Текст книги "Сладкая жизнь"

Автор книги: Анна Оранская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 29 страниц)

В общем, получалось, что выход один – сидеть тут и ждать, пока вызванные Синяком киллеры не найдут Трубу. А тот ведь мог в принципе и пару-тройку месяцев за кордоном пожить – что работало на Славку и против них. Это ж только кажется, что если живешь в Строгино, на краю Москвы, и никуда не выбираешься толком, то никто тебя не вычислит – если хорошо ищут, круг сужается постепенно.

Кто-то что-то видел, кто-то что-то слышал – кому надо, тот со временем узнает. Да, к примеру, коммерсантов его, Андреевых, вычисли и припугни – расколются, что приезжал недавно Леший на «паджеро» синем, с ним джин с охраной, говорил, что уехать собирается. Вот уже информация, уже крутить можно. А можно и предметно заняться кем-нибудь из его пацанов – бабок дать, или взять где и вывезти и порасспросить конкретно, или поймать на чем через мусоров, тем более что есть у Трубы завязки с мусорами. А попутно выбрать место одно – ну дом его, или ту же «Пиццу-хат», или банк – и ждать, ждать и ждать. А дождавшись, валить. Или пасти, пока не выведет к Генке, – и валить обоих.

Генка это, конечно, понимал – потому и озабоченный был. И Синяка, считай, чуть не каждый день с этими заставлял связываться – они на хате какой-то жили, Корейца, естественно, не видели никогда и о нем не знали, делая, что Синяк говорит. Вот и сегодня с утра Леху к ним послал – еще инструкций дать, проверить точно, что делают, и не по мобиле. И тогда-то у него, Андрея, идея эта и родилась – из-за которой он сидел сейчас здесь. И о которой Генке ничего говорить не стал. Сказав себе, что вот он, его шанс поучаствовать в финальной разборке – хороший шанс на хорошее участие.

И, подъехав к офису на Арбате, из которого должна была вот-вот выйти Алла, набрал Немцу, чьими услугами много раз предлагал Генке воспользоваться. Близкий же, в конце концов, когда-то под Генкой работал – ну как бы не под, а рядом, потому что, кроме Вадюхи, Немец над собой никого не признавал, хотя Корейца уважал. Генка ему, уезжая, связи свои с Уралом оставил, на которых Костюха поднялся солидно – и так стоял по Москве неплохо со своими отморозками, а сейчас-то и подавно. И потому набрал ему – предварительно пересадив в тачку к пацанам Голубя под тем предлогом, что Алла сейчас выйдет, а на самом деле потому, что поговорить хотел один на один.

Сейчас, сидя в машине около гостиницы «Турист» – зная, что Немец опаздывает уже больше чем на полчаса, и не зная, почему он опаздывает и что это значит лично для него, – он еще раз проанализировал разговор. Вспоминая, как обрадовался его звонку Костюха, как тут же начал орать, что ищет его хер знает сколько, а мобила не отвечает, а пацанов его нигде не видать, и что Андрей ему нужен давно, потому что слухи ходят…

И тут Немец сник, голос упал – и он сказал ему: «Да знаю я, знаю». Понимая, о чем речь – о Славкином приговоре. Костюха говорил что-то еще – иносказательно, естественно, телефон все же, – что пытался связаться с ним, чтобы узнать, в чем дело, и правда ли это, и из-за чего, и нужна ли помощь. Потому что он готов, только свистни. И Андрей прервал его, предложив встретиться вечером. И первым назвал место, многозначительно добавив – понимаешь? И тот понял, что другие места не подходят в данной ситуации, и сказал, что ровно в десять будет. Но вот уже десять тридцать семь, и…

Он смотрел в никуда, когда Голубь его толкнул, и увидел сворачивающий с Ленинского «порш». Не Костюхин лексусовский джип, а именно «порш» – 911-й, вроде красный, хотя в темноте цвет не очень виден. И выругался, когда через минуту буквально вслед за вставшим метрах в трех от них свернули два джипа – трака даже, типа «тахо», огромных, черных, приземистых, явно набитых людьми. Один тормознул сбоку от «порша», загораживая дорогу на Ленинский, другой тормознул чуть дальше, перекрывая выезд к Олимпийке.

Он выхватил ствол быстрее, чем Голубь, – прекрасно понимая, что если это за ним, то выстрелить он успеет максимум раз или два. И кивнул Голубю на стоящий рядом джип с охраной – показывая ладонью, чтобы сидели там, не высовывались пока. Сам пытался понять, кто это и почему они не делают ничего. Чувствуя, что это за ним, и не понимая, в чем задержка.

Время остановилось словно – и он ухмыльнулся, говоря себе, что если это был последний в его жизни план, то он, похоже, не удался. Но зато денек последний выдался хоть куда. И, бросив Голубю: «Не высовывайся!» – мигнул фарами «порту» и открыл свою дверь, медленно вылезая из «паджеро». Не слыша протестующего Пашкиного крика – зная, что сидеть так можно долго, и если это те, кто он думает, так уехать все равно не дадут, потому что от их шести «Макаровых» толку немного и бежать некуда. Так что лучше вылезти самому – хоть понятно сразу станет, кто это.

Он постоял немного у двери, а потом вышел из-за джипа. Становясь перед ним, улыбаясь почему-то, чувствуя жуткую такую легкость, всматриваясь в «порш» – слишком приметный и потому непонятно зачем здесь оказавшийся, хотя кто там знает, что думает по этому поводу Славка Труба.

– Андрюха, здоров!

Он даже не поверил, когда увидел вылезающего из «порша» Немца – сразу узнав и хриплый голос, и невысокую худую фигуру. И пошел к нему, все еще не представляя, что именно его ждет. Слыша позади себя хлопанье дверей, понимая, что Голубь не усидел, выскочив сам и вытащив пацанов, – видя вылезающих из траков людей, кажется, неспешно и несуетливо вылезающих, без видимых в руках стволов.

– Как сам, братан?

Костюха раскрыл объятия, и он шагнул в них, чуть пригнувшись, обхватил его, хлопая по спине, касаясь губами щеки.

– Как тачка моя? – В голосе Немца слышалась гордость. Детская какая-то – но и лицо у него было детское, и глаза голубые такие, наивные, чистые. На первый взгляд – пацан восемнадцатилетний. Маленький, худой пацаненок, хилый и безобидный. – Две недели как взял – улет вообще! По кайфу тачка, Андрюх?

Он расслабился усилием воли – не отойдя от того состояния, которое пришло, когда увидел эти машины, зная, что еще ничего не кончено, все только начинается. Потому что ничего не значит ни спокойствие Костюхиных людей, ни его поведение, ни то, что пока нет никого чужих – они могут появиться в любой момент, хотя и тех, кого привез Немец, хватит, чтобы с ним все решить. И весь вопрос в том, с кем Костюха, – только вот ответа на этот вопрос пока нет.

Немец повторил вопрос, и он улыбнулся, вспоминая, как тот вечно ездил на джипах – и смотрелся в них комично. И словно специально выбирал джипы побольше, чтобы всем казаться значительнее. У него, похоже, комплекс был из-за детской внешности и детских габаритов – отсюда и гигантские тачки, и беспредел, и жестокость. А тут взял машину прямо для себя – такую же маленькую и юркую.

– «Лексус»-то куда дел?

– Да скинул – куда его девать-то? Тут прикинь – с одним работаю, он мне все гонит, что дела х…евые, прибыли нет. А тут узнаю, что он «порш» заказал, шепнули там. Пробиваю, когда приходит тачка, беру своих, и подваливаем. Этот меня увидел, белый стал и х…йню гнать начинает – вроде и тачка не его, а вроде и его, только теперь платить нечем, отдать придется. Да кончай говорю, братан, знаю уже, что презент мне надумал сделать за то, что жопу твою прикрываю! Беру, братан, спасибо, беру! Только вот документики не забудь в тачку положить. И руку ему жму – а она мокрая, бля, липкая, и рожа потная вся тоже. Бормочет – а я знай руку жму, морду веселую делаю. Все спасибо да спасибо, а потом говорю – за то что нае…ать пытался, штраф с тебя, и доля моя теперь побольше. А не поймешь – я тебе памятник в форме «порша» поставлю. Тоже красный – чтоб покрасивей…

Немец расхохотался, и он тоже хохотнул сдержанно, представив себе эту картину. Немец рассказывал, что, пока на малолетке сидел, только тем и занимался, что кулаки набивал и кисти качал – мог бы чемпионом по армрестлингу стать, при Андрее как-то на спор рукопожатием поставил на колени амбала размером с Генку. Так что несложно было представить, как он со своей невинной улыбочкой – в которой есть что-то безумное, может, от наркоты, – ломает кости незадачливому бизнесмену. И автоматически посмотрел на часы – обещал еще полчаса назад позвонить Генке, да забыл. А теперь уж…

– Да мусора все, – по-своему истолковал Немец его взгляд. – Тачка по кайфу, гоняю вот, даже растаможить пока не успел – без номеров и гоняю, только мусорам и успеваю бабки совать. Из-за них, сук, и опоздал – тут рядом такой пидор попался, ну ни в какую. Я уж думаю – может, на обратном пути из одной тачки бензином его окатить, а из другой спичку кинуть? А че, стоит, сука, бабки сшибает – небось уже сам на «порш» насшибал, урод…

Это было вполне в духе Немца – придумать такое и, может, даже осуществить. Он помнил, как лет пять еще назад замели у Немца одного близкого пацана. Вадюха бы поискал, кому бабки дать, да и Генка бы так сделал, и он тоже, и нашли бы в итоге, и дали бы, и все путем. А Костюха по-своему решил – лично следователю домой позвонил, пробив телефон, и открытым текстом ему про жену, детей и все такое. И назвался даже – и в том духе, что ни хера ты мне, мусор, не сделаешь, и никто тебя не защитит, да даже охрану дадут – так тебе, не жене же. И пацан, естественно, через пару недель на свободе.

Генка, как узнал, начал Немцу втолковывать, что за бабки решать все проще, а вот так вот поступать – чистый беспредел. Сам, мол, беспредельщик, но не до такой же степени. А Немец вроде признает, что не прав, а потом ему – «так экономия же». Генка посмеялся, руками развел – а чего тут скажешь? Так что на вид-то безобидный пацаненок, если не знать, что пацаненку уже за тридцатник, и беспредельщик он натуральный, и дел на нем всяких херова туча.

– Да че базарить, тачка классная, – протянул задумчиво. – Не «феррари», конечно, и не «ламборгини» – но тоже ничего. Ты, кстати, Костюх, не хотел бы «ламборгини» взять – есть тут вариант…

Минут сорок спустя, когда «порш», выпустив его, рванул обратно на Ленинский в сопровождении таких громадных рядом с ним, немного нелепо смотрящихся траков, он сказал себе, что, похоже, рановато собрался умирать – что Костюха действительно за него. И хотя Немец хитрый – такие мелкие всегда жутко хитрые, им же выживать надо, им потяжелее в этом плане, чем нормальным, – но не настолько, чтобы он его не раскусил.

Он всегда считал себя хорошим психологом – все же у Вадюхи недаром учился – и обработал Немца по всем статьям. Ничего толком ему не рассказав, зато как следует сыграв и на странной для такого беспредельщика верности Вадюхе и Генке, и на его самолюбии болезненном, которое лучше было не задевать, и на не менее болезненном желании подняться выше всех.

– Ну ты прикинь, Костюх, – у Генки близкого валят ни за что, тот сюда, а здесь его киллеры ждут. Мне говорил еще – Костюхе набрать надо, надежный пацан, а я ему – и так стремно, зачем близких впутывать? А тут его и… Еле вытащил. Прикинь – еле в Штаты отправил, так эта сука меня приговаривает за то, что не скурвился, близкого не сдал. Я ему еще – я ж не один, у меня близкие есть, Костюха, еще пацаны, а он смеется только, всех, мол, отшмаляю, кто за тебя станет. Прикинь? Я уж думаю – правильно Генка тебе не позвонил, подставили бы тебя. Да и я-то случайно набрал…

Он знал, что это примитивно, – но и Немец при всей своей хитрости был примитивен. И потому видно было, что начал заводиться.

– Да ты че, Андрюх, мы ж свои. Я как услышал, тебя ж сразу искать начал. Мобила-то молчит – думаю, свалил уже. Думаю, вернется Андрюха, выясню, что к чему, и решим, что с этим делать. Думаю, если он тебя – то я его. А за Генаху – я б знал, я б… А отшмалять – я и сам мшу отшмалять…

Он говорил еще долго. Даже успокаивать пришлось – переведя разговор на другое. На то, что тот, кто кончит Славку, получит такие бабки, какие другим не снились, и поднимется так, что выше только звезды. Потому что президента нефтяной компании, кем-то убитого недавно вместе с замом и начальником безопасности, Славка уберечь не смог, а если и себя не убережет, то те же нефтяники уйдут с радостью под другого. И уже потом, обезличенно так, выложил свой план – согласно которому ему нужны люди, надежные и умеющие молчать, которые начали бы отстреливать сейчас Славкиных людей. Безо всякого объявления войны, не светясь, по-хитрому выслеживать и отстреливать – в кабаках, казино, саунах, квартирах, где угодно. И тогда высунется прячущийся где-то Славка – чтобы разобраться, кто валит его людей. Все равно высунется – будет встречаться с братвой, пытаться понять, кто хочет выкинуть его из Москвы. И тогда нужен будет кто-то – опять же обезличенный кто-то, – кто позвонит Славке и скажет, что знает, в чем дело, и забьет ему встречу. И тогда…

Это была самая слабая часть плана – эта вот встреча. Потому что он понимал, какая мощная у того будет охрана, после того как завалят нескольких его близких. Что тот вообще не поедет никуда, если что-то заподозрит. Или пошлет кого-то вместо себя – как тогда послал Черного. Но сейчас это было не важно – позже можно было придумать заключительную часть. Главное – чтобы Славка высунулся. А там – они с Генкой придумают, что будет там…

– Ты ж пойми, Костюх, мне ж не надо, чтоб ты лез, подставлялся. Ты только пацанов найди – я заплачу за все – и наводки дай. Тебе ж пробить, кто там у Славки в бригадирах, – секунда. А сам не лезь – стремно. И если получиться встречу ему забить – придумаем потом, через кого, – я сам поеду. Меня приговорили, Генку я вытаскивал – мое дело, короче, эту падлу закопать, если получится. А ты лучше потом, когда я со Славкой разберусь, нефтяниками займись. Буду жив – поделишься?

Немец, успокоившись после вспышки гнева в адрес Славки, слушал потом в привычной своей манере – не в силах сидеть без движения, что-то вертя в руках, позвякивая ключами, постукивая костяшками пальцев по дверце машины. И лицо было такое, что хрен поймешь, о чем думает, – то головой качает, словно музыка играет в той самой голове, то глазеет по сторонам с интересом, то ухмыляется то ли Андреевым словам, то ли каким-то своим мыслям.

Такое впечатление, что в своем мире живет, вообще не слышит, о чем речь, – он, Андрей, даже задумался в какой-то момент, не поехала ли крыша у Костюхи от наркоты. Тем более что на последний вопрос, повторенный дважды, – такой значимый вопрос, содержавший не слишком сильно завуалированную просьбу о помощи, не бесплатной, разумеется, – тот так и не ответил. Вдруг впав в глубокое раздумье. Словно и вправду пытался понять для себя, поделится ли он с Андреем Славкиными деньгами, если Андрей останется жив.

Он еще подумал, что Немец не может не понимать, что речь, по сути, идет о шкуре неубитого медведя – Славка пока жив, и даже умри он, претендентов на его долю будет много. Хотя, когда он еще продумывал разговор, у него не было сомнений в том, что Немцу вполне по силам оторвать от Славкиного куска большую часть. И видимо, именно об этом и размышлял сейчас Костюха.

Но несмотря на всю серьезность ситуации, несмотря на повисший в воздухе финальный вопрос – от ответа на который и зависело все, ответ на который должен был показать, не зря ли он встречался с Немцем и можно ли на него рассчитывать вообще, – он ухмыльнулся про себя, потому что одновременно в этой вот задумчивости был определенный комизм, ведь вопрос-то был идиотский, а Немец размышлял над ним, словно его спросили нечто необычайно философское.

– Да ладно, Костюх, я шучу, – не выдержал наконец. – На хер мне его бабки – мне рассчитаться с ним надо. Бабки твои, че тут думать…

– Да я не о том. – Немец посмотрел на него невинными своими глазами. – Я че думаю – на хер ему встречу забивать, когда он объявится? Ты же адрес знаешь домашний? Ну и все. Встречу забьешь, он с толпой припрется, ждать будет, что вальнуть попытаются, – и место сам назначит. А тут домой нагрянуть или подождать у дома. Гранатами закидать на хер, и все дела… – И добавил, развеселившись: – Любишь ты, Андрюха, все усложнять. А мне б что попроще. Че там искать кого-то, стрелки забивать – в гости съездить, и все дела. Ну не звали нас, и х…й с ним, сами приедем…

…«Порш» уже скрылся из виду, и он запоздало улыбнулся ему вслед. Думая про себя, что все-таки красавец он, Андрей Юрьевич Семенов. И Генка, которому он через час расскажет все, должен это оценить. Ну напихает, конечно, что засветился, что, даже если получится все, у того, кто заказал работу под Трубу, будет конкретное лицо. Его, Андреево. Но с другой стороны, глупо было рассчитывать на то, что все они сделают втихую, что никто не узнает ничего. Понятно, что Генке такая слава не нужна – но лично ему она пойдет только на пользу.

Так что сначала попихает – а потом оценит. Потому что теперь благодаря Андрею Юрьевичу решить вопрос со Славкой будет гораздо проще. Точнее, так проще будет вентиль ему перекрыть. Он же Труба – а с трубами именно так вопросы и решают…

Кольцо искрилось, переливалось, впитывая электрический свет, который поджигал усыпавшие тонкую золотую полоску бриллиантики. Преломлявшие его, отдававшие обратно, рассыпая перерожденные лучики по всему залу.

Она знала, что, наверное, не надо вот так вот рассматривать его, неотрывно почти, потому что это не очень воспитанно. Да и что он подумает в конце концов – что она такого не видела никогда? Но скрывать эмоции ей не хотелось, да и не было на это сил, – потому что камешки, больше напоминавшие стекляшки, только жутко дорогие стекляшки, притягивали взгляд, не отпуская, заставляя любоваться игрой света. И она сказала себе, что она ведь и правда такого никогда не видела – и ни к чему это скрывать, тем более что он при взгляде на два ее жалких колечка сразу мог это понять. И ни к чему скрывать, что ей приятно, что она польщена – да что там польщена, что она в восторге! – и пусть он это видит, ему ведь тоже приятно, наверное.

Он спрашивал ее что-то, делая заказ, но она толком не слышала. Да и все равно не понимала итальянских слов, произносимых им, – все эти карпаччо, скампи, лазанья были для нее пустыми звуками, за которыми, однако, пряталось что-то невыразимо вкусное, – и хотя поднимала глаза, чтобы не казаться невежливой, они тут же опускались снова. На разыгравшиеся на ее пальце лучи, выстраивающие самые невероятные картинки, то формирующие нереальное какое-то, неземное сияние, то потухающие на мгновение, чтобы снова засверкать. Гордые, самолюбивые, не желающие подчиняться никому – и ей еще предстояло приручить их.

Да, она вела себя как девчонка – как глупая девчонка, получившая впервые в жизни дорогой подарок, – но ей было все равно. Потому что она в жизни не видела такой красоты – и не увидела бы никогда, если бы не он. И она знала, что он ее понимает, как понимает во всем остальном, – в конце концов разве не она вполне искренне отказывалась от подарка, который он выкинул в итоге в окно машины, сразу закрыв его, показывая, что вопрос исчерпан. И уже тронулся с места, когда она крикнула возмущенно:

– Так нельзя, Андрей!

И когда он затормозил, раскрыла дверь, выскочила поспешно – туда, куда он кинул черную бархатную коробочку. Заметив ее не сразу, вытащив наконец, намокшую, из сероватого снега. Она не для себя старалась – она не собиралась это брать. К тому же, будучи равнодушной к драгоценностям – как она еще могла к ним относиться, если у нее их не было и быть не должно? – она тогда не оценила по достоинству его подарок. И просто была возмущена тем, что он таким вот бравадным жестом выкидывает в окно почти две тысячи долларов. И вернулась, сев обратно, положив жалкий мокрый кусок бархата перед ним, на приборную панель.

– Я знаю, что у вас много денег, и совершенно не обязательно мне это показывать таким образом, – произнесла холодно и сухо. Злясь на себя за то, что вела себя так, что он выкинул его в окно. За то, что выскочила за этим кольцом. За то, что он может подумать, что ей и вправду его захотелось, просто она ломалась. – А если вы обиделись на меня – то зря, я вас ни о чем не просила…

Она действительно ни о чем не просила – он сам затащил ее в тот ювелирный на Арбате, когда она вышла после занятий. И она пошла, потому что ей и в голову не приходило, что он хочет сделать. Она так рада была его видеть, что даже не задумалась, зачем им, собственно, заходить в ювелирный. Да и не сразу заметила, что это ювелирный, – только когда уже встали перед витриной и он спросил ее, что ей нравится здесь. Она тут никогда не была – да она вообще в ювелирных, кажется, никогда не была – и, не сообразив пока, рассматривала небольшую витрину, на которой лежали причудливых форм кольца, сережки и кулоны. Какие-то необычные, странные, дико красивые.

– Все! – ответила честно, улыбнувшись и понижая голос. – Только вот цены… Господи, откуда они взяли такие цены?

– Итальянское золото, восемнадцать карат, семьдесят долларов грамм. – Торчавшая перед ними девица, которой он перед этим показал жестом, что они просто смотрят, им не надо ничего конкретно, все-таки услышала ее вопрос, смутив. – Дорого, но вообще это престижнейшая фирма – и модели все эксклюзивные…

– Да, да, я понимаю, – пробормотала смущенно, поворачиваясь к нему. – Пойдемте, Андрей.

– Девушка, вот то покажите.

Он явно заинтересовался чем-то, и она снова повернулась к витрине, видя, как та извлекает из-под стекла пухлое кольцо с камнем посередине, большое, тяжелое, кажется.

– Алла, у тебя какой размер?

Она растерялась, пожала плечами, не сопротивляясь, когда девица взяла ее за руку, быстро производя какую-то манипуляцию – она не видела, она смотрела на него непонимающе.

– Ой, вы знаете, такого маленького нет… Сейчас, секунду… Вот разве что это – и самый маленький размер есть, и чуть побольше. Вы померяете?

– Да нет, спасибо. – Она посмотрела на него растерянно, недоумевая, зачем все это. – Спасибо…

– Ну тебе нравится?

Тоненькое колечко, пухловатое, усеянное маленькими бриллиантиками, качнулось в руках девицы, посылая во все стороны холодные лучи. Похолодевшие еще больше, когда она увидела ценник – «1900 у.е.». И она кивнула абстрактно.

– Алла, я сейчас, хорошо?

Она вдруг решила, что он хочет купить что-то себе – у него было очень красивое кольцо на мизинце, Ольга даже фирму назвала, «Картье», каким-то образом сразу определила. Ольге вообще украшения нравились – она часами могла говорить о том, у какой студентки какое кольцо видела или какие сережки. А вот она сама была к этому равнодушна – когда-то давно нравилось все это, конечно, и на студенток, дочек богатеньких родителей, тоже смотрела, даже что-то вроде зависти испытывая. А потом как отрезало – все потому, что внушила себе, что они – это они, а она – это она, и у нее такого нет и не будет, да и ни к чему.

Хотя жутко обрадовалась, когда Сергей подарил первую золотую цепочку – тоненькую, почти невесомую – лет пять назад, может, чуть больше. И потом еще пару колечек с розовым и зеленым камнями. Все-таки это было солиднее, чем серебряные кольца и серьги, которые она носила, – материны еще.

Она отошла чуть в сторону – к соседней витрине, подальше от назойливой девицы, которая смотрела на нее так, словно увидела сразу, что она ничего не купит. А ей не нравилось, что та все поняла, ей хотелось чувствовать себя другой, тем более рядом с ним, – и она с радостью отошла. Не глядя на Андрея, но думая о нем – о том, что она очень рада его видеть, она рада, что он не пропал, как обычно, на семь – десять дней и они встретились в этот раз через четыре дня после предыдущей встречи.

Тогда был понедельник, сегодня пятница, двадцать восьмое февраля. И она никуда не торопилась в эту пятницу – благодаря очередной истории, придуманной специально для матери, ее не ждали сегодня раньше десяти, у нее занятия были с вымышленной фирмой, с шести до девяти как раз. Так что ей некуда было спешить – разве что к нему домой. И хотя то, чем они занимались в прошлый раз, это было уже слишком, мягко говоря, но им ведь ни к чему было повторять это сегодня, когда можно было сделать все по-другому.

Он столько ей наговорил всего в последнюю встречу – про то, какая она и как хорошо ему с ней, – но она запомнила это наизусть, словно диктофон в голове работал, записывая все его слова. И когда он спросил вчера по телефону, есть ли у нее сегодня время, – спросил так, что она поняла, о чем он, – она, естественно, ответила «да». И, проигрывая после разговора запись, улыбалась своим мыслям – думая о том, что в принципе то же самое могла бы сказать ему, все те же слова. Но не скажет в силу многих обстоятельств, хотя бы потому, что женщине, наверное, не пристало говорить мужчине такие вещи, – но если бы могла, то сказала бы.

И о том, что у него красивое тело, и о том, что он доставляет ей больше удовольствия, чем кто угодно – Сергей в смысле, больше ведь не было никого. И о том, что она хочет делать это с ним. И о том, что не думала, что так бывает – и что, узнав, что так бывает, хочет повторять это снова и снова. Как он сказал, «кончая, и кончая, и еще раз кончая».

– Ну что, пойдем? – Он коснулся ее плеча, выводя из раздумий. – Знаешь, я так есть хочу – кошмар…

Черная огромная машина опять была тут, прямо за его джипом, – но ей было все равно, что его охрана, невидимая из-за затемненных стекол, видит ее и что-то о ней думает. Ей даже было все равно, что их могли видеть вместе те, кому она преподает английский, – в конце концов они в который уже раз встречались с Андреем у офиса, и разве сложно было посмотреть в окно и о чем-то подумать?

Пусть думают, ей было плевать – тем более что только они вдвоем знали, что происходит, когда они остаются наедине. А так – а так она преподает ему английский, лично ему, один на один. И кто докажет, что это не так? Она ему преподает, а он попутно ухаживает за ней – что в этом такого?

– Слушай, у меня такой ресторан классный почти напротив дома – тоже итальянский, как здесь, но лучше даже. Ты не против?

– Не против ли я поехать к вам в гости или…

В голосе звучало нескрываемое кокетство.

Он улыбнулся, внезапно положив ей что-то на колени – незаметным почти движением. Показывая взглядом, чтобы открывала маленький, игрушечный какой-то пакетик – из которого извлекла эту бархатную коробочку. И, раскрыв ее, увидела то самое кольцо, про которое он спрашивал, понравилось ли ей.

– Может, наконец наденешь?

Она только тогда поняла, зачем он звал ее туда, – неожиданно для себя самой захлопнув бархатную крышку, убирая все обратно в пакетик.

– Я не могу, Андрей. Вы должны понять – я просто не могу взять такой дорогой подарок…

Самое странное, что она не задумывалась, действуя так, произнося эти слова. Словно что-то от нее прежней руководило ею сейчас, какая-то моральная установка, въевшаяся в плоть и кровь, какой-то принцип, засевший глубоко внутри.

– Но почему? – Он смотрел на нее непонимающе – и непонимание было непритворным. – Алла, ты что – это же подарок!

– Это слишком дорогой подарок, – отрезала холодно. – И… и я просто не могу его взять.

– Послушай, ну при чем тут деньги? – Он все еще недоумевал. – Ну есть у меня кое-что – ну что мне, в могилу это с собой уносить? Зачем, по-твоему, деньги – для удовольствия, верно? Вот я и доставляю себе удовольствие – дарю тебе кольцо. Ты красивая женщина, ты мне жутко нравишься, мне с тобой классно в постели – так почему я не могу сделать тебе подарок, а ты не можешь его взять? У тебя такие руки – представляешь, как оно будет на тебе смотреться…

Она по-прежнему была холодна, покачала головой.

– Алла, перестань. Ну пусть это будет в память о том, что было, – так пойдет? Ну вдруг я помру завтра – все бывает, верно? – а оно останется. Будешь меня вспоминать, цветочки приносить? – Он пытался ее развеселить, но безрезультатно – и понял это, кажется. – Ну хорошо – я просто делаю это для себя. Чтобы у женщины, с которой я хожу в ресторан, было красивое дорогое кольцо. Считай, что я дарю его самому себе, – нормально?

Она молчала, видя, что он начинает злиться.

– Алла, это кошмар. Со всеми остальными только и слышишь – купи это, хочу то, одни намеки да просьбы. А ты… что с тобой творится? Черт, ты красивая женщина. Ну не можешь ты сама купить себе красивую вещь, ну не твоя вина, но ведь это не повод, чтобы стекляшки на пальцах носить, а? Ну что за принципы, Ал? Прекрати, я тебя прошу…

Она качнула головой снова.

– Ладно, проехали. – Он миролюбиво это произнес, как бы призывая ее забыть о разговоре. И в следующее мгновение опустил стекло, нажав на кнопку – небрежно кидая коробку в окно, сильно и далеко, прежде чем она успела что-то сказать, и тут же поднимая стекло обратно. Молча разворачиваясь в узком переулке.

Она сама не могла понять, почему крикнула возмущенно: «Так нельзя, Андрей!» – почему выскочила из машины, бросаясь туда, куда он кинул кольцо, отыскивая коробочку в сероватом снегу и возвращаясь обратно. Говоря ему о том, что знает, что у него много денег, и совершенно ни к чему это показывать, и обижаться на нее тоже ни к чему, она ни о чем не просила. И злясь на себя за все – и за то, что так вела себя, и за то, что кинулась за кольцом, и за то, что он может неправильно ее понять.

Он вдруг схватил ее за левую руку, мокрую еще, быстро достал кольцо, быстро надел его на указательный палец и так же быстро снял, надел на средний, надавливая и причиняя боль, сжимающую до хруста сустав, проталкивая его вниз, удовлетворенно улыбаясь.

– Так лучше, правда?

Ей было больно, он чуть не сломал ей палец, и возмущение росло внутри, потому что он сделал это силой, сделал то, что ей не было нужно. И она посмотрела со злостью на плотно обхватившую основание пальца золотую полоску, с готовностью заискрившуюся, словно рекламирующую себя новой хозяйке.

– Представляешь – ты берешь у меня в ротик, держишь этой рукой, а я смотрю вниз и вижу кольцо… Фантастика…

Он улыбался, глядя на нее, – и это было так неожиданно, и улыбка, и его фраза, что она вдруг почувствовала себя полной дурой. Мешавшей мужчине – живущему в материальном мире, знающему цену деньгам, знающему толк в красивых вещах – выразить свое отношение к ней этим материальным предметом. Мужчине, не подкупавшему ее, не стремившемуся что-то получить в обмен на свой подарок – он все уже получил, и много раз, – но просто желающему показать, как много она для него значит…

И вот теперь она любовалась своим пальцем, сидя напротив него в итальянском ресторанчике, маленьком, тихом и уютном, говоря себе, что он, наверное, именно поэтому сначала привез ее в ресторан – чтобы она не подумала, что подарок обязывает ее к чему-то. А она совсем об этом не думает – уже объяснив ему по пути, что ей просто было неудобно.