Текст книги "Шальная звезда Алёшки Розума"

Автор книги: Анна Христолюбова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц)

– Я это всё к чему, господа… – вкрадчиво продолжил Иван. – Надо бы за языком следить, особно во хмелю. Поотвыкли за пять-то лет…

– Ты, никак, полагаешь, что среди нас найдутся те, кто, ежели что, с доносом побежит? – скривился Воронцов.

– Среди нас с вами – нет, а вообще я бы остерёгся после того, как Её Высочество зачем-то приблизила к себе этого малоросса. – Иван быстро глянул на Петра и обернулся к Воронцову: – А ты, Михайло, заместо чтобы рожи корчить, братца приструни. Он, конечно, ещё цыплёнок, языком треплет без ума, да только на дыбе оба висеть будете, ежели чего. Давеча сам слыхал, как он лакею своему рассказывал, что-де Елисавет Петровна на Розума этого глаз положила…

– Башку ему оторву, гадёнышу! – рыкнул Михайло свирепо и швырнул свою карту так, что прочие разлетелись в стороны.

– А Мавра с Прасковьей, дескать, из-за него скоро друг дружке глаза повыцарапают… – продолжил Иван. – До барышень наших Тайной, конечно, дела мало, но всё одно пускай язык попридержит…

– А по-моему, вы зря на него остробучились, – отозвался Алексашка. – Нормальный мужик.

– Вот именно, что мужик. Все они подлецы да сволочи. При государе Петре Алексеиче кто больше всего на господ своих доносы клепал? Мужичьё!

– Так мужики клеветали, чтобы волю получить, – возразил Алексашка спокойно, – а Розум не холоп, он из вольных казаков. На что ему?

– А кто его знает, какие у него могут быть резоны и кто чего ему пообещал, чтоб Её Высочество под монастырь подвести? – Иван пожал плечами.

Пётр согласно кивнул.

– Поговорю с Маврой, пускай убедит Елизавету, чтобы она этого Розума спровадила аккуратненько куда подале. И в самом деле подозрительно – с чего это его вдруг из придворного хора к нам отослали? Не иначе, чтоб наушничал да доносил, куда след!

– Почему обязательно доносил, может, чем не угодил Лёвенвольду или регенту тамошнему, – возразил Алексашка, и Пётр посмотрел на брата с неудовольствием.

Ивашка же быстро глянул на Петра и противно усмехнулся.

– Ну да! Так Мавра тебя и послушает! Она на этого Розума, аки волк на теля смотрит, токмо что не облизывается.

У Петра запылали щёки, он впился в приятеля тяжёлым взглядом. Конечно, он не влюблён в Мавру – ещё не хватало! – однако их уж второй год связывали весьма близкие отношения, и слушать гадости про неё было неприятно.

– Ты хоть и не муж, а видишь не дальше своего носа, – продолжал Ивашка. – Да помани он её, сей же секунд побежит с ним соловьёв при луне слушать.

Пётр вскочил и ухватил Григорьева за грудки.

– Петруша! Ваня! – Алексашка бросился между ними. – Ну что вы, ей-богу! Не хватало нам перессориться из-за пустых домыслов!

Михайло за руки хватать никого не стал, но презрительно скривил губы:

– Ты, Ивашка, сам не лучше баб слободских языком мелешь! А ты, Петруха, заместо того чтоб за честь своей Дульчинеи[83] кулаками махать, послал бы к чёртовой матери этого сплетника…

– Ладно-ладно… – Иван, похоже, и сам понял, что перестарался, дразня приятеля. – Беру назад свои слова, не задорься… Однако, партия, господа! Я закончил.

И он продемонстрировал аккуратную роспись, в которой не было ни одного ремиза[84]. Пётр скрипнул зубами – ну как ему так удаётся?..

–

[80] В карточной игре – прикуп, часть колоды, из которой игроки добирают недостающие карты взамен вышедших или сброшенных.

[81] Пётр Андреевич Толстой – граф, сподвижник Петра Первого и первый начальник Тайной канцелярии, которому Пётр поручил вернуть в Россию блудного сына. Тот выманил царевича, а впоследствии возглавил следствие над ним, в числе целой компании судей подписал смертный приговор и даже, возможно привёл в исполнение – царевич был убил в каземате Петропавловской церкви накануне казни. При Екатерине Первой стараниями Меншикова попал в опалу и был сослан на Соловки.

[82] Премьер – на театральном жаргоне ведущий артист труппы.

[83] Имеется в виду Дульсинея Тобосская, героиня романа Сервантеса «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский», прекрасная дама, ради которой Дон Кихот совершал свои подвиги.

[84] Ремиз – штраф за недобор заявленного числа взяток в карточной игре.

* * *

Теперь Алёшка во дворце бывал редко. Сразу после окончания обедни отправлялся к Мине Тимофеевичу, и тот подробно знакомил новое начальство с вверенным ему хозяйством. Имение и впрямь оказалось невелико, и вскоре, разбуди его посреди ночи, Алёшка мог в подробностях рассказать, сколько десятин леса, лугов и пахотных земель в него входило, сколько голов скота паслось на тех лугах, сколько сена заготавливалось, сколько молока, мяса, птицы и яиц сдавалось в качестве оброка. Чем больше узнавал, тем сильнее давался диву – половину закупаемой провизии вполне можно было брать в собственном хозяйстве совершенно бесплатно, однако свои мясо и сметана везлись на рынок, а к столу цесаревны и её прислуги закупались на стороне. Когда он удивился этому положению вещей, староста невесело усмехнулся:

– Что ж тут непонятного, Лексей Григорич? Управляющему нашему с того двойная выгода была – чужое закупит будто бы втридорога, своё продаст, а цену укажет ниже той, что получил, вот тебе и прибыток… А государыня цесаревна делами не шибко интересуется. Молодая слишком да незаботная, чтобы над расходными книгами корпеть да в каждый амбар нос совать.

– И вы знали и не открыли ей глаза на его лихоимство?

Мина тяжко вздохнул и перекрестился, найдя глазами купол видневшейся вдалеке церкви.

– Мой грех… – пробормотал он виновато. – Да только и вы меня поймите, Лексей Григорич… Кто ж меня до Елисавет Петровны допустит? Чтобы с нею свидеться, надобно того же управляющего просить и потом, а ну как не поверит она мне? Я говорить не мастак, толком и объяснить не сумею, а у Лукича язык, что твоё помело: так врёт – заслушаешься. И главное… Я ж в крепости, человек подневольный… Было дело, пришёл к нему как-то с вопросом, куда десять стогов сена девались, так он мне быстро всё разъяснил… У меня, Лексей Григорич, два сына всего, остальных Господь прибрал ещё во младенчестве… Девок трое, да девка что – чужая работница, замуж выдал, и нет её. Всё хозяйство на сынах стоит. Так мне Лукич прямо сказал – будешь куда не след нос совать, в следующий рекрутский набор пойдут твои Митька с Гришкой в солдаты…

Новое дело нравилось Алёшке. Обладая от природы въедливостью и мужицкой основательностью, он старался разобраться во всякой мелочи и вникнуть в любые вопросы. Правда, Елизавету видеть почти перестал – весь день проводил то в поле, то на скотном дворе, то за расходными книгами. Только поутру, после службы, когда цесаревна во главе своей свиты подходила приложиться к кресту, она одаривала клир улыбкой и благодарила за чудесное пение. Так было и раньше, но теперь она всякий раз находила глазами Алёшку и улыбалась лично ему. Это был самый счастливый момент дня, Алёшка ждал его с замиранием сердца и ради этого взгляда готов был свернуть любые горы. По вечерам, засыпая, воскрешал в памяти мимолётную картину и проживал её по новой, вспоминая каждый жест, каждое движение, каждый поворот головы, шелест платья и взгляд, лившийся из глаз в глаза…

В пятницу, четвёртого июня, Алёшке среди дня срочно понадобилась одна из расходных книг, и он заскочил во дворец, надеясь заодно и разжиться на поварне каким-нибудь пирогом или парой блинов.

То, что что-то случилось, он понял, едва подошёл к крыльцу. Домашняя прислуга бегала с вытянувшимися лицами, придворные, попавшиеся навстречу, все как один были чернее тучи и тихо шушукались между собой. Как нарочно единственный человек из Елизаветиного окружения, общавшийся с ним доброжелательно, Александр Иванович Шувалов, на глаза не попался, а задавать вопросы остальным Алёшка поостерёгся – не хотелось нарваться на грубость.

Решил, что выяснит всё у Ефросиньи, но, удивительное дело, в первый раз за время, что жил в Покровском, он не застал стряпку на поварне. И пирогами там не пахло.

Чувствуя смутную тревогу, нараставшую с каждой секундой, Алёшка поднялся в барские покои. В парадной трапезной никого не было, но, прежде чем он завернул на кавалерскую половину, с дамской выглянула Мавра. Увидев его, собралась было скрыться обратно, но Алёшка окликнул:

– Мавра Егоровна, что стряслось?

Та задержалась в дверях, молча глядя на него, казалось, она раздумывает, рассказывать или нет, и, видимо, приняв решение, чуть заметно кивнула – себе, не ему.

– Я зайду к вам, Алексей Григорьевич, – проговорила камеристка и скрылась на женской половине.

Алёшка отправился к себе. Тревога витала в воздухе, с каждым мгновением он ощущал её всё острее. Забыв про книги, за которыми пришёл, он мерил шагами свою каморку. Что могло случиться? Ясно было, что что-то плохое, но что именно? Дурные новости? Кто-то заболел? Или не, приведи Господь, помер? А вдруг что-то с Елизаветой?

Алёшка весь покрылся испариной. Но утром после службы он видел её, цесаревна не показалась ему ни больной, ни бледной… Господи, только бы не она! Только бы с ней ничего не случилось!

Когда появилась Мавра, он уже сходил с ума от беспокойства.

– Что с Елизаветой Петровной?! – Алёшка бросился к ней навстречу. – Она здорова?

Мавра взглянула с интересом.

– Её Высочество здорова, с ней всё в порядке, – чуть помедлив, ответила она. – Но ей велено покинуть Покровское и отправляться на жительство в одну из её дальних деревень – в Александрову слободу.

В первый миг Алёшка ничего не понял, только почувствовал огромное облегчение от того, что с Елизаветой не стряслось беды, а в следующий, когда смысл сказанного дошёл в полной мере, похолодел.

– На жительство? Но зачем?

– В ссылку. Так распорядилась Её Величество.

– Это далеко от Москвы? – Голос непроизвольно дрогнул.

– Верст сто двадцать, кажется… Точно не знаю.

Осознавая весь ужас случившегося, он молчал, а Мавра продолжала:

– На сборы три дня дадено. Дозволено взять с собой только самый ближний штат, человек десять, не больше. Так что, Алексей Григорьевич, покидаем мы вас…

Решение озарило мгновенно, словно вспыхнувшая в ночном небе зарница.

– Мавра Егоровна, мне нужно срочно увидеть Её Высочество!

* * *

Елизавета сидела за бюро. Перед ней лежала бумага, глаза бездумно скользили по строчкам, выхватывая отдельные фразы: «…покинуть Покровское-Рубцово и поселиться в своей вотчине Александрова слобода…», «…пребывать впредь безотлучно до особливого распоряжения…», «…жизнь вести скромную, непостыдную, молитвенную…», «…посетителей не принимать и самой из усадьбы не выезжать…»

Но это была лишь малая толика нынешних бед.

…Они появились во время обеда, когда Елизавета со своими людьми сидела за столом. Просто открылась низкая старинная дверь, и в трапезную вошли четверо – капрал в форме Семёновского полка и трое солдат. Присутствующие воззрились на странных визитёров в недоумении.

– Приказ Её Императорского Величества, – объявил капрал, достал бумагу и принялся читать.

С первых же строк в трапезной повисла тревожная тишина, ставшая к концу документа пронзительной. Закончив чтение, капрал передал бумагу Петру Шувалову, сидевшему ближе всех, и двинулся в сторону выхода. Однако в дверях словно бы замешкался, пропустил вперёд своих спутников и вновь обернулся к провожавшим его взглядами людям.

– Поручено передать Вашему Высочеству, что поручик лейб-гвардии Семёновского полка Кирилл Петрович Берсенев переведён на службу в Смоленск, поручик Михаил Фёдорович Белогривов переведён на службу в псковский гарнизон, сержант Григорий Андреевич Ларин переведён на службу в архангельский пехотный полк.

И, коротко поклонившись, капрал вышел.

Елизавета сжала руками виски. Сказано предельно ясно: Берсенев, Ларин и Белогривов – друзья Алексея Шубина, последняя ниточка, связывавшая с любимым. И пострадали они по её вине… Если бы она не просила передать письмо Алёше, их бы не тронули… Господи, ну что за неумолимый рок тяготеет над ней! Как жить, зная, что все, кого любишь, кто связан с тобой узами дружбы и приязни, в любой момент могут поплатиться за свою верность!

Интересно, кто-нибудь из свиты пожелает сопровождать её в ссылку? Давешний капрал не зря сообщил свои новости при всех. Её людям тоже было сказано предельно ясно – ваша преданность может стоить вам карьеры, а то и свободы. Скрипнула дверь, тяжело ступая, вошла Мавра.

– К тебе новый управляющий рвётся, – проговорила она.

– Мавруша, передай, пожалуйста, что нынче мне не до хозяйственных дел…

– Лиза, я бы приняла его. Мне кажется, он не о покосах и удоях говорить пришёл.

– У меня нет сил разговаривать… – Елизавета судорожно вздохнула, стараясь не разреветься. – Пусть приходит завтра. А впрочем… – добавила она вслед шагнувшей к выходу подруге. – Верно, ты права, лучше поговорить теперь. Пускай зайдёт.

В ожидании казака – отчего-то Елизавета никак не могла вспомнить его прозванье, – она встала и подошла к окну. Даже удивительно, что там светило всё то же яркое солнце, щебетали птицы, ржали лошади – шла обычная деревенская жизнь.

Сзади скрипнула дверь, послышались неуверенные шаги. Она обернулась, постаравшись натянуть на лицо спокойно-доброжелательное выражение.

– Здравствуйте, Алексей Григорьевич. Зачем вы хотели меня видеть?

Он замер посреди комнаты, вперив в неё свои чёрные очи, лицо было напряжённым. Глаза у него красивые, подумалось ей вдруг, впрочем, не только глаза, права Мавра, юноша удивительно хорош собой. Мысль была странной и настолько несоответствующей тому состоянию всепоглощающего отчаяния, владевшего Елизаветой, что она удивилась. А казак так и стоял, не сводя с неё взгляда и не произнося ни слова. Он всякий раз жутко конфузился, разговаривая с ней, обычно Елизавету это забавляло.

– Слушаю вас, Алексей Григорьевич.

Он глубоко вздохнул, точно в Иордань[85] сигать собрался, и выпалил:

– Я… Ваше Высочество, прошу вас уволить меня от должности управляющего.

Вмиг ощущение безысходности вновь накрыло Елизавету. Ну вот и первая ласточка. Конечно… Могла бы и сама догадаться, чего он хочет. Губы повело, и в глазах вскипели слёзы, Елизавета отвернулась к окну. Глубоко вдохнула, медленно выдохнула. Плакать можно только на плече у Мавры. Никто другой не должен видеть её слёз!

– Конечно, Алексей Григорьевич. Вы получите расчёт нынче же вечером. Жалование передаст вам Мавра Егоровна.

Больше всего ей хотелось, чтобы он ушёл, тогда можно будет броситься на постель и разрыдаться. Но голос прозвучал жалко, и, чтобы сгладить впечатление, она добавила:

– Полагаете вернуться в Придворную капеллу? Надеюсь, вас возьмут обратно. Вы очень красиво поёте…

– Ваше Высочество, – мягкий, тёплый баритон за её спиной внезапно осип, – возьмите меня с собой. Прошу вас…

Она не поверила ушам. На самом деле не поверила. В изумлении обернулась. Он стоял совсем близко – руку протянуть и можно коснуться, должно быть, подошёл, пока она делала вид, что смотрит в окно. Елизавета замерла в растерянности – впрямь говорил или только почудилось? Поймав её взгляд, он торопливо зачастил, точно боялся, что она не дослушает и прогонит:

– Позвольте остаться рядом с вами. Если вам не надобны певчие, возьмите меня к себе кем угодно – конюхом, лакеем, мне всё равно. Лишь бы подле вас…

Смуглое лицо его стало сметанно-бледным, глаза сделались больше и темнее, хотя куда уж темнее – адская бездна, а не глаза… Елизавете казалось, что погружается в них, тонет, и, как и положено в аду, возврата оттуда нет. Странный морок кружил голову, вокруг всё плыло, точно марево над костром, дышать сделалось трудно и сдавило грудь.

– Не гоните меня, Ваше Высочество… – прошептал он едва слышно, и Елизавета пришла в себя. – Прошу вас.

Она быстро отвернулась, чтобы снова не попасть под чары его взгляда. Сердце колотилось так, словно пробежала полверсты. С трудом переведя дыхание, она взглянула на него и постаралась улыбнуться.

– Не торопитесь, Алексей Григорьевич, подумайте хорошенько. Я не знаю, когда мне будет дозволено вернуться, да и случится ли сие вообще. – Казалось, она видит его впервые, впрочем, похоже, так оно и было. – Может статься, эта ссылка – начало куда больших неприятностей. И я не уверена, что смогу защитить от них своих людей.

Он качнул головой и вдруг усмехнулся уверенной, очень мужской усмешкой:

– Меня не нужно защищать, Ваше Высочество. Я сам стану защищать вас, как сумею. Только позвольте быть рядом.

И снова странное чувство тронуло Елизавету – на миг показалось, что нечто незримое, но очень крепкое связало её с этим человеком. Она дёрнула плечом и улыбнулась:

– Спасибо, Алексей Григорьевич. Но кто же будет заниматься моими делами здесь, в Покровском? Снова Василий Лукич?

Ей показалось, что тело его чуть расслабилось.

– Если позволите дать вам совет, Ваше Высочество, – возьмите управляющим старосту, Мину Тимофеича, он человек честный и совестливый, обманывать вас не станет.

И он впервые улыбнулся ей в ответ. Улыбка у него была чудесная.

–

[85] Прорубь на реке, в которой в праздник Крещения Господня освящали воду и в которую окунались, чтобы смыть с себя грехи.

Глава 7

в которой Анна Иоанновна вникает в работу политического сыска, Мавра учит Прасковью жизни, а Алёшка поёт песни

Костяные шары с негромким приятным стуком ударялись друг о друга и закатывались в лузы. К столу, смешно ковыляя на коротких кривых ножках, тут же подбегал карлик в парике и модном кафтане, доставал шар из сетчатого вместилища и относил в одну из двух корзинок.

Императрица выигрывала. Сам Андрей Иванович Ушаков, замерший чуть поодаль в почтительной позе, в бильярд не играл, но, чтобы понять это, не требовалось знать правила – кием Её Величество орудовала столь же метко, как и стреляла. Шары один за другим сыпались в лузы, и лицо графа Бирона делалось всё более хмурым.

Наконец, последний костяной кругляш выбил предпоследний, на миг замер, словно размышляя, не задержаться ли на столе, и нехотя исчез в тёмном провале. Карлик запрыгал и захлопал в ладоши.

Анна Иоанновна с улыбкой положила на сукно стола полированную длинную палку, богато украшенную инкрустацией и драгоценными камнями, погладила по руке огорчённого Бирона и обернулась к Ушакову.

– Здравствуй, Андрей Иваныч!

– Ваше Величество, вы прекрасно играете! – Тот поклонился.

– Пустое! Просто граф хотел доставить мне приятность. Вот и позволил выиграть. – Императрица улыбнулась Бирону и вновь взглянула на Ушакова. – Пойдём, Андрей Иваныч, расскажешь о своих делах…

Все трое прошли в кабинет, располагавшийся по соседству с бильярдной, Анна уселась в большое с резной спинкой кресло возле бюро, Бирон плюхнулся на стоявшую у стены оттоманку и принялся чистить ногти, а Ушаков остался стоять, склонив голову в кудлатом парике.

– Ну что, Андрей Иваныч, как служба? Не забылась за пять-то лет? Может, нужду в чём имеешь?

– Спасибо, Ваше Величество! Нужда у нас завсегда одна – в толковых людях.

– Тут тебе ничем не пособлю. У меня самой толковых наперечёт, да и те, я чаю, к тебе служить не пойдут, – хохотнула императрица.

Около получаса Ушаков докладывал о положении во вверенной ему Тайной канцелярии, о делах, заведённых за месяц, истёкший с момента её второго рождения, об архиве, переданном пять лет назад в сыскной приказ и содержавшемся с ненадлежащим тщанием… Граф Бирон, начавший зевать минуты через три после начала разговора, наконец, сослался на головную боль и ушёл.

– Как по-твоему, Андрей Иваныч, крамолы нынче больше стало?

Ушаков бросил на императрицу быстрый взгляд, стараясь понять, нет ли в вопросе подвоха, ничего в её лице не высмотрел и ответил осторожно:

– Это как посмотреть, Ваше Величество. Таковых татей, чтоб супротив жизни и здоровья вашего злоумышляли, покамест ни единого не поймал. А тех, что по глупости и пьяному делу языками треплют, сплетни да лукавые пересуды повторяют, пожалуй, столько же, что в прежние времена. То дурь людская, её меньше не становится, ибо народишко подлец и сволочь. Проспится этакий крамольник, поймёт, что натворил, и слезами умывается, готов язык свой поганый напрочь откусить. Да токмо слово-то не чижик – коли слетело с уст, назад не словишь. Ну и распустились за пять лет, страх потеряли… Ничего, скоро языки поприкусят…

Императрица взглянула остро, и Ушакову почудился в её взгляде некий тайный знак.

– И о чём же болтают, Андрей Иваныч?

– Да помилуйте, Ваше Величество, нешто вместно мне вам пересказывать, о чём судачат пьяные солдаты да их жёнки?

– А всё же?

Ушаков нервно сглотнул, он не был опытным царедворцем, не умел легко и красиво льстить. В искусстве угадывания монарших пожеланий был несведущ и неумел, внешностью и повадкой напоминая медведя. Вот что ему сейчас делать? Не рассказывать же императрице о том, как вчерашний арестант в компании таких же бездельников рассуждал, что «государыня-де баба. И ей хочется. А есть у ней немецкий мужик Бирон, который её попёхивает».

Андрей Иванович был истинный службист – старательный, въедливый и неглупый, но соображал медленно, не умел перестраиваться на ходу, любой шаг ему требовалось как следует обдумать, взвесив все за и против. Он смотрел на императрицу, судорожно пытаясь придумать ответ и чувствуя, как покрывается холодной испариной спина. И тут его осенило. Едва сдержав облегчённую улыбку, он принял озабоченный вид.

– Вот, скажем, третьего дня арестован некий солдат Михей Зыбкин, что о цесаревне Елисавет Петровне сказывал, что она-де с гвардейцами блудит, и, кабы он захотел, тоже бы с нею сошёлся.

Императрица поджала губы, но в тёмных глазах Ушакову почудилось довольство.

– И что ты с сим амурщиком делать намерен?

– Как водится, Ваше Величество – шкуру кнутом спущу да в Сибирь.

– Будет с дурня и кнута, – хмыкнула императрица. – Неча на зеркало пенять, коли рожа ряба… Чай, он правду сказал, ничего не придумал…

Ушаков внимательно взглянул на императрицу.

– Уж и солдатня в кабаках о моей сестрице дражайшей судачит. – Анна сердито нахмурила широкие чёрные брови. – Послал Бог сродственницу… Вот скажи мне, Андрей Иваныч, как сию беспутницу к порядку призвать? Чтобы всю фамилию блудобесием своим не позорила!

– Замуж выдать, – осторожно отозвался Ушаков.

– Да кому ж такая жена надобна, про которую вся Европа сплетничает? – буркнула императрица недовольно. – В обитель бы её, там блудодейке самое место, да граф Остерман не советует, говорит, коли в монастырь отправить, она тут же за святую в народе прослывёт.

«Так и есть, – подумал Ушаков. – Остерман хитёр, как змей. При всём её беспутстве Елизавете многие симпатизируют и вряд ли с сочувствием отнесутся к тому, что новая государыня её в монастырь заточила. Особливо учитывая, что вы, Ваше Величество, поведением тоже не Орлеанская дева».

Но вслух, разумеется, ничего не сказал.

– Вот кабы ты, Андрей Иваныч, за ней крамолу какую сыскал. – Голос Анны сделался вкрадчивым, а взгляд пристальным. – Измену, там, заговор или ересь… А всего лучше что-нибудь этакое, чтобы обожатели ейные от неё отвернулись. Вот тогда и в монастырь можно…

* * *

– Итак, мсье Лебрё, чем могу служить? – Габриэль Маньян смотрел на Матеуша, по-собачьи наклонив набок голову.

На вид поверенный был ненамного старше, должно быть, и тридцати ещё нет. Внешность самая заурядная: среднего роста, худощавый, лицо из тех, на каких взгляд не задерживается, только карие, чуть прищуренные глаза глядели чересчур внимательно для простоватой физиономии. Одет скромно и недорого, впрочем, Маньян был у себя дома и выезжать вскорости, кажется, не собирался. Решив не затрудняться излишними объяснениями, Матеуш протянул поверенному объёмный пакет.

– Прочтите сперва это, – предложил он. – Я не знаю, что вам написал граф де Морвиль, возможно, он сам рассказывает о порученной мне миссии.

Маньян вскрыл послание и взглянул на ровные ряды чисел, покрывавших лист сверху до низу.

– Цифирью[86] писано, – проговорил он и пояснил: – На чтение уйдёт некоторое время. Полагаю, к завтрашнему утру я успею ознакомиться, ну а вы пока отдыхайте. Должно быть, едва на ногах держитесь от усталости. Дороги нынче такие, что без них обходиться было бы проще…

Вот с последним Матеуш готов был согласиться горячо и от души – тракт, по которому, увязая через каждые полверсты, с трудом двигалась карета, рискуя оставить колёса в полужидком грязевом месиве, назвать дорогой язык возмущённо отказывался. Что же тогда бездорожье? Должно быть, у русских до сих пор в ходу средневековый обычай, по которому товары, упавшие с повозки, принадлежат хозяину земли, по которой та едет…

Матеуш тысячу раз пожалел, что приходится путешествовать в карете – верхом он доехал бы вдвое быстрее, даже если бы не менял коней, а давал роздых собственным. Он не понимал, зачем нужно представлять купца, если есть паспорт шевалье де Лессара, почему он не может ехать в Москву в качестве дипломатического служащего, но спорить с графом Плятером, разумеется, не осмелился.

А негоциант из Лиона ехать налегке никак не мог и был отягощён изрядным обозом – вёз с собой сундуки с образцами тканей, которыми якобы собирался торговать с московитами. Впрочем, нет худа без добра – зато у него был кучер Жано, расторопный смышленый малый из гасконцев, способный заменить собой целый штат слуг. Что-то во взгляде и особенно в осанке Жано наводило Матеуша на мысль, что тот не простой кучер, а быть может, и не кучер вовсе, но разбираться в этом вопросе ему было недосуг.

Меж тем Маньян взял с бюро бронзовый колокольчик и позвонил – в дверях тут же появилась полная круглолицая женщина лет тридцати – судя по наряду, служанка. Поверенный что-то сказал ей по-русски, и Матеуш с неудовольствием обнаружил, что не смог понять сказанного. Полгода назад, когда по требованию графа Плятера он начал учить русский язык, тот не показался ему сложным – многие слова напоминали польские, только звучали чудно́. Вскоре он уже хорошо понимал своего наставника, довольно бойко говорил сам и самонадеянно полагал, что вполне готов к путешествию в Московию. Однако на деле Матеуша ждал неприятный сюрприз – быструю и какую-то невнятную речь коренных московитов он почти не разбирал.

– Акулина обустроит вас на ночь и подаст тёплой воды, освежиться с дороги, – вывел его из задумчивости голос Маньяна. – Доброй ночи, сударь.

Служанка проводила Матеуша в одну из комнат и вскоре принесла поднос со скромным ужином – половиной холодного цыплёнка и штофом вина. Матеуш хотел заговорить с ней, но отчего-то не решился. Ещё через полчаса Акулина притащила лохань, ведро с водой и кувшин, и тут уж пришлось обрести дар речи – мыться в присутствии женщины, хотя бы и прислуги, Матеуш не желал. Медленно, путаясь в словах и помогая себе жестами, он велел горничной позвать своего кучера, которого разместили с прислугой, а самой ждать за дверью.

Когда с омовением было покончено и оба, и женщина, и Жано, убрались вон, Матеуш подошёл к окну. На улице уже совершенно стемнело, но вечер стоял ясный, лунный, а небосвод украшала целая россыпь звёзд, так что света было достаточно.

К концу пути, ошалев от тряски по колдобистым разъезженным дорогам, Матеуш впал в безразличное отупение, и поэтому, пока тащились по улицам русской столицы, даже в оконце не смотрел, мечтая только об одном: как-нибудь доехать и, наконец, покинуть опостылевшую за долгие недели карету.

Теперь же он с интересом разглядывал в окно кусок улицы. «И это столица?» – изумился Матеуш. Дома деревянные, торчат как попало, будто пьяные пейзане, улицы кривые, заборы не образуют единый ровный строй, а тоже все разные: кто выше, кто ниже, и стоят не в линию. Дороги мощены не камнем, а брёвнами.

Он вспомнил улицы Варшавы, ровный строй каменных домов, парки, дворцы, величавые костёлы, плотно подогнанную брусчатку под ногами. Москва же не город – деревня! И эти дикари, не умеющие навести порядок в собственной столице, будут диктовать его Отчизне, кого ей следует выбирать королём? Говорят, большинство московитов не умеет ни читать, ни писать. Их неистовый царь лупил своих подданных дубиной, заставляя учиться.

Чувствуя, как плещутся в дуще презрение и ненависть, Матеуш отошёл от окна.

–

[86] Цифирь – способ шифрования, в котором вместо букв используются цифры.

Утром за завтраком Маньян сам начал разговор.

– Граф описал мне в общих чертах вашу затею и хочет, чтобы я помог её исполнить. Какую помощь вы желали бы получить?

– Для начала расскажите мне про принцессу Елизавету.

– Елизавета – дочь царя Петра и его второй жены Екатерины. Родилась до брака и потому, а ещё из-за низкого происхождения матери, не воспринимается как серьёзная претендентка на корону. После смерти последнего царя клан князей Долгоруких, что был тогда в фаворе, даже не рассматривал возможность возведения её на престол.

– Из-за того, что она незаконнорожденная?

– Ну, официально-то по русским законам она не считается незаконнорожденной, поскольку во время брачной церемонии родителей Елизавету с сестрой «привенчали». Этот обряд признаёт законность рождения и даёт полные юридические права, в том числе и наследования. Кроме того, обе царевны упомянуты в тестаменте своей матери, как следующие после Петра Второго претендентки на престол. Документ сей на момент смерти молодого государя оставался в силе, потому как тот завещания по себе не оставил.

– Тогда почему на престоле оказалась не она?

– С одной стороны, на дурной роток не накинешь платок – одно дело закон, а вовсе другое – молва. Старая аристократия, которую сильно потеснила худородная петровская знать, от души презирает «отродье портомои», как прежде презирала её матушку… Но, главным образом, дело тут в самой Елизавете. – Маньян досадливо поморщился, и Матеуш взглянул на него удивлённо. – Она ведёт себя неподобающе особе царской крови. Принцесса с семнадцати лет предоставлена сама себе, никакой родни, кроме тёток и дядьёв с материнской стороны, у неё нет. А те, даром что нынче графы, крайне низкого происхождения и влияния на неё не имеют.

– И что с того? – не понял Матеуш.

– А то, что Елизавета слишком смела в поступках, за которые любую дворянскую девицу ждала бы монастырская келья. – Взглянув в его недоумевающее лицо, Маньян вздохнул и пояснил уже без экивоков: – Елизавета бойка, весела и изумительно хороша собой. Она сводит мужчин с ума и с жадностью вкушает плод своей неотразимости. Или, как здесь говорят, «знает в любви всё, чему её не учили».

– Царственная потаскушка. – Матеуш скривился от отвращения. – Впрочем, чего ждать от дочери бесноватого царя и полковой шлюхи!

– Я бы не советовал вам говорить подобное вслух. – Маньян понизил голос. – Даже в этих стенах и по-французски. Пару недель назад государыня подписала указ о восстановлении Тайной канцелярии.