Текст книги "Очная ставка"

Автор книги: Анна Клодзиньская

Соавторы: Ян Литан,Рышард Ляссота
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 31 страниц)

А если как-то отыскать этого шантажиста, побеседовать с ним? Может, они пришли бы к соглашению? Да, но как выйти на него?

Она решила, что когда придет второе письмо, то поедет в назначенное место одна, без Казимежа. Постарается его уговорить. И будет ждать этого человека. Дождется его во что бы то ни стало!

* * *

Малышка капризничала, отказывалась ложиться спать. Профессор Маруш уже в который раз пришел к выводу, что легче читать лекции в университете, чем заставить заснуть шестилетнее чадо. Рассказывать сказки он воздерживался, будучи убежденным рационалистом, петь не умел, а когда однажды попробовал, девочка выразила решительный протест. «Лучше включи радио!» – сказала она.

Дважды в неделю жена профессора, по специальности врач-стоматолог, дежурила в больнице, домой возвращалась в полночь. В такие вечера профессор прилагал все свое старание, чтобы дочка вовремя поужинала, выкупалась и улеглась спать.

– Иди же наконец купаться! – воскликнул он раздраженно. – Посмотри на часы, уже очень поздно!

Он выкупал сопротивлявшуюся, расшалившуюся Госю и отнес ее в кровать. Когда та заснула, он какое-то время боролся с искушением удрать из дома, чтобы сыграть партию в бридж. Но профессор слишком любил малышку, чтобы оставить ее одну в квартире.

Однако в тот вечер жена профессора вернулась раньше, и он смог удовлетворить свое желание. Играть в бридж они сходились обычно у того, кто располагал в это время свободной квартирой. Тогда они могли немного пошуметь, поспорить. Хозяин делал на скорую руку бутерброды, если было из чего, готовил кофе и чай.

Маруш опоздал почти на час, но они играли всегда впятером. Таким образом, он сразу оказался первым, кому выпало ходить, и стал свидетелем жаркого спора, разгоревшегося между инженером Венцлавским и его партнером, адвокатом Бейчаком. Двое остальных – хозяин квартиры, инженер Хенцкий, и «частная инициатива», Пасовский, – терпеливо ожидали, когда закончится спор и игра пойдет своим чередом. Маруш сел в стороне и прислушался. Адвокат, как всегда, ругал инженера, который, по его мнению, пошел неправильно, и они проиграли роббер. Кончилась первая партия, наступила очередь ходить Венцлавскому.

– Адам, тебя можно поздравить с премией? – спросил Хенцкий, ставя перед профессором чашку кофе.

– С какой премией? – поинтересовался Бейчак.

– Как, вы разве не слышали? Маруш получил приличную сумму «зелеными»! – засмеялся Хенцкий. – Премия института электроники в Нью-Бедфорде, штат Огайо, точно не помню названия. Я правильно говорю, Адась?

– Правильно, – улыбнулся Маруш.

– Признавайся, старик, сколько отхватил?

– Порядочно. Больше двадцати тысяч долларов.

– Поздравляю! – Адвокат протянул ему руку, крепко пожал. Он любил богатых друзей.

– Давайте продолжим игру! Казя, ты садись с профессором. Мне выпала честь играть с адвокатом. Предупреждаю: только без хитростей! Я Итого не люблю.

«Частная инициатива» провел рукой по густым волнистым волосам и улыбнулся Марушу.

– Разрешите мне поздравить вас с премией, – сказал Венцлавский. – Наверно, поедете в Штаты за ее получением?

– Я ее уже получил, – ответил профессор. – Мне вручили здесь.

– Хватит болтать! Играем!

Венцлавский долго исподлобья присматривался к лауреату, что-то взвешивая про себя. У него было вытянутое, лошадиное лицо с коротко остриженной бородкой; глаза, обычно прищуренные, следили за всеми и всем с напряженным вниманием. Профессор был знаком с инженером по разным совещаниям в научно-техническом обществе и проходившим время от времени конференциям в министерстве. Знали друг друга и не любили, хотя, если каждого из них спросить о причине неприязни, никто из двоих не смог бы ее назвать. Есть такие внешне ничем не приметные антипатии, как будто какая-то скрытая сила отталкивает двух людей. Звери в таких случаях недоверчиво обнюхивают друг друга и рычат, скалят зубы. Человеку же такая откровенность не подобает, даже если она ему и по душе.

* * *

Время приближалось к девяти часам вечера. Жена профессора Маруша опять дежурила в больнице. Гося спала крепким детским оном, а профессор корпел над корректурой статьи для научного журнала. Время от времени он брал то стакан чая, то сигарету, удовлетворенный отсутствием жены. Иначе она обязательно спрятала бы от него сигареты, закрыв на ключ до следующего дня. Конечно, у него было несколько пачек про запас, спрятанных в тайнике на антресолях, но тогда пришлось бы ждать, пока Ядвига заснет. К сожалению, сон у нее был легкий и она обычно просыпалась от запаха дыма, даже если он курил на кухне или в ванной. Жена заботилась о его здоровье, готовила ему салаты из овощей и фруктов, которые он терпеть не мог, и приносила из аптеки витамины. Он проглатывал их по нескольку штук за один раз, чтобы его оставили в покое. Маруш и Ядвига очень любили друг друга. Затягиваясь сигаретой, он признался себе в этом сейчас, когда у него появились угрызения совести, правда, едва ощутимые. Маруш вдруг почувствовал, что без жены ему было бы очень трудно жить. Он нуждался в ее присутствии, заботе, даже в ее упреках, которые, надо сказать, пропускал мимо ушей. Так профессор размышлял обо всем этом, отдыхая от корректуры, когда вдруг раздался звонок в дверь.

«Кто бы это мог быть в такое время? – удивился он. – Какой-нибудь запоздалый гость? Или ошиблись дверью?» На лестничной площадке царил мрак с тех пор, как домоуправление перестало выдавать лампочки.

Профессор встал, прикрыл дверь, ведущую в комнату спящей Госи, и прошел в прихожую. Посмотрел в глазок, но ничего не увидел, кроме темноты.

– Кто там? – спросил неуверенно.

– Из больницы, от вашей жены, – ответил мужской голос, немного приглушенный. Видимо, у незнакомца была простуда. – Я принес записку.

– Записку? – изумился Маруш. – Разве она не могла позвонить?

– Ничего не знаю, – проворчал тот. – Значит, не могла.

Профессор вдруг испугался – с женой что-то случилось! Он быстро открыл дверь и вскрикнул, сердце подступило к горлу. В тусклом свете лампочки из прихожей. Маруш увидел чье-то страшное, белое лицо, на котором выделялись щелки глаз и узкое отверстие рта, и тут же почувствовал сильный удар по голове, потом последовал еще один. Профессор упал, перевернув столик, за который пытался ухватиться. Затем уже только тьма, далекие звоны – и тишина…

Маруш медленно возвращался из тяжелого забытья. Кто-то рядом с ним разговаривал, кто-то пытался влить ему в рот что-то горькое, но только смочил губы. Он ощутил укол в предплечье, и снова – мрачная бездна и тишина.

Очнулся он от прикосновения чьих-то рук к своему лбу, и сразу узнал эти руки, нежные и добрые.

– Ядзя, – пробормотал он, уже успокоившись, оттого что кто-то находится с ним рядом и все окончится благополучно.

– Спи, – услышал Маруш ее шепот. Вдруг его охватил страх, какое-то время он не мог вспомнить, о ком он волновался, затем отчетливо произнес:

– Гося?

– Здорова и невредима. Завтра придет к тебе. Спи.

Два дня профессор еще провел в больнице, но уже вставал и понемногу гулял, что давалось ему с трудом. Хотя от удара по голове он потерял сознание, сотрясения мозга, чего более всего опасались Ядвига и ее коллеги, не произошло. Врачи разрешили офицеру милиции посетить больного, но предупредили, чтобы беседа была непродолжительной и чтобы ни в коем случае не нервировать пациента.

Однако Маруш охотно принял капитана Кренглевского, рассчитывая, что следствие прояснит дело с нападением и грабежом. Пропали не только двадцать тысяч долларов, по наивности спрятанные в шкафу с бельем, но и украшения жены, очень ценные старинные изделия, семейные реликвии: кольца родителей из массивного червонного золота, брошь с изумрудом и кольцо с двумя бриллиантиками и красивой жемчужиной посредине.

Кренглевский устроился с профессором в стоматологическом кабинете, предоставленном для этой цели доктором Ядвигой. Капитан угостил Маруша сигаретой; тот, оглянувшись на дверь, торопливо закурил. Потом рассказал, что с ним произошло, хотя смог сообщить немногое: беседа с мнимым посланцем жены при закрытой двери, затем мгновение, когда он увидел чье-то безобразное лицо, совершенно белое, с узкими щелками вместо глаз и рта… Ну, и сильный удар по голове. Вот и все. Из рассказа жены, когда та убедилась, что его психическое состояние уже не вызывает тревоги, профессор узнал новые детали. Ей в больницу позвонила соседка из квартиры этажом выше, которая, возвращаясь домой, обнаружила дверь квартиры Марушей приоткрытой. Она вошла, удивленная тишиной. Профессор лежал на полу без сознания. С первого взгляда нельзя было заметить, что кто-то рылся в комнатах: видимо, вор действовал осторожно и сноровисто.

Капитан выслушал все, что рассказал профессор. До сих пор ему была неизвестна только эта короткая, первая сцена. Остальные моменты он знал хорошо как из показаний соседки, так и – позднее – жены профессора, которая прибежала перепуганная с дежурства, а также на основании произведенного осмотра квартиры.

– То страшное лицо было маской, – сказал он немного погодя. – Поэтому у налетчика голос был приглушен. Не заметили ли вы еще чего-нибудь? Каких-либо деталей одежды, обуви?

Маруш отрицательно покачал толовой. На обувь он не смотрел, одежду просто не успел запомнить: все произошло молниеносно.

– Какого роста был тот человек?

– Ну, вероятно, моего. Довольно высокий.

– Держал он что-нибудь в руках?

– Конечно, держал! – воскликнул профессор с раздражением. – Ведь он меня чем-то ударил! Но я по видел, чем именно. Наверно, ломом, а может, пистолетом.

Кренглевский улыбнулся, его светлые, глаза весело заискрились.

– Ваше счастье, что ни тем, ни другим. Скорее всего, налетчик нанес удар чулком, наполненным песком. Старый воровской прием.

– Чулком? – Профессор выглядел заметно уязвленным. Он замолчал, пожал плечами. – Вы нашли какие-нибудь следы в квартире?

– Можно сказать, никаких, – ответил уклончиво офицер. – Кому было известно о том, что вы получили премию в долларах?

– Ну, многим людям. Я не делал из этого секрета. Мне доставляла удовлетворение сама мысль о том, что я удостоен такого отличия. Об этом знали мои коллеги из института, брат, его жена, вероятно, еще кто-то из родственников.

– А ребенок?

– Гося? – Маруш засмеялся. – Она еще не понимает, что такое доллары. Надо сказать, у девочки здоровый сон! Проснулась только тогда, когда жена пришла из больницы.

– Пожалуйста, скажите мне, кто знает о регулярных дежурствах вашей жены? В это время вы ведь дома один, не считая ребенка.

– Что ж, знают в больнице. Ну, и опять же родственники, знакомые… Этот негодяй специально выбрал такой момент, когда я остаюсь один.

Как бы почувствовав, что профессора угнетает мысль о том, что его чуть не убили чулком, капитан заметил:

– Прием с использованием чулка с песком иногда заканчивался смертельным исходом, если удар налетчика приходился в висок. Вам повезло.

– Будем считать, что да. Правда, пропала премия и семейные драгоценности.

– Дело могло кончиться хуже. Вы уже почти здоровы, с ребенком ничего не случилось, а это главное. Мы, со своей стороны, сделаем, конечно, все, чтобы найти преступника и разыскать украденное у вас имущество. – Он насупил брови, отчего лицо его приобрело мрачное выражение. – Сегодня нам предстоит нелегкая работа, – добавил он, вставая.

Маруш смотрел на него некоторое время, затем протянул руку, прощаясь.

– Желаю вам не только найти вора, наши деньги и драгоценности, – сказал он дружелюбно. – Желаю, чтобы к вашей работе относились с большей благожелательностью и пониманием. Все это вам полагается по праву.

Глава 3

Очередное письмо Моника получила второго июня. Так же, как и в прошлый раз, его бросили в почтовый ящик у двери особняка. Видно, отправитель не доверял почте. На этот раз оно не содержало фотографий, в нем лежал только тоненький листок бумаги со следующим текстом:

«Пришло время решить вопрос со вторым взносом – со ста тысячами злотых. В понедельник восьмого числа текущего месяца, между 10 и 11 часами вечера, Вы отправитесь в Прагу [13]13
  Прага – правобережная часть Варшавы.


[Закрыть], на улицу Обжезную, дом 16. Это двенадцатиэтажное здание находится в новом районе. Квартиры расположены по обе стороны лестничной клетки и связаны коридорной системой, как в гостинице. На седьмом этаже Вы сверяете в левый коридор, дойдете до последних дверей, тоже на левой стороне. На них прикреплена табличка с надписью: «Магистр Вацлав Борейко». Сумку с деньгами прошу повесить на дверную ручку, после чего Вам следует немедленно уйти. Не звонить, не стучать: никто не откроет, пока Вы будете в этом доме. Вскоре после этого я передам Вам негативы и благодарность».

Последнее слово особенно возмутило ее и разозлило.

– Бессовестный сукин сын! – воскликнула она. – Черти бы тебя побрали!

Вообще Моника старалась быть сдержанной в поведении, не употреблять грубых слов. Однако порой у нее прорывались давние привычки. К счастью, она была в квартире одна, Яцек еще не вернулся из института. Моника опустила руку с письмом на колени, глубоко вздохнула. Где взять очередные сто тысяч? Не могла же она продать все свои драгоценности: муж и так дважды спрашивал, куда подевалось ожерелье. Моника получила его в подарок к десятой годовщине их свадьбы. Она буркнула в ответ что-то вроде того, что оно в починке: сломался замочек. Может, муж потом забудет, а она постарается купить похожее, но, конечно, поддельное. Она встречала нечто подобное в магазине «Яблонекса».

А что делать сейчас? До понедельника осталось семь дней. Очень мало времени, чтобы достать где-нибудь такую сумму. Хотелось верить, что третьего письма не будет, хотя понемногу она стала в этом сомневаться. Моника ходила по квартире, кусая губы и морща тонкие, старательно подведенные брови. Бросала взгляд то на буфет со старинным фарфором, то на картины, остановилась у серебряных подсвечников, но все это не стоило принимать в расчет. Яцек сразу же заметит «убыль имущества», как он однажды с раздражением выразился. А ей тогда пришло в голову подарить очередному другу красивую японскую чашку из очень тонкого фарфора – через нее можно было смотреть почти как через стекло. Она со слезами тогда ему «призналась», что нечаянно уронила ее на пол и та разбилась на мелкие осколки. Он поверил, но все равно отругал.

Так, размышляя, она наконец вошла в кабинет и села за старый огромный стол из палисандра. Яцек купил его за бесценок у одного знакомого, который неизвестно по какой причине отправился в эмиграцию. Потом докупил к нему глубокое, мягкое кресло, обтянутое коричневой кожей, и комната приобрела вид комфортабельного кабинета ученого-мыслителя. На это указывали и полки со множеством книг от пола до потолка. Монику не интересовали ни стол с креслом, ни книжки. Читала она редко. Теперь ее взгляд бессмысленно скользил по стенам, столу, его ящикам. Она выдвинула их один за другим. Там лежали пачки каких-то документов, счетов, несколько служебных писем, паспорт Яцека, сберегательная книжка. Она взяла ее в руки, взглянула на последнюю запись. Двенадцать тысяч… Ерунда! Просунула руку дальше и вытащила чековую книжку. В ней нашла маленький листочек из отделения Польского национального банка, где была проставлена конечная сумма счета. Моника прочитала, и сердце ее забилось веселее. Двести сорок шесть тысяч! Еще не отдавая себе отчета в том, зачем ей это надо, она взяла паспорт мужа и стала внимательно рассматривать подпись. Обычно он подписывался одним и тем же способом. Такие подписи стояли в сберегательной книжке и еще на ряде документов, лежавших в ящиках.

Моника посмотрела на часы. Был полдень. Муж вернется домой через несколько часов. Остается достаточно времени, чтобы…

– Идиотка! – сказала она сама себе. – Даже если бы удалось идеально подделать его подпись, я же не могу превратиться в Яцека. Кстати, его безусловно знают в банке. А жене денег не выдадут без доверенности. Нет, это ничего не даст.

Она вновь принялась рыться в ящиках стола. В самом нижнем, упрятанная за какими-то черновиками и записями, лежала небольшая шкатулка, по виду серебряная, довольно увесистая, закрытая на ключик, торчавший в замке. Моника поставила ее на стол и открыла. Она увидела несколько золотых монет, два толстых обручальных кольца, одно с изумрудом. Никогда раньше не приходилось Монике видеть ни этой шкатулки, ни ее содержимого. Обручальные кольца, конечно, принадлежали родителям мужа, заключила она, прочитав выгравированные имена и дату бракосочетания.

Она положила монеты на ладонь. Две двадцатидолларовые, одна с надписью на русском языке – вероятно, царский золотой. И еще старинный дукат. Моника удивилась, что Яцек держит все это в ящике письменного стола, а не в более надежном месте и ни разу не показывал ей эти вещи. Это вызвало у нее вдруг обиду.

– Очень хорошо, – проворчала она.

Моника выгребла все содержимое шкатулки, завернула в носовой платок. Коробочку опять закрыла на ключ и положила ее обратно в нижний ящик, потом привела в порядок письменный стол, на котором все пораскидала. Затем прошла в свою спальню и спрятала найденные драгоценности в туалетном столике, а ключ положила в сумку. Теперь нужно было решить, кому все это продать, чтобы получить как можно более высокую цену. Жаль было кольца с изумрудом, но она все равно не смогла бы носить его из-за Яцека. Впрочем, может быть, пока будет достаточно продать монеты и обручальные кольца.

Перебирая своих знакомых, Моника вспомнила женщину, на протяжении ряда лет торговавшую золотом и украшениями. Но не было уверенности, что та сохранит тайну. Был еще один давний поклонник, ювелир из частной мастерской, незнакомый с ее мужем. Может, стоит обратиться к нему?

* * *

Ювелир не только обрадовался, увидев ее, но и вновь воспылал страстью, что вовсе не входило в ее планы. Она пыталась отвлечь его внимание и заняться сделкой, а затем уж договориться о встрече. Ведь в случае чего можно не сдержать обещания, а потом он о ней забудет. Гальванизированный обожатель оказался, однако, исключительно твердым коммерсантом, действовавшим согласно принципу: дружба дружбой, а… Моника использовала все свои чары, против которых он когда-то не мог устоять, мило кокетничала, раскрывала заманчивые перспективы предстоящих совместных вечеров, тараторила и целовала его, пользуясь случаем, что они были одни в мастерской.

Наконец сторговались. За монеты и обручальные кольца он заплатил ей сто двадцать тысяч, жалуясь, что теряет по крайней мере половину, но делает это исключительно для нее. Когда Моника ушла, он потер от удовольствия руки. Золотые двадцатидолларовые монеты шли по двести тридцать тысяч за штуку!.. Таким образом, он заработал на Монике почти полмиллиона. Обручальные кольца приобрел практически даром. Ювелир заглянул внутрь, прочитал надписи и подумал, что их следует переплавить, так как они могут быть из числа краденых.

В последующие дни Моника дрожала от страха: вдруг Яцеку придет в голову проверить содержимое шкатулки? Конечно, она могла бы тогда сделать вид, что ей ничего не известно, никаких монет и обручальных колец она в глаза не видывала, он ей никогда их не показывал. Что касается последнего, то это было правдой. Кольцо с изумрудом она спрятала настолько надежно, что муж его, конечно, не найдет, даже если бы перетряхнул весь дом. Но она боялась еще вот чего – Яцек ведь мог подозревать двух человек: жену и прислугу. У Моники было немало недостатков, но к девушке она относилась доброжелательно и успела полюбить ее.

Однако ее опасения оказались напрасными: муж не рылся в ящиках письменного стола, а в конце недели вновь уехал. В воскресенье вечером, по истечении почти полумесячного перерыва, Моника вновь позвонила Казимежу. Ее разбирало любопытство, не получал ли и он второго письма. Но она его не застала, несмотря на то что названивала почти беспрерывно до поздней ночи, а потом и утром в понедельник. Наверно, и он куда-то уехал. Моника подумала, что, может, оно и к лучшему. В ее голове созрел определенный план, осуществлению которого Казимеж мог только помешать. Вдруг ему вновь захотелось бы стрелять в шантажиста…

Она упаковала деньги в пластиковую сумку, радуясь, что на этот раз лично ей взнос ничего не стоил, в дополнение ко всему ей еще досталось кольцо с камнем. День выдался жарким, в начале десятого вечера было еще достаточно тепло. Моника надела элегантное летнее платье из цветастого шелка. К нему явно не подходили туфли с резиновой подошвой ярко выраженного спортивного стиля, но эта обувь составляла важную часть ее плана. Моника разыскала на карте Варшавы улицу Обжезную, затем вывела из гаража «вольво».

Она поставила машину на стоянку не у дома номер шестнадцать, а немного дальше, на небольшой площади. Внимательно осмотрев многоэтажное здание, Моника вошла в подъезд. В списке квартиросъемщиков фамилия магистра Вацлава Борейко не значилась, что ее несколько удивило. Наверно, он въехал недавно. Шантажист не назвал в своем письме номера квартиры, поэтому она не могла проверить, кто живет на шестом этаже, левый коридор, последняя дверь, также на левой стороне. Это можно будет установить позже.

Моника поднялась на лифте на шестой этаж. Нервы ее были напряжены: жаль было денег, раздражала сама перспектива осуществления рискованного плана. Женщина свернула в коридор, слабо освещенный единственной лампочкой. Последняя дверь слева – это здесь. Грязноватый коврик из старого войлока, металлическая табличка с надписью «Магистр Вацлав Борейко». Тишина. В коридоре ни души, только из какой-то квартиры долетали звуки музыки.

Она повесила сумку с деньгами на дверную ручку. Внезапно возникло острое желание позволить, но она вдруг встревожилась. Вдруг там, за дверями, притаился человек, который не только заберет деньги, но и, ударив ее, затащит в квартиру, изнасилует или убьет? И никто не услышит – люди в это время сидят у телевизоров или уже спят. Постояв некоторое время, она решила уйти. Но не опустилась на лифте вниз, а поднялась по лестнице на несколько ступеней выше, остановилась и, прижавшись к перилам, стала всматриваться в глубь коридора, в его левую часть. Она должна была выяснить, кто же шантажист. Действительно это какой-то Вацлав Борейко?

На лестнице было темно. Она терпеливо ждала, но никто не поднимался на лифте, в здании царила тишина. В полумраке коридора она видела свою сумку с деньгами, висевшую на дверях квартиры 92. Этот номер запечатлелся у нее в памяти. Прошло с четверть часа. Вдруг ей на голову упало что-то похожее на мешок или большую тряпку. Моника не успела даже вскрикнуть, как что-то стянуло ей шею. Она почувствовала острую боль, ее охватил неописуемый страх, ноги перестали слушаться, и она потеряла сознание.

Пришла в себя Моника от боли в ноге. Она, видимо, съехала со ступеней на лестничную площадку, и ударилась об ограждение. Некоторое время лежала без движения, затем ей удалось собраться с мыслями и вспомнить, где она и что с ней произошло. На голове она уже не ощущала тряпки, только сильно болела шея. С трудом поднялась и посмотрела в левую сторону коридора. Сумки с деньгами не было. Но Моника почувствовала, что у нее не хватит мужества пойти туда, позвонить, может быть, даже поговорить. Нет! Достаточно того, что случилось, ей хотелось как можно скорее оказаться дома.

Из сумочки, кроме денег, ничего не взяли: ключи и все остальное было на месте. Конечно, если шантажист ни за что получает сто тысяч – собственно говоря, уже двести, не считая денег Казимежа, – не станет же он интересоваться кошельком или пудреницей.

«Вольво» стояла на площади. Она посидела какое-то время в машине, не трогаясь с места, чтобы немного прийти в себя. Вдруг спохватилась, что не проверила, кто живет в квартире 92. Выйти из машины? Но стоит ли сейчас… Может быть, лучше завтра утром, при свете дня, когда вокруг начнут сновать люди и не будет этой затаившейся ночной тишины?

Через час, лежа в своей постели и массируя ушибленную ногу, она размышляла над тем, кем мог быть человек, набросивший ей на голову мешок и пытавшийся задушить. Был ли это сам шантажист? Или его сообщник?

Утром следующего дня ей позвонил Казимеж, осторожно справившись, одна ли она дома. Моника без предисловий сказала, что им немедленно надо увидеться. Они встретились в том же самом небольшом кафе, и Казимеж спросил с некоторым удивлением:

– Что случилось?

– Ты не получал второго письма? – ответила она вопросом.

– Нет, но я ездил в Краков и Катовице, вернулся только вчера ночью. А ты что, получила?

– Да.

Моника рассказала ему, что произошло. Казимеж слушал, нахмурив брови, потом вдруг вздрогнул, провел рукой по лбу и озабоченно произнес:

– Вероятно, письмо мне тоже пришло, и, боюсь, оно попало в руки моей жены. Вообще, в наших правилах не читать переписку, адресованную другому, но она могла посчитать, что в письме какое-то важное сообщение. Черт побери! – выругался он. – Если бы знать, что там написано!

– Наверняка этот негодяй требует очередной взнос. Ну, и указаны день, место, час, как и в прошлый раз. Разве ты с женой не разговаривал после возвращения?

– Я вернулся домой ночью, после двенадцати, – помедлил он, взглянув на нее исподлобья, – ты же знаешь, что у нее отдельная спальня. Утром я еще спал, когда она ушла в бар. Я не думал, что придет письмо, иначе перерыл бы всю квартиру. Теперь мне предстоит неприятный разговор. Нужно придумать что-то правдоподобное.

– Не занимайся только своей персоной, – сказала она с раздражением, – поинтересуйся мной. Мы вместе сейчас же поедем в тот высотный дом на Обжезной. У нас есть адрес, фамилия – нужно поговорить с этим человеком, иначе он не оставит нас в покое. Мне необходимо знать, кто это. Тебе говорит что-нибудь фамилия Борейко?

– Нет. Что, прямо сейчас ехать? – В его голосе она почувствовала боязнь и нежелание, что ее страшно разозлило.

– Прямо сейчас! В конце концов, это наше общее дело, а ты мужчина, хотя… – Она не находила слов от обиды.

Они молча вышли из кафе и сели в ее машину. Как и вчера вечером, Моника оставила «вольво» на небольшой площади у Обжезной. В подъезде они остановились у списка квартиросъемщиков.

– Какой номер квартиры? – спросил Казимеж, пробегая его глазами.

– Девяносто вторая.

– Пустое место. Нет никакой фамилии. Может, ты спутала номер? Хотя здесь вообще нет никакого Борейко.

– Давай поднимемся на шестой этаж.

В коридоре опять было пусто, но по всему дому сновали жильцы, доносились голоса детей, стук посуды и лай собак. Они подошли к последней двери.

– Здесь, – шепнула Моника, все больше и больше удивляясь. – Посмотри, ни таблички, ни коврика…

– Это точно та квартира?

– Конечно! Неужели он успел ночью выехать?

В этот момент открылась дверь на противоположной стороне. Выглянула какая-то женщина, посмотрела на них и спросила:

– Вы получили ордер?

Они не знали что ответить. Женщина улыбнулась и добавила смущенно:

– Я спрашиваю потому, что мы станем соседями, а здесь все знают друг друга. Хорошо, что кто-то поселится, столько времени квартира стояла пустой. Даже жалко.

– Почему пустой? – спросила Моника неуверенно.

– Ну, когда пани Коженьская умерла, то сделали ремонт, но, видно, не нашлось желающего, поэтому квартира пустовала. Хозяйка была на пенсии, долго болела, а умерла в конце декабря, перед самым Новым годом.

– Скажите, – Моника решила все же спросить, хотя Казимеж делал ей предостерегающие знаки, – а разве еще вчера здесь не проживал некий пан магистр Вацлав Борейко?

Женщина удивленно вскинула брови.

– Вчера? Пять месяцев здесь никто не живет, а если бы вчера кто-то въехал, то мы бы наверняка услышали. Борейко? Нет такого в нашем коридоре. Впрочем, пожалуйста, позвоните. Мне самой интересно, но это просто невозможно.

Казимеж, бормоча что-то под нос, нехотя нажал на белую кнопку звонка. Потом позвонил еще несколько раз – и все без результата. Жиличка из квартиры напротив удовлетворенно кивала, приговаривая:

– Конечно, я же вам говорила, никого там нет, ведь там никто не живет. Я думала, вы въезжаете в эту квартиру. А этот Борейко, он что, ваш знакомый?

– Кажется, мы перепутали этажи. – Моника натянуто рассмеялась. – Извините.

– Бывает, – ответила женщина, смотря им вслед, и пожала плечами: – Борейко? Интересно…

Казимеж не произнес ни слова, пока они не сели в машину. Только тут он пристально посмотрел Монике в глаза и сказал:

– Признайся, напилась вчера?

– Как ты смеешь?! – воскликнула она с негодованием.

– Тебя небось здесь совсем не было. И вообще, где ты достала деньги?

– Это мое дело, – буркнула она. – Клянусь тебе, что говорю правду! Я повесила на ручку двери сумку с деньгами, а кто-то на лестнице хотел меня задушить… во всяком случае помешать, чтобы я его увидела, может быть, даже узнала. Ничего не понимаю!

Она подвезла его к дому, они холодно попрощались. Моника чувствовала, что Казимеж все еще ей но верит. В глубине души она признавалась себе, что на его месте тоже, вероятно, сомневалась бы в правдивости всей этой истории, странной и непонятной.

Вечером он позвонил и сообщил, что ему наверняка письма не было, потому что Данута ведет себя как обычно, скандала не поднимает.

* * *

Он осмотрелся: в комнате все было в порядке, можно уходить. Хозяин подошел к окну, чтобы закрыть распахнутые створки, как вдруг там, внизу, на площади, что-то обратило на себя его внимание. С четвертого этажа сквер был виден как на ладони.

У скамейки, на тротуаре, с тыльной стороны киоска «Рух» [14]14
  «Рух»( польск.) – движение. Здесь: название объединения, торгующего печатной продукцией и предметами культурно-бытового обихода.


[Закрыть], лежал человек. Несколько прохожих что-то возбужденно обсуждали. До него долетали обрывки фраз: «Пьяный… Так что ж из того, что пьяный?.. Какое тебе дело?.. За врачом послали?»

Из последующих реплик скупщик краденого понял, что пьяный мотоциклист сбил прохожего – того самого, который лежал сейчас на тротуаре, может быть, уже мертвый. Происшествие заинтересовало его. Не желая, однако, маячить в освещенном окне, он выключил свет, закрыл дверь квартиры на несколько искусно изготовленных замков и спустился вниз. Там он остановился в воротах, невидимый в темноте, опираясь на еще теплую от солнечных лучей стену. Смотрел и слушал.

Вокруг пострадавшего собиралась все более многочисленная толпа. Мотоциклист, красный как рак, сняв каску и поминутно вытирая потное лицо, твердил, что выпил только две кружки пива, а тот сам полез под колеса, тормозить было уже поздно. Но на него кричали, что прохожий как раз шел нормально, по тротуару, что мотоцикл неожиданно въехал туда и сбил его. В этот спор вовлекались все новые лица. Нашлось много свидетелей, каждый защищал свою точку зрения. По сути, никто не интересовался раненым или задавленным насмерть человеком – в его присутствии говорили словно не о нем.