Текст книги "Случай в Кропоткинском переулке"
Автор книги: Андрей Ветер
Жанр:
Прочие детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)
МОСКВА. АНТОН ЮДИН
Надя оставила Юдина у себя. У неё не было никаких сомнений насчёт него.
– А как же сын, Надя? Что он скажет? Что подумает?
– Плевать на Пашку, – окрысилась она. – Или у меня нет права на личную жизнь? Я ещё не старуха, правда? Ведь правда? Ты скажи мне, Коля, ведь я ещё гожусь на то, чтобы нравиться? Ведь тебе я нравлюсь? Разве не могу я, наконец, о себе подумать?
– Можешь…
Юдин жил у Надежды почти две недели.
В разговорах с ней он всё время был настороже, чтобы не ляпнуть что-нибудь неподходящее. То и дело с языка готовы были сорваться столь привычные ему слова воровского жаргона, но он вовремя останавливал себя, не договаривая фразы и принимая вид человека, внезапно задумавшегося над своей бедой. Он уже клял себя за то, что с самого начала выбрал роль рафинированного интеллигента, желая купить расположение Надежды. Но ей нравилась его мнимая рассеянность, Надя относила такое поведение на счёт переживаний, терзавших Юдина.
«Надо было вести себя проще, как с Эльзой или Анькой. Теперь парься, идиот, изображай интеллектуала. Там-то я хоть и художник был, а всё же с грузчиками в одном котле варился. А тут дёрнул чёрт выдать себя за голубую кровь… Прикатил в столицу, видишь ли, правду искать… Правдолюбец дешёвый!»
Он просыпался вместе с Надей, она спешила на утреннюю уборку в райком партии, а он мчался на вокзал, чтобы перебросить золото в другой ящик камеры хранения. После этого он бесцельно бродил по городу, всматриваясь в лица прохожих и жадно всасывая в себя их беспечность. Одним из самых удивительных зрелищ для Юдина было огромные очереди возле газетных автоматов при входе в метро. Люди выстраивались друг за другом перед металлическими коробками, как толпа голодающих перед бесплатной кухней, но они жаждали не каши и не хлеба, а газет, без которых, казалось, жизнь в столице была немыслима. Каждый газетный аппарат был оборудован стеклянной нишей, в которой виднелось название газеты «Известия», «Труд», «Правда»… Множество газет, бесконечное множество людей в очереди. Они стояли молча, тычась друг другу в спину и держа монетку в руке, которую надо было опустить в щель прожорливого аппарата. Щёлкали рычаги, с шелестом вываливались газеты, шаркали башмаки. Иногда кто-нибудь пытался пролезть вне очереди, и тогда в мгновение ока вскипал дружный рёв возмущения…
В метро почти все читали, шелестя бумагой газет. Порой ему начинало казаться, что дружное шуршание газет, доносившееся со всех сторон, заглушало громкий стук колёс поезда.
«Самая читающая страна в мире», – вспомнил Юдин слова, так часто повторяемые по радио. Вытянув шею, он заглянул через плечо стоявшему рядом парню. Тот читал «Комсомольскую правду»: «Вот уже 30 лет наша страна живёт в условиях мира. Мы знаем высокую цену чистого неба и говорим сердечное спасибо родной партии, Центральному Комитету КПСС, товарищу Леониду Ильичу Брежневу за огромную, титаническую работу по разрядке напряжённости по укреплению принципов мирного существования…»
– Какая чушь, всюду одно и то же, – проворчал Юдин.
– Простите, – повернулся парень, – я не расслышал. Вы мне что-то сказали?
– Нет, ничего…
Несколько раз Юдин приходил к Кропоткинскому переулку, задерживался там на минуту, чтобы посмотреть с угла улицы на флаг посольства Финляндии, и уходил. Он ни разу не решился пройтись мимо ворот посольства. Какая-то неведомая сила останавливала его, он чувствовал опасность, несмотря на абсолютное спокойствие, царившее в переулке. И всякий раз он оборачивался в задумчивости на жилой дом, высившийся напротив института имени Сербского на перекрещении Кропоткинских переулка и улицы.
«Вот бы здесь обосноваться для наблюдения», – мечтал Юдин.
Нетерпение пожирало его. Он всем своим существом ощущал близость Финляндии, но ничего не мог поделать. Казалось, что для достижения цели оставалось лишь протянуть руку, сделать шаг, но беспрепятственно этого сделать было нельзя: у финского посольства ворот стояло два милиционера, а уж Юдин знал, что такое хороший постовой МВД. Кроме того, это было не единственное посольство на улице, сразу возле посольства Финляндии было австралийское посольство, а напротив располагалось посольство Конго. И возле каждого находился вооружённый пистолетом постовой. И каждый из этих постовых наверняка имел ориентировку на Юдина. Никакое нетерпение не могло помочь прорваться ему сквозь запертые чугунные ворота. Надо было выжидать и изучать обстановку…
Вечером Юдин обязательно ехал на вокзал и перекладывал сумку с золотом в другой ящик. Он испытывал физические терзания, когда защёлкивал ящик камеры хранения и покидал вокзал. Ему всё время казалось, что ящик непременно откроется по какой-то неведомой причине и что в распахнутую дверцу кто-нибудь заглянет и обнаружит золото.
Часам к девяти вечера он ехал к Надежде.
– Ну что? – обычно спрашивала она. – Как там в твоём министерстве культуры?
– Смотрела фильм «Приходите завтра»? Вот так и у меня. То одного нет чинуши, то другого. Отфутболивают один к другому… Всё откладывают на завтра, завтра, завтра… И всё-то им не так… То тех бумаг нет, то этих… Скоро из моих заявлений можно будет библиотеку составлять…
– Ты устал…
До поздней ночи Пашка, сын Нади, ловил на стареньком радиоприёмнике «Голос Америки» и вслушивался сквозь шумы в ритмы рок-музыки, а когда он засыпал, Надя отдавалась Юдину, прикусывая себе губу, чтобы не стонать. Несмотря на всю свою простоту, она была удивительно целомудренна и никогда не снимала нижнюю рубаху. Сквозь ткань Юдин жадно ощупывал её налитую грудь, пытался обнажить её, однако Надя не позволяла ему.
– Нет, нет, нельзя, дорогой… Нельзя… Это стыдно…
«Дура», – только и думал в ответ Юдин.
Как-то раз Юдин, оставшись в квартире один, забрался в шкаф, где хранились, перетянутые резинкой документы, и нашёл паспорт Надежды. На первой страничке было написано «Исаева Надежда Петровна». Он перевернул страничку и увидел молодое лицо на фотографии.
– Исаева, – проговорил бывший лейтенант. – Стало быть, она и впрямь жена Верстака… Это ж надо, чтоб жизнь меня завела именно к ней… Очень миловидная девчонка была. Никогда не думал, что у Верстака была такая хорошенькая бабёнка. Повезло ему, чёрт возьми… Да и мне повезло… А по молодости она, думаю, просто сладенькая была… Эх, мать твою, приодеть бы её, подлакировать слегка… Впрочем, какое мне дело?..
Он снова и снова ходил на Кропоткинскую улицу и однажды разговорился, остановившись возле подъезда углового дома, с кривеньким и ссохшимся за долгие годы жизни старичком. Этого древнего старика Юдин видел уже неоднократно. Редкая, седая, с какой-то зеленцой борода, тяжёлые очки в роговой оправе. Старик всегда был одет в длинное чёрное пальто до пят, несмотря на тёплую погоду.
– Я знаю, кто тут хочет сдать комнату, – сказал старичок, потряхивая своей зеленоватой бородёнкой. – На пятом этаже спросите, справа от лестницы квартира… Я слышал, что хозяйка стеснена в средствах, так что может сдать… Её зовут Анастасия Ефремовна… Она, так сказать, из бывших, дочь белогвардейца… Только не ссылайтесь на меня, а то, сами знаете, какие у нас порядки…
– А хозяйка не удивится, что я к ней обращаюсь?
– Нет, она свой интерес знает, молодой человек. Ей бы только порядочного человека получить, а не уличную, простите, тварь.
Юдин легко нашёл общий язык с хозяйкой квартиры, хотя застать сразу её не смог, пришлось ходить туда раз пять.
– А надолго ли? – поинтересовалась она.
– У вас есть конкретные условия, Анастасия Ефремовна?
– Видите ли, – хозяйка стояла перед Юдиным посреди комнаты, одетая в строгое чёрное платье, и выглядела очень картинно и эффектно, несмотря на свой пожилой возраст, – видите ли, меня интересует постоянность. Вы понимаете? Чем дольше, тем мне спокойнее и надёжнее. А то, знаете ли, менять жильцов каждый месяц… Соседи могут истолковать неправильно…
– Проживу до Нового года наверняка, – ответил Юдин.
Она подняла нарисованные брови и что-то подсчитала. Она прошла неторопливо к шкафу у стены и взяла с полки вазочку с конфетами.
– Ах, мне бы кого-нибудь понадёжнее, – пролепетала она, показывая всем лицом, что её бы устроил иной вариант. – И если бы деньги вперёд… Вот в прошлый раз был квартиросъёмщик, такой культурный, такой убедительный. Но исчез внезапно и не заплатил за текущий месяц, а мы договаривались о том, что он ещё на три месяца здесь останется, – она развернула карамельку и бережно отправила в рот.
– Хотите до следующего лета, Анастасия Ефремовна? И всю сумму авансом? – спросил неожиданно для себя Юдин. Он видел за спиной хозяйки окно. За окном тянулся внизу Кропоткинский переулок, колыхались флаги над посольскими воротами. Лучшего места для наблюдения Юдин не мог представить.
– До следующего лета? И всё авансом? – переспросила Анастасия Ефремовна, не сразу осознав произнесённые Юдиным слова. – Конечно, молодой человек, конечно! Вот это по-настоящему деловой разговор. Угадываю в вас серьёзную личность, – она резко свела челюсти, раскусила карамель и вздрогнула, услышав громкий щелчок зубов.
Уже на следующий день Юдин с нетерпением перевёз на новое место жительства золото из камеры хранения.
– Всё! Теперь я у цели! Теперь уж скоро!
Юдин сидел на полу новой своей квартиры и тихонько смеялся. Никогда прежде он не ощущал себя столь счастливым… На квартире у Надежды Исаевой осталась только зубная щётка и несколько пар синих трусов и маек. Туда не было надобности возвращаться.
МОСКВА. ВИКТОР СМЕЛЯКОВ
Когда Смеляков возвратился утром с работы, по улице стелился густой туман. Такого тумана Виктор не видел давно.
«Огромный город, – подумал Смеляков, – в центре никакого намёка на туман, а здесь просто сплошное молоко. Как разные миры…»
Он прошёл на кухню и первым делом поставил чайник на плиту. Спать почему-то не хотелось, должно быть, сказывалось переутомление…
В начале недели задержали вора. Летом этот человек уже проникал однажды ночью в посольство Финляндии и сумел вытащить из стоявших в гараже автомашин десять магнитол. Он не только совершил кражу, но и беспрепятственно скрылся. Финская сторона направила даже ноту в МИД СССР по этому поводу. Самым обидным в этой истории было то, что кража произошла за день до того, как были выставлены дополнительные посты в связи с поступившей ориентировкой на Юдина.
И вот примерно через месяц после прошлой кражи, преступник пришёл снова, однако на этот раз его сразу приметили и взяли с поличным, как только он полез через забор обратно. Он тут же сознался в совершении предыдущей кражи в гараже: «Думал, что в этом закуточке никогда никого не бывает, здесь всё скрыто от глаз. В прошлый раз всё так гладко прошло». Начальник службы безопасности посольства всплеснул от удивления руками: «Как вам удаётся ловить их?» И пошутил: «Вы, наверное, сами организуете всё это – и кражи, и немедленную поимку».
А сегодня задержали двух девушек, которые расклеивали листовки на щитах для театральных и эстрадных афиш. Девушкам было лет по шестнадцать – семнадцать. Виктор приметил их издалека, так как они вели себя настороженно, о чём-то шушукались и прятали что-то в карманах. Сотрудники отдела, работавшие на Кропоткинской улице в гражданской одежде, схватили девушек, когда те усердно разглаживали приклеенные конторским клеем листовки. Листовки были самодельные, написанные от руки на вырванных из тетрадки клетчатых листках. «Патриотизм состоит не в пышных возгласах, но в горячем чувстве любви к родине, которое умеет высказываться без восклицаний и обнаруживается не в одном восторге от хорошего, но в болезненной враждебности к дурному, неизбежно бывающему во всякой земле, следовательно, во всяком отечестве. В. Г. Белинский», – гласил текст на первом листе бумаги. «Хорошо рассуждать о добродетели – не значит быть добродетельным, а быть справедливым в мыслях – не значит быть справедливым на деле. Аристотель», – утверждал красивый крупный почерк на второй тетрадной страничке, оторванной от театральной афиши. В карманах девичьих пальтишек лежало ещё с десяток листков с высказываниями классиков о человеколюбии, доблести, патриотизме и любви к ближнему.
– Что ж с ними будет? – спросил Виктор у Воронина, когда девушек увезли в машине. – Куда их повезли, Генка?
– Думаю, что в КГБ, – неуверенно предположил Воронин. – Это хоть несерьёзные, но всё же листовки.
– Тут ведь никакой антисоветчины нет, – Смеляков был взволнован. – Они же обе романтикой дышат. Ты прочитал, что в листовках было? Девчонкам просто хотелось поделиться мыслями, которые они где-то вычитали. Они надеялись, наверное, как-то по-хорошему растревожить людей, встряхнуть… Ты так не думаешь?
– Думаю… Да не беспокойся ты, Вить. Ничего с девчонками не случится. Гэбэшники ведь не олухи, всё прекрасно понимают.
– А ну как попадётся им какая-нибудь мразь, воспользуется своим служебным положением, запугает…
– И такое случается, – не стал спорить Воронин. – Уроды попадаются везде, от них никто не застрахован… Жаль, что уроды, у которых власть в руках, могут запросто жизнь человеческую сломать. Без всякой нужды, просто из сволочного желания проявить свою силу… Но тут уж… – Воронин развёл руками…
Вспомнив события минувшей ночи, Виктор вздохнул.
«Жаль девчонок… Хорошо, если обойдётся».
Он залил кипятком заварку, насыпанную прямо в чашку, и бросил туда два куска сахара. За окном медленно проявлялись сквозь туман очертания домов. Постепенно светлело.
Виктор неторопливо выпил чай. Спать по-прежнему не хотелось. Он долго сидел, задумчиво глядя в мутное окно, затем встал и, раздевшись, лёг в кровать. На тумбочке лежали три книги: «Письма к сыну» Честерфилда, «Последняя граница» Фаста и «Братья Карамазовы» Достоевского. Он взял Достоевского и открыл на заложенном месте, на сцене разговора Ивана с младшим братом Алёшей. «Не захочу я огорчить моего братишку, который три месяца глядел на меня в таком ожидании. Алёша, взгляни прямо: я ведь и сам точь-в-точь такой же маленький мальчик, как и ты, разве только вот не послушник. Ведь русские мальчики как до сих пор орудуют? Вот, например, здешний вонючий трактир, вот они и сходятся, засели в угол. Всю жизнь прежде не знали друг друга, а выйдут из трактира, сорок лет опять не будут знать друг друга. Ну и что ж, о чём они будут рассуждать, пока поймали минутку в трактире-то? О мировых вопросах, не иначе: есть ли Бог, есть ли бессмертие? А которые в Бога не веруют, ну те о социализме или об анархизме заговорят, о переделке всего человечества по новому штату, так ведь это один же чёрт выйдет, всё те же вопросы, только с другого конца. И множество, множество самых оригинальных русских мальчиков только и делают, что о вечных вопросах говорят у нас в наше время. Разве не так?»
Виктор задумался, окидывая мысленным взором своих товарищей и взвешивая, насколько написанные Достоевским слова соответствовали нынешнему положению дел.
«Да, как часто и с каким азартом мы с парнями включаемся в разговоры о мировых проблемах, об основах нравственности, о душе. Можно подумать, что нет для нас ничего насущнее, чем переустройство мира в лучшую сторону, и будто у нас есть какие-то инструменты для воплощения наших идей в жизнь… Не все, конечно, такие, не все. Взять хотя бы Андрюху Сытина, вот он всё больше о девках думает, для него нет ничего важнее и первостепеннее. Он вообще не способен говорить ни о чём другом – только женщины, только их ноги, только их попы. И кажется, что ничего-то не интересует его больше в этом мире, ни на что он не способен… А между тем, он же ещё в начале первого года службы в армии человека спас…»
Виктор вспомнил, как перед автобусом, который вёз их в казарму, перевернулся на перекрёстке «москвич» и по его корпусу побежала дрожащая жёлтая струйка огня. Водитель, вероятно, потерял сознание и не мог выбраться из «москвича». Автобус с солдатами едва успел остановиться, а Сытин уже раздвинул его тугие дверцы и выпрыгнул на проезжую часть. Пока все вертели головами и соображали, что делать, Андрей пролез, как ящерица, в перевёрнутую машину и уже тащил из неё неподвижное тело автолюбителя. Кто-то кричал ему: «Брось! Взорвёшься!». Кто-то ринулся помогать. А вечером Сытин как ни в чём не бывало привычно «травил» анекдоты, даже не вспомнив о своём поступке. Он не любил рассуждать и, пожалуй, не умел этого, его никогда не одолевали мысли о вечном, не беспокоили философские вопросы. Он просто жил. И жизнь его была полноценной.
Смеляков посмотрел на раскрытую книгу.
«Как удивительно перекликается эта сцена с сегодняшними ночными событиями, – подумал он, – молодёжь жаждет глубины жизни, не желает довольствоваться только поверхностными проявлениями. И если не находится в нашем быту возможности вершить великие дела, то пусть будут хотя бы глубокие рассуждения, которые могут лечь в основу нашей жизни… Девочки те хотели, чтобы люди вокруг них рассуждали и думали глубоко, но не нашли, к сожалению, ничего лучшего, чем расклеивать умные мысли поверх эстрадных афиш. А что ещё могли сделать две эти романтически настроенные идеалистки? Ораторствовать перед своими ровесницами, которым дела нет ни до каких философствований? Ну нет у них достойного окружения, не нашлось толковых людей рядом, только комсомольские карьеристы… Ну вот такой поганый сложился вокруг них коллектив. Бывает же такое? И придавило девчонок отчаянье. Решили идти революционным путём, листовками пробуждать в народе глубокомыслие… Смешно и грустно.»
Чуть слышно скрипнула входная дверь. Смеляков оторвал тяжёлую голову от подушки.
– Кто там?
– Это я, – отозвался мягкий женский голос.
– Кто? – он сел на кровати и отложил книгу.
В комнату бесшумно вошла Аули. Виктор похолодел от ужаса.
– Вот это номер! – голос его как-то невероятно засипел и почти исчез.
Аули была одета совсем по-летнему, в невесомую розовую блузку и розовую же юбку, колыхавшуюся при каждом шаге волнами воздушных складок.
– Ты не рад? – она приблизилась к Виктору, на ходу расстёгивая блузку.
– Я?! – голос Смелякова совсем пропал, но он продолжал говорить, выдавливая из себя шипящие звуки. – Да ты не понимаешь, что ты наделала! Меня расстреляют за такие дела!
– За какие? Что за дела? Я просто хочу любить тебя, а ты хочешь любить меня.
– Да нельзя мне! Нельзя!
Он вскочил с кровати и почувствовал, как пол накренился под его ногами. Аули взмахнула рукой, и одежда слетела с неё, превратившись в розовое облако. Тело девушки оказалось сразу очень близко, в одно мгновение заполонив собой всё пространство комнаты. Он услышал такой знакомый аромат её духов, почувствовал вкус её кожи на своих губах, хотя ещё не успел даже прикоснуться к ней.
– Нельзя! – Виктор зажмурился и оттолкнул от себя Аули, с горечью и болью осознавая, что не имеет ни малейшего права обращаться так с ней и что, в общем-то, уже поздно гнать её от себя, так как наверняка всем уже известно, что она проникла каким-то образом в общежитие. – Ты не понимаешь! Уйди! Уйди!
Он дёрнулся и проснулся…
– О чёрт! – тяжело вздохнул Смеляков. – Уснул-таки.
На полу возле кровати лежала выпавшая из рук книга. Он встряхнул головой и прислушался к себе. По телу гуляла пульсирующая волна ужаса.
– Ну, знаешь, крепко оно засело в башке, если даже во сне… Сидит, значит, страх… – бормотал он себе под нос. – Это вот так, наверное, христианские грешники сгорают в ожидании страшного суда, боясь минуты, когда их проступки станут известны…
С той ночи, когда Виктор побывал с Аули в комнатке для чаепития, он стал подчёркнуто держать дистанцию, и Аули поняла его. Иногда, проходя мимо, она подмигивала ему, дразня, цокала языком и даже громко вздыхала. Он видел, что девушка шутила, и был благодарен ей за то, что она ни разу не позволила себе нового сближения. Но воспоминания о той знойной любовной ночи время от времени накатывали на Смелякова, и он всякий раз вздрагивал, будто отшатываясь от развергнувшейся перед ним пропасти.
– Всё-таки я счастливчик, – сказал он, поднимая с пола книгу.
Он невольно снова вернулся мыслями к Сытину. После недолгих колебаний Андрея всё-таки перевели из ООДП в районное отделение милиции. А ведь он, если рассуждать объективно, совершил куда более «скромный» проступок, чем Виктор. Однако именно ему суждено быть брошенным под колёса беспристрастного Устава ООДП.
Почему? Не потому ли, что и впрямь есть судьба, властные руки которой ведут человека по начертанному пути? Ведь руководство отдела осталось в полном неведении о «неконтролируемом контакте» Смелякова с Аули. Допустим, Воронин просто по-дружески «закрыл глаза» на это. Но ведь чуть подальше работал сотрудник у посольства Австралии, и от его намётанного глаза ничто не укрылось. Однако и он не выдал Смелякова…
Судьба?
Виктор потянулся за сигаретами. За окном было уже совсем светло, шум проезжавших машин стал громче.
– Да, надо признать, что я счастливчик, и жизнь полна чудес.