тебя спрашиваю, уважаемый, – вопросы есть?

– Ген, кончай! – Андрей произнес это негромко, но настойчиво, и этот повернулся к нему. – Кончай!

– Ладно, – согласился легко. – Как скажешь. Может, выпьем немного – вы как, Алла?

– Да нет, мне пора. – Она посмотрела нерешительно на Андрея. – Наверное, уже пора.

Ей было жаль уходить, но она поняла откуда-то, что этот тип не отвяжется уже, так и будет здесь сидеть – а значит, вечер кончился все равно, значит, надо было возвращаться туда, в свою жизнь.

– Ген, дождись – через час вернусь. – Андрей посмотрел на этого, не уговаривая ее остаться, чувствуя, видимо, то же самое. – Ну, минут через сорок.

– Не, не пойдет. – Этот помотал головой решительно, и она еще удивилась, почему Андрей его слушает. Поставь их рядом, она бы могла подумать, что он Андреев водитель, ну, может, охранник, Андрей же сказал, что с охраной ездит, она на том черном полугрузовике. А этот вел себя так, словно он тут главный, – явно заставляя Андрея нервничать. – Тебя отпустишь, потом ищи по всему городу. Может, Алла на такси доедет – я сейчас скажу ребятам, поймают? Или лучше так – давайте посидим еще, мы ж голодные приехали, – а потом мы вас, Алла, все вместе и проводим. Идет?

– Нет-нет, я поеду, мне пора. – Она поднялась решительно, посмотрев перед этим на часы. Сказав себе, что уже девять, но она успеет за Светкой и дома будет раньше, чем планировала. – Вы не провожайте меня, Андрей, я сама поймаю такси.

Этот пожал плечами – кивнув ей на прощание, – и она успела заметить, как он посмотрел на своих угрюмых спутников и те встали сразу, выходя за ними на некотором отдалении, словно боялись, что Андрей убежит. И дошли за ними до угла, встав метрах в трех темной мрачной кучкой.

– Андрей. – Она повернулась к нему, зная, что, наверное, не надо говорить того, что хочет сказать, но не в силах не сказать. – Андрей, знаете, мне очень не понравился ваш знакомый, вы это поняли, наверное. И… вам что-то угрожает?

– Алла, ты о чем? – Он удивился искренне, стоя спиной к этим, скрывая их от нее, проведя рукой по ее щеке. И прикосновение его пальцев сразу расслабило, потянуло назад, туда, где она была не так давно. – Я извиняюсь за Геннадия – просто старый приятель, неудобно вышло, я сбежал от него сегодня. Сказал, что очень важные дела, – а он вот нашел меня. Он вообще странный такой – но человек хороший…

– Андрей, вы мне не ответили. – Она смотрела на него с беспокойством. – Он называл вас самоубийцей, говорил что-то про могилы, про Ваганьковское кладбище – вам что-то угрожает, у вас неприятности? Вы тогда ударили того водителя – сказали, что чуть не убили, что думали, что это кто-то другой. И машина эта за вами ездит с охраной, и эти на вашем этаже, они ведь тоже ваша охрана, правда? У вас что-то плохо?

Он рассмеялся вместо ответа, весело, заливисто, непостижимым образом выстраивая на ее серьезном лице улыбку.

– Алла, только между нами, – он хороший парень, Геннадий, но слишком много фильмов про мафию смотрел. И сам такое же снимает – бандиты кругом, стрельба, убийства. Я тут с ним пообщался пару дней – и самому уже всякая ерунда мерещится. Боюсь, что, если он еще пару фильмов снимет, придется его избегать… – Он опять засмеялся, окончательно рассеивая ее сомнения – особенно тем, что перешел на заговорщический шепот. – Представляешь, он мне когда-то место отдал свое на Ваганьково – вот и шутит теперь по этому поводу. Ну купил когда-то место там – у нас на Ваганьково близкий человек похоронен, Вадим Ланский, я тебя тогда спрашивал про него, у вас учился давно, – а когда отсюда уезжал, мне отдал. Ну подарок такой – бешеных же денег стоит. Ну вот он и шутит. А насчет самоубийцы – так это потому, что я колеса зимние на джип не поставил, на летних езжу. А эти, что с ним, – это он тут охрану нанял в каком-то агентстве. Представляешь, наслушался у себя в Америке про Москву, так теперь для него страшнее города в мире нет. Без охраны тут шагу не сделает – и мне навязывает. А откажешься – обижается, верит ведь, что обо мне заботится. Ты извини, что так получилось, – в следующий раз спрячемся понадежнее, верно?

– Андрей, это не мое дело. – Она замялась, не зная, как объяснить ему, что после того, что было у них сегодня, ей очень не понравилось упоминание о кладбище. – Вы говорите правду – вам ничего не угрожает?

– Если честно, – он посмотрел на нее очень серьезно, и она напряглась, – единственное, что мне угрожает, – это долгое воздержание на тот случай, если ты сейчас скажешь, что нам больше не надо встречаться. Не поверишь – после того старого Нового года я ни на одну женщину смотреть не могу. Так что вот это единственное, что мне угрожает, – и ничего опасней быть не может…