Текст книги "Очная ставка"

Автор книги: Анна Клодзиньская

Соавторы: Ян Литан,Рышард Ляссота
сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 31 страниц)

Арестованный покосился на меня.

– В Познани, – пробормотал нехотя агент, – вынул материалы из тайника.

Потом он рассказал еще о двух тайниках и о способе перехода границы. Я спросил, как же он, имея такую слабую память, смог запомнить все адреса «почтовых ящиков», подробное их описание и положение. Агент признался, что адреса были зашифрованы и замаскированы в плитке шоколада.

Перед самой границей он откусил от плитки шоколада кусок, надеясь, что, если попадется, никто на шоколад не обратит внимания.

ВОЗВРАЩЕНИЕ С ТОГО СВЕТА

Я сидел в кабинете начальника, внимательно слушавшего мой отчет.

– Значит, ты думаешь, что арестованный, вынимавший материалы из тайников, не имеет ничего общего со шпионом, которого мы ищем?

– Я почти уверен в этом. Арестованный – просто пешка. Тот, кого мы ищем, фигура более крупная… Подумайте: две радиостанции, и одна – как предполагаем – вводится в действие на расстоянии, воздушный шар… Этот шар меня удивляет – ведь это банальный прием, только, может, раньше не было перелетов на такое большое расстояние.

– Как ты думаешь, – перебил меня начальник, – не испортилось ли что-то в воздушном шаре и поэтому шпион не смог приземлиться там, где было назначено?

– Проверил, все устройства в порядке, действуют хорошо. Если бы все развивалось так, как он предусматривал, достаточно было наполнить шар газом, и при попутном ветре он добрался бы до ожидавшего его катера…

Про тайник в плитке шоколада я читал в воспоминаниях Фердинанда Тохы из английской разведки, изданных под названием «Секретный корпус». Во время первой мировой войны немецкая разведка предлагала своим агентам таким способом переправлять донесения. Так бывает в разведке: разоблаченный метод через какое-то время вновь применяется в надежде на то, что противник его забыл. Начальник потер лоб.

– Да, ты прав, этот шпион с радиостанцией – хитрая бестия. Будешь искать его на основе тех материалов, которые тебе удалось собрать?

– Товарищ начальник, а что с Быдгощью? Как вы считаете?

– Быдгощ? О, это интересное дело! Барбара Еленек…

Я задержал дыхание, думая, что он сейчас скажет: «Оказалась негодным шпионом», но то, что услышал, превзошло все мои ожидания. Я от изумления не мог прийти в себя.

– Что? Это невозможно! – воскликнул я наконец.

– Однако это так, мой дорогой. Барбара Еленек жива, и ее здоровье потихоньку восстанавливается. Хотела покончить с собой, приняла хлоропромазин. Это очень сильное средство, применяемое при тяжелых операциях. Бывает, между прочим, снижение жизненных функций организма через торможение нервной системы. В данном случае наступила мнимая смерть.

– Кто ей дал этот препарат?

– Еленек пережила какую-то любовную трагедию. Пожаловалась подруге, работающей в больнице медсестрой, на бессонницу и головные боли, и та дала ей хлоропромазин.

– Каким образом это установили?

– В Быдгощи проведено интенсивное следствие. Допрошены члены семьи и близкие знакомые. Работающая в больнице медсестра созналась, что дала Барбаре это средство. Немедленно сообщили врачу. Наверно, и так не дошло бы до вскрытия, так как медики поняли, что имеют дело с мнимой смертью. Вот донесение из Быдгощи, читай.

После допроса медсестры пострадавшую немедленно перевезли в клинику, где ввели ей внутривенно необходимые препараты, включая сердечные. Около полуночи у больной начались непроизвольные движения, а утром она пришла в сознание. С трудом отвечала на вопросы. Дыхание было неровным, она начала плакать. Ее поместили в изолятор и вызвали профессора из Варшавы.

Итак, Бася тогда, в ресторане, говорила мне правду: она была влюблена без взаимности.

– Таким образом, к нашему делу это не имеет никакого отношения, – говорил дальше начальник, – просто несчастная женщина. Рано вышла замуж, вскоре после свадьбы начались ссоры, и дело дошло до развода. Встретила другого, влюбилась, но он к ней относился безразлично, не отвечал взаимностью. В ту субботу Бася договорилась встретиться с ним в четыре часа. Не пришел, но сообщил, что зайдет на следующий день. Опять ждала – не пришел. Вышла из дома и зашла в ресторан, где он часто бывал. Там его также не было. На улице увидела его с другой и решилась на самоубийство.

– А телефонный звонок Гральскому?

– Мы тоже выяснили. Оказалась обыкновенная ошибка, плохое соединение на АТС. В соседней комнате проживал человек по имени Хенрык. Ему звонила знакомая из города, а телефонистка по ошибке соединила с номером Гральского. После твоего отъезда телефонистка пришла к нам и сказала, что женщина, которую ты хотел разыскать, звонила еще раз. И таким образом все выяснилось…

Я молчал.

– Ну и что ж, мой дорогой, – говорил дальше начальник, – не хочу во всем винить одного тебя, но… Если те, не очень расторопные, наблюдатели в Быдгощи не сумели сообщить точное время, когда звонила Еленек из того автомата, то тебе следовало бы выводы делать осторожнее. Она, кстати, своему возлюбленному звонила немного раньше… Не могу не напомнить тебе, что ты почему-то был не согласен с мнением своих коллег. Это послужит уроком для тебя…

Что поделаешь, это была классическая головомойка. Начальник редко хвалил подчиненных, еще реже открыто осуждал. А если уж делал это, то основательно, правда всегда спокойным тоном, не повышая голоса…

– Да, еще одно, – вспомнил он через минуту. – Если не ошибаюсь, ты ведь  р а з г о в а р и в а л  с этой женщиной. И если бы сделал правильные выводы, должен бы понять, что это самоубийство. Но ты заранее, свысока, сделал свой вывод и упорно придерживался этой версии, не избегая даже некоторого отступления от фактов…

Конечно же, начальник был прав. Однако каким надо быть неудачником, чтобы нарваться на такой случай, исключительный даже для врача… А шпион кружил по стране и продолжал свою деятельность, в то время как я после двухнедельных поисков находился почти в исходном пункте.

Начал выбирать главное из имеющихся материалов. Поручил сделать копии регистрационной карточки, заполненной на имя Гральского. Эти копии разослали в наши органы с целью сопоставления его почерка с почерками людей, фигурировавших в картотеках. Специалисты-телеграфисты подтвердили, что текст о погоде в обоих случаях передавал один и тот же человек, кстати прекрасно работающий на ключе. Передавал очень быстро. С содержанием было хуже – появились затруднения в расшифровке кода. Предполагалось, что в первой телеграмме докладывалось об успешном прибытии, во второй – просьба прислать что-то, а что не удалось разгадать. Мелодия не увязывалась ни с чем. Специалисты обещали, что еще одна такая телеграмма – и код будет расшифрован.

Проверял, не отвечала ли какая-нибудь из известных нам разведывательных радиостанций. Не установил. Значит, шпион мог иметь специальную, не известную нам радиостанцию. Это подтверждало большую важность дела, которым мы занимались.

Обратил внимание руководства центра радиоподслушивания на факт двукратной передачи шпионом: в субботу и в воскресенье. Первый раз в 3 часа утра, второй – в 4 часа дня.

Получил сведения о чешском коротковолновике из Пильзна. Его позывные совпадали с имеющимися у нас данными, но 12 мая его не было дома. Жил он вблизи границы, и предполагалось, что передача тогда велась с территории Западной Германии. Из этого можно было судить, что коротковолновики, которые вызывались вроде бы этим чехом, могли служить станциями приема. Однако в их разговорах не замечено скрытого кода. Зато отмечено, что коротковолновая станция Барбары Еленек путем короткого замыкания была умышленно повреждена. «Наш» шпион, чувствовалось, был хорошо знаком с радиотехникой. А вот «Эрик» молчал как проклятый, несмотря на неоднократные попытки Митулы вызвать его с помощью своей быстро отремонтированной радиостанции. Это была моя ошибка. Нужно было попросить Митулу, чтобы он задержал ремонт, тогда сохранилась бы возможность неизвестному шпиону подстраиваться под сигналы Митулы. Это помогло бы нашей службе радиоподслушивания засечь нелегально действующую радиостанцию.

При расследовании этого дела я старательно вел записи. Часто спорил с товарищами на тему – записывать или не записывать. В классических детективах сыщики или следователи ничего не записывают, а все точно помнят. Я не являюсь таким гением – и не жалею об этом. Когда спустя какое-то время заглядываю в свои записи, вижу ошибки, недостатки, которые следовало устранить. К тому же при наличии колоссальных технических возможностей, доступных, равно как для ищущих, так и для тех, которых ищут, отсутствие подробных записей было бы неразумным упущением и могло испортить все дело.

Кончался май. Шпион не подавал признаков жизни. Начальник считал, что его спугнули из Быдгощи. «Это вода на нашу мельницу, – говорил начальник. – Возможно, агент затаился, значит, перестал действовать. Вероятно, беспокоится, а неспокойный человек допускает ошибки. Все толкает его в наши руки. Немного терпения».

Терпения, признаюсь, было мало. Сидение в кабинете и ожидание сведений меня очень мучили.

БЕРНАРД

В начале июня, сдерживая волнение, я входил в ворота Мокотовской тюрьмы. Закончив формальности, направился в комнату допросов, которая напомнила мне комнату в Щецине, только была несколько большей. Минуты ожидания показались часами. Опершись на стол, смотрел через окно на тюремный двор, в котором узники совершали свою ежедневную прогулку. Наконец-то! Вошел конвоир, а за ним арестованный – пожилой мужчина в серой тюремной одежде. По-иному представлял я себе его арест. Считал, что будет погоня, стрельба, а все совершилось совершенно по-другому.

Конвоир ушел, оставив меня наедине с заключенным. Я указал ему на стул. Минуту изучал его. Было ему лет пятьдесят пять, совершенно лысый, с круглым лицом, крепкими зубами, руки с длинными пальцами. Он также изучал меня своим острым, пронзительным взглядом…

Напротив меня сидел обезвреженный шпион, которого я искал почти месяц. Поймали его странным способом, как зверька, в поставленный своего рода капкан. Он собирался оставить Польшу при помощи шара, в виде «летающей тарелки», на котором прилетел 5 мая.

Ему устроили засаду. Вокруг бугорка, где был закопан шар, смонтировали специальное электронное устройство, которое сигнализировало о прибытии нашего «воздушного пассажира». Когда подбежали работники контрразведки, шпион прикинулся дурачком. Документов при нем, понятно, никаких не было. Наблюдение за морем ничего не дало: в это время возле польской границы, в ее территориальных водах, находилось много судов. Следствие предстояло не из легких.

Спросил имя и фамилию – никакого ответа, лишь движение плечами, означавшее: не понимаю, о чем речь. Вооружившись терпением, начал спрашивать о семье. Арестованный улыбался. «Веселый, – подумал я, – посмотрим, что будет дальше».

– Что вы делали в лесу так поздно?

Вопрос вызвал интересную реакцию. Арестованный вскочил, подпрыгнул и показал мне язык. Приказал ему сесть – не послушался. Показал фотографии, сделанные ночью, когда он откапывал шар. Самым интересным был снимок, где шпион пытался открыть баллон с газом: лицо его выглядело суровым и напряженным.

На снимки агент тоже не среагировал. До самого обеда я ничего не достиг. Метод проволочки ему лично ничем уже не мог помочь, наверно, тянул время, чтобы другие агенты могли принять свои меры безопасности. Каждый шпион имеет назначенное время возвращения. Если он вовремя не вернулся, это может означать провал. Тогда разведка обычно применяет различные средства предупреждения, чтобы уберечь других агентов. Таким мерам безопасности шпионов обучают в разведшколах.

Мне не оставалось ничего другого, как направить арестованного к психиатру. Хотелось вытянуть из него хотя бы одно слово, услышать его голос, определить, есть ли акцент.

После обеденного перерыва опять приступил к допросу. Дал ему лист бумаги и предложил написать несколько слов. Нужно было сравнить его почерк с почерком на регистрационной карточке. Арестованный взял дрожащими руками перо, долго на него смотрел, выражая беспокойство, затем начал писать. Видно было, что он издевался надо мной, хотел вывести из терпения. На бумаге с явным удовольствием нарисовал какие-то закорючки и все это украсил кляксами.

Приказал отвести арестованного в камеру, а мне принести его одежду. Долго и внимательно осматривал ее, но ничего не обнаружил, на ней не было никаких меток. Туфли поношенные, нуждающиеся в ремонте. Рубашка и белье – отечественного производства. Можно было подумать, что этот человек специально старался не надевать ничего импортного.

Отдал распоряжение купить похожий костюм, ботинки и остальную одежду.

На другой день без всякого желания вновь приступил к допросу. На этот раз арестованный начал петь дурным голосом. Устав от этого вытья, я вышел из кабинета, чтобы не показать симулянту, что теряю терпение. В перерыве приступили к тщательной ревизии вещей арестованного. Его костюм распороли, ботинки изрезали на куски. Искали хоть что-нибудь похожее на тайник, но – безрезультатно. Пришла очередь пуговиц. Одна показалась мне более массивной, чем остальные. Начал разглядывать ее в лупу. Ура, кажется, нашли! После снятия специально сделанной оболочки в верхней части пуговицы мы увидели искусно свернутую микропленку. Наконец у нас были доказательства.

Пленку немедленно проявили, и вскоре я держал в руках фотографии, на которых четко были видны промышленные объекты и еще какие-то здания. Сейчас уже можно было определить, в каких местах побывал агент.

Вызвал его на следующий допрос. Конвоир сказал, что арестованного пришлось перевести в изолятор, так как он скандалил.

– Ну что, может, хватит валять дурака? – спросил я у шпиона. Он посмотрел на меня с глупым выражением лица и повторил:

– Ну что, хватит, может, валять дурака?

Тут-то он себя и выдал первый раз. Я хоть и был зол, но обратил внимание: повторяя мой вопрос, арестованный переставил слова… Это означало, что он прекрасно понимает смысл сказанного!

Я начал нервничать, стучать пальцами по столу. Шпион все действия повторял за мной, перестал стучать я, перестал и он. Я встал, встал и он.

– Перестаньте, черт возьми! – повысил я голос и сильно ударил кулаком по столу. В его глазах я заметил удовольствие. Он сжал кулак, замахнулся, чтобы ударить по столу, но рука повисла в воздухе.

«Другой раз выдал себя, – подумал я, торжествуя. – Если б был сумасшедшим, не пожалел бы ни руки, ни стола…»

– Пойдете в тюремную больницу, – закончил я допрос, чувствуя себя крайне усталым.

В тот день я несколько раз мысленно возвращался к городу Регенсбургу, расположенному на берегу Дуная, в Западной Германии.

Предполагал, что именно там нужно искать ключ для расшифровки моего арестованного. В пригороде Регенсбурга находился ничем не примечательный маленький ресторанчик, куда жители города заходили выпить кружку пива. Только некоторые посвященные знали истинное предназначение этого ресторанчика.

В его комнатах на втором этаже собирались люди особого сорта…

Конвоир ввел в кабинет молодого арестанта, который, увидев меня, удивленно воскликнул:

– А, это вы, пан капитан! Что случилось?

Показал ему на стул, он послушно сел. Минуту смотрел на его бледное лицо – человека, который давно не бывал на воздухе. Дело этого преступника ужо два года как было закончено, сейчас он отбывал свой срок. А приговорен он был к 12 годам.

– Слушай, Феликс, у меня к тебе дело.

– Может, амнистия, пан капитан? – Об этом при встрече спрашивает каждый заключенный. Надеждой на нее живут многие преступники.

– Нет, дело не в амнистии, кроме того, ты знаешь, что шпионы не подлежат амнистии.

В его глазах было заметно разочарование. Шпионы знают, что они не подлежат амнистии, но верят в какое-то чудо.

– Ну как ты там, Феликс?

– Как в тюрьме. Считаю дни, а их еще много до конца.

– Родные навещают?

– Сначала приходили, – махнул рукой, – а теперь… Полгода никто не был. Забыли меня.

– У меня к тебе просьба… – приступил я к делу.

– Охотно помогу, пан капитан. О чем речь?

– Ты помнишь всех, которые были вместе с тобой в школе в Регенсбурге? В том ресторанчике на втором этаже?

– Да, помню. А кто вам нужен?

Феликс после ареста симулировал шизофрению, в частности манию преследования. На допросах кричал, что его хотят убить. Долго был под наблюдением врачей, нелегко было добиться от него правды. Наконец рассказал о себе и других. Его признания подтверждались фактами, я тогда поверил, что он сожалеет обо всем.

И вот сейчас я показал ему пачку фотографий. Он внимательно их рассматривал, затем отложил один снимок.

– Этот вам нужен?

Я посмотрел, не показывая особой заинтересованности.

– А кто это?

– Это Бернард. Были с ним вместе в Регенсбурге. Такой крестьянский философ.

Знал, что фамилию нечего спрашивать, так как в этой «школе» все действуют под псевдонимами. Поинтересовался:

– Откуда он родом?

Феликс надолго задумался. Я понимал, что он старается вспомнить…

Вечером пошел в тюремную больницу к своему «пациенту» и решил скрытно понаблюдать за ним. Он продолжал симулировать. Я позвал санитара и прошептал ему на ухо, чтобы он на несколько минут выключил свет, а затем громко позвал электрика, причем чтобы это услышал Бернард.

Я внимательно всматривался в окошечко через прибор ночного видения. Бернард лежал на кровати. Я видел его как при дневном свете, он отдыхал, как будто после тяжелой работы, явно не ожидая, что в этой полной темноте за ним наблюдают.

Не было никаких сомнений относительно состояния Бернарда. У психического больного движения и мимика не зависят от условий, которые его окружают. А мой «сумасшедший» в этот момент вел себя как совершенно здоровый человек.

После трех дней наблюдения врач-психиатр подтвердил, что Бернард умело симулирует, хотя неточно помнит все симптомы болезни и поэтому их путает. Врач снял фильм, в котором Бернард, как «психически больной», был героем. Я решил эту пленку присоединить к делу в качестве вещественного доказательства и, если нужно будет, показать в ходе следствия. А пока Бернарда предоставил самому себе. Пусть симулирует вдоволь. Сейчас, когда у меня были некоторые доказательства, а вскоре их будет еще больше, я уже не беспокоился насчет последней очной ставки. Пленка, которую мы изъяли, показала, что объекты сфотографированы в Кошалинском, Быдгощском и Гданьском воеводствах. Пока все совпадало с результатами следствия. Не соответствовало только Гданьское воеводство, и не хватало Познанского. Поэтому я не совсем был уверен, действовала ли там радиостанция шпиона, сигналы от которого принимал Митула.

ОЧНАЯ СТАВКА

Ломжинский повят занимает 1253 квадратных километров, там проживает 80 тысяч человек, он имеет в своем составе 21 громаду [42]42
  Громада – до 1973 года административная единица ПНР.


[Закрыть]и 268 сел. Это немного. Приходилось успешно искать преступника и среди значительно большего количества жителей, и на большей площади. Вопрос не очень сложный, если разыскиваемый выехал с места жительства, скажем, год или два назад. В данном случае трудность состояла в том, что человек, который меня интересовал, выехал из Ломжинского повята 15 лет назад. Война, миграция жителей – все это прекрасно стирает следы. В моем распоряжении для удостоверения личности Бернарда было мало данных: его настоящая фотография и несколько деталей из прошлого, о которых он рассказал друзьям в ресторанчике в Регенсбурге. Начал сомневаться, удастся ли мне из этих ветхих, путающихся нитей соткать сеть, в которую наконец-то попадется этот ловко выскальзывающий зверь. Ломжинский повят, как и другие, подвергся административным изменениям. Несколько его гмин, как я установил на месте, были включены в другие повяты.

Из Ломжи поехал на Любусские земли, а затем в Щецинское воеводство. Действовал как сотрудник загса, народного совета, финансового отдела. Не хотел раскрывать истинную цель своих поездок.

Наконец вернулся в Варшаву, совершенно измученный этими поисками. Возвращался не с пустыми руками, но и без больших успехов.

Пришла мне в голову еще одна мысль: решил пригласить художника. Знал его по многим ранее расследуемым делам, поэтому, встретившись, мы сердечно приветствовали друг друга. Он сел возле стола, закурил папиросу и выжидающе посмотрел на меня.

– Ну, каково же очередное задание?

– Итак, – начал я, – на этот раз совсем новое. – Усмехнувшись, посмотрел на своего собеседника.

Художник заинтересовался:

– А именно?

– Восстанавливать образ по описанию не будем.

– Тогда не понимаю, – пожал тот плечами и добавил: – Наверно, не нужно было меня вызывать?

– Минутку, сейчас все объясню, – успокоил я его движением руки. – Итак, – начал я медленно, – имеем арестованного, который симулирует сумасшествие. Мы не знаем, когда он уехал из Польши за границу, наверно давно. По фотографиям, которые имеем сейчас, никто пока не может его опознать. Годы ведь меняют облик человека.

– Ага, уже понимаю! Но это не простое дело.

– Вот именно.

Я протянул художнику фотографию моего симулянта. Он долго ее рассматривал.

– Обыкновенное лицо. Ему, наверно, около шестидесяти.

– Я тоже так думаю.

– Когда я смогу его увидеть и на сколько лет должна быть разница?

– Попробуйте сделать это лицо лет на десять – двадцать моложе. Это мне поможет в моих поисках. Родом он из села, а там трудно что-либо установить, имея только общие данные.

Я обеспечил художнику доступ в тюремную больницу, там его переодели санитаром. Он имел возможность два дня наблюдать и всматриваться в симулянта. Наконец приступил к работе. Он изрисовывал лист за листом. Когда я зашел в его мастерскую, там было темно от папиросного дыма. Мой визит недвусмысленно напоминал ему, что для меня очень важно быстрое выполнение работы.

Он показал свои наброски – выражение лица Бернарда не пришлось мне по вкусу; я так и сказал художнику. Он начал все заново.

Только третья серия рисунков удалась. Мастер пришел ко мне в кабинет улыбающийся и торжествующий, я посмотрел и остался доволен. С рисунка смотрело на меня молодое лицо «моего» симулянта. Поблагодарил художника, приказал сделать с рисунка фотографии и опять поехал в командировку.

Вернулся через несколько дней. Все подтверждалось. «Ну, – подумал, – сейчас уж, пан Бернард, на выкрутишься!»

Хорошо подготовился к этому розыгрышу. Пришел день, когда Бернард стоял передо мной. Держался он довольно спокойно. Несколько минут я молча следил за ним, потом отвел взгляд.

– Что нового? – спросил я, играя карандашом.

Бернард посмотрел, улыбнулся глуповато и повторил мой вопрос. Я усмехнулся выжидающе. Он сложил руки, поднял глаза вверх и застыл в позе молящегося грешника.

– Пан Бернард! – прервал я эту комедию. – Как вам нравится это имя?

Он вздрогнул. Я нажал ногой на замаскированную в полу кнопку. Дверь открылась, и на пороге показалась пожилая женщина. Показал ей рукой на сидящего за столом человека. Она подошла, посмотрела на него и остолбенела.

– Юзеф! Юзеф! – услышал я ее рыдающий крик. Женщина пошатнулась и чуть не упала, пришлось поддержать ее. Она бессильно опустилась на стул. Перекрестилась, не спуская глаз с Бернарда. Он же сидел неподвижно, видно было только, как набухают жилы на висках. Арестованный не проронил ни слова, как будто крики женщины не имели к нему никакого отношения. Я подал женщине стакан воды. Она отпила несколько глотков и расплакалась.

– Юзеф! Что с тобой, Юзеф? Ты не узнаешь меня? Это я, Ханка! Твоя жена! Мы думали, что ты умер…

Я снова нажал на кнопку. В дверях появился молодой мужчина. Он быстро подошел к плачущей женщине. Посмотрел на меня взглядом, полным негодования и ненависти. Нагнулся над женщиной, погладил ее по лицу. Она подняла голову и шепнула, заливаясь слезами:

– Это твой отец, сынок. Отец!

Молодой человек обратил неуверенный взгляд на сидящего на стуле мужчину.

– Да, пан Пшибылян, это ваш сын – инженер Пшибылян.

Бернард продолжал сидеть неподвижно, а я опять нажал на кнопку. План мой включал ряд последовательных ударов, способных нарушить выработанную им систему. У меня уже было достаточно доказательств, подтверждающих его личность, но мне хотелось, чтобы он сам признался.

На этот раз вошла красивая девушка. Арестованный взглянул на нее и уже не сводил глаз. Мне показалось, что я заметил в них слезы.

– Что случилось, мама? Почему ты плачешь?

– Смотри, это ваш отец.

– Наш отец? – спросила девушка с удивлением. – Но ведь отец умер!

– Жив! Жив! Но не узнает нас! – захлебывалась от плача пожилая женщина.

Девушка взглянула на арестованного. Тот опустил голову, но через минуту снова поднял ее. На этот раз не было сомнений: его глаза были полны слез.

Я подошел к окну и открыл его. В комнату ворвался свежий воздух.